Текст книги "Томас Мор (1478-1535). Его жизнь и общественная деятельность"

Мор – искренно набожный человек, но он крайне далек от всякого суеверия. У него есть часы, когда он молится, но он молится не по одной привычке, а от полного сердца. С друзьями он говорит о будущей жизни, и слова его проникнуты действительным убеждением и возвышенными надеждами. Таким же является он и при дворе».

Таков Томас Мор, таковы его внутренний мир и внешний облик. Этот прекрасный портрет делает для нас излишним синтез его жизни, разные стороны которой мы рассмотрим в последующих главах.

Глава III. Томас Мор в частной жизни

Учение. – Юность. – Борьба со страстями. – Увлечение Пико делла Мирандола. – Мысль о монашестве. – Первые литературные произведения. – Знакомство с Эразмом. – Сближение с гуманистами. – Женитьба. – Семейная жизнь. – Воспитание детей. – Дочь Маргарита. – Мор о женском образовании.

Томас Мор родился в 1478 году в Лондоне. Отец его, Джон Мор, занимал разные должности и под конец жизни был судьею королевской скамьи. Мать умерла во время родов, и Томас остался на попечении своего сурового и непреклонного отца. Первоначальное образование он получил в лондонском колледже Св. Антония, где обнаружил замечательные успехи и трудолюбие. Слухи о выдающихся способностях мальчика достигли кардинала Мортона, кентерберийского архиепископа и канцлера Англии; он взял его к себе в дом и занялся его образованием. Мор в течение всей жизни сохранял наилучшую память о кардинале и увековечил его имя в своей «Утопии». Кардинал радовался успехам подопечного и предсказывал ему блестящее будущее. Пятнадцати лет Томас поступил в Оксфордский университет, где изучал последовательно риторику, логику, философию и обнаружил замечательные успехи; он с пылом отдался наукам и удалялся от обычных забав своих сверстников. Даровитый юноша делал это не из любви к уединению; напротив, он любил общество, любил веселую, остроумную беседу, но ему приходилось поневоле держаться в стороне, так как забавы оксфордских студентов обходились обыкновенно недешево, а его честный отец не успел нажить богатства да и был несколько скуповат. Таким образом, первая юность Томаса протекла в атмосфере неравенства и бедности, что несомненно оказало значительное влияние на формирование его характера и ума. Желания были и у него, но ему приходилось дисциплинировать себя, и способность к дисциплине играет огромную роль во всей жизни Мора. Затем Мор по настоятельному желанию отца должен был заняться юридическими науками и, окончив высшую школу Линкольна, вышел ученым юристом.

Юность – это пора, когда пробуждаются все силы и стремления человека, как физиологические, так и нравственные, это момент как бы нового рождения, когда впервые обнаруживается определенно человек, обнаруживается его внутреннее существо. Обыкновенно говорят: увлечения свойственны юношам; но увлечения бывают разные не только по своей интенсивности, но и по своей сущности. Одни увлекаются разгулом и распутством, другие – идеалами правды и человеколюбия. И у тех, и у других жизнь бьет полной струей; но доброкачественность этих струй весьма различна. Томасу Мору, как и всякому живому юноше, пришлось выдержать сильный натиск вполне естественных страстей. И он боролся. Он облек свою борьбу, по обстоятельствам того времени, в религиозную и даже аскетическую форму, но это не должно маскировать от нас существа дела. В тяжелой борьбе еще недостаточно определившихся стремлений Томас Мор выбрал себе в руководители итальянского гуманиста Пико делла Мирандола. Ему было тогда 18 лет. Он написал стихами биографию этого своеобразного мистика-гуманиста и изложил стихами же его двенадцать правил для руководства в жизни. Любопытны в особенности двенадцать мечей, которыми можно защищаться от всякой скверны. Вот они: 1) поменьше наслаждений; 2) труд и грусть; 3) утрата того, что дороже всего; 4) земная жизнь – одна только мечта и призрак; 5) постоянная близость смерти и неизбежность ее; 6) страх умереть не раскаявшись; 7) вечная радость, вечная скорбь; 8) природа и достоинство человека; 9) мир доброй души; 10) великие благодеяния Бога; 11) скорбный крест Спасителя; 12) поведение мучеников и примеры святых. Но тело бунтовало против духа. Тогда Мор стал укрощать свою плоть разными лишениями. Он надел власяницу; над ним смеялись, но он стоически переносил все насмешки. Он постился, проводил ночи без сна или спал всего четыре– пять часов в сутки; вообще он напрягал все силы, чтобы не дать чувственности взять верх над разумом. Эти сообщения биографов противоречат утверждению Эразма о том, что Мор не избегал женщин. Однако достоверность их подтверждается тем фактом, что в эту пору Мор носился с мыслью о пострижении в монахи и прожил даже несколько лет при одном из лондонских картезианских монастырей; правда, он не давал обета, но принимал участие в службах и религиозных бдениях монахов. Кто прав в данном случае, решить мы, по недостатку вполне беспристрастных данных, не можем; но во всяком случае не правы те биографы из клерикального лагеря, которые видят в Томасе Море правоверного католика, бичующего свою плоть во имя аскетического идеала жизни и мистических внушений разума.

