Текст книги "Конев против Жукова. Поединок маршалов"

Таким образом, в самый ответственный период обороны битвы под Москвой Г.К. Жуков и И.С. Конев, решая основные задачи, работали достаточно четко и каждый в масштабах своего фронта. И Западный и Калининский фронт добились значительных успехов. В то же время нужно отметить, что Ставка Верховного главнокомандования на завершающем этапе стратегической операции не смогла качественно организовать взаимодействие между этими фронтами, в результате чего намеченная ее цель – окружение и разгром всей группы армий «Центр» – достигнута не была.

Вторая опала И.С. Конева

В течение всего 1942 и зимы 1943 года Западный фронт вёл тяжелые бои на Центральном стратегическом направлении, не достигнув заметных успехов, хотя там последовательно были проведены две Ржевско-Сычевские стратегические наступательные операции.

Первая Ржевско-Сычевская стратегическая наступательная операция (30 июля – 1 октября 1942 года) началась совместными усилиями Калининского и Западного фронтов и проводилась с целью разгрома 90-й германской армии генерал-полковника В. Моделя. В ходе этой операции советские войска продвинулись на запад на 40–45 километров, освободили три районных центра, но поставленных целей не достигли. Общие потери советских войск составили около 300 000, а также более тысячи танков.

О взаимодействии Г.К. Жукова и И.С. Конева в этот период имеется следующая информация.

В 1942 году И.В. Сталин в очередной раз вызвал в Москву Г.К. Жукова и И.С. Конева и в связи с тяжелым положением под Сталинградом поставил вопрос о том, чтобы взять с Западного и Калининского фронтов резервы для Сталинграда.

В то время против этих фронтов немцы держали крупную группировку. Жуков и Конев постарались доказать Верховному, что, исходя из общей обстановки на всем советско-германском фронте, снимать войска с Западного и Калининского фронтов нельзя.

И.С. Конев вспоминал:

«Это наше решительное сопротивление – то, что ни то, ни другой командующий не соглашались отдавать свои резервы, – вывело Сталина из равновесия. Сначала Сталин слушал нас, потом спорил, доказывал, перешел на резкости и, наконец, сказал: “Отправляйтесь”. По существу, прервал разговор, и мы вышли из кабинета.

Там, в Кремле, через одну комнату от кабинета Сталина была комната для ожидающих приема. Мы сели там за столом, разложили свои карты и стали ждать, что будет дальше. Уехать после того, как он оборвал разговор в состоянии крайнего раздражения, мы, конечно, считали для себя невозможным. Мы понимали, что наше решительное сопротивление в этом, очевидно, заранее предрешенном Сталиным вопросе могло грозить нам отставкой, а быть может, чем-то худшим, чем отставка. Но в этот момент нас не пугали никакие репрессии. Мы могли ждать любого решения, но, находясь на своих постах, дать согласие на изъятие резервов с Западного и Калининского фронтов считали для себя невозможным. Мы не могли пойти на уступку, поставив под удар Москву, за безопасность которой мы, как командующие стоявшими перед ней фронтами, несли прямую ответственность.

Прошло десять или пятнадцать минут, пришел один из членов Комитета Обороны. Спрашивает:

– Ну, как вы? Передумали? Есть у вас что-нибудь новое, чтобы доложить товарищу Сталину?

– Нет, не передумали и никаких дополнительных соображений не имеем, – ответили мы, и он ушел. А мы продолжаем сидеть.

Через некоторое время приходит другой член Комитета Обороны. И снова вопрос:

– Ну что, надумали? Есть у вас предложения? Можете доложить их товарищу Сталину?

– Нет. Нет предложений и доложить ничего не можем.

Он также ушел.

Третьим пришел В.М. Молотов и, в свою очередь, стал спрашивать, не изменился ли наш взгляд на затронутую проблему. Мы ответили ему, что наш взгляд на эту проблему не изменился.

