Текст книги "Иуда. Рассказы"

Иуда
Рассказы
Валентин Тумайкин

© Валентин Тумайкин, 2017

ISBN 978-5-4485-8851-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Иуда

– Скажи спасибо, что еще и меня не посадили, – с горечью в голосе говорила Антоновна не в первый раз. Оксана с рассеянным видом слушала, время от времени отрывалась от окна и посматривала на мать. – Сергей рассказывал, что на общем режиме порядки не очень строгие, а тех, кто работает добросовестно, могут освободить досрочно. Думаю, года через два его выпустят, – продолжала Антоновна. – Он своим трудом добьется снисхождения.

Оксана не выдержала.

– Не понимаю, почему ты так спокойно говоришь о Сергее! Он на свободе, а отец уже полгода за решеткой. Психолог нашелся, блин! И где только это он все тюремные порядки изучил? Почему отца посадили, а твой драгоценный Сергей в сторонке остался? Думаешь, просто так?

Возмущение Оксаны можно было понять. К положению, в котором они с матерью оказались, ее жених и партнер отца по бизнесу Сергей был очень даже причастен. Несколько лет назад он сумел при помощи советов отца увеличить поголовье коров в своем фермерском хозяйстве почти вдвое. Потом они договорились объединиться. Стали вести бизнес совместно. Подумали, посчитали и взяли в банке кредит, поровну, по два миллиона рублей. И так умело распорядились этими средствами, что дело пошло людям на зависть. Купили сто семьдесят гектаров лугов, новый трактор, начали строить коровник на 80 голов. Когда же настал срок возвращать деньги, Сергей стал настойчиво убеждать своего старшего партнера в том, что лучше сначала погасить полностью один кредит, а уж потом – второй. «Так выгоднее, чем и мой кредит, и твой отдавать частями, – говорил он. – Не надо будет мыкаться в центр обоим. Чего вдвоем стоять в очередях, время терять? Нам с тобой его и так не хватает» Оксанин отец не мог отклонить предложение Сергея, он так сильно доверял будущему зятю, что согласился. Но, по мнению Оксаны, это был недальновидный шаг. И все произошло хуже всяких ожиданий.

Ночью, примерно через месяц после того, как Сергей отвез деньги в банк, к их дому подъехал черный джип. Четверо бритоголовых ворвались без спроса, насильно выволокли отца на улицу и увезли. А утром нашли его в лесополосе сильно избитого.

– Чуть все ребра не переломали. – рассказывал он потом. – Требовали, чтобы я им платил дань. По сто тысяч ежемесячно.

– Что же ты не согласился? – причитала сквозь слезы Антоновна. – Ведь совсем бы убили. Черт с ними, с этими деньгами.

– Не волнуйся, еще убьют. Они теперь не отстанут.

И верно, в одну из ночей бритоголовые появились опять. В этот раз не били. Наоборот, беседовали с улыбками, подчеркнуто учтиво, но очень внушительно. Отец продолжал упрямствовать. Тогда один из бандитов пригрозил:

– Сгниешь на нарах… Ты понял, нет? – Гости обшарили весь дом, потребовали ключи от гаража. В нем пробыли не больше минуты, ничего не взяли и уехали.

А далее все произошло так, как и должно было произойти. Прибыл участковый, нашел в гараже 200 граммов гашиша, пригласил понятых, при них обстоятельно составил протокол. Среди понятых оказался и Сергей.

– Если он ни при чем, то почему не вступился за отца, да еще и протокол подписал? – продолжала возмущаться Оксана, отвернув голову от окна, за которым уже сгущались сумерки, и посмотрев на часы.

– Какая разница, кто расписался. Разве дело в этом. Отказался бы Сергей, нашелся бы еще кто-то, – здраво рассудила в ответ Антоновна.

– Хорошо, – не успокаивалась Оксана. – А почему же тогда он не отдает нам долг?

– Ну как это не отдает? На прошлой неделе принес десять тысяч.

– Чтоб он подавился этими десятью тысячами. Папа отдал ему миллион, а он десять тысяч принес. Ему теперь что, а как мы погасим свой кредит? Скоро пойдут такие проценты, что останемся голыми.