Дело было гораздо проще. Если Мор чуждался в юности женщин, то вовсе не потому, чтобы он считал их «нечистыми тварями», прикосновение к которым губит человека. Мор был чист душой, и не только в юности, но и в продолжение всей своей жизни; это – великий образец человека, живущего по совести; в своем месте мы увидим, что та же совесть привела его даже на плаху. А между тем жизнь, в особенности жизнь того времени, отличалась крайней разнузданностью и рисовала полные соблазна картины в ответ на волнения и требования горячей молодой крови. Мор ударился в противоположную сторону: он стал укрощать свою плоть и думал о монастыре. Кто читал «Утопию», тот знает, как чист и наивен взгляд Томаса Мора на половые отношения и как он в этом случае далек был собственно от аскетизма. Относительно же монашества он скоро разочаровался: монахи поразили его своею беспутной жизнью. Он перестал посещать их. Но тем не менее мучивший его вопрос оставался неразрешенным; он стал искать человека, перед которым мог бы изливать свою душу и который мог бы служить ему опорой, и сошелся с Джоном Колетом, деканом при церкви Св. Павла, проповедовавшим тогда с большим успехом в Лондоне. В одном из писем к нему Томас Мор между прочим пишет: «Я снова, точно подталкиваемый какой-то непреоборимой силой и потребностью, погрузился во мрак, из которого вы извлекли меня. Ибо скажите, пожалуйста, что есть в этом городе такого, что помогало бы человеку вести добрую жизнь, а не заставляло бы его, как раз наоборот, постоянно падать и не толкало бы человека в пучину всевозможных пороков, человека, не жалеющего никаких сил, чтобы карабкаться по отвесным скалам добродетели? Что встречает он на своем пути: лицемерную любовь и сладкую, как мед, отраву лести; там жестокая ненависть, здесь вечные раздоры и таскания по судам; и там и здесь – мясники, повара, торговцы рыбой, живностью, пирожники, заботящиеся лишь о том, чтобы наполнить наши желудки!.. Самые дома и те как бы воздвигнуты для того, чтобы лишить нас неба; они своими кровлями ограничивают наш горизонт…» Борения эти для такого человека, как Мор, неизбежно должны были кончиться или женитьбой, или монашеством, и Мор предпочел, как прекрасно замечает Эразм, жизнь честного семьянина распутной жизни развратного монаха.

Мор стал рано писать: первые его стихи и эпиграммы на латинском и английском языках относятся ко времени студенчества. Стихи эти весьма посредственны. Они имеют значение лишь в биографическом отношении: в них отражается религиозное настроение, в каком находился Мор в ту пору под влиянием жестоких борений страстей, хотя, особенно в эпиграммах, прорывалась уже и тогда его веселая и остроумная насмешка. По окончании курса наук он прочел, между прочим, публичную лекцию о «De civitate Dei» Августина, на которой присутствовали многие выдающиеся умы того времени, и произвел эффект. Обширные познания и сильный логический ум сделали Мора скоро известным в кругу тогдашних ученых, а знакомство с Эразмом (1498 год) сблизило его с гуманистами других стран. Чуть ли не восемнадцати лет Мор имел уже литературных врагов. О нем говорили в Лондоне, Лувене, Париже; он был признан членом республики избранных, гуманистов, и вступил в переписку с ними. Но вся его литературная слава была еще, собственно, впереди. Как человеку бедному, Мору не приходилось долго совершенствоваться в науках: нужно было думать о средствах к существованию. Он занялся адвокатурой. Насколько успешно шли его дела, мы знаем уже из письма Эразма. Благодаря своей доброй репутации среди лондонских граждан он попал в 1503 году в члены парламента. Это был его первый шаг на поприще политической деятельности; о нем мы расскажем ниже в особой главе, а теперь возвратимся к его домашней жизни.

