Текст книги "Филумана"

– Да, госпожа, – несколько растерялась Лизавета.

– Найдешь там для своей госпожи какой-нибудь еды? Молока, хлеба?

– Мясо брать? – деловито уточнила верная Лизавета.

– А то как же, обязательно! И главное, запомни: ни с кем из прислуги Георга не разговаривай, даже близко не подходи! И как вернешься – сразу неси все сюда. И чтоб ни на секунду не спускала глаз с еды! Поняла? Ну так живо!

Вот не выйдет у господина лыцара меня отравить!

* * *

Господин лыцар пожаловали ко мне далеко за полночь.

Дверь без стука распахнулась, и, несмотря на протестующий вопль Лизаветы, Георг появился на пороге, как статуя Командора.

Я сидела в кресле, дожевывая кусок говядины, принесенный из слободы. Создавалось полное впечатление, что я объедалась яствами, доставленными из господской кухни: два столика подле кресла были уставлены расписными блюдами с тщательно перековырянными мною деликатесами.

Продолжая с аппетитом жевать, я с преувеличенным удивлением уставилась на Георга. На самом-то деле я весь вечер старалась не упускать из виду его передвижения и прекрасно знала, в какой момент он вознамерился посетить мои покои.

Что его встретит именно труп, уже успевший остыть, он не сомневался, и вид княгини, жующей принесенное угощение и находящейся при этом в добром здравии, поверг его в изумление.

– Что за гадость вы мне передали на ужин? – капризно морщась, проговорила я, проглотив пережеванный кусочек. – Что ни возьмешь – все какое-то горькое, невкусное. Вы что, отравить меня хотите?

Нет ответа.

Подняв глаза, я обнаружила мертвенно-бледное лицо господина лыцара с двумя черными пятнами расширенных от ужаса зрачков.

– Вот, сами попробуйте! – Я зачерпнула ложку какого-то соуса и повелительным жестом протянула Георгу.

Он попятился в коридор, осеняя себя двуперстным крестом.

– И-и-и!! – пронзительно завизжала я вдогонку и громко затопала ногами.

Георг споткнулся о край ковра, чуть не упал, развернулся и бросился бежать со всех ног.

– Лизавета, – позвала я. – Зайди сюда и прикрой дверь.

Несмотря на одержанную над Георгом победу, я не сомневалась, что нынешняя ночь не доставит мне такой роскоши, как сладкий сон. Самое разумное для Георга (если его логику позволено будет отнести к сфере разума) – прибить меня, как только обнаружилась, что я не померла от яда. Прирезать, забить стулом, задушить – что угодно, против физического воздействия я бы не устояла. А он убежал. Это – шок. И это большая удача. Как только шок пройдет, господина лыцара немедленно осенит мысль, что столь живучую княгиню следует убить более традиционным способом. Любым. И еще до рассвета.

И мне хватит самого простого способа. И никакие фокусы с чтением мыслей тут не помогут, как известно, против лома нет приема.

Поэтому выпавшей передышкой следовало распорядиться с толком. А именно – сбежать.

– Лизавета, нам нужно срочно уехать, – без предисловий сообщила я верной служанке. – Захват власти мирным путем не удался, с лыцаром, сама видишь, что делается – здесь оставаться нельзя. Города какие-нибудь у вас здесь имеются?

Из детективов и шпионских романов я знала, что проще всего затеряться не в пустыне, а как раз в скоплении людей, и города всегда были именно такими скоплениями.

– А то как же! – не моргнув глазом ответила Лизавета, будто предложения бежать неизвестно куда посреди ночи поступали к ней регулярно и она уже к ним привыкла. – Сурож – большой город.

– И далеко этот город?

– Верст двадцать будет. А может, и тридцать.

– Ясно, – с тяжелым вздохом сказала я, – А остановиться там есть где? Гостиницы какие-нибудь?

– Постоялые дворы, я слыхала, имеются, – с некоторым сомнением ответила Лизавета. – И гости торговые приезжают. Сама-то я в Суроже не бывала, но знающие люди рассказывали. А зачем вам постоялые дворы? Сурож – это же столица княжества Шатровых. Там у вас терема знаете какие! Правда, сейчас там, говорят, ваш представитель проживает, он-то всеми делами в Суроже и заправляет. Его вроде еще покойный князь, ваш батюшка, оставил вместо себя – он так до сих пор и выполняет княжескую волю.