Антоновна вздохнула, помолчала и с досадой проговорила:

– Не знаю, доченька. Ты же понимаешь, что сейчас у него все средства уходят на заготовку кормов к зиме. А тут еще один остался. Совсем замучался. Ты посмотри вон, – и день, и ночь работает. Без нашего ему трудно справляться с таким хозяйством. За зиму накопит деньги, расплатится. Он порядочный человек, не обманет. А там и отец придет, не пропадем. Будь ты умнее, не стала бы откладывать свадьбу до осени. Поженились бы и жили. А теперь не понятно, что делать. Как без отца свадьбу играть?

Оксана нервно встала, с шумом отодвинула стул.

– Мама, ну что ты говоришь? Как бы я с ним жила? Неужели ты не понимаешь, что он специально все подстроил – сначала выманил у отца деньги, а потом подговорил этих бандитов, чтобы они подложили в наш гараж наркотики. Да что же это такое! Почему ты не хочешь понять, что к чему? Как парализованная твердишь одно и тоже: «Хороший Сережа и все». Если хочешь знать, то и свадьбу не я отложила. Я только сказала вам об этом, а решил так он. Видите ли, «осенью можно будет в свадебное путешествие отправиться, хотя бы на недельку съездить на море». А летом он весь в делах. Деловой, блин. Все, я раздеваюсь и ложусь спать.

– Ты хоть дождись Сергея. Он уже скоро придет.

– Видеть его не хочу! Никого не хочу видеть!

– А что ему сказать.

– Скажи, чтобы вообще никогда не приходил ко мне. И Захаровну больше на порог не пускай. Я не горю желанием выслушивать ее отвратительные успокоительные речи по поводу сплетней о том, что мы торговали наркотиками. Повадилась. Аж подскакивает, умирая от нетерпения выведать что-нибудь.

Оксана тяжело вздохнула, нервно протопала в спальню, легла и долго вертелась в постели. Она слышала, как хлопнул дверью Сергей и с каким трудом мать говорила о том, что ему у них больше делать нечего. А когда он ушел, Антоновна присела к столу и долго оставалась неподвижной. Всякие думы полезли в голову. «Возможно, Оксана во всем оказалась права. Может быть, действительно все это подстроил Сергей?». Эта мысль постепенно отдалила все остальные. И Антоновна так долго сидела в темной комнате, что потеряла представление о времени. Наконец, решила идти спать, но словно кто-то повернул ее лицо к окну, за которым промелькнул свет фар. Она задернула занавеску, накинула на себя платок, вышла на улицу и увидела у дома Сергея джип.

– Господи! Это те же самые бандиты! Теперь и Сергея искалечат, – прошептала она сама себе, содрогнувшись. Подошла на цыпочках к дереву, прислонилась к нему и стала присматриваться. Возле машины показались двое. Через минуту вышел из дому Сергей и начал с ними разговаривать. Антоновна прислушалась, но разобрать слов не смогла. До машины было близко, но не настолько, чтобы она могла слышать голоса отчетливо.

Остаток ночи Антоновна провела как в бреду. А утром несколько раз заглядывала в спальню дочери, – Оксана спала крепко. Антоновне жалко было будить ее. Все же не утерпела и потормошила.

– Не трогай меня, – недовольно проворчала Оксана и закопалась в подушках.

– Слушай, ты права. Сергей с этими бандитами заодно. Они ночью приезжали к нему, о чем-то разговаривали. Своими глазами видала.

– Во сне что ли? – Да нет, какое там во сне. Мне не спалось, вышла на улицу, смотрю: подъехала к его двору машина, из нее вышли двое тех самых, которые были у нас. И Сергей с ними разговаривал. О чем – не расслышала, но беседовали по-тихому, без скандала.

– Ну, понятно, – после долгого молчания уверенно и утвердительно сказала Оксана. – Он им платит. Отец не согласился отдавать деньги, его посадили. А Сергей платит. Поэтому и не трогают. Вот тебе и порядочный человек. – Она приподняла голову и добавила: – Сволочь он, ничтожество! Я же говорила тебе… Папа из-за него пострадал.

При этих словах Оксана скрестила руки на груди и выглядела так, словно только что решила проблему мирового масштаба, а не убедилась в собственных догадках. Но потом впала в отчаяние и весь день была сама ни в себе. Ни к чему не могла прикоснуться. На ее плечи давило что-то похожее на одиночество или на беспомощность. Только перед вечером она поела, погладила юбку, нарядилась и отправилась к своей подруге Ирине. На перекрестке увидела Сергея. Заметив Оксану, он притормозил, смущенно поздоровался.

– А я к вам. Антоновна дома? Мне надо с ней обсудить одно дело.

Оксана вся вскипела.