Около этого же времени внутренняя борьба Мора закончилась женитьбой, и он стал семьянином. Мор был женат два раза. О первой его жене и жизни с нею мы знаем немного. К словам Эразма по этому поводу мне остается прибавить лишь, что, познакомившись с шотландской семьей Кольтов (Colte), Mop почувствовал симпатию ко второй дочери, но, не желая оскорбить и опечалить старшей, перенес свои чувства на последнюю и женился на ней (1505 год). Он прожил с нею около семи лет и имел четырех детей; роды четвертого ребенка, мальчика, свели ее в могилу. Во второй раз Мор женился в 1515 году на вдове Алисе Мидльтон, женщине уже немолодой и не особенно привлекательной, судя по характеристике Эразма и шутливым замечаниям самого Мора. «Она, – говорит Мор, – жалела огарка свечи, и вместе с тем ей достаточно было один раз надеть прекрасное бархатное платье, чтобы испортить его». При многочисленных занятиях, сначала в качестве адвоката, затем судьи и, наконец, приближенного Генриха VIII и канцлера, Мор не мог уделять много времени не только своей семье, но даже и своим литературным работам. Возвращаясь домой, он всегда старался поддерживать веселый тон: болтал с женой, с детьми, разговаривал с прислугой. «Все это необходимо делать, – говорит он, – если вы не хотите оказаться человеком чуждым в своем собственном доме. Старайтесь быть любезным с теми, кто сделался спутником вашей жизни благодаря выбору или случаю, или кровным связям; но при этом не следует переходить известной границы, не следует допускать, чтобы домашние сделались вашими господами».

Когда у Мора завязалась его роковая дружба с Генрихом VIII, он переселился в деревушку Челси, лежащую вверх по течению Темзы на расстоянии двух миль от Лондона. Здесь он приобрел себе прекрасный домик с садом, выходившим на Темзу. Семья Мора жила в деревне круглый год, а он сам наезжал, насколько позволяли его положение при дворе и капризы Генриха, требовавшего к себе Мора то как веселого собеседника, то как необходимого советника в государственных делах. Вначале он посещал свою семью несколько раз в неделю, но по мере того как росло расположение короля, ему приходилось все более и более ограничивать себя. В это время он почти совсем забросил свои занятия, библиотеку, зверинец; он не смел отлучаться из Лондона, ожидая ежеминутно посланца с приказанием явиться немедленно ко двору. При таких условиях Мору трудно было принимать непосредственно большое участие в воспитании своих детей. Но он руководил всем делом, принимая и личное участие, насколько позволяли обстоятельства. Если ему невозможно было приехать из Лондона, он писал письма и в них давал наставления. Вообще воспитанию и образованию детей в семейной жизни Мора было отведено громадное место, можно сказать, что оно играло преобладающую роль. Среди всех своих государственных и общественных забот он никогда не забывал, что на нем лежат обязанности отца.

В какие частности входит Мор, покажут нам несколько выдержек из его писем и предписаний. Нужно заметить, что письма эти относятся к тому времени, когда две старшие дочери были уже замужем, но жили также в Челси. Из этого, между прочим, мы можем уже заключить, как широко понимал Мор образование; оно далеко не прекращалось еще с выходом девушки замуж. В одном из писем он советует дочерям внимательно перечитывать то, что они пишут, каждую фразу в отдельности, каждое слово в отдельности, исправлять ошибки, снова перечитывать, снова переписывать. Такой совет теперь показался бы слишком скучным и педантичным; но не следует упускать из виду, что в то время английский литературный язык еще только вырабатывался, что тогда писали фразы длиной в целую страницу. В другом письме Мор хвалит своих дочерей за их письма, исполненные красноречия; но он сожалеет, что они мало пишут ему о занятиях с младшим братом, о том, что они читают, как проводят время и так далее. В третьем письме он пишет, что его очень порадовал сын Джон (самый младший ребенок) своим веселым шуточным письмом, в котором на остроумие отца отвечает также остроумным словом, не забывая, однако, с кем он говорит.

