Текст книги "Неповторимое. Том 3"

Действительно, накануне вечером мы по телефону обсуждали этот вопрос в общих чертах, но не предполагали, что решение о выводе состоится уже утром. В связи с этим возникало много вопросов, но министр обороны выглядел категорично, полагая, что если еще что-то потребуется, то будет решаться параллельно. Ачалов и я поддержали министра обороны, тем более что войска, находясь в городе двое суток, конечно, испытывали большие ограничения, особенно санитарно-гигиенического порядка. В свою очередь он попросил нас обоих поехать на очередное заседание ГКЧП, которое должно состояться в Кремле в кабинете Янаева, и доложить там о принятом решении. Одновременно попросил передать, что лично подъехать не может, так как с утра проводит заседание коллегии Министерства обороны.

В кабинете Г.И. Янаева было как в Смольном в 1917 году. Люди заходили, выходили, стояли группами и что-то обсуждали. Благо, что кабинет был огромный.

Янаев сидел в торце длинного стола заседаний, справа и слева от него стояли какие-то сотрудники с документами. Он их поочередно принимал, рассматривал представленные материалы, делал какие-то поправки, подписывал. Отдав короткое распоряжение, переходил к очередному. У Геннадия Ивановича был вид очень уставшего человека. Он много курил и совершенно не реагировал на все то, что происходило в кабинете.

Меня же удивляло одно: что и какие документы можно сейчас, именно в это время рассматривать и о чем сейчас с кем-то можно было говорить, если это не касается текущего момента и стабилизации обстановки в стране, и в первую очередь в Москве? Кто вообще имел право подходить к нему с другими вопросами? Со стороны создавалось такое впечатление, что люди, наседавшие на Янаева, умышленно отрывали его внимание от главных проблем.

За столом заседания уже сидели некоторые члены ГКЧП. Они располагались ближе к Янаеву, но по два места с каждой стороны были свободны. Видно, иерархия уже установилась и здесь.

Владимир Александрович Крючков, стоя в центре кабинета, постоянно с кем-то разговаривал (вероятно, это были его сотрудники), часто уходил в дальнюю комнату, где, очевидно, говорил по телефону, и через две-три минуты появлялся вновь. Олег Семенович Шенин с первым секретарем Московского горкома КПСС Юрием Анатольевичем Прокофьевым и еще с каким-то товарищем стояли ближе к стене у рабочего стола Янаева и о чем-то оживленно беседовали. Затем Шенин решительно махнул рукой и пошел к нашему столу, но не сел, а встал у окна рядом со мной, только сзади. К нему опять подошел Ю. Прокофьев и, видно продолжая начатый разговор, сказал:

– В этой обстановке единственный и правильный выход – это действовать так же, как делают это они. Разрешите мне поднять на двух-трех заводах Москвы рабочих, рассказать им ситуацию, и они в течение нескольких часов палками разгонят весь этот пьяный сброд у Дома Советов.

– Но ведь у нас в Москве объявлено чрезвычайное положение, – не сдавался О. Шенин. – Как же мы будем выглядеть? Сами объявили чрезвычайное положение и сами же его нарушаем?! Нет, этого делать нельзя.

– Но ведь псевдодемократы полностью нарушили закон о чрезвычайном положении! Им все можно, а нам нельзя?

– Да поймите же вы! Не можем мы уподобиться этим ублюдкам. Если они нарушают законы, то, по-вашему, и нам это позволено? Нет. Мы должны быть последовательны.

Невольно слушая этот разговор, я тоже думал, что мы допускаем какую-то несправедливость. Нельзя считать правильным, что одни безмерно нарушают всё и вся, а другие слепо придерживаются норм и законов. Но если бы все придерживались и были последовательны! ГКЧП действовал в соответствии с духом и буквой закона. А вот в отношении к злостным нарушителям – фактически никаких практических законных мер не предпринимали, и это вдохновляло и подталкивало псевдодемократов к еще более нахальным, нахрапистым и агрессивным действиям.

Почему Олег Семенович Шенин не позволил Ю. Прокофьеву поднять рабочих хотя бы двух заводов и навести порядок в столице (точнее, вокруг Дома Советов на Красной Пресне), – до сих пор понять не могу. Видимо, все-таки наша воспитанность, дисциплинированность и порядочность мешали нам иногда принимать правильные в сложных ситуациях решения. Считалось, что оппоненты должны тоже придерживаться тех же принципов, что и мы. Но это было не просто заблуждение, а тяжелая ошибка. Что и привело в целом к трагической развязке.