– Нечего делать. Не о чем ей с тобой разговаривать. Иуда!

Сергей, помолчав несколько секунд, опустил глаза, повернулся и торопливо пошагал своей дорогой. Неуклюже, немного сгорбившись. Не желая испортить настроение и своей подруге, Оксана не пошла к ней, возвратилась домой.

И снова, как и все последние дни, они с матерью завели все тот же нескончаемый разговор про настигшую их беду, потому, что обоих одолевали одни и те же мысли. Теперь Антоновна ни о чем не рассуждала как прежде, не спорила с дочерью, лишь слушала, иногда отвечая не впопад. Во все, сказанное дочерью, она поверила, убедилась, что Сергей совершенно не такой человек, каким она его представляла. И вот теперь у нее в голове будто размотался клубок и все нитки перепутались. А Оксана, казалось, даже находила радость от замешательства матери, смотрела на нее то снисходительно, то с насмешливым выражением лица.

Когда последние лучи заходящего солнца, заливавшие комнату красным светом, погасли, в коридоре послышались шаги. Антоновна торопливо поправила волосы и сказала:

– Видать опять Захаровна. Вот как ее не впустишь? Не стану же я прогонять.

В эту секунду дверь открылась и Захаровна вошла. Бледная, взволнованная, с глазами полными ужаса.

– Чего стоите-то?

– А что же нам, плясать что ли? – ответила пренебрежительно Оксана.

– Господи! Да вы еще не знаете!? – воскликнула Захаровна удивленно. – Ведь Сергея убили! Уже весь народ собрался у их дома.

Оксану как будто бы подкосило. Она часто замигала глазами и опустилась на стул.

портрет

Ночь была тёплая, лунная. Учитель рисования Василий Кузьмич Бабочкин, по прозвищу Боччони, стоял у мольберта и писал портрет своего брата Фёдора. Весь облик художника отображал состояние беспредельного вдохновения: взгляд сосредоточенный, отрёшенный; волосы вздыблены, как у человека без определённого места жительства, выходящего из глубокого запоя. Он стоял почти неподвижно, только слегка косил одним глазом на закрытую дверь, за которой спала жена Клава.

Василий Кузьмич часто работал по ночам, хотя не страдал бессонницей. Просто ему не хватало светового дня, чтобы успеть воплотить в жизнь всё задуманное. К тому же днём постоянно отвлекали ученики из школьного кружка «Этюд», которые прибегали показывать свою мазню. Не придумав ничего лучшего, учитель обычно посылал их куда-нибудь подальше за город, делать зарисовки с натуры. Но тогда непременно появлялся друг – заядлый рыбак Костя – с неисчерпаемыми рассказами о своих коварных ухищрениях при ловле в Дону щук, сомов, сазанов и судаков. От него отвязаться было куда сложнее. У Василия Кузьмича не раз возникало желание послать его тоже, и даже знал, куда, но как-то всё не решался. Ночью же никто, кроме Клавы, ему помешать не мог. Да и Клава не причиняла никаких хлопот. За всю жизнь она ни разу не устроила скандал, требуя немедленно отправиться в постель. Нет, она просто входила в мастерскую, мягко возмущалась, недовольно захлопывала за собой дверь и, опечаленная, удалялась в их общую спальню.

Мастерская Василия Кузьмича занимала часть кухни, загромождённой полотнами в искусных запылённых рамках. Столько прекрасных картин приютилось на полу, на стенах, за шкафом и даже на четырёх из шести стульев, расставленных вокруг обеденного стола! Пусть их никто не покупал – Василий Кузьмич не снискал славы великого художника – что ж, ничего тут не поделаешь, он не роптал на судьбу, не огорчался, получал учительскую зарплату, тем и довольствовался. А ночами трудился из любви к искусству, и это обстоятельство ничто поколебать не могло. При всём при том каждое творение, выходящее из его рук, было неповторимо. Картины отличались небывалой достоверностью и реализмом, в них не было ни грамма фальши. Возможно, сам того не подозревая, Василий Кузьмич творил бессмертные произведения.

