Текст книги "Филумана"

Я осторожно выглянула из-за угла.

Нахал уходил. Быстрым шагом, явно торопясь. Спешит! Бежит докладывать обо мне!

Я припустила следом.

Теперь о сохранении зоны невидимости не могло быть и речи. Я постоянно должна была видеть впереди его зеленую спину. И при этом успевать смотреть себе под ноги. Потому что переулки – и до того горбатые – в этом месте Сурожа совсем потеряли всякий стыд. За резким поворотом следовал крутой подъем с едва заметной тропкой в нехоженой траве, заполонившей пространство между трухлявыми деревянными заборами. Подъем сменялся спуском, но оказывалось, что это еще хуже – в конце спуска меня поджидала огромная непросыхающая лужа. Чтобы преодолеть эту водно-грязевую преграду, приходилось показывать чудеса акробатического искусства, прыгая с одной малозаметной кочки на другую. Когда же я справилась с лужей, переулок выкинул новый кульбит, он раздвоился.

А поскольку преследуемый, которому маршрут явно был более знаком, чем мне, давно успел оторваться и уйти за пределы видимости, оставалось только вспомнить навыки индейского следопыта и по отметинам на корках засохшей грязи определить, каким из двух переулков следовать дальше. Беда только, что у меня никогда в жизни не было этих следопытских навыков!

Присев на корточки, я бессмысленно таращилась на бугры грязи – в надежде, что ответ придет сам собой. И он пришел.

– Госпожа что-то потеряла? – спросил веселый голос за моей спиной.

– Последние крохи осторожности, – мрачно сообщила я, со вздохом поднимаясь во весь рост.

Улыбчивый нахал стоял передо мной и скалил красивые белые зубы.

Вдоволь на них наглядевшись, я решила предупредить: – Если что – буду звать на помощь! Черные (как это раньше говорилось – соболиные) брови удивленно поехали вверх:

– Зачем? Я вам и сам помогу, госпожа. Только скажите, что вы ищете.

Ну прямо анекдот!

– Вчерашний день, – пробурчала я в ответ. И тут же всполошилась: – А откуда вы взяли, что я госпожа?

– А разве нет?

– Но ведь на мне мужской костюм, – напомнила я.

– Мне не нужно разглядывать ваш костюм, я вижу вас.

– И что вы такого увидели, что решили, будто я госпожа?

– Увидел ваши нежные руки, каких не бывает у прачек, нежнейшую, ничуть не обветренную кожу на вашем очаровательном личике – чего не встретить у крестьянок, прямой и восхитительно-честный взгляд, каких не бывает у служанок, – добросовестно принялся перечислять нахал.

– Много вы знаете про служанок! – возмутилась я, вспомнив свою честную и прямолинейную Лизавету.

– Увы мне, но довольно много… – понурился нахал. Однако тут же вновь просиял улыбкой. – Но эти знания получены до встречи с вами, госпожа. И это позволяет мне надеяться…

– Что?! – грозно повысила я голос.

– Так, понял, надежды нет! – немедленно пошел на попятную самоуверенный нахал, не переставая при этом улыбаться во весь рот. – Поэтому о ней и говорить нечего Вернемся к вам и вашим чертам, по которым в вас безошибочно угадывается госпожа. Ведь еще так много осталось неперечисленного!

– Ниже подбородка опускаться не рекомендую, – посоветовала я.

– Что ж, тогда перейдем сразу к главному вашему достоинству, сразу и навсегда выделившему вас из всех не только мужчин, но и женщин, мне известных.

«Все-таки заметил Филуману…» – холодея, подумала я.

– А именно к вашей невероятной решительности.

Мне чуть полегчало.

А краснобай продолжал заливаться соловьем:

– Такого необычного качества были начисто лишены все встречавшиеся мне женщины!

– Ну вот, сами признали, что я не женщина, – решила поупорствовать я. – Женщины решительности лишены, так, значит?

– Нет, это значит, я просто никогда не встречал таких смелых, честных, решительных и одновременно нежных женщин! Таких, как вы.

Я фыркнула: – Бросьте ваши штучки. Может, вы думаете, что это ново и интересно, а на самом деле это старо и имеет вполне определенное название. Это комплименты. Дешевые безделушки, которые мужчины всегда применяли, когда хотели подкупить женщину.

