Текст книги "Томас Мор (1478-1535). Его жизнь и общественная деятельность"

– Разве вы не читали о том, что король признан главой англиканской церкви?..

– Читал, – отвечал узник.

– Что же вы думаете на этот счет?

– В настоящее время, – сказал Мор, – меня не занимают эти вопросы, и я не имею теперь никакого желания обсуждать права королей и пап. Но я хочу быть и действительно остаюсь верным подданным короля: я молюсь за него, за весь его дом, за советников его и за все королевство; а затем я не вмешиваюсь ни во что.

– Это не удовлетворяет короля, – отвечали ему, – он желает иметь более определенный ответ; он желает, чтобы вы снова возвратились в свет.

– В свет! – подхватил живо Мор, играя словами. – Я не желаю туда возвращаться, если бы даже он был весь к моим услугам.

Затем он заявил, что хочет остаться в стороне от всего и провести остаток дней своих в размышлениях о будущей жизни. После маленького перерыва его снова стали допрашивать и указали между прочим на влияние, которое он оказывает на других своим поведением.

– Чего же хотят от меня, – отвечал Мор, – я не делаю ничего преступного, я не говорю ничего скверного или предосудительного; и если это не может сохранить мне жизнь, в таком случае я не желаю более жить. Да разве вы не видите, что я и так уже полумертвый человек; отправляясь сюда, я должен был подумать о том, что, быть может, мне остается уже жить не более часу. Мое бедное тело находится во власти короля. Богу угодно, чтобы моя смерть послужила ему на пользу!

Эти слова произвели сильное впечатление на лордов; Мора поспешно попросили возвратиться к существу вопроса. Он отказался давать дальнейшие ответы. Тогда его увели обратно в тюрьму.

Но король хотел во что бы то ни стало добиться от своего бывшего любимца определенного ответа. И вот та же комиссия отправляется к нему в Тауэр и снова допрашивает его. После продолжительного разговора его снова спросили:

– Читали ли вы статут?

– Читал, – отвечал Мор.

– Признаете ли вы его законным или нет?

Мор молчит. Такое поведение выводит из себя королевских ищеек, и кто-то из них пытается затронуть самую чувствительную для Мора струну:

– Если вам действительно так страстно хочется покинуть этот мир, то почему же вы не выскажитесь откровенно против законности статута? Ваше молчание, напротив, красноречиво свидетельствует о том, что вы не так уж расположены к смерти, как заявляете о том.

– Моя жизнь не была настолько святой, – ответил Мор на эту вызывающую выходку, – чтобы я имел смелость самому вызываться на смерть. Господь мог бы наказать меня за чрезмерную самонадеянность, и я не был бы предан смерти; вот почему, вместо того чтобы кидаться вперед, я считаю своей обязанностью сдерживаться.

Поистине поразительную картину представляет эта упорная борьба одного против всемогущего короля и его приспешников, и притом борьба крайне оригинальная, так как она велась оружием молчания. Быть может, оно-то более всего и раздражало Генриха. Его сановники и на этот раз принуждены были оставить Мора, не добившись ничего. Тогда король под предлогом обыска подсылает в камеру к узнику ловкого пройдоху, шпиона Рича, который между делом снова заводит речь о статутах. Мор не уклоняется от разговора, но ведет его в том же тоне, что и прежде. Рич отобрал у узника все книги, бумагу и письменные принадлежности, которые у него оставались. По уходе этих нечистоплотных гостей Мор стал затворять свое окно.

– Зачем вы делаете это? – спросил его тюремщик.

– Когда все товары взяты, – отвечал Мор, – пора и лавочку запирать.

Истощив все средства, король решил наконец предать Мора суду по обвинению в государственной измене и казнить. Судбище назначено было на 7 мая 1535 года; следовательно, Мор просидел в Тауэре немногим более года.