Как все запущено, однако! В родовых шагировских владениях заправляет простой лыцар, в княжеской столице – и вовсе какой-то «представитель». Чувствую, немало мне крови придется пролить, пока смогу утвердить свою власть. И хорошо, если не своей. Только вопрос: а надо ли ее утверждать? Да еще такой ценой?

К сожалению, ответ пока видится один: надо. Ибо, если не ты, так тебя… Здесь, похоже, закон простой. Средневековый. Или ты спасаешься бегством. После чего тебя потом все равно убивают. Или каким-то образом возвращаешь себе власть. И тогда уже ты убивай сколько захочешь.

Ну, сколько я захочу, – это видно будет. Пока до этого далеко. Пока надо спасаться бегством.

– Лизавета, – проникновенно сказала я. – Какие терема? Мы же спрятаться пока должны. Переждать, осмотреться. Тот представитель княжеский в Суроже, может, и освободит для меня отцовскую резиденцию, а может, и нет. Кому охота из княжеских теремов выметаться? Возьмет да и сделает то, что господину Георгу не удалось: прирежет меня потихоньку. Или призовет для этого богоугодного дела того же лыцара Кавустова.

– Такое дело – вовсе не богоугодное! – решительно возразила Лизавета. – Бог сказал: не убий!

– Ну, Святое Писание ты знаешь. А вот в политических интригах не разбираешься. Угодное, не угодное – надо им будет, убьют и не почешутся. Хорошо, если потом лишнюю свечку в церкви поставят. За упокой невинно убиенной души. А то и не поставят, сэкономят. Нет уж, ни в каких княжеских палатах мы пока что показываться не станем. И вообще будем от них держаться подальше. До выяснения всех обстоятельств, – туманно заключила я.

Знать бы, что это за обстоятельства такие. И как их выяснять.

– Слупхай, Лизавета, а может, нам и этот город обойти стороной? Отправимся в какой-нибудь другой, где князей Шагировых меньше знают! Есть рядом еще какие-нибудь города?

– Кравенцы – город тоже большой. Почти как Сурож. Да только дорога к нему далекая. Говорят, ехать несколько дней. Или недель. Лесами темныма, горами высокима, через реченьки переправы искать… – напевно запричитала Лизавета.

Что-то мне в этой напевности не понравилось. И не что-то, а именно былинная неопределенность маршрута.

– В какой хоть стороне Кравенцы эти? – прервала я служанку.

– А… И не знаю я… – растерянно развела она руками.

– Ладно, – решила я. – Сурож так Сурож. Попробуем скрыться на его постоялых дворах. Только для постоялых дворов, наверно, деньги нужны? Ты не так давно про рубли говорила. У нашего дорогого Георга эти рубли имеются?

– А как же! – привычно согласилась Лизавета.

– Где – знаешь?

– Известно где – в главном сундуке.

– Сундук запирается?

– Это как? – удивилась Лизавета.

– Не знаю как, на замок, наверно.

– А зачем?

– Да чтоб никто не залез.

– А кто ж залезет?

– Ну… Чужой кто-нибудь.

– Чужих у господина лыцара и не бывает, – рассудительно сказала Лизавета.

– Неужто совсем гостей не принимает? Вот он у нас, оказывается, какой затворник. Ну ладно, чужих нет, а свои возьмут?

– Да кто ж возьмет? – В распахнутых глазах Лизаветы явственно обозначился страх.

Вспомнив показательную казнь Алевтины, я признала, что для страха основания были.

– Значит, замков никаких нет. А стража?

– Да от кого ж его оборонять?

– Хм. И где стоит этот замечательный сундук?

– Известно где – в лазоревой светлице.

– Ну так сходи туда и набери этих рублей побольше!

– Как это? – не поняла Лизавета.

– Как можно быстрее.

– Но это ж рубли господина лыцара!

– Здрасте! – возмутилась я. – Вот это все вокруг княжеские владения?

– Ага.

– Значит, и сундук с рублями тоже княжеский. А я как раз княгиня. Значит, это все – мое. И рубли в сундуке тоже. Поняла?