Так продолжалось больше часа. В конце концов И.В. Сталин вызвал нас к себе снова и, когда мы явились, отпустив несколько нелестных замечаний по поводу нашего упрямства, заявил: «Ну, что ж, пусть будет по-вашему. Поезжайте к себе на фронты».

Последующие события доказали правоту командующих. В результате их совместных усилий за весь период боев под Сталинградом туда не была переброшена ни одна дивизия с полос Западного и Калининского фронтов.

* * *

26 августа 1942 года И.С. Конев был назначен командующим войсками Западного фронта, сменив на этом посту Г.К. Жукова, который, вступив в должность заместителя Верховного главнокомандующего, убыл под Сталинград, но уже 16 ноября вернулся обратно.

Под его общим руководством готовилась вторая Ржевско-Сычевская стратегическая наступательная операция. Для ее проведения, кроме Западного и Калининского фронтов, также частично были подключены силы Северо-Западного и Брянского фронтов. Таким образом, для проведения этой грандиозной операции были собраны силы большие, чем для проведения контрнаступления под Сталинградом. Под командованием Г.К. Жукова на этот раз – почти два миллиона солдат и офицеров, 3300 танков, более тысячи боевых самолетов, 24 тысячи орудий и минометов.

Вторая Ржевско-Сычевская стратегическая наступательная операция (25 ноября – 20 декабря 1942 года) также проводилась силами этих фронтов. Но Калининским фронтом уже командовал генерал-полковник М.А. Пуркаев, а И.С. Конев – Западным фронтом. Она также завершилась неудачно. По официальным советским данным, безвозвратные потери советских войск составили 42 тысячи человек.

В 1977 году в «Военно-историческом журнале» была опубликована статья 82-летнего Маршала Советского Союза А.М. Василевского, в которой, в частности, он писал: «13 ноября: было приказано Жукову приступить к подготовке отвлекающей операции на Калининском и Западном фронтах, а на меня была возложена координация действий трех фронтов сталинградского направления при проведении контрнаступления» (Военно-исторический журнал. 1977. № 11. С. 63).

По поводу этой операции Г.К. Жуков писал: «Командование Калининского фронта в лице генерал-лейтенанта М.А. Пуркаева со своей задачей справилось. Группа войск фронта, наступавшая южнее города Белого, успешно прорвав фронт, двинулась в направлении на Сычевку.

Группа войск Западного фронта должна была, в свою очередь, прорвать оборону противника и двинуться навстречу войскам Калининского фронта, с тем чтобы замкнуть кольцо окружения вокруг ржевской группировки немцев. Но случилось так, что Западный фронт оборону не прорвал…» (Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. С. 436–437).

Таким образом, стратегическая наступательная операция на западном направлении была отнесена в разряд «второстепенных». Поэтому ожидать от нее особых успехов не следовало. Несмотря на это, вина командующих фронтами за неудачный исход этих операций неоспорима. Но также неоспорима и вина Г.К. Жукова за общее руководство действиями всех фронтов. Но по итогам данной операции И.С. Конев был отстранен Ставкой от командования Западным фронтом и назначен командующим Северо-Западным фронтом.

Г.К. Жуков описывает это следующим образом:

«Примерно 13 или 14 марта на командный пункт Северо-Западного фронта позвонил И.В. Сталин… В заключение разговора сказал, что командование Западным фронтом поручено В.Д. Соколовскому.

Я предложил поставить И.С. Конева, который до этого командовал Западным фронтом, во главе Северо-Западного фронта, а С.К. Тимошенко послать на юг представителем Ставки помогать командующим Южным и Юго-Западным фронтами…

– Хорошо, – сказал И.В. Сталин, – я скажу Поскребышеву, чтобы Конев позвонил вам, вы дайте ему все указания, а сами завтра выезжайте в Ставку. Надо обсудить обстановку на Юго-Западном и Воронежском фронтах. Возможно, – добавил он, – вам придется выехать в район Харькова.