– Но я не собираюсь вас подкупать. Я собираюсь вам помочь!

– А мне нужна помощь?

– Разумеется. И вы сами это прекрасно знаете.

– Интересно – в чем?

– Догадаться нетрудно. В отстаивании своих прав. Опа! Сердце вновь рухнуло в пятки.

– Прав? На что? – небрежно поинтересовалась я, чувствуя, как коленки начинают дрожать и предательски подгибаться. Если он действительно знает, кто я такая, и осведомлен, на что могу претендовать, то моя будущая жизнь может оказаться вовсе не долгой – всего лишь до ворот княжеской усадьбы Шатровых, где ныне властвует Георг Кавустов.

– На счастливую жизнь! – заразительно улыбаясь, сообщил мой собеседник.

Меня его радость не впечатлила. «Не много ли на себя берете, молодой человек?» – хотелось спросить. Но вместо этого я спросила:

– Как вас зовут?

Брови у него вновь взлетели. Уж чего он от меня ждал, не знаю. Или рассчитывал, что после его хвастливого заявления я, осчастливленная, тут же кинусь ему на шею со словами вечной благодарности?

– Итак?

– Михаил, – ответил он и слегка склонил голову, как бы представляясь.

Еще щелкнул бы каблуками со шпорами – был бы вылитый гусар. В полевом зеленом мундире с серебряным шитьем.

– Итак, серебряно-зеленый Михаил, вы служите какому роду?

– Роду Квасуровых, – значительно произнес он.

Судя по внимательному взгляду буквально впившихся в меня темно-карих глаз, эта фамилия должна была произвести на меня впечатление.

Не произвела. Но на всякий случай я предположила: – Конечно, это сильный и богатый род? Он молча кивнул.

– И ваш хозяин – значительный и сильный господин? Новый серьезный кивок.

– Тогда не будем терять времени. Если вы и впрямь решили мне помочь, то пойдемте к вашему господину прямо сейчас. Вдруг он на самом деле сможет помочь?

«Потому что на другую помощь рассчитывать пока что не приходится», – добавила я мысленно.

Михаил продолжал пристально изучать мое лицо. Так пристально, что мне стало не по себе и захотелось прервать это занятие.

– Ну? – требовательно спросила я. – Или уже передумали помогать?

– Вы еще более смелая, чем мне показалось сначала, – негромко подытожил свои наблюдения Михаил. – Так спокойно решиться принять помощь Квасуровых!

В груди у меня опять екнуло. Боже, во что же я вляпалась на этот раз?

– Это столь сильный лыцарский род? – поинтересовалась я небрежно.

– Княжеский, – мягко поправил он.

– А у князей… Квасуровых не принято просить помощи? – не без дрожи в голосе выговорила я. – Они такие страшные? Но Михаил уже опять улыбался:

– При вашей смелости вам можно просить помощи у кого угодно. И у Квасуровых тоже.

Просить помощи – это пожалуйста. А вот получить… Два до сих пор встреченных мною в этом мире лыцара не слишком жаждали помочь бедной девушке. А один – так совсем не жаждал. Скорее наоборот. Если к ним добавится еще и могущественный князь Квасуров…

Но отступать было некуда.

– Почему же мы до сих пор стоим здесь? – пожала я плечами.

* * *

Хатка имела совсем уж затрапезный вид.

– А князья Квасуровы действительно так могущественны? – уточнила я.

– Не сомневайтесь, – заверил Михаил, распахивая передо мной низенькую, жалобно скрипнувшую калиточку.

– Угу, – покивала я головой, окидывая задумчивым взглядом дворик, заросший травкой, и узкую тропку, ведущую к серому, давно не крашенному крылечку.

Пригнув голову, чтоб не ушибиться о низкую притолоку, на ступеньки крыльца выскочил мой курносый шпион.

– А-а! Попалась рыбка в сети! – захохотал он.

После такого приветствия можно было б и перепугаться. Но я не позволила себе этого делать: мысли бородатого ухаря не демонстрировали ничего, кроме радости за дружка, охомутавшего такую девку.

