Текст книги "Поселок Сокол. Врубеля, 4"

Валентина Константинова
Поселок Сокол. Врубеля, 4

© В. Константинова, 2010

* * *

Посвящается дорогим моим одноклассникам

Часть I
Где вы, дорогие мои? Отзовитесь!
(вместо предисловия)

Вчера 19 ноября 2007 г. я была на похоронах Раечки Ямновой, моей одноклассницы по московской школе № 149, с которой училась с конца восьмого класса до выпуска в 1956 г. В феврале Раечке исполнилось бы всего 69 лет.

Тем, чей возраст исчисляется сегодня двумя-тремя десятками лет, возраст Раи, наверное, покажется запредельным, но в нашей памяти она осталась молодой, веселой, обаятельной. Рая была моложе многих из нас на год-полтора, пользовалась в классе всеобщей симпатией. Из жизни ушла после продолжительной и изнурительной болезни.

Нас, ее одноклассников, на похоронах было четверо: Наташа, Люся, Тоня и я. День был холодным, промозглым, пасмурным. Грустно было осознавать, что хороним уже не первого человека из нашего замечательного 10 «Б» – энергичного, яркого и дружного коллектива. Уже нет среди нас застенчивой Гали Буравцевой, нет белокурого красавца Гены Буткевича, синеглазого Шурика Клопотова.

Год назад, в апреле 2006 г., наш 10 «Б» отмечал 50-летие со дня окончания школы вместе с нашей любимицей Елизаветой Моисеевной Орловской, учительницей русского языка и литературы. Мы не смогли отыскать Раю Шатову, Риту Бурштейн, Лену Попову. Приехала из Дании Валя Чернова, горячее приветствие пришло из Бостона от Вали Штейнбока, встречавшегося с нами, своими одноклассниками, за полтора года до нашего юбилея.

Смерть Раи подталкивает меня к тому, чтобы успеть написать повесть о нашем 10 «Б». Дружба и привязанность друг к другу, родившиеся в стенах школы, год от года становятся все крепче между нами. Мы все давно уже стали дедушками и бабушками, но, встречаясь, каждый раз ощущаем себя мальчиками и девочками с ленточками в косичках.

Но у меня не до конца выполнен мой долг перед другими моими одноклассниками, теми, с кем училась я в течение пяти лет в далеком таежном поселке и о ком я писала в книге «Дорога на край света». Они мне тоже бесконечно дороги. Я считаю необходимым написать, как уже после сдачи материалов той книги в издательство, мне удалось отыскать свою одноклассницу и верную подругу Милу Тихомирову. Тысячу раз прав Н. В. Гоголь, написавший в своем «Тарасе Бульбе», что «нет уз святее товарищества»[1]1
  Н. В. Гоголь. Собр. соч. в 9 томах, – М., 1994, том 2, стр. 289.


[Закрыть]. «Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать… любит и зверь свое дитя! Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в русской земле, не было таких товарищей. Так любить, как русская душа, любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе… Нет, так любить никто не может!» – говорит Н. В. Гоголь словами своего героя. Лучше сказать о товариществе просто невозможно. Поэтому я решила снова вернуться к теме жизни моей семьи «на краю света» в конце 40-х-начале 50-х гг. прошлого века. Человеку моего возраста, очень зрелого возраста, легче всего вспоминать лучшую возрастную пору в жизни каждого человека – школьные годы. Время, просеяв события далеких лет, оставило в памяти лучшее и драматическое. Друзья и подруги остались в памяти такими, какими ты их видел в последний раз – больше полвека назад! Сердце сжимается от предположения, что кого-то из твоих одноклассников может уже и не быть в живых, а они в памяти значатся как девочки и мальчики, такими они и останутся, если только судьба не сведет их с тобой самым неожиданным образом.

В послесловии к книге «Дорога на край света» я рассказала, как нам с дочерью удалось узнать, что перестал существовать большой поселок Огонек, в котором проживало в середине прошлого века не менее 5 тысяч человек. «Он зарос, одичал, в нем нет ни одной живой души» – так писала мне Чуракаева Н. Г., которая родилась на Огоньке в 1957 г. и с 1969 г. проживала в Югоренке, в нескольких десятках километров от Огонька.

Рассказала я и о том, как, пытаясь найти информацию об Огоньке через Интернет, мы неожиданно вышли на Екатерину Козлову, дочь нашей учительницы русского языка и литературы – Соболевой Зои Васильевны. С Катей мы стали общаться не только через электронную почту, но и по телефону, и обычной почтой.