Через некоторое время мне позвонил И.С. Конев.

– Что произошло, Иван Степанович? – спросил я.

– ГКО освободил меня от командования войсками Западного фронта. Командующим фронтом назначен В.Д. Соколовский.

– Верховный приказал назначить вас командующим Северо-Западным фронтом вместо Тимошенко, который в качестве представителя Ставки будет послан на южное крыло нашего фронта, – сказал я.

И.С. Конев поблагодарил и сказал, что завтра утром выезжает к месту нового назначения…» (Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. С. 429).

Теперь послушаем самого И.С. Конева:

«Зимой 1943 года я был снят Сталиным с командования Западным фронтом в обстоятельствах, при которых я не мог считать это решение справедливым.

Как командующий фронтом я получил целый ряд настороживших меня сведений о том, что немцы предполагали совершить отход с того выступа, который они тогда занимали перед Москвой. Разумеется, я не мог пройти мимо этих сообщений, обязан был их проверить и быть готовым к тому, чтобы принять свои меры на случай, если немцы действительно начнут отход с этого выступа. Было бы нелепо и обидно, если бы мы с опозданием узнали об их отходе, получив эти сведения тогда, когда уже ничего не смогли бы предпринять и отходящие немецкие части были бы уже в пятидесяти километрах от нас. А это вполне могло случиться, если не провести предварительной проверки полученных нами сведений.

Если бы проверка показала, что намерения немцев соответствуют нашим сведениям, мы могли бы впоследствии при достаточной бдительности и подготовленности ударить по войскам противника в самый невыгодный для них момент начавшегося отхода, преследовать их по пятам, наносить им потери, нарушив весь их план.

Проверяя полученные сведения, я предпринял на фронте частные операции. Сначала операция была проведена с 5-й армией, которой командовал тогда генерал Я.Т. Черевиченко. Надо признать, что операция, проводившаяся армией Черевиченко, оказалась неудачной. Мы понесли неоправданные потери, и вообще она была плохо организована. Черевиченко плохо справился со своими обязанностями командующего армией, и я имею основания сказать, что он подвел меня как командующего фронтом.

После этой неудачи у меня возник конфликт с Булганиным, который был в то время членом Военного совета Западного фронта. Хотя Черевиченко действительно плохо провел операцию, часть ответственности за это, разумеется, легла и на командование фронтом, в первую очередь на меня. Но я, сказав Черевиченко все, что считал необходимым, оценив его действия достаточно жестко, тем не менее воспротивился намерению Булганина сделать Черевиченко этаким «козлом отпущения», и такой ценой самортизировав возможные неприятности со стороны Ставки.

После неудачи с 5-й армией я уехал на южный участок фронта в армию И.X. Баграмяна. Там разведывательно-наступательная операция прошла в целом удачно. Мы захватили пленных, получили нужные нам сведения, заняли несколько узлов обороны. Однако развивать наступление дальше мы не могли. Да, собственно говоря, я с самого начала не считал возможным проводить крупную операцию с далеко идущими целями, поскольку для этого у нас не было сил и прежде всего техники, не только танков, но даже достаточного количества артиллерии и боеприпасов. При всем желании и старании я не мог сосредоточить даже на главном участке прорыва ста орудий на километр фронта.

И вот когда эта частная, удачно закончившаяся операция была в основном завершена, на командном пункте Баграмяна, где я тогда находился, раздался звонок от Сталина. Сталин раздраженным тоном спросил меня, почему я не развиваю наступление. Я ответил ему, что у меня для этого нет необходимых сил и средств. Он стал настаивать. Я оставался при своем мнении. Он сказал:

– Смотрите, как действуют ваши соседи, как наступает Воронежский фронт! А вы!