– Никодим! – строго прикрикнул на него мой провожатый, и тот с дурашливым почтением вытянулся в струнку, освобождая мне дорогу.

Внутри хибарка выглядела чуть получше. Чисто побеленные саманные стены были увешаны яркими и, наверно, дорогими коврами. Однако даже толстый ворс не мог скрыть вопиюшую бугристость и неровность стен. Пол в горнице был земляной и тоже не слишком ровный. Зато лавки по двум сторонам сверкали свежей оструганностью, наполняли помещение веселым новогодним духом только что спиленной елки и даже кое-где еще плакали медовыми капельками смолы. Сверху они были застелены шкурами – коричневым мехом кверху. Уж не медвежьими ли?

– Прошу присесть, госпожа, – с легким церемонным поклоном проговорил Михаил.

– Я пришла говорить с вашим князем, – нетерпеливо ответила я. – Как мне с ним увидеться? Никодим позади ахнул.

– Но я и есть, – сказал Михаил, смущенно усмехаясь, – князь Квасуров.

Удивление моей неосведомленностью, громыхавшее в голове Никодима, не оставляло сомнений в правдивости заявления смешливого нахала.

Я сжала зубы и крепко сцепила опустившиеся руки.

– Так… Ну и чем же вы, князь Квасуров, можете мне помочь?

– На такой вопрос трудно ответить сразу, – с некоторой запинкой произнес новоявленный князь. Я нетерпеливо дернулась

– Не потому, что я отказываюсь от своих слов, – поспешно заверил Михаил. – Только… Я слишком мало знаю о вас, госпожа. Может, вы все-таки окажете милость, присядете. Заодно и расскажете.

Я села.

Надо же, попалась, как дура! Из огня да в полымя. Если простой лыцар Георг (да еще находящийся, как оказалось, в опале) мог меня спокойно и безнаказанно убить, то уж князю вообще закон не писан… Удастся ли выйти живой из этой хатки, притулившейся на самом краю Сурожа? И если удастся, то в каком виде? Князь мне уже недвусмысленно намекал на свои плотские желания. А здесь, в глухомани, им самое место осуществиться..

Михаил присел рядом.

– Уверен, что ваше дело не простое. Такая смелая и решительная госпожа простые дела разрешает сама, без посторонней помощи.

Я хрустнула костяшками излишне сильно сжатых пальцев. Посмотрела, как они побелели, и решила, что выбрала совершенно неверный путь поведения. Где мои хваленые способности? Мысли князя, ладно, я читать не могу. Видимо, потому, что он князь. Его княжеская гривна из-под шейного платка не видна, но уж, наверное, она не меньше моей, Зато его холопы вполне открыты для просмотра.

Я зажмурилась и попыталась осмотреться.

Челядь была немногочисленной. Насчитала я девять человек.

Двое явно женского пола. Кухарки: мысли заняты приготовлением обеда.

Один занят чисткой лошадей (где это? я не заметила конюшни во дворе). Рядом с ним еще двое – поглощены азартной игрой, сильнейшее волнение связано с маленькими деревянными игральными кубиками. Кубики поочередно выбрасывались то одним, то другим на широкую доску лавки, где эта парочка устроилась, катились, останавливались… Всплыло малознакомое слово «зернь» и более привычное – «очко».

Еще трое находились в каком-то простом помещении без ковров на стенах. Из них двое просто спали на лавках, укрывшись с головой (от мух) своими плащами. Третий, тоже, наверно, полусонный, бессмысленно таращился вокруг, задерживаясь взглядом только на мечах, луках, палицах, утыканных железными гвоздями, и на прочей военной амуниции, размещенной в комнате. Его-то глазами я и смотрела.

Особое внимание привлекал Никодим, все еще торчавший в дверях и пялившийся на нас. Он был в недоумении. Приведенная князем бабенка казалась ему странной и какой-то негодящей. Одета неприлично для женщины, ведет себя неподобающе, без уважения. Может, ведьма? Надо бы предупредить князя… А может, здешние, сурожские, все такие?

За последнюю Никодимову мысль я ухватилась.

– А вы какого княжества князь? – спросила я, открывая глаза.

Мужчины переглянулись.