Несмотря на довольно значительное расстояние, отделяющее тюрьму от Вестминстерского дворца, места судбища, Мор прошел всю дорогу пешком, опираясь на палку. Началось чтение огромного обвинительного акта; в нем была собрана масса воображаемых преступлений, в которых надеялись запутать непреклонного борца за дело совести. Но Мор во время чтения успел наметить главные пункты обвинения и приготовился возражать. Акт прочитан. Отвечая на увещания лорда-канцлера и герцога Норфолкского, обещавших от имени короля помилование, Мор сказал:

– Молю Бога, да укрепит Он меня и поможет устоять до самой смерти! Но акт слишком длинен и обвинения слишком тяжелы; я боюсь, что мой ум и память, ослабевшие благодаря болезням не менее тела, не в состоянии будут представить с требуемой быстротой все доказательства, которые я мог бы привести при других обстоятельствах.

Тогда только ему предложили сесть, и он сел в первый раз по выходе из Тауэра.

Первый пункт заключал обвинение его в оппозиции второму браку Генриха. Он не отпирался, но сказал, что довольно уже наказан за эту свою вину годичным пребыванием в тюрьме, потерей всего имущества и осуждением на вечное заключение. Второй пункт содержал обвинение в неповиновении парламентскому статуту относительно супрематства короля, выразившемся в том, что он не желал высказать своего мнения.

– Но нет в мире такого закона, – возражал Мор, – который карал бы человека за то, что он не высказывается ни за, ни против известных мер; наказанию подлежат поступки и слова; тайные же мысли ведает один Бог.

Третий пункт – он пытался составить целый заговор против статута, что якобы доказывается письмами его к Фишеру. Но эти письма были сожжены Фишером, поэтому-то обвинитель и мог вычитать из них все, что только он считал подходящим для обвинения. Затем Мор простодушно рассказал действительное содержание писем, не имевшее ничего общего с предметом обвинения. Четвертый пункт – как он, Мор, так и Фишер (тоже казненный несколько времени спустя) сравнивали парламентский статут с обоюдоострым мечом: согласишься с ним, значит, погубишь душу; будешь противостоять ему, значит, погубишь тело. Дав объяснение этому сравнению, Мор в заключение сказал, что он не говорил никогда и никому ни одного слова против парламентского статута. Тогда был допрошен Рич, шпион, подосланный, как мы знаем, к Мору в тюрьму. Он утверждал, что обвиняемый отрицал в разговоре с ним право парламента издавать подобный статут. Подлая проделка взбесила Мора; он жестоко напал на наглого обличителя, указал на продажность и развратность его жалкой души, смешал его, одним словом, с грязью и затем, обращаясь к судьям, сказал:

– Для всякого беспристрастного человека покажется совершенно невероятным, чтоб я раскрыл свои мысли по столь важному вопросу такому негодяю, я, который не хотел ничего отвечать ни королю, ни допрашивавшим меня в тюрьме лордам.

Позвали еще двух свидетелей, производивших вместе с Ричем обыск в камере Мора. Один из них показал, что он был послан лишь для того, чтоб отобрать книги у заключенного и потому не прислушивался к разговору; а другой – что он был сильно занят упаковкой книг и не мог следить за разговором. Итак, даже у этих жалких людей не хватило дерзости поддержать своего наглого сотоварища.

Однако это не спасло Мора: он был осужден, а шпион Рич сделался впоследствии лордом Ричем… Присяжные совещались недолго; через четверть часа они вынесли свое заранее уже внушенное им решение: виновен. Канцлер поднялся, чтобы прочесть приговор, но Мор прервал его словами:

– Милорд, в мое время, прежде чем читать приговор, спрашивали подсудимого, не желает ли он сказать еще что-либо?

– Говорите, – ответил тот.

Тут Мор сразу как бы преобразился; теперь смерть пришла к нему сама, он не домогался ее и счел себя свободным. Он в первый и последний раз с жаром напал на статут, попиравший законы церкви, прерогативы святого престола, даже самые законы Англии, по которым церковь признавалась свободной и независимой; указывал на блага, которыми Англия обязана католичеству, и вообще ответил на все роковые вопросы с поразительной силой, горячностью и откровенностью. Желал или не желал Мор смерти, но настала минута, когда она оказалась неизбежной, и он дал полный простор своему чувству негодования. Его речь произвела ошеломляющее впечатление на судей. Канцлер, не зная, что ответить, или, быть может, желая сложить с себя ответственность за приговор, обратился к министру юстиции с вопросом, считает ли он обвинение доказанным?