Забыл сказать, что, прибыв к Янаеву, мы с Ачаловым представились. Геннадий Иванович вначале никак не мог понять, в связи с чем мы прибыли, но затем предложил нам располагаться за столом заседаний. Прибыл маршал С. Ахромеев и тоже сел за стол против нас. Завязалась небольшая беседа:

– Что, Дмитрий Тимофеевич какие-то решения принял?

– Да, – отвечаю, – принял решение вывести войска из города.

– А что в отношении Ельцина?

– Думаю, что руководителям ГКЧП надо немедленно лично переговорить с ним и принять решительные меры по пресечению этого базара вокруг Дома Советов.

– Не знаю… не знаю… – задумчиво отвечал С. Ахромеев, – это исключать нельзя, но все развивается очень плохо.

– Плохо потому, что нет решительных мер.

Сергей Федорович удивленно посмотрел на меня и замолк. Действительно, было чему удивляться – например, кто запрещает руководству страны принимать решительные меры? Никто. Бездействие не только отдавало инициативу в руки оппозиции, но и подталкивало ее к еще более агрессивным действиям.

Наконец по команде Янаева началось заседание ГКЧП. Суета в кабинете прекратилась, большинство присутствовавших приблизились к столу – одни сели, другие стояли рядом, разговоры не смолкали. И хотя наступил относительный порядок, все равно для меня, как человека впервые присутствующего на таком заседании, эта картина «попахивала» анархизмом. Почему-то вспомнил А.Ф. Керенского, когда он руководил Временным правительством. Судя по историческим справкам, он, конечно, не справлялся с управлением таким государством, каким была в то время Россия. Но тогда хоть было понятно, кто обязан руководить страной. А сейчас Г.И. Янаева подтолкнули к временному исполнению обязанностей главы государства, но в то же время ничего не сделали, чтобы он как глава смело действовал и шел вперед – главные фигуры из руководства страны как-то сторонились его, что, конечно, «размывало» власть. Отсюда и все последствия.

Геннадий Иванович Янаев, открыв заседание, долго, но слишком общо говорил об обстановке в стране. Затем перешел к Москве. Сказал, что деструктивные силы спровоцировали столкновение толпы с военными на Садовом кольце в районе Смоленской площади и что в итоге погибли три человека. Но почему-то не сказал, что организаторами этой беды являются конкретные лица – Ельцин, Бурбулис, Хасбулатов, Руцкой, Гавриил Попов.

Далее он говорил, что надо искать выход из сложившейся ситуации (уместно здесь было бы ему добавить: «из этой глупой ситуации, которую мы сами создали»). Задавал отдельные вопросы присутствующим. Но о том, как выйти из этого положения, толком никто ничего не сказал. Меня так и подмывало спросить Геннадия Ивановича в отношении моих шифротелеграмм из Киева, где имеются конкретные предложения. Однако надо было довести до Янаева и всего ГКЧП решение министра обороны. Посоветовавшись с Ачаловым, я понял, что главное – это выполнить поручение министра обороны. А что касается моих шифровок, то затевать этот большой разговор было бессмысленно, так как их содержание всем известно, мер же никаких не принято.

Выбрав удобный момент, я попросил слова, и Геннадий Иванович сразу позволил мне высказаться. Свое краткое сообщение я построил так, чтобы не шокировать присутствующих. Поэтому прежде чем говорить о сути решения министра обороны, я сказал, что для определения дальнейших действий комитета (хотя я лично вообще не видел никаких действий) целесообразно знать, что министр обороны принял решение о выводе войск из города с целью лишить оппозицию возможности эксплуатировать этот фактор в своей пропаганде.

И все-таки, когда я сказал, что принято решение вывести войска, в кабинете наступила полная тишина. Но когда наконец все поняли значение этого события, то посыпались реплики и вопросы. Присутствующие требовали объяснить, почему Язов действует без вынесения вопроса на ГКЧП? Решение на ввод войск в столицу принял ГКЧП – почему же министр обороны, являясь членом ГКЧП, нарушает решения комитета? Почему министр обороны самовольничает? Чем все это кончится? Как можно немедленно поправить это решение?

Вопросы продолжали сыпаться. Особо резко высказывались Александр Иванович Тизяков и Олег Дмитриевич Бакланов. Их поддерживал Олег Семенович Шенин.