Никодим пришел в крайнее возмущение. Не знать, откуда князья Квасуровы, – по его мнению, это было все равно, что не знать ничего! Он даже не подозревал, что бывают на свете столь темные люди, и теперь недоумевал, откуда я такая могла взяться. Все более утверждаясь в мысли о необходимости поскорее предупредить князя, чтоб тот держался от непонятной бабы подальше. А то бы и вовсе прогнал со двора.

Эта никодимовская мысль мне понравилась. Но, похоже, сам князь был иного мнения.

– Квасуровы испокон веков владели Кравенцовским княжеством, – спокойно пояснил он, внешне никак не проявляя удивления моей вопиющей безграмотностью.

– А вы? Вы где княжите?

Михаил поначалу не понял вопроса. Потом опять переглянулся с Никодимом и нарочито спокойным тоном ответил:

– И я там же. В Кравенцах.

Никодим бушевал – уже не только внутренне, но и внешне: по скулам ходили желваки, заметные даже под соломенной бородой, плечи напряглись, и сам он как-то набычился.

– Но Кравенцы далеко отсюда? – воспользовалась я случаем уточнить информацию, полученную вчера от Лизаветы.

– Князь! – Не выдержав такого позора, Никодим угрожающе двинулся ко мне.

Но Михаил только поднял ладонь, и кипящий негодованием Никодим вернулся назад, к дверям.

– Да, далеко, – просто ответил Михаил. И спокойно уставился на меня, ожидая следующего вопроса. Вопрос тут же был задан:

– А почему вы здесь?

– Приглашен в гости.

Сюда, в эту хибару? Я с сомнением огляделась.

Князь поспешил предупредить мой следующий вопрос:

– Приглашен уполномоченным представителем князей Шагировых в Суроже, лыцаром Селиваном Кривороговым. Прибыли мы днем раньше, чем думали. И чем были приглашены. Завтра отправимся представляться к Селивану, в шагировские терема, а сегодня уж здесь заночуем, по-походному.

Иноземный князь. Представитель Селиван. А не рискнуть ли? Напроситься на завтрашний прием, побеседовать о шаги-ровско-кавустовских проблемах. А если этот лыцар Криворогов задумает нехорошее в отношении меня, то и попросить политического убежища у этого Михаила в его Кравенцах!

– Князь, – сказала я. И дернула, развязывая, узел шейного платка.

Как-то уже традиционно сложилось, что при виде Филуманы все падали на колени. Михаил, наоборот, вскочил.

– Княгиня, ну конечно! Княгиня Шагирова, как же я сразу не понял… – пробормотал он.

Никодим тоже не упал на колени, но рот открыл широко. А закрыть забыл. В мыслях у него была сутолока, из которой постепенно прорастало недоумение, а потом и возмущение.

– Как же они так? – почти закричал он, обращаясь к Михаилу, и указал на меня. – Княгиня же вот! А они – нас… Это что, насмешка?

– Но откуда вы?.. – Михаил не обратил внимания на его возмущенный вопль. Он подыскивал слово помягче, да так и не нашел. – Откуда же вы взялись?

А я всматривалась в обиженно-гневного Никодима и видела там весьма интересные вещи. Например, роскошную грамотку с красными вензелями и вручную раскрашенными гербами. Грамотка была вынута из деревянного тубуса, отороченного мягкой кожей с затейливым тисненым узором, и находилась в княжеских руках Михаила. Княжеский перст скользил по строчкам грамоты, и эти строчки тут же оглашались княжескими устами. А смысл оглашаемого был в приглашении князя Квасурова прийти и сесть в Суроже на княжение. Начертано по приказу уполномоченного представителя князей Шатровых в Суроже, лыцара Селивана Криворогова. И им же собственноручно подписано.

И ни в какие не в гости Михаил приехал. Он прибыл «сесть на княжение».

Предательство окружало меня со всех сторон. В родовом имении – Георг Кавустов, в столице моего удельного княжества – князь Квасуров, а я – в ветхой избушке, полностью в его княжеской власти.

– Я взялась? – с горечью переспросила хитростью плененная княгиня Шагирова. – Да я – то просто родилась. А вот вы тут…

Я отвернулась и закусила губу, сдерживая закипающие слезы.