В своих наставительных письмах Мор нередко дает разные указания по части житейского обихода и христианской кротости, объявляет войну мелочному тщеславию, все равно, проявляется ли оно у его зятьев, дочерей, у мадам Алисы или у сына Джона. Он осмеивает слишком старательную шнуровку, узкую талию, малую ножку и так далее и шутя замечает, что Бог поступит несправедливо, если не отправит в преисподнюю тех, кто больше заботится о том, чтобы нравиться миру и дьяволу, чем истинно благочестивые люди о том, чтобы угодить Богу. Ввиду своего высокого положения он особенно старается предохранить детей от честолюбивых помыслов, жажды богатства и так далее.

Любимым ребенком Мора была его старшая дочь Маргарита; в это время она являлась уже женой Ропера и матерью нескольких детей. О ней Мор, очевидно, заботился больше всего, и на ее примере мы можем судить о том, как широко смотрел он на женское образование. Маргарита являла собою настоящего ученого. Она в совершенстве владела латинским языком и переводила вполне свободно с английского на латинский и обратно собственные работы. Она перевела с греческого на латинский Евсевия, объяснила в Киприане одно место, над которым ломали головы все ученые того времени. Она любила также астрономию и ревностно занималась ею. И несмотря на всю свою ученость, несмотря на всю эту схоластическую ученость, как сказали бы мы в настоящее время, она не переставала быть заботливой матерью и женщиной.

Чем выше подымается Мор, тем чаще и чаще, как бы предчувствуя свой роковой конец, он обращается к религии, в ней пытаясь найти точку опоры. Его дом начинает мало-помалу походить на монастырь. Все получает религиозную окраску, как занятия, так и развлечения. День был строго распределен, и всякий занимался своим делом. Мужчины проводили время отдельно от женщин; все сходились только в часы общей еды, на молитву или во время чтений, под наблюдением главы семьи. За ужином читалась обыкновенно какая-либо назидательная книга, затем наступал черед беседы на душеспасительные темы и наконец – музыки. Все это сильно напоминает семейный строй утопийцев, как в том убедится ниже читатель.

Вообще нас не раз поразит еще замечательное совпадение разных, часто незначительных, сторон жизни Томаса Мора с идеалом общественной жизни, начертанным им в «Утопии». Биография Мора на первых же порах сделалась злополучной жертвой клерикального усердия не по разуму, и биографы старались в особенности подчеркнуть его преданность католичеству, поэтому можно было бы привести еще немало разных указаний на строгую религиозность, царившую в семье Мора. Но мы не пойдем за ними. Даже если согласиться, что Мор из своего дома устроил нечто вроде монастыря, где он священнодействовал и занимался душеспасительными проповедями, то все же придется признать, что это был монастырь, куда глава его считал себя обязанным являться с улыбкой на устах и шутливым приветствием на языке; это был монастырь, глава которого заставил свою подругу жизни, прозаическую Алису, научиться играть на флейте и монохорде, чтобы развлекать и утешать его; это был монастырь, где все стремились не к умерщвлению плоти (тут немало было детей), a к самосовершенствованию; это был монастырь, в стенах которого было признано и даже осуществлено равное право женщин на образование. Да, равное право. Послушайте, что Мор пишет по этому поводу в одном из своих писем. Ученость, говорит он, хороша лишь в соединении с добродетелью. В таком виде она представляется ему дороже всех сокровищ мира; но без добродетели она не имеет никакой прелести, даже более – она противна. Это в особенности надо сказать об ученых женщинах, которые вообще встречаются так редко. «Если женщина, – продолжает он, – совмещает некоторые знания с добродетелью, то я считаю ее ученость благом высшим, чем богатство Креза и красота Елены. Различие пола не значит в данном случае ничего: когда собирают жатву, не спрашивают, какая рука обсеменила поле. Разум отличает человека от животного. У кого есть разум, тот должен развивать его, то есть должен сеять семя мудрости на своем поле и выращивать добрые плоды. Если же у женщины, как говорят многие, эта почва неплодородна и производит одни только плевелы, то, по моему мнению, это служит только лишним поводом, чтобы исправить ошибку природы посредством усидчивого труда и настойчивых научных занятий».