Надо отдать должное Воронежскому фронту, он действовал в это время действительно весьма удачно, но справедливости ради следует отметить, что против войск этого фронта стояли в тот период не немецкие части, а войска немецких союзников, по целому комплексу причин в тот период куда менее боеспособные, чем немецкие части.

Отвечая на упрек Сталина в адрес Западного фронта, я сказал ему, что там, перед Воронежским фронтом, один противник, а здесь перед нами – другой, полноценные немецкие дивизии, собранные в большой кулак.

Это было действительно так. Немцы к этому времени держали под Москвой большую силу, кулак, которым в любой выигрышный момент могли ударить по Москве, если бы мы предоставили им такую возможность. На Западном фронте противник сосредоточил против нас более тридцати полнокровных дивизий. Мое решение не развивать в глубину ту частную операцию, которую провела армия Баграмяна, в значительной степени объяснялось тем, что мы не вправе были рисковать на таком участке фронта, который отстоял еще совсем недалеко от Москвы.

Когда я сказал, что перед нами другой противник, Сталин очень рассердился и резко сказал мне:

– Ну, конечно, вы не можете. Перед вами, конечно, особый противник.

Сказал и бросил трубку.

Через 24 часа после этого разговора, еще находясь в армии Баграмяна и «ползая» там по переднему краю, чтобы дополнительно уточнить некоторые интересовавшие меня вопросы, связанные с возможностью отхода немцев, – а надо сказать, что я вообще, пока был на Западном фронте, весь его «исползал» по переднему краю, – так вот именно там, – говорю об этом только потому, что это в какой-то мере усугубляло степень моей обиды, – я узнал, что пришло решение Ставки о снятии меня с командования Западным фронтом с формулировкой «как не справившегося с обязанностями командующего фронтом».

Не буду говорить о том, насколько тяжело я это переживал, это и так понятно. Правда, не подать виду и сохранить выдержку мне хотя с трудом, но удалось.

Баграмян переживал эту историю не меньше меня. Он присутствовал при моем предыдущем разговоре со Сталиным всего 24 часа назад и, узнав о моем неожиданном снятии, пытался душевно поддержать меня, совершенно открыто и прямо заявил, что считает принятое Ставкой решение неправильным и несправедливым.

Я немедленно выехал в штаб фронта, сдал фронт генералу Соколовскому, который был начальником штаба Западного фронта, и поехал в Москву.

У меня сложилось впечатление, что мое снятие с фронта не было прямым следствием разговора со Сталиным. Этот разговор и мое несогласие были, что называется, последней каплей. Очевидно, решение Сталина было результатом необъективных донесений и устных докладов со стороны Булганина, с которым у меня к тому времени сложились довольно трудные отношения. Сначала, когда я вступил в командование фронтом, он действовал в рамках обязанностей члена Военного совета, но последнее время пытался вмешиваться в непосредственное руководство операциями, недостаточно разбираясь для этого в военном деле. Я некоторое время терпел, проходил мимо попыток действовать подобным образом, но в конце концов у нас с ним произошел крупный разговор, видимо не оставшийся для меня без последствий.

Состояние у меня было тяжелое, но чувства раскаяния я не испытывал. Я оставался при своем мнении, что правильно поступил, приостановив наступление. С нашими силами против той группировки немцев, которая была перед нами, в большом наступлении успехов мы иметь не могли. Могли занять кое-какие населенные пункты, для отчетности, и на взятии этих нескольких пунктов размотать силы фронта. Уложить людей недолго, наступление их быстро съедает. Ничего серьезного не добившись, фронт в итоге мог поставить себя под угрозу даже в обороне.

С этими не оставлявшими меня мыслями я приехал в Москву и три дня не вылезал из дому, нигде не показывался. Но бездействие меня тяготило, я все-таки не выдержал и, желая узнать обстановку на фронтах, пошел в Генеральный штаб. Зашел там к генералу Бокову, заместителю начальника Генерального штаба.