– Я не собирался тут же садиться править в Суроже, – быстро, виновато пояснил Михаил. – Я только пообещал, что приеду. Пока малым посольством. Осмотрюсь. Тогда и решу. Дядько Селиван…

– Ах, он вам еще и родственник? – ядовито усмехнулась я.

Надо ж, какую слепоту проявил мой папочка – оставил уполномоченным своим представителем троянского коня, чужое отродье, – Селивана, который спит и видит, как бы передать мое княжество в руки своего родственничка! А я еще думала просить у этого иуды Селивана поддержки в борьбе с Георгом!

– Нет, не родственник! – твердо произнес Михаил, – Оговорился я. Привык в детстве его так называть. Он меня любил, из лука стрелять учил – хороший был лучник. Сейчас годы уже не те, дядько… простите, княгиня, лыцар Селиван, верно, и лук растянуть теперь не сможет… Но когда он в свите князя Вениамина подолгу гостил у нас – у князя Никиты, моего родителя…

– Мой отец дружил с вашим?

– Понимаю, княгиня. Сейчас в это трудно поверить. Вы, наверно, знаете только, что они враждовали, даже в поход друг на друга собирались… Незадолго до кончины вашего батюшки. Но так было не всегда. Истинный крест! Я и батюшку вашего хорошо помню. Хоть он и не говорил со мной ни разу – хорошо, если пару раз потрепал по голове, проходя мимо, – но я ведь мал был тогда. Они больше с отцом: то соколиная охота, то псовая, то пир горой. Даже в море, помню, выходили – награда бить. А Селиван, видно, скучал по своим сынкам – их тогда у него трое было, вот со мной и занимался.

– А теперь вам мое княжество отдать решил. По старой любви.

– Не вините его. Он устал. Столько лет сидеть. И ведь все знают, что он на птичьих правах… Тяжела ноша княжей власти, не по плечу ему. Он бы давно пригласил – не меня, конечно, князя Никиту. Но как тут пригласишь – все знали о вражде князей. А только князь Никита преставился, тут он меня, его наследника, и призвал. Со мной-то князь Вениамин вражды не имел!

Все это было так трогательно. И так в это хотелось верить. И никаких убийств, никаких кровопролитий вокруг. Все только и заняты тем, как бы переуступить друг другу власть. И меня никто убивать не собирается. Только вот что-то было сказано о намечавшемся походе князя Никиты войной на моего отца. Не затем же, чтоб потом вволю попировать с побежденным?

– А что с военным походом на нас? Кто победил?

– Никто. Пришло известие о страшной кончине князя Вениамина, и отец распустил своих лыцаров по домам. Только и промолвил: «Бог его уже наказал!»

– Было за что? Что такого сделал князь Вениамин князю Никите?

– Да в том-то суть, что ничего. Тоже мне – вражда!… Дело выеденного яйца не стоило. Одна болтовня. На дружеском пиру, в пьяном виде, отец – в шутку, как мне божился, – обозвал князя Вениамина «сухостоем».

– То есть?

– Так называется дерево, которое хоть и стоит еще крепко, но уже обезлиствело и новых зеленых веточек не дает.

– Намекал на бездетность князя?

– Но шутейно!

– А такими вещами принято шутить? Михаил понурил голову:

– Нет, разумеется. Только и князь Вениамин за словом в карман не полез. Что уж он наговорил, как в ответ осрамил, – про это отец не рассказывал. Но разругались они насмерть.

– Кто разругался? – спросил суровый голос.

Из двери, отодвигая плечом Никодима, в горницу ввалился огромный, решительного вида мужчина. Мысли у него тоже были решительные и полны стремления навести вокруг порядок. Однако едва его взгляд коснулся меня, вся решительность испарилась.

Сначала он не поверил. Даже глаза протер торопливо. Но я, несмотря на его тайную надежду, никуда не исчезла. Я? Что там я! Меня он почти не заметил. Смотрел только на Филуману, знал, что это именно Филумана, и видел только ее)

– Наши отцы, – ответил ему Михаил и неуверенно улыбнулся мне. – Это брат мой, Порфирий. Старший. Прошу, княгиня, любить его. Он мне дорог, и мудрость его дорогого стоит. Я ведь хотел его в Суроже оставить – своим представителем. Когда б согласился взять княжение…

Порфирий продолжал смотреть на Филуману, и смертная тоска заливала его мысли.