– Вы можете, Валентин Иванович, ответить на эти вопросы? – обратился ко мне Янаев.

– Разумеется. Мне не известны по этому поводу решения ГКЧП, но решение министра обороны я знаю и его доложил. Мне также известно, что войскам уже отданы необходимые распоряжения и они начали движение в пункты постоянной дислокации.

– Надо немедленно вызвать к телефону министра обороны и потребовать от него объяснений, – предложил кто-то из руководства.

Отвечаю:

– Министр обороны проводит заседание коллегии министерства именно по этому вопросу. И вряд ли целесообразно вызывать его с совещания.

Долго еще шло бурление вокруг решения министра, но в итоге было принято решение, что все члены ГКЧП отправятся к нему, то есть к министру обороны, и все разрешат при личной встрече. Учитывая такие намерения, мы с Ачаловым оставили совещание (тем более что оно опять приняло неорганизованный характер) и отправились в министерство, чтобы предупредить министра обороны о предстоящем визите членов ГКЧП и, разумеется, вместе выработать линию, которую было бы целесообразно вести на этой встрече.

По дороге из Кремля в Генштаб я размышлял о решении вывести войска из города. Конечно, в этом были и положительные, и отрицательные стороны. Но наиболее негативно выглядело то, что все это происходило днем, на глазах у москвичей. Такое, конечно, было недопустимо. Как, кстати, и ввод войск. Он ведь тоже был произведен в светлое время. Это был серьезный просчет, как и вообще привлечение в Москву войсковых частей. Все можно было решить силами МВД и КГБ, для чего они и существуют. В крайнем случае «заварушку» у Белого дома можно было погасить силами рабочих дружин, что было бы наиболее эффективно. Но обстановка развивалась так, что изменить ситуацию уже не представлялось возможным. В особенности, когда министр обороны ночью категорически запретил полет всех видов самолетов и вертолетов, а бронетанковой технике предписано перемещаться только по приказу командующего войсками Московского военного округа. У меня сложилось такое впечатление, что на Дмитрия Тимофеевича кто-то оказывал влияние в принятии всех этих решений. Но кто именно, я понять не мог, а спрашивать его об этом и в то время, и сейчас – просто неэтично.

Дмитрий Тимофеевич не ожидал, что к нему подъедут члены ГКЧП. И когда мы ему доложили об этом, было видно, что он встревожен. Тем более что и заседание коллегии Министерства обороны прошло весьма обостренно. Некоторые члены коллегии требовали выхода Язова из состава ГКЧП. Другие считали: коль принято решение о выводе войск и они начали сосредотачиваться на парадной площадке на окраине города, то главное внимание, очевидно, надо было сконцентрировать на том, чтобы важные объекты вообще не оставить без охраны.

Вскоре начали подъезжать и члены ГКЧП, и не члены, но активно участвующие в этих делах, например, О. Шенин, Ю. Прокофьев и другие. Но не было Г. Янаева. Когда подъехал В. Крючков, было решено, что на разговор надо пригласить и А. Лукьянова. Некоторые, однако, считали, что его приезд затянется, а вопросы надо решать немедленно. Но большинство настояло на присутствии Лукьянова. Владимир Александрович позвонил ему по «кремлевке», и буквально через пять – семь минут Анатолий Иванович Лукьянов уже был в кабинете Язова.

Дмитрий Тимофеевич проинформировал присутствующих о принятом решении вывести войска, сообщил, что они сейчас уже сосредоточиваются на окраине Москвы, поэтому было бы целесообразным некоторые объекты взять под охрану силами КГБ. Вопрос задал один только О. Бакланов:

– Так как это надо понимать? Отступление и сдача позиций?

– Почему же сдача позиций? – возразил Язов. – Такое решение связано с тем, что войска постоянно провоцируют и могут быть происшествия такого рода, как это было сегодня ночью на Садовом кольце. Это решение утвердила коллегия Министерства обороны.

Дальше эту тему никто не развивал, но, судя по коротким репликам и жестам, многим это решение не понравилось. Но было очевидно, что, какие бы доводы ни приводились, изменить решение относительно войск уже невозможно.