– Милорд, – отвечал тот, – я полагаю, что если парламентский акт законен, то, беру во свидетели святого Юлиана, обвинение нельзя считать недостаточно доказанным.

Так тонко выражается казенная юстиция перед лицом негодующей совести.

– Лорды, вы слышали мнение господина министра, – сказал тогда канцлер и прочел приговор.

Он гласил: «Шерифу Вильяму Бингстону предписывается отвести преступника обратно в Тауэр, а оттуда провести через Сити до Тиберна, где и повесить; когда это будет сделано, снять его полумертвого, разорвать на части, благородные члены отрезать, живот распороть, внутренности сжечь; конечности выставить на четырех воротах Сити, а голову – на Лондонском мосту».

«Милостивый» король нашел, однако, возможным смягчить этот зверский приговор и заменил его отсечением головы на плахе. Узнав о том, Мор воскликнул:

– Да избавит Бог моих друзей от сострадания короля и все мое потомство от его милостей!

Судбище кончилось, Мор отправился пешком из Вестминстера в Тауэр; перед ним несли топор, обращенный острой стороной к нему. У выхода ожидал его сын Джон; он бросился к отцу, упал на колени и просил благословить его. Мор обнял сына и благословил. На тюремном дворе ожидала его дочь Маргарита; она прорвалась через цепь алебард и топоров, окружавших приговоренного к смерти, бросилась стремительно к нему на грудь и повисла в изнеможении с криком: «О мой отец! О мой отец!» Мор благословил и ее, сказав, что он должен умереть за преступление, которого не совершал: такова воля Господня, и он должен подчиниться ей. Маргарита отошла, но, сделав несколько шагов, снова бросилась назад, прорвалась через толпу и, обняв руками шею отца, стала покрывать поцелуями лицо его, громко рыдая. Мор не мог долее сохранять свое хладнокровие; слова замерли на его устах; он плакал. Вся толпа, наполнявшая двор, даже тюремная стража, была потрясена этой душераздирающей сценой, и все вокруг Мора слилось в протяжный рыдающий вопль… Наконец солдаты вырвали Маргариту из рук онемевшего отца; к нему подошли остальные дети и внуки, и он всех благословил.

Семь дней и семь ночей Мор провел в ожидании смерти; он роздал все остававшиеся еще при нем вещи на память своим детям, написал два последних письма, из них одно к Маргарите, поддерживал в себе бодрость молитвами и размышлениями и смирял бичеванием тело свое, которое все еще страшилось «ничтожного щелчка»… Наконец рано утром ему приказали приготовиться, сообщив, что в девять часов утра его поведут на казнь.

– Король желает, – сказали ему при этом, – чтобы вы не произносили никаких речей.

– Вы хорошо сделали, что предуведомили меня, – отвечал Мор, – так как я намерен был сказать несколько слов, во всяком случае не оскорбительных ни для его величества, ни для кого другого. Но каково бы ни было мое желание, я готов повиноваться приказанию его величества. Я прошу вас только, испросите у короля разрешение присутствовать на моих похоронах дочери Маргарите.

– Король уже разрешил это, – ответили ему, – вашей жене, вашим детям и вашим друзьям.

– Как я ему благодарен, – сказал Мор, – за то, что он отнесся с таким вниманием к моим бедным похоронам!..

Когда Мор остался один, он тотчас же сбросил с себя рубашку смерти, в которой ходил до тех пор, и нарядился в свое лучшее шелковое платье. Но смотритель тюрьмы запротестовал, находя, что Мор поступает безрассудно, жертвуя такое прекрасное платье тому, кто отрубит ему голову.

– Как, – возразил Мор, – этот человек оказывает мне громадную услугу, и я не пожалел бы для него даже золотого платья!

Но смотритель имел в виду собственные интересы, и Мору пришлось уступить. Он переоделся в более простое шерстяное платье, а для палача захватил золотую монету.