– Поняла… – неуверенно сказала Лизавета. – А если кто спросит: «Зачем рубли из сундука берешь?» – что сказать?

– А ты ничего не говори. Ты делай так, чтобы тебя не видели. Тогда и не спросят.

– Точно! – просияла Лизавета.

– И еще вот что. Придется мне учиться верховой езде. Ты сможешь незаметно вывести коней из конюшни?

– Ой, боязно! – всплеснула руками моя служанка. – Я с конями-то не очень ладить могу…

– А как же тогда мы поедем? – оторопела я. – Ты с лошадьми не ладишь, я – тоже. Как ты ехать собиралась?

Вообще-то идея поездки была моя, но на ком-то ж оторваться было нужно?

– А я думала, вы карету возьмете… – понурилась Лизавета и, видя мое возмущение, торопливо добавила: – Или хоть двуколку.

– Замечательная идея, – язвительно поджала я губы. – Хоть в карете, хоть в двуколке твоей – тут уж точно не получится незаметно исчезнуть!

– Дык конюшня-то – иона где… От теремов неблизко. А от дороги недалече.. Может, с божьей помощью… – несмело предположила Лизавета.

– А запрягать ты умеешь? – продолжала упорствовать я, хотя перспектива путешествия в карете, со всем комфортом, меня соблазняла все больше.

– Дык кучер на что?

– Ты еще и кучера звать собралась?

– Ну а как же без кучера – и в дорогу?

– Ага, ты его позовешь, разбудишь, он запряжет, а только мы за ворота – сразу Георгу доложит. Тот – на коня и тут же нас перехватит!

– А как же он доложит – он же с нами поедет. Кто ж без него лошадьми править будет?

Интересный вопрос. Таким образом наш лихой побег превращался во вполне комфортабельное путешествие. Сопротивляться этому не было сил.

– Ну, как знаешь… – разрешила я.

– Да, а платье вы какое наденете? – всполошилась Лизавета.

– О платье не беспокойся. Пока ты будешь бегать, я как раз платья подберу.

Платья платьями, а не забыть бы здесь мой родной коричневый брючный костюм! Вещь в путешествии несравнимо более удобную, чем все эти роскошные платья, в которых и повернуться-то не всегда легко.

И тут новая идея посетила меня. А не представиться ли мне молодым человеком? Княгиня – фигура слишком заметная, да и единственная в своем роде, насколько я поняла. А если в брючном костюмчике выдать себя за странствующего отпрыска благородной фамилии, глядишь, раствориться легче будет.

К возвращению Лизаветы, притащившей увесистый мешок серебряных брусочков, называемых рублями, я уже была полностью экипирована в дальнюю дорогу.

– Ой, княгиня! – всплеснула руками моя служанка – Да разве ж вам можно ! Это когда вы княжной были, тогда шутки такие изволить могли… А сейчас – не по чину вам машкерат…

– Цыц! – улыбаясь, прикрикнула я на нее. – Мне все по чину! Я тут сама законы устанавливаю. И потом, ты не поняла.

Это не маскарад, а военная хитрость. Как раз чтоб никто не догадался, что я – княгиня.

– А ваша княжеская Филумана? – резонно заметила Ли-завета.

– Неужто так бросается в глаза?

– Еще как! Ну, что это Филумана, может, и не каждый знает – особенно в большом городе. Но что она княжеская– это сразу видно. – Лизавета примолкла, оценивающе окинула меня взглядом и выдала новое предложение: – А давайте поверх Филуманы повяжем шейный платок. Слыхала я, что сейчас так многие господа делают. А за ними и даже некоторые слуги, кто побогаче, пристрастились вязать на шею платки, хоть у них гривны отродясь не было. Вон даже наш Корней– уж на что голытьба, а и то платок вокруг шеи повязывает. По торжественным случаям. Говорят, – доверительно склонилась она ко мне, – в больших городах теперь на улице и отличить трудно кто идет: господин или слуга.

– Да ты что? – заинтересовалась я.

– Ну, господ-то всегда отличить можно, – спохватилась Лизавета, испуганно глянув на меня – не заругаю ли дерзкую за то, что посмела сравнить господ с простолюдинами?

– Шейный платок – хорошая идея, – поспешила успокоить я ее. – Вот только что мне с тобой делать?

– А что со мной делать? – снова испугалась Лизавета.