В этот поздний час художник заканчивал работу над портретом; вдруг почувствовал, что в комнату вошла жена. Василий Кузьмич медленно повернулся. Как она уловчилась открыть дверь так бесшумно? И, словно не заметив её, продолжил увлечённо работать. Клава выждала, когда он, сделав несколько мазков, отвёл руку в сторону, как-то особенно почтительно улыбнулась, вся затаилась и вздохнула. Изображённый Фёдор смотрел с мольберта как живой. Настолько превосходно, умело, с такой необычайной проникновенностью удалось Василию Кузьмичу передать образ своего брата. Выразительный овал лица, умный, прорезанный едва заметной морщиной широкий лоб, властно сдвинутые брови. Отливающий вороным блеском казачий чуб браво зачёсан набок. Цепкие и проницательные глаза, непоколебимыми складками обрамлённые губы, какая-то внутренняя сосредоточенность. С филигранным великолепием раскрывалась во всём этом личность Фёдора, находящегося в состоянии непрестанной борьбы с конкурентами, всем своим существом, всей своей деятельностью утверждающего торжество предпринимательского духа, человеческой воли к сытной, обеспеченной жизни.

Клава всегда восхищалась незаурядной способностью мужа. «Ах, боже мой, какой он талантливый!» – подумала она и на этот раз. В субботу Фёдору исполняется тридцать лет. В отличие от брата, он уже успел достичь больших успехов: завладел двумя магазинами в самом центре города, за немалые деньги приобрёл хлебопекарню, кроме того, построил шашлычную. Клава, конечно, завидовала Алёне – его жене, но от этого не переставала любить своего мужа, по-прежнему им гордилась.

Нечасто люди получают приглашения на именины от своих богатых родственников, нечасто у человека бывает тридцатилетний юбилей, А Василий Кузьмич именно к такому особенному событию готовил подарок брату.

На следующий день супруги собирались на торжество. Василию Кузьмичу не надо было утруждать себя выбором гардероба, он надел свой единственный костюм. А Клава примеряла то платье, то юбку с кофтой, и всё это время раздумывала о том, какой приём ожидает их в богатом доме деверя. Из затруднительного положения помог выбраться муж, сказав, что платье лучше подчёркивает её фигуру.

– Я и сама решила надеть его, – сказала она ласково. – Хотя в кофте было бы тоже неплохо.

Всё же, со всех сторон разглядывая себя в зеркало, Клава нарядилась окончательно. Василий Кузьмич завернул портрет в серенький ситцевый лоскут, и они с приятным волнением отправились в гости.

Фёдор и Алена встретили их радушно. В доме было много народу. Мужчины стояли в просторном, освещённом помпезной хрустальной люстрой зале группками по два-три человека и вели непринуждённые беседы, а их половинки сбились в холле в одну цветастую стаю. Не успела Клава присоединиться к ним, как её подцепила под руку Алёна, обняла по-родственному и, счастливо улыбаясь, властным хозяйским голосом объявила:

– Друзья, прошу всех к столу.

Когда все расселись по местам, кум Иван пристроил тарелку с маринованными огурцами на краю стола, поближе к себе, и решительно разлив бутылку водки по рюмкам, стал произносить первый тост:

– Сегодня мы поздравляем моего кума, человека, обладающего невероятным умом, жизненной мудростью и горячим сердцем. – Он повернулся к Фёдору и продолжил: – Дорогой кум! День рождения – праздник для души. В этот день тебя окружают только верные люди, на которых ты всегда можешь положиться. И все мы желаем тебе быть всегда молодым, полным сил, чтобы достаток и изобилие всегда сопровождали тебя по жизни. Пусть твои возможности всегда удовлетворяют все твои потребности. Ну и самое главное, желаем быть таким же любящим мужем, заботливым отцом и просто замечательным человеком, каким мы тебя знаем. С днем рождения! – Кум Иван опрокинул рюмку в рот, взял из рук жены чемоданчик и продолжил: – Фёдор, все мы знаем о твоём трудолюбии. Поэтому хочу предупредить, что работа не волк, но загрызть насмерть может. Чтобы этого не случилось, надо чаще бывать в лесу, угощать волков вкусным шашлыком и подружиться с ними. А такой шашлык можно пожарить только на автоматическом мангале, который мы с Ларисой тебе дарим.

Щедрый жест кума Ивана все гости встретили бурными аплодисментами и дружно выпили.

Пока кум Иван говорил, Алёна успела обеими руками проверить свою прическу, поправить золотую цепочку на шее и скомкать чистенькую салфетку. На её лице, выражающем недовольство тем, что кум опередил её, вновь появилась счастливая улыбка. Она встала, одёрнула платье и сказала:

– Я от всей души поздравляю с днем рождения своего любимого мужа! Признаюсь, иногда мне кажется, что Фёдор любит меня даже чуточку больше, чем я его. Но сегодня, в такой радостный день, обещаю, что буду любить его ещё крепче, стану ему самой лучшей женой и буду всегда окружать его заботой, лаской и вниманием. Дарю ему кольцо тамплиера и предлагаю выпить за его здоровье! Это самое главное, что я хочу ему пожелать.