Так Мор думал о женском образовании в XVI веке; различие организации не смущает его, оно служит для него лишь новым доводом в пользу женщин. А сколько еще в настоящее время ломается копий именно по этому поводу!

Итак, если дом Мора был монастырем, то одним из тех монастырей, где зарождалась не инквизиция с ее душеспасительным «предать смерти без пролития капли крови», а пуританизм с его свободолюбием и независимостью.

Глава IV. Литературные произведения Томаса Мора. «Утопия»

Литературные произведения. – Появление и успех «Утопии». – Сатира ли это? – Содержание «Утопии»

Вековая литературная слава Томаса Мора держится исключительно на его «Утопии». Из других его произведений мы лишь укажем на «Историю Ричарда III», биографию Пико делла Мирандола, полемику с Бриксиусом в защиту Эразма и затем на некоторые сочинения религиозного характера, но о них речь ниже. В настоящей главе мы будем говорить лишь об «Утопии», или, вернее, просто изложим содержание ее, так как мы не можем по разным обстоятельствам подвергнуть ее здесь критическому разбору.

«Утопия» появилась в 1516 году на латинском языке в Лувене; ее восприемником был Эразм Роттердамский, написавший предисловие, переполненное похвалами автору и сочинению. Успех «Утопии» на первых же порах был громадный; одних латинских изданий она выдержала в XVI и XVII веках десять и затем, само собой разумеется, была переведена на все главнейшие европейские языки. Мор занял первенствующее положение среди гуманистов, что, конечно, не могло не радовать его; но он был далек от всякого тщеславия, и если этот необычайный успех и имел на него лично влияние, то разве только то, что подвинул на решение служить королю Генриху VIII.

«Утопия» распадается на две части: критическую и положительную; но нельзя сказать, чтобы каждая из них была строго выдержана в своем роде: в критической вы встречаете положительные указания, например на общность имущества, а в положительной – критику современного строя, например заключительные слова. Написаны части «Утопии» были в обратном порядке: сначала вторая, урывками, между делом, а потом первая – сразу. Изложение положительной части во всяком учении дается, конечно, гораздо труднее, требует больших умственных ресурсов, большего напряжения умственных способностей, больше времени. Отрывочность работы имела свои неблагоприятные последствия для «Утопии»: некоторые вопросы разработаны недостаточно ясно и изложены сбивчиво, как, например, вопрос о власти и в частности о государе.

Затем необходимо еще сказать хотя бы несколько слов о том, что такое «Утопия» по существу, в своем целом, – картина ли идеального общественного устройства, как его понимал Мор, или сатира на общественную и государственную жизнь того времени. Многие писатели склоняются к последнему мнению: их шокирует идеальное общежитие, обрисованное Мором. Но на этом не стоит останавливаться: мало ли что может людей шокировать. Вопрос: кого шокирует? Человека, привыкшего потакать своим «вкусам», каковы бы ни были эти вкусы, шокируют всякие ограничения, налагаемые во имя идеальных требований. Человек, проникнутый буржуазными принципами, как бы тонко и возвышенно он ни понимал их, не может, конечно, сочувствовать моровскому общежитию, и если он при этом по своей буржуазной деликатности не решается назвать «Утопию» в ее существенной части белибердой и фантасмагорией (я не говорю о частностях), то он начинает толковать о сатире. Удивительная сатира, в которой нет ничего сатирического, кроме некоторых второстепенных эпизодов! Сатира исходит из существующего порядка вещей: она берет факт или принцип, подлежащий осмеянию, и, делая над ним всякого рода постройки, поражая неожиданными выводами, доводя до абсурда или углубляясь внутрь и анализируя, ниспровергает его с пьедестала. Так ли поступает Мор? Нет, он делает нечто совершенно противоположное: он действительно выдвигает единый всеобъемлющий принцип, но принцип, попираемый и осуждаемый всеми в ту пору, когда он писал. Пусть же нам разъяснят, зачем Мору понадобилось отстаивать принцип, который не имел в жизни никакого приложения? Ведь это бессмысленнее, чем бороться с ветряными мельницами! Если же Мор рисует утопийскую жизнь, чтобы оттенить окружавшие его общественные безобразия, и таким образом хочет навести мысль читателя на критическое отношение к последним, то он сам должен стоять на прочной почве, опираться на принципы, искренно признаваемые, одним словом, верить в то, о чем он говорит; иначе вся его постройка разлетится при малейшем движении критической мысли, как карточный домик от дуновения ветерка. И Мор действительно верит…