В девять часов смотритель тюрьмы передал его шерифу, и они отправились к месту казни. Мор шел с красным крестом в руках, часто подымая взоры к небу; он имел изнуренный вид, лицо его было бледно, борода запущенна. Рассказывают, что правительство, желая парализовать глубокое впечатление, которое эта благородная смерть должна была произвести на народ, подослало двух жалких негодяев, обратившихся к Мору с упреками во время печального шествия. Один из них требовал каких-то книг, взятых у него будто бы Мором, когда последний был канцлером; а другой укорял его в несправедливом решении дела. Первому Мор ответил, что королю угодно было освободить его от всяких забот о книгах, бумагах и т. п., а второму, что он припоминает его дело и если бы ему пришлось вновь решать его, то он не изменил бы своего приговора. Затем к ногам его бросился еще один несчастный, но этот уже руководствовался мотивами глубокой благодарности.

Наконец печальный кортеж достиг цели своего шествия. Непрочные подмостки эшафота зашатались, когда Мор всходил по ним…

– Позаботьтесь, пожалуйста, – сказал он, обращаясь к смотрителю тюрьмы, – чтобы я мог безопасно взойти наверх, а о том, чтобы сойти, я уже позабочусь сам, как смогу…

Взойдя, Мор хотел обратиться к народу с речью, но шериф не дал ему говорить, и он ограничился только просьбой помолиться за него и быть свидетелями, что он умер как истинный католик и верный подданный своего государя. Затем, опустившись на колени, он с глубокой сосредоточенностью прочел псалом «Помилуй мя Боже». Палач попросил у него прощения. Мор, обнявши его, сказал:

– Ты оказываешь мне самую большую услугу, какую только я могу пожелать от человека. Исполняй же без страха свою обязанность. Моя шея коротка; направь верно свой удар, не осрамись…

Палач хотел завязать ему глаза.

– Я сам завяжу, – сказал Мор, с этими словами вынул заранее приготовленный платок и, завязав глаза, положил голову на плаху. – Погоди немного, – сказал он вдруг, – дай мне убрать бороду: она нисколько не повинна в государственной измене…

Затем один взмах – и благородная голова отделилась от туловища…

Генрих VIII играл в шахматы с Анной Болейн, когда ему доложили, что казнь исполнена; столь жестоко пролитая кровь великого человека тронула даже этого бессердечного монарха.

– Это – ваша вина! – сказал он раздраженно своей партнерше и вышел вон из комнаты…

За казнью последовала конфискация имущества; жена Мора была изгнана из Челси, но ей все-таки назначили пенсион в 20 фунтов (около 200 рублей). Джон Мор был арестован и брошен в Тауэр исключительно за то, что являлся сыном казненного отца. Впрочем, его скоро выпустили; он представлял собой слишком незначительную величину, чтобы его стоило преследовать…

Так погиб этот великий человек, отстаивая до последнего момента дело своей совести. Ни малейшей аффектации, деланности, нервозности вы не замечаете в его отношении к своему положению и к людям. Правда, глубокое религиозное чувство всецело овладело им; но это – дело его личной внутренней жизни; во всем же внешнем он проявляет необычайное спокойствие, полную готовность встретить смерть, уготовленную руками бесчеловечных людей, удивительное душевное равновесие. И в этом отношении Томаса Мора можно по всей справедливости поставить подле Сократа. Оба они своим примером учат, как должен умирать человек за свои убеждения…

Источники

1. The Life of sir Thomas More. Written by his son in law, William Roper.

2. Th. More. Utopia. В переводе на английский язык Gilbert Burnet.

3. D. Nisard. Etudes sur la Renaissance (Erasme, Thomas Morus, Maclunchton).

4. Kautsky. Thomas More und seine Utopia.

5. Woolsey. Communism and socialism in their history and theory.

На русском языке имеется перевод «Утопии», изданный еще в конце прошлого века с дозволения Управы Благочиния и озаглавленный так: «Утопия Томаса Мора, или Картина всевозможного лучшего правления»; но этот перевод представляет такую библиографическую редкость, что его нет даже в С. – Петербургской Публичной библиотеке.

Затем из известных мне в русской литературе сочинений и статей, касающихся Томаса Мора или его «Утопии», я могу указать на следующие:

1 Щеглов. История социальных систем.

2. Ю. Жуковский. Политические и общественные теории XVI века.

3. Янжул. Новая фантазия на старую тему. – «Вестник Европы», 1890, № 4, 5.

4. Авсеенко. Томас Мор. – «Русское слово» за 1860 год.