Она взяла руку Фёдора и надела на безымянный палец кольцо. Фёдор посмотрел на вещицу. Это был довольно большой перстень жёлтого цвета с надписью «SIGILLUM MILITUM XPISTI», изображением красного креста и двух всадников на одном коне.

– Что это? – спросил он удивлённо. – Что тут написано?

– Печать армии Христа, – сказала Алёна.

Подарок Алёны вызвал такой эффект, что все перестали чокаться и жевать. В комнате воцарилась тишина. Чтобы удовлетворить любопытство гостей, Фёдор снял перстень с пальца и передал его для всеобщего обозрения.

Когда народ очнулся от массового гипноза, речи и вручение подарков юбиляру продолжились. Некоторые говорили пространно, а некоторые уже заплетающимся языком заявляли: «К стройному многоголосию поздравлений я хочу добавить и свой голос». Или: «Дорогой Фёдор, своими днями рождения ты нас, своих друзей, сплачиваешь и радуешь! Живи, цвети и радуй нас ещё долгие-долгие годы!» Иные просто заявляли, что присоединяются к предыдущему тосту, неизвестно откуда извлекали электробритву, рюкзак-кулер для пикника, светильник «Цветки чайной розы», парфюмированную воду Acorelle Elixir, пластиковый чемодан для путешествий и поднимали рюмку. В конце концов, это привело народ к безудержному веселью. Все радостно пили, ели, голоса становились всё громче и громче.

Подчиняясь своей воспитанности, Василий Кузьмич до сего времени предпочитал молчать. Теперь же решил, что настало его время, приподнялся и стал выжидать, когда народ угомонится. Но на него никто не обращал никакого внимания. Кроме экспедитора Прохора, который сидел напротив и обгладывал жирную куриную ножку. Поспешно управившись с ней, Прохор нетерпеливо застучал костью по тарелке.

– Да потише вы! Сейчас Боччони будет говорить.

Он выкрикнул это так громко, властно и строго, что шум в один миг прекратился… Василий Кузьмич выразил Прохору свою признательность наклоном головы и произнёс:

– С днём рождения тебя, Фёдор. Желаю тебе долгих лет счастливой, богатой хорошими событиями жизни! Пусть исполняются все твои мечты, пусть окружают тебя верные друзья, а в твоей семье всегда будет благополучие и взаимопонимание! И вот прими наш с Клавой скромный подарок.

Тем временем Клава распаковала портрет и уже вручала его имениннику. Судя по всему, Фёдор принял подарок с большой охотой. Он вышел из-за стола и захмелевшими глазами уставился в своё изображение. Кум Иван тоже прицепился к портрету одной рукой и возгласил:

– Гениально! Вы видали!? Вот это Боччони!

Встормошённый его восклицанием народ как по команде сорвался со стульев и с любопытством ринулся рассматривать портрет Фёдора. Только налоговый инспектор Глебыч был занят другим делом – он щекотал свою новую супругу Елизавету. А она, юная и озорная, закатывалась красивым, заливистым смехом. Внезапно, как будто вспомнив, что они за столом не одни, он повернул голову, пристально посмотрел на столпившихся возле Фёдора людей.

– Чего это они?

Тут же вскочил, без стеснения обнял за талию жену кума Ивана – Ларису. Она попыталась оттолкнуть его бедром, но Глебыч успел отодвинуть её в сторону, а сам пролез вперёд.

– Смотрите, смотрите, как похож! – продолжали восхищаться гости. – Это же надо!? Один в один!

– Не-е, я бы так не нарисовал, – посетовал повар Артём.

Экспедитор Прохор засмеялся ему в лицо.

– Куда тебе? Мало каши ел.

– А я бы нарисовал, – обведя вокруг себя рукой, заявил налоговый инспектор Глебыч. – Я в школе такие карикатуры рисовал, все животы надрывали. Вот как-нибудь и тебя нарисую, – пригрозил он повару.

– Правильно! – одобрил его намерение экспедитор Прохор. – Только во весь рост, чтобы пузо было видно.

– Да ладно, будет вам народ смешить. Такое дано не каждому. У Боччони талант! – сделав серьёзный вид, твёрдо произнёс кум Иван.