Мы показали логическую несообразность утверждения, что Мор писал сатиру. Знакомясь с жизнью Мора, мы убеждаемся, что вместе с тем здесь налицо и полная внутренняя несообразность. «Утопия» вполне гармонирует с действительными убеждениями Томаса Мора, по крайней мере в ту пору, когда он писал ее; это не значит, что все описанное в «Утопии» Мор осуществил в своей жизни, но что он осуществил бы все это (я не говорю, конечно, о частностях), если бы условия были сколько-нибудь подходящими. Общественный идеал, как бы вы горячо ни верили в него, невозможно осуществить, раз общество не разделяет вашей веры. Другое дело весь личный обиход жизни человека, зависящий в значительной степени от него самого; и если вы сравните частную жизнь Мора с жизнью его утопийцев, то убедитесь, что Мор нисколько не фантазировал: автор описывал не только то, во что он верил, но что он, в сущности, делал сам. Укажу несколько примеров. Сравните семейную жизнь Мора с жизнью утопийцев: еда и питье, любовь к музыке, осуждение всякого рода игр, времяпровождение в чтении и беседах, даже такая частность, как любовь к Лукиану, и так далее. На что же, выходит, Мор устремлял стрелы своей сатиры? На свою собственную жизнь, в которую он вносил столько продуманности и столько убежденности? Нет, «Утопия» не была для Мора сатирой; она – искреннее выражение его положительных убеждений. Так мы и должны принимать ее, а разделяете ли вы эти убеждения или нет – это уж другой вопрос. Но буржуазные критики, подобно католической церкви, желают причислить утописта Мора к «своим», а потому и превращают его «Утопию» отчасти в сатиру, а отчасти – в пустую забаву, игру ума…

«Утопия» открывается рассказом о том, как Томас Мор в качестве посланника отправляется во Фландрию и здесь в Антверпене встречается с неким Петром Эгидием, который знакомит его с Рафаэлем Гитлодеем, человеком необычайной учености и много видевшим на своем веку. Он путешествовал вместе с Америго Веспуччи, но, покинув его, в сопровождении нескольких сотоварищей углубился внутрь материка и после довольно продолжительных странствований достиг наконец Утопии.

Прежде чем описывать общественный быт и государственный строй утопийцев, Рафаэль, отвечая на вопросы своих собеседников, подвергает критике разные стороны общественной жизни европейских государств того времени. Эта критика и составляет первую часть «Утопии». В ней целиком отразилось миросозерцание самого Мора; в дальнейшем нам не раз придется обращаться к этой части «Утопии», выясняя те или другие убеждения его. Поэтому здесь я ограничусь лишь кратким указанием на то, что осталось не использованным в последующих главах.