– Ну как же: путешествует господин. С ним должен быть слуга. А со мной будет служанка. Вот и раскроется сразу наша военная хитрость. Может, тебя тоже мужчиной переодеть?

– И ничего не раскроется, даже и переодевать меня не надо, – решительно рассеяла мои сомнения Лизавета. – Многие господа со служанками ездят. Особенно молодые. Им служанки, почитай, каждый день нужны, чтоб на стороне какую дурную болезнь не подхватить.

– Ну, если так, – хмыкнув, согласилась я.

Георг все еще метался по тронному залу, расшвыривая все, что попадалось на пути. Противоречивые мысли его бурлили, и простой выход – пойти и элементарно прирезать меня – еще не выкристаллизовался.

Мы с Лизаветой беспрепятственно добрались до конюшни, около которой уже стояла карета.

Не то чтоб совсем карета, но все же побольше обыкновенного возка.

– Я сказала взять без герба – вы же тайно едете, – пояснила Лизавета.

– Так у меня и герб есть? – улыбнулась я.

– А как же – и такой красивый! – серьезно ответила Лизавета.

Пара нетерпеливых лошадок, впряженных в карету, постукивали копытами о сухую твердую землю и потряхивали гривами, косясь в нашу сторону. Кучер, напротив, был само спокойствие. Невысокий, кряжистый мужик с кнутом в руке важно прохаживался рядом. Я не помнила его, но многих ли я успела разглядеть и запомнить?

При моем появлении он степенно опустился на колени. Получив разрешение подняться, так же степенно встал на ноги.

– Дорогу до Сурожа знаешь? – на всякий случай спросила я. – Ночью сможешь довезти?

– Не сомневайтесь, госпожа княгиня, – важно пробасил он.

Оставалось только устроиться на довольно твердых каретных подушках, и мы тронулись в путь.

Большого переполоха наше появление не вызвало, но еще один косматый мужик все-таки выглянул из дома, кинулся помогать Николе распрягать лошадей. Первый же, подперев ворота толстым поленом, повел нас на второй этаж: «В господские горницы».

После неудобных, набитых соломой каретных подушек я блаженно повалилась на мягкую кровать, с удовольствием ощущая, что смерть мне здесь не грозит, по крайней мере в ближайшее время. И почти сразу уснула.

Сон мой был сладок и приятен. Возможно, я даже улыбалась во сне, потому что вспоминала о внезапно прорезавшемся у меня даре читать чужие мысли. Такой замечательный дар! И источник его для меня во сне был совершенно очевиден – моя шейная гривна. Моя Филумана! Другие гривны недостойны даже упоминаться рядом с ней, например, Агастра. Ведь совершенно ясно, что Георг не способен читать чужие мысли! И еще что-то мелькнуло в моей затуманенной сном голове. Но было смыто нахлынувшим страхом. Связанным с Георгом, кровью, смертью…

* * *

Княжеская столица встретила нас сонной предрассветной тишиной.

Отодвинув шторку на крохотном оконце, я всматривалась в проплывающие мимо дома – одноэтажные, деревянные, с закрытыми резными ставнями. Очень похоже на какую-нибудь старинную нашу деревню. По телевизору видела – такие еще сохранились кое-где в Нечерноземье да в Сибири.

Тарахтение каретных колес разбудило дворовую собаку, та залилась визгливым лаем, за ней другая, третья – и к постоялому двору мы прибыли под фанфары разноголосого собачьего тявканья.

Наш кучер Никола, не обращая ни малейшего внимания на псиную ораторию, спрыгнул на дорогу, подошел к высоким закрытым воротам, стукнул рукояткой плетки.

– Кто? – высунулась в щель косматая заспанная голова.

– Господин приехал, открывай, – значительно пробасил Никола, и ворота перед нами послушно распахнулись.

* * *

Утро выдалось позднее.

Лизавета не смела меня будить, но бесконечное конское ржание, чьи-то пронзительные крики, стук деревянных колес по мощенному булыжником двору – все это заставило меня наконец открыть глаза.

– Лизавета, – сонно позвала я, – как тут умыться?

Через час, когда я уже заканчивала завтракать, вопрос: «Что же теперь делать?» – вновь возник в голове.

Разведать обстановку!