Когда я находился у него и знакомился с обстановкой на фронтах, к нему зашли вызванные к Сталину командующий Волховским фронтом К.А. Мерецков и член Военного совета Волховского фронта Л.З. Мехлис. Оба они знали о моем смещении с должности командующего фронтом.

– Что ты тут делаешь? – спросил Мерецков.

– Ничего не делаю, свободен.

– Как так свободен?

– Снят с фронта.

– Ну, а какое-нибудь назначение получил?

– Нет пока.

В дальнейшем разговоре я сказал Мерецкову, что сидеть вот так во время войны, сидеть и ничего не делать нестерпимо. Я готов ехать куда угодно, лишь бы воевать, лишь бы дали армию.

В это время Мерецкова и Мехлиса вызвали к Сталину. Уходя, Мерецков сказал:

– Я ему напомню о тебе.

И в самом деле, как потом оказалось, напомнил. Через несколько часов меня нашли на квартире и сказали, чтобы я позвонил по вертушке Сталину. Оказывается, Мерецков, у которого была как раз вакантная должность командующего армией, захотел взять меня к себе командармом. Он, собственно, так прямо и понял меня, что я хочу идти на армию. Но Сталин в ответ на предложение Мерецкова не сказал ни да ни нет, стал расспрашивать: «Что Конев, в каком он настроении?» Мерецков сказал, что в плохом. Тогда Сталин и распорядился, чтобы мне дали его телефон и чтобы я позвонил ему.

Я поехал снова в Генеральный штаб и позвонил оттуда Сталину. Между нами произошел примерно следующий разговор:

– Товарищ Конев, здравствуйте. Как ваше настроение?

– Плохое, товарищ Сталин.

– Почему плохое?

– Я – солдат, в такое время солдат не может сидеть, он должен воевать.

Сталин сказал:

– Подождите. Дайте мне три дня на то, чтобы разобраться. Мы вас пошлем вновь командовать фронтом.

– Товарищ Сталин, – сказал я. – Если вы считаете, что я не могу справиться с командованием фронтом, то я готов ехать командовать армией. Надеюсь, что с этим я справлюсь.

– Нет, мы вас пошлем командовать фронтом. Подождите три дня, дайте мне срок разобраться. Желаю всего хорошего.

Через три дня я явился к Сталину и был назначен командующим Северо-Западным фронтом.

Направляя меня на фронт, Сталин резко и, я бы даже сказал, грубо отозвался об одном из моих предшественников на этом фронте, сказав, что тот «расстрелял веру своих солдат в победу». Меня покоробило от этой категоричности суждений. Всего неделю назад я испытал это на себе.

Конец истории с моим снятием с Западного фронта был такой. Уже в 1943 году после взятия Харькова, когда я командовал Степным фронтом, в Москве проходило специальное совещание членов военных советов, на котором рассматривались вопросы, связанные со взаимоотношениями членов Военного совета с командованием.

Говоря об отдельных случаях неправильного отношения членов Военного совета к командующим фронтами, Сталин как пример привел историю со мной и сказал:

– Вот в свое время с Коневым не разобрались, поторопились, сняли с фронта, а смотрите, как он сейчас воюет.

В такой форме им была признана несправедливость тогдашнего молниеносного решения о снятии меня с Западного фронта. Об этих словах Сталина на совещании мне доверительно рассказывал возвратившийся с совещания член Военного совета Степного фронта генерал И.З. Сусайков.

Таким образом, события 1942 года для И.С. Конева были весьма драматичными и достаточно тесно связаны с Г.К. Жуковым. Тем не менее, судя по документам, К.Г. Жуков свою роль в судьбу Ивана Степановича несколько преувеличивает.