Переключились на обсуждение общей ситуации. Пространно выступил Александр Иванович Тизяков. Анализируя действия ГКЧП, он сказал, что другого выхода не было, как только выступить против проводимой политики развала государства. И это должно быть ясно выражено. Его поддержали Бакланов, Лукьянов, Шенин. В то же время эти рассуждения можно было оценить как попытку оправдать свои действия в своих собственных глазах, а также определить единство взглядов в оценке обстановки. На мой взгляд, это было вполне правильно, и я в свою очередь так же высказался по этому поводу.

Затем все переключились на перспективу – что же делать? Прокручивались многие варианты. Были предложения: заставить Ельцина прекратить провокации и беспорядки, которые он организовал вокруг Дома Советов, наладить нормальную работу телевидения и членам ГКЧП постоянно выступать, разъясняя народу провокацию псевдодемократов, организовавших западню военному патрулю на Садовом кольце. Муссировался вопрос об ускорении созыва Верховного Совета СССР. Тем более что Верховный Совет РСФСР фактически уже начал собираться.

Но чем дальше обсуждались эти и другие вопросы, тем чаще проскакивали предложения лететь к Горбачеву. Наконец перешли только к этому вопросу. Сразу возник встречный вопрос: это что, поездка с покаянием? Нет. Решено было поставить вопрос о том, чтобы он подключился к событиям, не стоял в стороне. Крючков и Лукьянов уверяли, что Горбачев может повлиять на Ельцина.

В общем, все уже было близко к капитуляции. Закрутили без Горбачева серьезное и очень нужное дело, а теперь едут к нему на поклон, не предприняв ни одного решительного шага. В той накаленной обстановке говорить членам ГКЧП, что поездка к Горбачеву без определенных четких целей может быть истолкована только против ГКЧП, было совершенно бесполезно. Все были взвинчены до предела. Я подумал, что в этой обстановке наиболее спокойно себя чувствовали два члена ГКЧП: Валентин Сергеевич Павлов, который очень страстно выступал на встрече 17 августа на объекте «АБЦ», но так и не принял участия в работе ГКЧП; второй – это Геннадий Иванович Янаев, который в этих дискуссиях не участвовал, а на пресс-конференции объявил Горбачева своим другом.

Начали формировать группу, которая должна лететь к Горбачеву. Первым назвали Бакланова, как члена ГКЧП, уже побывавшего 18 августа в Форосе. Затем посчитали, что обязательно должны лететь Крючков и Язов. Я уже полагал, что в этой обостренной ситуации достаточно было бы и одного Крючкова, а Язов мог бы, находясь в Москве, влиять на обстановку. Предложили лететь Шенину, но он категорически отказался. Настоятельно просил включить его в список Тизяков: «Я ему (имелось в виду – Горбачеву) все расскажу», – категорически заявлял Александр Иванович, хотя из этой фразы никакой конкретики не следовало, но его просьбу уважили. И, наконец, включили Лукьянова: «Очевидно, мне тоже надо было бы лететь». Все подтвердили, что, конечно, это решение верное.

Условились, что в середине дня все они собираются на аэродроме и там же уточнят программу действий в Крыму. А до этого каждый должен набросать проект своих предложений. На том и расстались.

Все разошлись, но я задержался у Дмитрия Тимофеевича. Во-первых, хотел его подбодрить, чисто по-человечески, в чем он нуждался, и я сделал это. Во-вторых, хотел у него уточнить позицию относительно войск Московского гарнизона. Он ответил, что все необходимые распоряжения командующему войсками Московского военного округа отдал и первый заместитель министра обороны генерал армии К. Кочетов, а также начальник Генштаба генерал армии М. Моисеев взяли этот вопрос на контроль. Я распрощался и уехал к себе.

Никакими рабочими вопросами заняться не мог, хотя их было полно, особенно в связи с выводом наших войск из Восточной Европы и расквартированием их на территории Советского Союза. Думы были только об одном – о дальнейшем развитии обстановки в стране и особенно о результатах поездки руководства страны к Горбачеву. Подсознательно я чувствовал, что всех, кто полетел в Форос, ожидает большое испытание. Моя интуиция основывалась на знании мстительного характера Горбачева. К тому же в памяти еще свежи были фактически негативные результаты первого нашего визита к нему, да плюс ко всему крайне негативная ситуация в Москве вокруг Дома Советов… В общем, все это, вместе взятое, не могло не создать грозовых облаков. А учитывая характер взаимоотношений Крючкова, Лукьянова, Язова и других с Горбачевым и то, что они полетели не к отстраненному от должности, а к действующему президенту-генсеку, то не трудно было представить, чем и как их встретят в Форосе.