А если конкретно: что разведать, где, как? Хм, сплошная неопределенность. Не начать ли прямо с этого постоялого двора?

– Лизавета, а кто-нибудь из господ, кроме нас, здесь остановился?

– Узнать? – с готовностью подскочила она.

– Узнай.

Вот и будет первая ниточка.

Ожидая Лизавету, торопливо выскочившую за дверь, я лениво подошла к открытому окошку.

Оно выходило не во двор, как мне показалось поначалу, а на довольно широкую улицу. Все те же одноэтажные деревянные домики, но уже с открытыми ставнями. Синеватые уголки теней островерхих крыш на пыльной дороге, озабоченный народ, торопливо снующий по деревянным тротуарам. Что-то сомнительно, что среди здешней бедноты отыщутся господа, через которых я… Что? Заявлю о своих претензиях на княжеский герб вкупе со всеми остальными благами?

Из ворот хатенки напротив вышел детина, очень похожий на нашего Корнея: камзол со щегольскими разрезами от локтя– так, чтоб были видны кружева рубашки, узкие штаны, заправленные в сапоги, лихо заломленный берет. Только детина был без бороды, и наряд его отливал зеленым и серебряным. Видно, таковы цвета хозяина. Ну и, разумеется, шейный платок. Лизавета права: я со своим платком поверх Филуманы как раз вписалась в здешнюю моду.

Детина постоял как бы в раздумье, потом поднял голову, посмотрел прямо на меня и широко улыбнулся.

Я отпрянула от окошка, поспешно ощупывая себя: все ли на месте? Вроде все: платок надежно скрывает княжескую гривну, длинные волосы аккуратно упрятаны под берег. Чего ж этот мордоворот разулыбался, глядя на меня?

– Госпожа! – влетела Лизавета. – Есть, есть тут на постое один лыцар! Звать – Иннокентий, рода Бобрецовых. Он сейчас спустился вниз – трапезничает. А слуга у него – такой охальник! Сразу приставать ко мне начал и обжиматься, – хихикнула Лизавета.

«У девушки радость, – грустно подумала я, – к ней пристают и пытаются обжиматься. Вот и мне повезло – тоже чей-то слуга заметил. И даже улыбнулся».

– Пойдем, познакомимся с лыцаром Бобрецовым, – вздохнула я. – С Иннокентием. А что-то мне имя это знакомо. Постой, Алевтина покойная, царство ей небесное, когда меня сватала, какого-то Иннокентия упоминала. Но при этом говорила, что он страшный пьяница и жить ему осталось всего ничего. Не тот ли это Иннокентий?

Оказалось – тот. Его трапеза состояла из одинокой ржавой селедки и едко пенившейся и кисло вонявшей жидкости в огромной глиняной кружке. Взгляд у Иннокентия был уже осоловелый, на мокрых усах поблескивала пена, а поношенный, некогда дорогого сукна, кафтан привлекал внимание свежими яркими заплатами. В голове Иннокентия было мутно и нехорошо.

– Ты, что ль, про меня спрашивал? – буркнул господин лыцар, не поднимая головы.

Я присела на лавку рядом. Рубашка под бобрецовским кафтаном отсутствовала, через расстегнутый ворот выглядывали грязно-серые завитки волос, покрывающих грудь и поднимающихся почти до шейной гривны.

– Эй, сюда! – щелкнула я пальцами, подзывая стриженного под горшок парня, внимательно наблюдавшего за нами от прилавка, уставленного бутылями.

– Вина принеси, – приказала я в его белобрысый затылок, когда он, вмиг подскочив, склонился в поклоне. – Хорошего!

Хозяин за прилавком, знавший, что я расплачиваюсь рублевым серебром, кивнул парню, и передо мной выросла бутылка темного стекла и такая же чарочка.

– И господину лыцару, – приказала я.

Разлив вино по чаркам, я приветственно приподняла свою. Иннокентий с брезгливым видом взял вторую, сказал: «Здравы будем!» – и опрокинул ее в себя. Скривился.

Я поняла ошибку, снова щелкнула пальцами и сделала новый заказ:

– Водки!

– Штоф? – уточнил резвый парень.

И на мой кивок принес большую светлую бутыль литра на полтора.