Сурожская княгиня? Это же конец – самой последней надежде конец! Разве ж он много хотел? Сесть здесь, мудро, толково разобраться во всем. Уже и обошел сегодня с утра Сурож – какие планы, какие замыслы появились. Все, все должно было на лад пойти! А теперь, когда у города – да и у всего княжества – обнаружилась хозяйка, надежды растаяли… Сурож, который он уже почти считал своим, исчез из его мыслей. Осталась угрюмая келья с видом на безбрежное, слепяще-белое пространство («Кажется, песчаная пустыня», – поняла я). Под безоблачно-пустым, выцветшим от зноя небом. Вот и вся его жизнь теперь… Потому что княгиня Шагирова вернулась. И ничего поделать нельзя Никак. Ничего. Зачем она вернулась? Зачем причинила ему, Порфирию, такую боль, такое зло? Да за это убить мало! Убить и еще раз убить!…

Яркая картинка нарисовалась в его охваченном горем мозгу: вот свистит выхваченный из ножен меч, вот моя голова с безумно распахнутыми глазами отделяется от шеи, на которой остается Филумана, вот обезглавленное тело падает, заливая все вокруг кровью…

Я вздрогнула.

Но Порфирий и сам ужаснулся посетившему его видению. Окаменел, поняв вдруг, что способен на жуткое злодеяние. Стиснул пудовые кулаки, опасаясь, что невзначай коснется рукояти меча, висевшего на боку. Что не совладает с собственной рукой, что вылетит со свистом верный меч – и содеется черное дело…

«Нет, то не я! – завопил Порфирий мысленно. – То навьи силы, а по-церковному – диавол нашептывает грешной душе! Можно ли согласиться с диавольским наущением?!»

Невидящий взор его прошелся по горнице. Соглашаться с диаволом было никак нельзя. Но и противиться сил не было.

«Бежать! – забилась спасительная мысль. – Не видеть ее, княгиню, не слышать! Не поддаваться дьявольскому мороку! Только молитва! Пост и молитва!»

Он медленно, с усилием склонился в поясном поклоне и выдохнул:

– Здравы будьте, княгиня!

И быстро вышел, почти выскочил.

Михаил с недоумением посмотрел на удаляющегося брата, качнулся – хотел броситься вслед, но оглянулся с еще большим удивлением: я держала его за расшитый серебром рукав. И то ли просила, то ли приказывала:

– Не надо… Он должен побыть один, вы только разругаетесь – еще и неизвестно, чем кончится!

Как я оказалась на ногах, почему решила остановить Михаила, самой было непонятно.

– Как мы можем разругаться? – спросил Михаил, оторопело глядя на мои пальцы, все еще сжимающие его мощное запястье. – Я же князь, он не посмеет мне возразить!

– Не надо, – попросила я, отпуская его рукав. – Сейчас – не надо. Потом поговорите, успеете.

– Как скажете, княгиня, – согласился Михаил. – С Порфирием – это успеется. И что на него нашло?

Он не знает! Он не читает мыслей! Князь – а не читает!

Я была в затруднении: радоваться или огорчаться? Почти свыклась с мыслью, что именно княжеская гривна дала мне мою необычайную способность – и на тебе! Другой князь, тоже носитель княжеской гривны, а телепатии нет! Не телепает…

Значит, не в гривне дело? Или то, что дает Филумана, не способна дать никакая другая гривна? Хоть и сто раз княжеская?

– А почему вы – князь? Почему не ваш старший брат? – спросила я как ни в чем не бывало, усаживаясь на теплый мех. – Разве титул не по старшинству передается?

Михаил быстро взглянул на меня, как бы проверяя – не шучу ли? Убедившись, что нет, не шучу, сел рядом и разъяснил: – Титульное звание – и княжеское, и лыцарское – передается не старшему, а тому, у кого гривна. Вы этого не знали?