Сталинград на Днепре

В результате операций конца 1943 – начала 1944 года советские войска добились значительных успехов на Правобережной Украине. В начале января от врага были освобождены Киев, Житомир, Белая Церковь, Бердичев, Кировоград. К 14 января войска 1-го Украинского фронта под командой генерала армии Н.Ф. Ватутина, продолжая наступление, почти полностью освободили Киевскую и Житомирскую области, а также ряд районов Винницкой и Ровенской областей.

В это же время войска 2-го Украинского фронта под командой генерала армии И.С. Конева также успешно вели наступательные действия южнее Киева. В январе 1944 года его войсками была проведена Кировоградская наступательная операция (5–16 января 1944 г.). В результате этой операции пять немецких дивизий потеряли до 70 % своего личного состава и боевой техники, а также город Кировоград – важнейший узел коммуникаций 8-й немецкой армии.

Координировал действия 1-го и 2-го Украинских фронтов Г.К. Жуков.

Продолжая наступательные действия, 28 января ударные группы 1-го и 2-го Украинских фронтов соединились в районе Звенигородки, завершив окружение крупной группировки противника а районе Корсунь-Шевченкова. В «котле» оказались 11-й и 42-й армейские корпуса из состава 8-й германской армии, всего около 56 тысяч человек. Общее командование окруженными силами принял командир 42-го армейского корпуса, вследствие чего они стали называться группой Штеммермана.

Советские войска имели явное превосходство над противником в силах и средствах. Всего в районе проведения операции было сосредоточено свыше 220 тысяч человек личного состава, почти 3 тысячи орудий и минометов, 580 танков и САУ. Поэтому положение окруженных немецких войск было крайне тяжелом. Несмотря на это, как и ранее под Сталинградом, Гитлер запретил окруженным войскам самостоятельно прорваться из окружения, приказав деблокировать их ударом извне.

Общее командование операцией было возложено на командующего группы армий «Юг» генерал-фельдмаршала Э. фон Манштейна. Для деблокады окруженных войск было выделено девять германских танковых дивизий и пехотные соединения. Правда, все они уже были изрядно потрепаны в предыдущих боях, имели большой некомплект личного состава и вооружения. На этом основании непосредственно отвечавший за операцию командующий 8-й армией генерал Вёлер докладывал Манштейну о том, что нет сил и времени для подготовки столь масштабной операции, но эти его доводы услышаны не были.

Генерал Вёлер не посмел ослушаться командующего, и 4 февраля рано утром начали наступление, бросив вперед 16-й и 17-й танковые дивизии при поддержке полка тяжелых танков (34 «тигра» и 47 «пантер»). Но в тот день резко испортилась погода – неожиданно с юга вторгся теплый воздух. В результате наступила дневная оттепель: днем черноземная украинская степь превращалась в глубокое вязкое месиво, а с наступлением ночных холодов она застывала, превращаясь в камень. В этом болоте немецкие танковые и моторизованные соединения попросту застряли. За трое суток с большим трудом они смогли продвинуться всего на 30 км, но затем были остановлены, так и не достигнув цели.

Еще более неудачно действовала и южная ударная группа. Там танковые дивизии 47-го танкового корпуса противника уже на этапе развертывания для наступления попали под огневой удар советских войск и были вынуждены снова перейти к обороне.

К 6 февраля группировка немецких войск в районе Корсунь-Шевченковского оказалась в плотном кольце окружения. Правда, на окраине этого города еще имелась взлетно-посадочная полоса, благодаря которой в первое время было налажено снабжение окруженных войск по воздуху. Всякое передвижение войск противника внутри кольца окружения решительно пресекалось советской авиацией.

9 февраля Г.К. Жуков направил телеграмму Верховному главнокомандующему, в которой сообщал об успешных действиях советских войск в районе Корсунь-Шевченковской. Он писал: «По показаниям пленных, за период боев в окружении войска противника понесли большие потери. В настоящее время среди солдат и офицеров чувствуется растерянность, доходящая в некоторых случаях до паники».