Однако действительные события превзошли самые тяжелые ожидания и предположения.

Но пока наши товарищи летели к Горбачеву, я занимался обычными служебными делами. Ближайшим своим коллегам по службе я, конечно, дал необходимую информацию. Затем пригласил отдельно генерал-полковника М.П. Колесникова, и мы с ним долго обсуждали план охраны нашего здания от возможных накатов различных несанкционированных митингов и нападения на охрану Главного штаба Сухопутных войск хулиганствующими элементами.

Дожились! Через семьдесят с лишним лет Советской власти государственным органам надо думать о своей защите от сограждан, которые, к несчастью, попали под влияние спецслужб Запада.

В Советском Союзе после Сталина руководство в области идеологии принадлежало вначале талмудисту и начетчику Суслову, а затем – предателям и изменникам Яковлеву и Медведеву. В результате их «деятельности» у нас и появились уроды, вскормленные на «дрожжах» западных «помоев». В чреве нашего общества зародилась гангрена капитализма. Наиболее благоприятные условия для этого были созданы, конечно, во времена Горбачева. Достаточно вспомнить К. Борового. На его примере можно проследить не только вырождение всего, чем славилось советское социалистическое общество, но и полнейшее бездействие органов государственной безопасности, нейтрально наблюдавших его антиконституционные действия. Уже после разрушения СССР он становится депутатом Государственной думы. Кстати, как Боровой стал депутатом, очень ярко показал Юрий Власов – многократный олимпийский чемпион и отличный писатель – в своей знаменитой книге «Временщики» (с. 283):

«…Я не просто победил их (промышленников и денежных тузов) кандидата, а стер в порошок, но сам был в свою очередь побежден зюгановцами – оные, выставив полдесятка своих кандидатов от всевозможных прокоммунистических организаций, безнадежно раздробили голоса избирателей… Их кандидаты даже близко не сравнялись по набранным голосам со мной, однако у меня часть голосов съели. Ни один кандидат от оппозиции не прошел. В итоге Зюганов провел в думу еврея Борового, променял Иону Андронова на Хакамаду…»

Вряд ли это сговор коммунистов с властями, как считает Юрий Петрович Власов, но скорее – результат непродуманных действий руководства КПРФ. Ошибки, к сожалению, допускаются всеми. Но все-таки хочу поверить: это не умышленные действия.

Итак, о Боровом как уроде нашего советского общества.

Он москвич. Родился в хорошо обеспеченной семье профессора. Сейчас ему за пятьдесят. Но основные годы он посвятил учебе в нескольких вузах (в том числе МГУ) и аспирантуре. Преподавал. А в 1988 году, когда в нашем государстве и его экономике появились щели для частного предпринимательства, ударился в бизнес – создал кооператив (хотя имел престижную и высокооплачиваемую работу). Через два года создал и возглавил первую товарно-сырьевую биржу в СССР. А дальше пошло-поехало: возглавил ряд коммерческих банков, агентство экономических новостей, инвестиционную компанию, телекомпанию, конгресс бирж и т. д. То есть еще в горбачевские годы он становится капиталистом и миллионером.

И хоть он родился на нашей земле, она не может считать его своим сыном. А Боровой никогда не будет дорожить нашим Отечеством. Этим и объясняются его действия в августе 1991 года. Но на фоне его действий четко вырисовываются и неприглядные поступки органов государственной безопасности.

Боровой написал книжку – «Цена свободы». И хотя многое там, мягко выражаясь, фантазия, но его свидетельство того, что делалось 19 августа 1991 года в стане псевдодемократов, и, в частности, окружением этого дельца, можно признать. Итак, Боровой пишет:

«На 19 августа наши телефаксы работали только на передачу… Восемь телефаксов по восьми линиям Центральной станции связи МПС (!) непрерывно подрывали устои… коммунистической диктатуры».

«В два часа дня помощник президента Ельцина Царегородцев попросил начать передавать Указ президента, который он тут же перекинул на мой компьютер. К передаче подключилась компьютерная почта».

«Мне звонили и спрашивали, куда „сгружать бабки“ (то есть доллары)».

«Две наши крупные фирмы после совместных консультаций во дворе Политехнического музея… занялись оружием».

Даже оружием! Спрашивается, а где контроль КГБ?