Лыцар Иннокентий крякнул, не спрашивая налил себе чарку, быстро выпил, тут же налил следующую, подмигнул мне, влил и ее в себя, занюхав на сей раз селедкой. После чего поглядел на меня ясным взором и сказал заплетающимся языком:

– Х-хорроший ты ч-человек!

Икнул, утерся рукавом, посмотрел со все той же незамутненностью:

– Говор-ри, чего надо?

– Лыцара Георга знаешь?

– Кавустова? – Он мотнул нечесаной головой, как лошадь, отбивающаяся от мух. – Вор!

– Почему вор? – осторожно уточнила я.

Череда воспоминаний, мелькнувшая в памяти пьяницы, кавустовского воровства не продемонстрировала, зато зримо представила смену с участием моего собеседника. Он приезжал в княжеское имение занять у Георга денег. Особенно чувствительной в его воспоминаниях была даже не обида на отказ (которого Иннокентий и так ждал), а боль в крестце, явившаяся следствием прискорбного падения просителя с лошади при отъезде. Это когда он совсем ослабел телом, поскольку после отказа хорошо принял из дорожной фляжки. Для подкрепления духа.

Воспоминания о фляжке навели Иннокентия на мысль о штофе, без дела простаивающем рядом. Торопливо плеснув в чарку, он тут же, без церемоний, заглотил ее содержимое. Мысли повеселели.

– А ты кто? – хитро спросил меня Иннокентий. Мне стало противно.

– Да никто, – сказала я поднимаясь.

– Нет, ты постой! – ухватил меня за локоть лыцар. – Что ты хочешь знать про собаку Георга?

Сама виновата, нечего было связываться с алкашом! Я села на место и, в упор глядя на него, задала вопрос:

– Как он оказался у князя?

– Из Вышеграда князь его привез. – Взгляд Иннокентия затуманился. – Вот таким мальцом.

Он опустил руку ниже уровня лавки, неловко качнулся вслед и едва не упал, лишь в последний момент удержавшись за край стола.

А воспоминания его показали веселого мальчугана, ласково улыбающегося князя Вениамина – сначала на верху знакомой мне парадной лестницы из теремов в парк, потом за веселым столом со множеством гостей, множеством блюд и бутылок… Штоф!

– Зачем он его привез? – резко спросила я, не давая мыслям Иннокентия течь в направлении штофа.

– Так на воспитание! Малец был с севера, с худородных земель, пятый сын – гривны не видать как своих ушей… А сам шустрый! Вот его князюшко наш и пожалел. Сам-то князюшко бездетный был – ни одна от него не понесла, а он их много перепробовал. И девок, и баб. Через это и не женился, чтоб девка потом не мыкалась, не казнилась…

Мелькнули какие-то смутные воспоминания, в которых присутствовали голые женщины, голые мужчины, их совместные пляски в светлых летних сумерках среди высокой травы на пойменном лугу возле неширокой реки. Медленный блеск ртутных волн сквозь прибрежный кустарник. Затем – широкие скатерти, расстеленные прямо тут, в траве, на них – бутылки… Штоф!

– Но теперь он с гривной?

– Кто? – Застигнутый на полпути к заветному штофу, Иннокентий бессмысленно таращился на меня.

– Георг!

– С гривной? – Иннокентий с интересом разглядывал меня, пытаясь сообразить, кто я и о чем веду речь. Потом наступило просветление. – Ну, ясный пень – с гривной! Ему ж дядька ее привез!

Маленький Георг, съежившийся на бело-золотом княжеском троне. На шее у Георга – его небольшая лыцарова гривна. Рядом стоит худой высокий человек с такими же, как у племянника, льдистыми глазами и редкими светлыми волосами. Он что-то грубо говорит, почти кричит в лицо Иннокентию, не обращая внимания на присутствующего лыцара.

– А откуда она у дядьки? Где остальные четверо братьев Георга, где его отец?

– Померли, все померли. У них там, на севере, мор случился, дядька и приехал забрать Георга на лыцарство.

– А почему дядька себе гривну не взял?

– Дядька? Да как он мог? Он же дядька по матеревой линии, из голутвенных. Или даже из антов. Нет, ант на такое решиться б не смог. Убить князя? Да он бы скорей себя убил.

Ант? Голутвенный? Что-то новенькое. Ладно, потом разберемся.