И это понятно. У окруженной группировки кончались боеприпасы, горючее, продовольствие, медикаменты. Несмотря на это, ее командование по радио получило приказ: «Группе Штеммермана сократить линию фронта и, атакуя, двигаться со всем котлом в направлении на Шендеровку, чтобы в установленное время действовать совместно с изготовившимися к деблокаде танковыми силами».

Но двигаться было практически невозможно. Из захваченного дневника немецкого офицера: «Все шоссе от Городища, идущее с юго-востока на Корсунь, забито воинскими колоннами. Тысячи машин всех видов, порой по три в ряд, тащатся по этой дороге длиной 20 километров, утопая в грязи и представляя отличную цель для вражеской авиации, лучше которой нельзя и придумать. Русские самолеты, как осы, вьются над нашими колоннами, заставляя людей каждые десять минут бросаться ничком в глубокую грязь. Тут и там стоят горящие грузовики. Совершенно размокшая почва делает всякое передвижение невозможным».

В то время советское командование уже полностью контролировало обстановку в районе Корсуни-Шевченковского. Его громкоговорители днем и ночью убеждали немецких солдат прекратить сопротивление, обещая сохранить жизнь. Некоторых уже сдавшихся в плен германских солдат посылали обратно в котел в качестве парламентеров. 8 февраля при горнисте и с белым флагом, в расположение немецких войск прибыл советский парламентер с официальным предложением сложить оружие, но оно осталось без ответа.

К 10 февраля вся территория, на которой находилась окруженная немецкая группировка, уже простреливалась огнем советской артиллерии, с воздуха по ней постоянно наносились удары авиации. Немецкий офицер в этот день в своем дневнике записал: «Спасение представляется все более и более сомнительным. У находящихся в котле войск иссякают последние силы. Боеприпасы на исходе, снабжение прервано. Люди смертельно устали, обмундирование насквозь промокло, просушить негде. При всем оптимизме – от краха нас отделяют лишь несколько дней».

11 февраля советские парламентеры снова предложили окруженным сдаться, но и на этот раз немецкое командование не приняло ультиматум, все еще рассчитывая на деблокаду ударом извне. И оно не ошиблось. Очередной этап операции по деблокаде был начат именно в этот день. Начавшие наступление 16-я и 17-я танковые дивизии смогли вклиниться в оборону советских войск, но вскоре они были остановлены. До внешней южной границы котла всего в 12 километрах, и казалось, еще немного усилий, и деблокада будет осуществлена.

В ночь на 12 февраля Г.К. Жуков послал донесение в Ставку, в котором виновным за вклинение противника в оборону советских войск возложил на командующего 6-й танковой армией 1-го Украинского фронта генерала Кравченко. Он сообщал: «Сил и средств у Кравченко было достаточно для отражения атак противника, но Кравченко при прорыве первой линии нашей обороны потерял управление частями армии… У Степина (позывной И.С. Конева. – Авт.) армия Ротмистрова сегодня отразила атаки до 60 танков…»

В этой обстановке Ставка Верховного главнокомандования 12 февраля принимает решение объединить усилия двух фронтов для проведения операции по срыву замыслов противника и завершения уничтожения окруженной вражеской группировки. Общее руководство действиями 1-го и 2-го Украинских фронтов было поручено И.С. Коневу. В 19 часов 45 минут он получил соответствующую директиву за подписью И.В. Сталина и А.И. Антонова. В ней указывалось:

«1. Ввиду того, что для ликвидации корсуньской группировки противника необходимо объединить усилия всех войск, действующих с этой задачей, и поскольку большая часть этих войск принадлежит 2-му Украинскому фронту, Ставка Верховного главнокомандования приказывает… возложить руководство всеми войсками, действующими против корсуньской группировки противника, на командующего 2-м Украинским фронтом с задачей в кратчайший срок уничтожить корсуньскую группировку немцев.