«Днем потребовалась группа из пяти человек для выполнения очень специального (?) и опасного задания. Руководитель одной из брокерских контор долго отбирал самых сильных и смелых. Когда он собрал их для объяснения задания, то попросил оставить оружие, если у кого-то оно есть. Все пятеро выложили на стол пистолеты».

Как видите, незаконное вооружение людей уже приобрело в стране массовый характер. Конечно, только чрезвычайные и очень активные, а не пассивные меры могли и должны были пресечь тогда действия всех экстремистов. Но действий со стороны советских «компетентных органов» не было.

Именно поэтому:

«За один только день 19 августа нам так удалось раскрутить маховик сопротивления, что остановить его удалось с огромным трудом только 25 августа».

Далее Боровой описывает, как они несли огромное полотнище знамени по центру Москвы к Дому Советов РСФСР.

Длина знамени была 120 метров, а ширина – 5 метров.

«Рядом со мной шел Михаил Иванович Лапшин (?!) – председатель совета брокеров и несколько знакомых брокеров… Знамя выползало из биржи в полной тишине. Было по-настоящему страшно… Прокричали первый лозунг: „Долой хунту“ – крик наш, казалось, разнесся по всей Москве… Постовой, дежуривший у соединения улицы Кирова и площади Дзержинского, заметив нас, начал быстро почему-то радостно убирать знак на подставке с центра улицы».

«Я посмотрел на ту часть здания КГБ, которая выходила на улицу Кирова. Окна были открыты. Из каждого окна на нас смотрели. Они ждали, когда кончится этот невозможно длинный флаг. Шествующие кричали: „Позор КГБ, позор КГБ“».

«С крыши одного из зданий КГБ нас снимали видеокамеры».

«Впервые за семьдесят три года существования Советской власти, в сердце страны, в Москве, в центре, по площади Дзержинского, проходила антиправительственная демонстрация – неразрешенная, смелая и агрессивная».

И эта колонна прошла мимо Большого театра, вышла на улицу Горького (Тверскую), прошла мимо Моссовета, по Садовому кольцу, вышла к Новому Арбату и прибыла к Дому Советов РСФСР, не встречая ни малейшего сопротивления со стороны правоохранительных органов, хотя в городе было объявлено чрезвычайное положение. Мало того, с балконов посольства США им махали руками, приветствуя. А колонна за знаменем разрослась в многотысячную демонстрацию.

Не странно ли все это? Ведь все происходит под носом КГБ! Что, это было неожиданностью? Но тогда где контрразведка? Ведь несколько тысяч брокеров собралось у Борового на бирже, несколько часов митинговали и готовились к этому маршу со знаменем. Где информация об этом? Или она была, но не было никакой реакции, так же как и на мои шифротелеграммы из Киева в адрес ГКЧП?

Можно сделать однозначный вывод.

Вышло так, что объявленное в Москве чрезвычайное положение касалось только самого ГКЧП и государственных структур союзного центра. Верховный Совет, правительство и президент РСФСР его не выполняли, как и в целом подогретые Ельциным москвичи. Что же касается молодой буржуазии, рожденной Горбачевым, так она не только не выполняла закон «О режиме чрезвычайного положения», но и вела себя нагло, вызывающе, провоцируя власти на применение силы.

А что власти? Да ничего! Или смотрели из-за штор на незаконно демонстрирующих, или заседали, переливая из пустого в порожнее, не принимая по отношению к нарушителям закона никаких, даже слабых мер. Кто может объяснить это бездействие? Я, например, не могу этого сделать. Уже 19 августа властные структуры отдали оппозиции всю инициативу. А после пресс-конференции передали и власть. 20 августа оппозиция в лице Хасбулатова, Руцкого и Силаева свободно разъезжала по Кремлю, «допрашивая» Янаева, Лукьянова и других о дальнейших их планах. В тот же день оппозиция митингами укрепила свое положение, и властные структуры не мешали им это делать.

В ночь с 20 на 21 августа Ельцин и его окружение провокацией на Садовом кольце добились-таки кровавого столкновения и умело использовали это против ГКЧП, который, едва успев родиться, уже задыхался от неорганизованности и отсутствия четкого и ясного управления, отсутствия единоначальника – твердого, беспощадного и непоколебимого в достижении цели.

Утром 21 августа все было кончено. Попытка спасти страну превратилась в мираж.