– Не знала, раз спрашиваю. А кто решает, у кого будет гривна? Отец?

– Вам и это не ведомо? Нет, отец тут ни при чем Его дело – породить. А кто из потомков выдержит объятие гривны, кто, наоборот, будет отвергнут – этого он знать не может. Это подсказывают волхвы. Святая церковь, конечно, не одобряет обращения к волхвам, но куда ж деваться? Наш отец, князь Никита, не раз их приглашал – все не хотел ошибиться. Ответ был уж больно уклончивый… Поначалу – и двадцать, и тридцать лет назад – волхвы вроде склонялись к тому, что По-рфирия гривна примет. А определенности не было. И вдруг, лет десять назад, князь Никита пригласил их опять, и они дружно указали на меня. И сколько их потом ни приглашали – на своем стояли: мол, я и только я способен, и никто другой!

Поэтому Витвину как сняли с остывшего отцовского тела, так мне сразу и передали.

– Витвина – это?..

– Вот она.

Михаил развязал шейный платок и ослабил шнуровку на груди, чтоб мне было лучше видно.

С неудовольствием я поймала себя на том, что следила не столько за появлением княжеской гривны рода Квасуровых, сколько за обнажающейся под шнуровкой бычьей шеей и могучей грудью Михаила.

Впрочем, гривна тоже была хороша. Широкая – пожалуй, что шире моей. Волшебно переливающаяся. Палитра переливов, кажется, все-таки уступала сиянию Филуманы – у Витвины преобладали зеленые с серебристым тона. Не отсюда ли цвета рода Квасуровых?

Михаил подождал, пока я не налюбуюсь, потом затянул шнуровку и, внимательно глядя мне в глаза, сказал:

– Прямота ваших вопросов, княгиня, – лучшее подтверждение вашей необыкновенной смелости. Но сами вопросы весьма странны. Вы спрашиваете о том, что известно любому ребенку. Зато сами выражаете свои мысли языком совсем непростым. И даже не книжным. Вы проницательны. Может, даже мудры неведомой мне мудростью. Но кто вас обучал? Где, в каких лесах и пустынях? Что за секретные старинные знания вы почерпнули у своих учителей? И почему явились миру только сейчас, через два десятилетия после гибели отца? Какие отшельники вас скрывали? Для чего? Как видите, мое любопытство велико, вопросов много. Сам я готов вам рассказать все без утайки – что бы вы ни спросили. И от вас хотел бы того же.

– Моя мудрость? – Я хмыкнула, вспомнив целую полку школьных учебников. – Она носит несколько теоретический характер. Если вам что-то говорит это слово. На практике, в окружающей меня здешней жизни, она… боюсь, она мало применима. Даже обо мне самой, нынешней, вы знаете, наверно, побольше меня. Вот, например, мне сообщили, что я единственная из женщин, кого гривна – как вы деликатно выражаетесь, – «не отвергла».

– Вторая, – поправил Михаил.

– Видите, я даже этого не знала. А кто же первая?

– Ваша прапрапра… и еще сколько-то «пра» бабка. Первая княгиня Шагирова, основательница рода. Ваше явление – второй княгини Шагировой – можно счесть великим знамением. Обещающим значительное потрясение основ, становление новых истин. Добрых или недобрых – неизвестно. Но то, что вы – знамение, поймут очень и очень многие. И многие же сочтут дурным знамением.

– Почему? – удивилась я. – Что во мне такого плохого?

– В вас? О нет, в вас нет ничего дурного! – засмеялся Михаил и погрозил пальцем. – Не заставляйте меня снова начинать говорить вам эти, как их, комплименты. Правильно я произнес ваше мудреное слово? Ну так вот. Вы можете быть как угодно прекрасны, но кому хочется потрясения основ? Только лихим людям. Хотите стать знаменем, собирающим вокруг себя лихих людей?

Я отрицательно качнула головой.

– А чего вы хотите, княгиня?

– Чтоб меня не убили в ближайшее время, – честно ответила я.

– Кто же вас хочет убить? – улыбнулся Михаил.

– Георг Кавустов. Знаете такого? Михаил кивнул.

– Вот. А есть и другие.

Я не стала объяснять, что одним из «других» оказался как раз его брат, Порфирий.