2. Тов. Юрьева (позывной Г.К. Жукова. – Авт.) освободить от наблюдения за ликвидацией корсуньской группировки немцев и возложить на него координацию действий войск 1-го и 2-го Украинских фронтов с задачей не допустить прорыва противника со стороны Лисянки и Звенигородки на соединение с корсуньской группировкой противника» (ЦАМО. Ф. 148. Оп. 3763. Д. 139. Л. 201–202).

Таким образом, основной задачей И.С. Конева стало уничтожение окруженной группировки, Г.К. Жукова – недопущение ее деблокирования ударом извне.

Между тем противник упорно продолжал наступление. В последующие два дня одному полку тяжелых танков, входившему в состав 16-й танковой дивизии, удалось продвинуться вперед еще на 2 км, заняв село Хижинцы.

Окруженные войска также пытались наносить удары навстречу своим войскам, действовавшим со стороны внешнего фронта. Так, в ночь на 12 февраля в результате проведенной ночной атаки ими было взято село Новая Буда, на следующий день они овладели селами Комаровкой и Шендеровкой. Но дальше фашисты пробиться не смогли. 14 февраля немецкий офицер в своем дневнике записал: «Все разговоры о нашем ударе на прорыв совершенно неточны… Русские, которые буквально наступают нам на пятки, уже на рассвете сегодняшнего дня вошли в Корсунь… Солдаты в своих насквозь промокших зимних шинелях, покрытых слоем грязи, бесконечно устали. Еды почти нет, пьем воду из канав».

Но в то же время противник не отказывался от планов деблокады окруженной группировки ударом извне. Очередная попытка была предпринята 16 февраля. Но и этот удар не достиг успеха. Позже И.С. Конев вспоминал: «Немцы предприняли… безнадежную попытку прорваться ночью из котла, и стоило это им страшных потерь… Немцы шли ночью напролом, в густых боевых колоннах. Мы остановили их огнем и танками, которые давили на этом страшном зимнем поле напирающую и, я бы добавил, плохо управляемую толпу… Под утро буран прекратился, и я проехал через поле на санях, потому что ни на чем другом передвигаться было невозможно. Несмотря на нашу победу, зрелище было такое тяжелое, что не хочется вспоминать его во всех подробностях…»

Еще более красочно описывал этот эти события один из немецких офицеров – их непосредственный участник. Он писал: «Поскольку русские не могли не заметить передвижение такой массы войск в котле, то по ним открыла огонь русская артиллерия, к которой присоединились сверхтяжелые минометы и “сталинские органы” (реактивные установки “катюша”. – Авт.), методично кромсая передвигающихся людей и нанося новые тяжелые потери… Разбитые грузовики, павшие лошади, взрывающиеся снарядные ящики, горящие телеги, убитые и раненые, пламя горящих хат перекрыли движение по тесной улице. В воздухе висели разрывы снарядов, дым и чад, крики и стоны тяжелораненых, залпы нашей собственной артиллерии, спешащей выпустить последние снаряды…»

Когда наступил рассвет 17 февраля, прорывающиеся из котла немецкие войска увидели, что по обе стороны участка прорыва стоят советские танки и артиллерийские орудия, которые открыли огонь по противнику прямой наводкой. В отчаянной попытке последние немецкие части рванулись вперед, но на их пути оказалась река Горный Тикач, которая ввиду оттепели из ручья превратилась в серьезную водную преграду шириной до 30 м и глубиной до 2 м. Ледяной покров сохранился только у берегов, а по стрежню была вода, по которой проплывали большие льдины.

Об этих боях Г.К. Жуков также оставил воспоминания: «Ночью 16 февраля разыгралась снежная пурга. Видимость сократилась до 10–20 метров. У немцев вновь мелькнула надежда проскочить в Лисянку на соединение с группой Хубе. Их попытка прорыва была отбита 27-й армией С.Г. Трофименко и 4-й гвардейской армией 2-го Украинского фронта» (Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. С. 514).