После его слов все возомнили себя знатоками в области живописи и вновь заговорили о достоинствах произведения; о том, что на картине Фёдор даже лучше, чем на самом деле.

Василий Кузьмич сделался предметом внимания. Пьяные дамы окружили его со всех сторон. Перебивая друг друга, они настойчиво уговаривали художника изобразить их «в натуральном виде» и были готовы позировать безотлагательно, сейчас же. Совершенно засмущавшись, он с рассеянным видом повторял:

– Здесь невозможно. Потом… Это нельзя быстро.

Прошло несколько минут, прежде чем унялось эмоциональное возбуждение гостей, переродившихся вдруг в ценителей искусства. Возможно, всплески душевного подъёма продолжались бы ещё, но заиграла музыка и началась общая пляска.

Всё изменилось, когда вспотевшая публика вернулась к столам. Мужчины устало отдыхивались и откупоривали бутылки. Женщины тоже дышали неравномерно, шарили глазами по столам в поисках салфеток, находили и прикладывали их к своей шее. После этого стали пить. Теперь рюмки опустошались значительно проворнее. У людей открылось второе дыхание, да и время на тосты никто не терял.

Портрет Фёдора стоял на комоде. Налоговый инспектор Глебыч закусывал и всё посматривал на него. Лицо Глебыча было вытянутым, с тяжёлым подбородком и широкими скулами. Узкие тёмные глаза под сросшимися бровями смотрели уверенно, в то же время задумчиво. А Василию Кузьмичу никогда не было так легко и весело на душе. Он слушал голос Клавы и не понимал, о чем она говорит, потому что всё ещё находился в каком-то невесомом состоянии. Признание. Пусть люди пьяные, пусть они ни черта не разбираются в изобразительном искусстве – это неважно. Главное, портрет всем понравился.

Но когда Василий Кузьмич поднял глаза и увидел возле своего произведения налогового инспектора с фломастером в руке, его охватил испуг. В первую минуту он чуть не потерял сознание. А Глебыч снял с фломастера колпачок и начал подрисовывать Фёдору усы. Василий Кузьмич, слегка задрожав, пошарил рукой по груди. Словно ища защиты, он обвёл всех взглядом, остановил взор на Фёдоре и поразился окончательно. Брат сидел за столом и смотрел на Глебыча со странным умилением, с каким родители смотрят на своего ребёнка, забавно ломающего недорогую игрушку.

– О, рест-вар-варатор! – произнёс кто-то заплетающимся языком. Послышался женский хохоток, посыпались короткие реплики. Тем временем к Глебычу присоединился повар Артем.

– А ну-ка дай! Не можешь – не суйся! – заявил он. Ловко выхватил у «рест-вар-варатора» фломастер и тоже принялся малевать.

Наблюдавшие за происходящим гости оживились. Через минуту изображённый на портрете Фёдор был уже с закрученными кверху чёрными усами, в очках и широкополой шляпе. Комнату взорвал безудержный надрывный смех.

Василию Кузьмичу сделалось плохо, от нервного потрясения застучало в висках. Ему захотелось выйти на улицу и подышать свежим воздухом. Он повернулся к Клаве, прикрыл глаза рукой и пробормотал:

– Я больше не могу, пошли отсюда.

– Да, пойдём, – выговорила Клава. Она тоже выглядела нахмуренной, на побледневших щеках её выступили красные пятна.

Все продолжали потешаться над портретом; как супруги вышли из-за стола – никто даже не заметил.

Несколько минут они брели по улице молча. Василий Кузьмич угрюмо смотрел себе под ноги, а Клава примеривалась к шагам мужа и словно ощущала неловкость, что стала свидетелем его жестокого унижения. Обернувшись назад, Клава задумчиво покачала головой и произнесла огорчённо:

– Хорошо повеселились… Ты только не расстраивайся, а то ещё инсульт шарахнет. Что же от них ожидать? Пьяные… Вот проспятся и тогда поймут, что натворили.

Она вдруг закинула голову к ночному небу с бесчисленными мерцающими звёздами и неожиданно для себя запела:

Шёл казак на побывку домой,

Шёл он лесом, дорогой прямой.

Обломилась доска, подвела казака,

Искупался в воде ледяной…

«Какая чудесная песня! Есть же талантливые люди, которые могут такое сочинить!» – подумал Василий Кузьмич, тяжело вздохнул и обнял жену.