– Почему ж дядька не забрал Георга на лыцарство, как собирался?

– Ну-у, дядька! Дядька еще тот пес был! Приехал как раз, когда хозяина, князя нашего то есть, не было, увидал, что пащенок из их рода уже на княжеском троне освоился, подстерег, змей, светлого князюшку, когда тот возвращался домой, да и порешил. Камень ему на голову скинул – во как!

Мелькнули полутемные столы, за ними – множество мужчин с гривнами на шеях – видимо, какой-то пир районного масштаба, где широко обсуждались местные сплетни. Там, наверно, Иннокентий как раз и услышал версию событий, которую излагал мне сейчас.

Историческая правда была восстановлена. Из детских воспоминаний Георга я знала, как произошло убийство князя. От мамы – куда отлучался бездетный князь и кто появился на свет в результате его отлучки. Оставалось узнать – так, ради спортивного интереса, – куда потом подевался дядя-душегуб? На этом расследование можно считать завершенным.

– Дядька Георга… – сказала я, забирая штоф из слабых пальцев Иннокентия. – Он куда потом делся?

– Ты так не шали, – укоризненно провожая бутылку глазами, забормотал расстроенный алкаш. – Дядька, не беспокойся, нашел свою собачью смерть. Пацан как подрос до пятнадцати лет, как вошел в мужество, так и порешил дядьку своего. Дядька-то думая, что ему до старости эта масленица будет – распоряжаться княжеским имением из-за спины племянника – ан нет! Лошадьми его Георг разорвал. На две половинки. К каждой ноге по лошади привязал, кнутом хлестнул – и нет дядьки! Во как ненавидел. Еще и нас, соседей, позвал, чтоб мы все убедились, что он отомстил за смерть князюшки.

Я так явственно увидела – глазами Иннокентия пятнадцатилетней давности – голый окровавленный труп Георгова дядьки, составленный из двух, сложенных вместе, неравных половинок, его спутанные длинные белесые космы, навсегда перекошенный в диком предсмертном крике рот… Так явственно, что меня едва не вырвало прямо здесь же, за столом.

Борясь с дурнотой, я так отвлеклась, что даже выпустила штоф.

Им немедленно завладел Иннокентий. Торопливо, опасаясь, что опять отберут, прильнул ртом к горлышку, гулко глотая

«Ну вот и конец воспоминаниям!» – горько подумала я. Но ошиблась. Разнеженный обилием водки, Иннокентий пригорюнился и пробормотал:

– Только мы все равно его не признали законным наследником!… Уж Георг кричал-кричал, что, мол, князюшко, отлучаясь, его главным поставил, уж как просил его право кровным признать – это, значит, что через пролитую им кровь, в отмшение рода Шагировых… Даже расплакался потом, стервец. А все одно – нас не обманешь! Как это можно – за простым лыцаром княжеское право признать?!

– Но Георг все-таки остался править?

– Ну, в имении – оно, конечно. В имении-то анты его признали. Видно, и впрямь князь, отлучаясь, завешал его слушаться. Но то – на время. А насовсем Правь княжество в лыцарское владение передавать не разрешает. Нет князя? Или сажай нового, или дели между всем нашим лыцарством! А Георг – я ж говорю: вор. Княжество украл, как тать в ночи! Сам северного рода, а пришел к нам и украл!…

Иннокентий залился пьяными слезами.

Штоф наклонился, скользнул из его рук, водка, воняюшая сивухой, полилась на доски стола, на пол, но Иннокентий уже этого не видел. Он плакал о своей судьбе, и ему было хорошо.

А я думала о том, каким образом, оказывается, из маленьких хороших мальчиков получаются звери.

Так бы все и думала, если б не увидела себя. Чужими глазами. Почти со спины. Даже двумя парами глаз. Первая пара глаз на меня указывала второй.

Тихий шепот я услышать не могла, но интонация мыслей была отчетлива: показывающий меня опасался. Он явно слышал наш разговор с лыцаром, уснувшим на столе в обнимку со штофом, и упоминал о моем интересе к покойному сурож-скому князю: помимо моего зрительного образа в голове стукача мелькало смутное и далекое – как при взгляде снизу, из толпы – воспоминание о князе Вениамине Шагирове.