– И кто вас охраняет на постоялом дворе? – задумчиво поинтересовался Михаил.

– Никто, – вынуждена была признать я.-Лизавета вряд ли сойдет за надежную охрану.

– Княгиня, не согласитесь ли переночевать под моим кровом? – церемонно спросил Михаил, поднимаясь с лавки.

– А как я потом должна буду отблагодарить вас? – сразу уточнила я.

Он беззаботно рассмеялся:

– Никак! Это я должен буду вас поблагодарить – ведь вы окажете мне такую честь! Никодим, забери с постоялого двора веши княгини и ее Лизавету.

– Там еще моя карета с кучером Николой! – спохватилась я.

– И их забирай! – весело приказал Михаил. – Сегодня у нас будет праздник – столько гостей! Поварих предупреди. А завтра праздник будет у Селивана.

– Не надо праздника, – попросила я. – Особенно сегодня. Слишком уж неопределенным было мое будущее, и веселиться было преждевременно.

* * *

Лучшее из шагировских платьев было безнадежно испорчено кинжалом Георга и оставлено в покинутой фамильной усадьбе.

Услышав, что мы все-таки отправляемся в городскую шагировскую резиденцию, Лизавета весь вечер перебирала захваченный нами гардероб, предлагая то одно, то другое, но мне все не нравилось.

В итоге остановились на довольно простеньком льняном платье с длинными – до колен, рукавами. К счастью, в рукавах имелись прорези, через которые можно было просовывать руки. Или не просовывать – если застегнуть золотые пуговички. Они меня и привлекли. Еще одним украшением его было легкое, как паутинка, золотое шитье, окаймляющее вырез на груди. Я хотела явиться непременно в шагировских родовых цветах.

Михаил предупредил меня, что княжеский представитель Селиван Криворогое поставлен в известность о чудесном появлении княгини Шагировой, что всю церемонию принятия кравенцовского посольства срочно перекраивают. Как будет теперь – трудно и предположить. Но в любом случае, подчеркнул Михаил, меня ждет восторженный прием.

Он не ошибся. Улица перед расписными княжескими теремами в два этажа была переполнена народом. При появлении моей скромной кареты толпа загудела, зашевелилась, расступаясь.

Никола остановил карету точнехонько напротив длинной ковровой дорожки, что тянулась через все ступени княжеского крыльца к высоким двустворчатым дверям – пока что закрытым. Молодцевато спрыгнул с козел. Толпа замерла, притихла – слышен был только отдаленный детский плач да собачье перетявкивание. Никола распахнул дверцу – и я явилась, сияя Филуманой на голой шее.

Разноголосое «а-ах!» пронеслось по толпе.

– Княгиня, истинная княгиня! – взлетел над толпой истошный бабий вопль, и собравшийся народ – сначала передние, потом все остальные – повалился на колени.

– Матушка… княгинюшка… свет будет над нами… княгиня Шагирова вернулась!… – причитала коленопреклоненная людская масса.

Я стояла на ступеньке кареты, и мне было неловко.

Из теремов тоже заметили мое появление. Где-то справа оглушительно рявкнула пушечка, в голубое небо взвился белый дымок, двустворчатые двери легко распахнулись, будто гигантская птица взмахнула крыльями. И из темноты выступил на крыльцо сухонький старичок.

Синий камзол топорщился на нем так, будто сшит был на кого-то поплотнее и помассивнее. А может, это старичок усох и стал мал для камзола? Голову его венчала тяжелая, не по погоде, шапка в виде высокого мехового цилиндра – без полей, зато со свешивающимся красным языком из бархата.

Старичок постоял, подслеповато шурясь на карету. Отметил мысленно Филуману на моей шее. Осторожно снял с головы меховой цилиндр, отдал кому-то невидимому в полумраке княжеской прихожей и посеменил, мелко перебирая ножками в сверкающих сапогах, по ковровой дорожке. Розовая лысинка его поблескивала на солнце, а губы беззвучно повторяли: «Княгиня, княгиня!» Общий настрой его мыслей скорее свидетельствовал об озабоченности, чем о радости.

Я спустилась на дорожку и направилась навстречу старичку.