Несколько лет назад в одной из наших газет политолог и социолог Сергей Кара-Мурза, которого я глубоко уважаю и ценю за его справедливое и острое перо, выступил против меня. Не в прямом, конечно, смысле. Просто оценив события первой половины 1990-х годов, он резонно поставил один вопрос, который приблизительно звучал так:

«Генерал Варенников, отказавшись, в отличие от других, привлеченных по делу ГКЧП к ответственности, от объявленной Государственной думой амнистии, тем самым совершил поступок, который общественностью оценивается положительно. Тем более что он настаивал на том, чтобы его судили, чтобы в открытом судебном заседании показать народу, кто является виновником развала Советского Союза, и одновременно отстоять свою гражданскую и офицерскую честь. Это, мол, все правильно. Но меня (то есть С. Кара-Мурзу) беспокоит один вопрос, задавая который я могу вызвать негативную реакцию читателей. Однако я его все-таки задам: что сделал Варенников в августовские дни как государственник для спасения Отечества?»

Резонный вопрос? Несомненно. Правомерно ли он поставлен? Конечно. Осудит ли кто Кара-Мурзу за такой вопрос? Не думаю. Но если кто и сделает такую попытку, то это будет неправильно. Почему? Да потому, что весь народ интересует: почему же ГКЧП не спас страну? В том числе этот вопрос надо отнести персонально к каждому, кто был привлечен по делу ГКЧП. Да и не только к ним.

В своем выступлении на суде я резко критиковал ГКЧП за его действия (точнее, бездействие). Но я и тогда, и сейчас корю себя за то, что не все сделал, чтобы спасти положение. Никого не должны интересовать (на мой взгляд) заслуги прошлого, например, участие в Великой Отечественной войне, в других войнах на Ближнем и Среднем Востоке, а также в Африке, в проведении работ по ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, участие в погашении вспышек в различных горячих точках страны (Кавказ, Прибалтика). И вообще, а кому интересно именно сегодня, что ты сделал для строительства и развития наших Вооруженных Сил, военно-промышленного комплекса и обороны страны в целом, если народ поставлен перед фактом катастрофы государственной общественно-политической системы? Народ интересует: что ты сделал на своем государственном посту для спасения государства? Именно сейчас!

И вот теперь – конкретно обо мне. Что конкретно я мог и обязан был сделать для спасения страны в те августовские дни, как государственник.

Очевидно, я обязан был отказаться от поездки в Форос, а тем более в Киев, где просидел 18, 19 и часть 20 августа 1991 года. Мне надо было остаться в Москве и, наблюдая действия ГКЧП, помогать министру обороны Язову и председателю КГБ Крючкову (возможно, и Янаеву). По договоренности с членами ГКЧП войти в состав Комитета и принимать кардинальные и решительные меры, а главное – организовывать практические действия. Но в связи с этим представьте мое положение: я не хочу ехать в Крым и на Украину, или я прошу, чтобы меня ввели в ГКЧП… Это было бы очень странно. И вообще, это не в моем характере – отказываться от поручений или проталкивать себя на какие-то посты.

В то же время, находясь в положении Главнокомандующего Сухопутными войсками – заместителя министра обороны, я без согласования с министром обороны или Генеральным штабом не имел права применять войска для разрешения какого-либо государственного конфликта.

Вот и получилось, что я, как государственник, мог внести свою лепту в спасение страны только в том, чтобы резко и правдиво высказать все Горбачеву при встрече; обеспечить вместе с другими товарищами порядок и спокойствие на Украине (о чем больше всего беспокоилось руководство страны) и своими шифротелеграммами из Киева побудить руководителей ГКЧП к активным действиям.

Затем уже потребовать (точнее, добиваться) от Президиума Верховного Совета СССР, во-первых, утверждения ГКЧП, как временного исполнительного органа страны; во-вторых, отстранения Горбачева с поста президента и временной передачи власти главы государства председателю Президиума Верховного Совета СССР; в-третьих, настаивать на созыве Пленума ЦК КПСС, где освободить Горбачева от всех партийных постов, вывести из состава ЦК и исключить из партии; в-четвертых, принять меры ко всем, кто занимает антигосударственную позицию; в-пятых, обезвредить все дестабилизирующие сепаратистские и националистические силы; в-шестых, провести беспощадную линию в экономике и финансах в целях стабилизации обстановки, организации жесточайшего контроля за потоком капитала, прекращения выпрашивания кредитов и закупки зерна за рубежом; в-седьмых, совместно с руководством поднять уровень подготовки Вооруженных Сил, а также военно-промышленный комплекс.