Разговор с лыцаром могли слышать только хозяин за своим прилавком и парень-слуга. Парень находился на прежнем своем месте, а вот хозяин отсутствовал. Поворачиваться назад и смотреть на дятла не хотелось, но, подозреваю, это был именно хозяин здешней забегаловки.

А тот, кому информация обо мне сообщалась, слушал безмолвно, не спуская с меня глаз.

Шпион Георга?

Я зажмурилась, напряженно вглядываясь в его мысли.

Нет, Георг не просматривался. Зато возникли кругляшки монеток. Не рубленое серебро, нет! Тихое позвякивание подтвердило, что за меня расплачивались мелочью.

На этом разговор завершился. Хозяин вернулся за прилавок, сжимая в кулаке полученные денежки, – я чувствовала, как они лежали в его ладони и грели душу. Человек, расплатившийся со стукачом, не таясь, лениво прошел мимо меня во двор. Ни разу не оглянувшись. Зачем? Мой портрет и так горел в его сознании, будто подсвеченный прожектором.

Зато я уж рассматривала его вовсю.

Из-под обильной растительности песочно-желтого цвета проглядывало еще довольно молодое, курносое лицо. Песочного же цвета слегка вьющиеся волосы аккуратно расчесаны. Статный. Ладный светло-зеленый камзол с серебряным шитьем. Что-то этот цвет мне напоминал…

Не успела я порыться в памяти, как обладатель камзола сам подсказал разгадку. Мой светлый образ в его сознании сменился крупным, как в фотоальбоме, портретом того загадочного слуги, что радушно улыбался мне через улицу.

Ага, значит, эти двое заодно. И одежка одних цветов – значит, служат одному хозяину! И при этом вроде бы не связаны с Георгом. Что за шарада? Какой такой знатной фамилии я еще успела насолить?

Пришлось подниматься с лавки.

Хозяин следил, не сводя с меня настороженного взгляда.

Как бы в раздумье я направилась к лестнице – будто собираясь подняться на второй этаж. Потом махнула рукой, вроде передумав. Обернулась к прилавку, кивнула в сторону спящего Иннокентия, равнодушно произнесла:

– За вино и водку потом расплачусь.

Хозяин воспринял это как должное, протеста, даже мысленного, не последовало.

Теперь можно было не спеша выйти во двор, не спеша дойти до ворот, выглянуть. Как раз вовремя – я успела заметить, что мой шпион поворачивает в неприметный проулок.

Впрочем, далеко от меня он уйти все равно не мог. Два ярких образа, попеременно горевшие в его мозгу – мой собственный и улыбчивого нахала, – путеводными звездами указывали направление движения.

Я проверила, на месте ли шейный платок, поправила берет и неторопливым шагом начала преследование.

Стараясь не отставать, но и не находясь в поле зрения преследуемого (что было при моих-то нынешних способностях совсем нетрудно), я отшагала по путанице улочек града Сурож не меньше трех километров. Однако! Пора бы уж ему и прийти по назначению!

Не успела я внести это дельное предложение, как мой шпион с радостью сообщил себе (и мне), что полученное им задание выполнено Следующим, кому он это сообщил, был давешний улыбчивый нахал – он возник ниоткуда прямо перед глазами приведшего меня шпиона.

Выйти бы прямо к ним и гордо заявить: «Ваша шпионская карта бита, явка провалена!» – но это, пожалуй, преждевременно.

Я осталась стоять за углом старенькой, покосившейся избушки, внимательно разглядывая ее серые бревна, растрескавшиеся от дождей и морозов.

На самом деле избушки я почти не видела. Я тщательно осматривалась внутренним взором, пытаясь нащупать мысли нахала. И – удивительное дело! – не находила. То есть глазами шпиона-неудачника я слугу-нахала видела: вот он беззвучно шевелит губами, уточняя полученные из постоялого двора сведения о нашем с Иннокентием разговоре, вот кивает, вот они с курносым бородачом расстаются – и тут нахал просто исчезает, так и не появившись в виде искрящегося водоворота мыслей. Этак они разойдутся, и я совсем потеряю его из виду! А поскольку следить за белокурым шпиком теперь не было необходимости – он уже привел меня к следующему звену шпионской сети, – то моей новой целью должен стать нахал. Обидно, если эта цель ускользнет!