Нужно заметить, что воровство и грабежи во времена Мора представляли страшную общественную язву. С ворами обращались жестоко; их вешали целыми десятками. Рафаэль находит, что такая жестокость несправедлива и бесполезна. Никакое наказание, как бы оно ни было сурово, не в состоянии удержать от воровства людей, для которых не остается никакого другого средства добыть себе кусок хлеба. Вместо казней следует создать людям надлежащие условия, следует позаботиться, чтобы они не испытывали фатальной необходимости воровать, рискуя даже своей головой. Затем Рафаэль переходит к анализу причин, порождающих такую массу воров, бродяг, нищих и тому подобного люда, и указывает: во-первых, на громадную дворню, состоящую из людей праздных и ленивых, содержащуюся не менее праздным и ленивым поместным дворянством; во-вторых, на постоянные армии и развитие солдатчины; в-третьих, на превращение пахотных полей в пастбища для овец и массовые изгнания и разорения крестьян; в-четвертых, на непомерную роскошь, развивающуюся рука об руку с обеднением народа, на массу всякого рода непристойных домов, кабаков, пивных, на всевозможные азартные игры и т. п. И кто раз попадает в этот водоворот, тот силою самих обстоятельств выталкивается в конце концов на большую дорогу и становится вором и грабителем. Уничтожьте эти язвы, заставьте лордов, согнавших людей с таких громадных пространств земли, или снова выстроить деревни, или передать свои земли тем, кто может сделать это, прекратите непомерное накопление богатств в руках немногих, столь же позорное, как и монополия всякого другого рода, подымите земледелие на должную высоту, урегулируйте производство шерсти… Сделайте все это, изыщите, одним словом, положительные средства против указанных зол и не думайте, что всему можно пособить строгостью наказаний, при настоящем порядке вещей и несправедливых, и недействительных. При этом Гитлодей восстает против смертной казни, налагаемой за воровство и грабеж; человек теряет свою жизнь из-за нескольких украденных монет, а между тем нет в мире блага более ценного, чем жизнь; говорят, что наказание налагается за нарушение законов, но при данных обстоятельствах высшая справедливость обращается в вопиющую неправду. В заключение Мор и в этой критической половине своей книги, имеющей дело с реальной жизнью того времени, высказывает общие положительные принципы, на которых, по его мнению, должна быть построена общественная жизнь. Я должен откровенно сказать, говорит Гитлодей, что пока существует собственность, пока деньги составляют все, до тех пор никакое правительство не может обеспечить своему народу ни справедливости, ни счастья; справедливости, потому что все самое лучшее всегда будет доставаться самым последним людям; счастья, потому что все блага будут распределены между немногими и вся масса народа будет пребывать в крайней нищете… Единственный путь сделать народ счастливым – всеобщее уравнение… Несколько ниже он снова говорит: я убежден, что пока собственность не будет упразднена, до тех пор не может быть ни равномерного, ни справедливого распределения богатства и не может быть такого правительства, которое сделало бы людей счастливыми, так как, пока существует собственность, самая большая и притом самая достойная часть человеческого рода будет вечно стонать под бременем забот и лишений…

Вторая часть – описание утопийских распорядков – страдает отсутствием систематичности, и потому при изложении ее я несколько нарушаю порядок.

Общая картина. На острове Утопия 54 города; они выстроены просторно и хорошо, все – по одному и тому же плану. Повсюду вы встречаете одни и те же законы, обычаи, нравы. Главный город Амаурот находится почти в центре острова и представляет, таким образом, самый подходящий пункт для собрания народных представителей. Юрисдикция каждого города простирается на определенный округ; жители считают себя скорее временными арендаторами, чем вечными собственниками, и потому им совершенно чужды всякие стремления к расширению границ родного города. Кроме городов по всему острову рассеяны фермы, имеющие все необходимое для земледелия; городские жители по очереди выселяются на эти фермы и занимаются земледельческими работами.

Утопийцы живут семьями; каждая семья состоит не менее чем из 40 человек мужчин и женщин, не считая двух рабов. Во главе семьи стоят старейший мужчина и старейшая женщина, а во главе каждых 30 семей – особый правитель. Ежегодно 20 человек из каждой семьи переходят из города на фермы и столько же возвращаются обратно в город; благодаря этому тяжелый земледельческий труд распределяется равномерно между всеми и протекает вполне правильно. Земледельцы обрабатывают почву, выкармливают скот, заготавливают строевой материал и доставляют свою продукцию в город, а взамен получают из города все, что им нужно, причем обмен совершается по простым заявлениям правителей. Во время же жатвы из города присылается столько рабочих рук, сколько нужно, и все поля убираются обыкновенно в один день.

Города на Утопии вполне походят один на другой, и потому Гитлодей ограничивается описанием одной столицы – Амаурота. Она представляет собой четырехугольник, расположенный на берегу реки и окруженный высокой толстой стеной и рвом. Улицы просторны – в 20 футов шириной. Дома застраиваются сплошной стеной и выходят фасадами на улицу, а сзади к ним примыкают дворы и сады. Двери в домах никогда не запираются на замок, и всякий свободно может входить и выходить. В садах растут виноград, фруктовые деревья, цветы и т. п.; они содержатся в образцовом порядке благодаря соревнованию.

Через каждые десять лет кидается жребий, кому жить в каком доме. Население города не может превышать шести тысяч семей, не считая проживающих на фермах; избыток людей переселяется в другие, менее многолюдные города, в случае же общего переполнения выселяется на континент и образует колонию.