В конце февраля 2007 г. раздался звонок из Полесска Калининградской области. Катя сказала, что через неделю она уезжает домой, в Ригу, и что она в данный момент держит в руках фотографии, на которых есть ее мама среди учеников и коллег Огонекской школы. Я тут же достала все свои аналогичные фотографии и начала комментировать их по телефону. А Катя мне читала надписи с обратной стороны фотографий, которые сделала сама Зоя Васильевна.

В заключение разговора Катя спросила, не помню ли я Китлинских, живших на Огоньке в начале 50-х гг. Я ответила, что помню Китлинского, горного мастера Огонька, и его жену, зубного врача прииска. Катя предложила мне адрес электронной почты сына Алексея Китлинского, имя и фамилия которого точь-в-точь, как у его отца. Я с большой готовностью согласилась.

Через неделю я позвонила Кате в Ригу и доложила, что с Алексеем Китлинским установлена надежная связь, что каждое утро я нахожу в электронной почте интереснейшую информацию о нем и сестре Ане, родившейся на Огоньке двумя годами раньше Алексея, их отце и маме. Рассказала о фотографиях, которые присылал Алексей целыми блоками.

Все фотографии были сделаны на Огоньке. Вот мостик через Нижний Жар, на котором стоит молодая женщина с девочкой на руках – Анечкой Китлинской. А вот ее отец – Алексей Китлинский, высокий, статный, стоит на драге с двумя горными мастерами. А вот и мама Алексея – Зоя Ивановна на фоне домика, в котором жила с подругой до своего замужества. Рядом – горный мастер Варя Павлова, маленькая молодая женщина, якутка по национальности.

Одну из фотографий Алексей увеличил до размера стандартного машинописного листа, за что я необыкновенно признательна ему. На переднем плане его маленькая сестра стоит на фоне нашей родной и до боли знакомой школы. Хорошо видны окна, многочисленные печные трубы на крыше по числу отапливаемых помещений – классов, учительской, коридора. Ракурс этой фотографии таков, что за школой видна часть склона горы, на которой находилось тогда кладбище, где хоронили мы когда-то нашего Арика Сенна, погибшего от случайной пули.

Каждую фотографию Алексей сопровождал каким-либо комментарием. На одной из фотографий – три симпатичные девочки от трех до шести лет. У всех косички с ленточками. На переднем плане две девчушки в возрасте трех с половиной – четырех лет. Слева в ситцевом сарафанчике и белой кофточке – Аня Китлинская, будущий преподаватель. Справа от нее – ее ровесница и подружка Лариса Кутенкова, будущий хирург. На заднем плане ее старшая сестра Альбина. Она теперь директор школы в Петропавловске под Усть-Маей.

В общей сложности Алексей передал три десятка фотографий в течение двух недель и, конечно, письменные сообщения. Некоторые из них занимали целую страницу.

Каждое утро у нас начиналось с того, что из соседней комнаты раздавался призывный крик: «Мама, Огонек!» Я тут же бежала к экрану компьютера, чтобы прочитать очередную информацию, торопила дочь вывести мне на печать все, что передал «Огонек». А читать и рассматривать было что. Почти на каждой фотографии можно было рассмотреть и дома, покрытые корой лиственницы, и огороженные разнокалиберными досками или горбылем дворики и огородики. Виднеются гряды сопок.

Есть великолепный снимок реки Юдомы с ее характерными берегами. На горизонте, на фоне цепи гор виден поселок. Алексей пишет, что это – Югоренок, но я уверена, что это Огонек, снятый с расстояния одного-полутора километров ниже по течению Юдомы и стоящий на ее левом берегу, хотя оба поселка могли быть однотипными. Я знаю, что Югоренок стоит на правом берегу реки. 4 ноября 1953 г. мы приехали в Югоренок под вечер, и в таком ракурсе я его не видела и видеть никогда не могла, т. к. в сентябре 1948 года мы приехали в Югоренок тоже вечером и к тому же с его обратной стороны: газоход шел против течения со стороны реки Маи.

На одной из фотографий группа ИТР[2]2
  Инженерно-технические работники.


[Закрыть] прииска, хорошо одетых по тем временам. На одной из женщин длинное бархатное или плюшевое пальто, две – в модельных туфлях, четверо мужчин с признаками свежих стрижек. Все в возрасте от 30 до 50 лет, стоят на ступеньках крыльца приисковой конторы. В центре верхнего ряда возвышается колоритная фигура Китлинского Алексея – отца Алексея. Все лица хорошо знакомы, но фамилий их я или не знала, кроме Китлинского, или не помню. За спинами стоящих людей видны два ближайших от конторы дома. Правый из них – приисковая библиотека. Одна из последних книг, которую я успела прочитать на Огоньке, была книга «Сталь и шлак». Автора не помню. Из этой библиотеки я регулярно приносила для отца очередные тома БСЭ[3]3
  Большая Советская энциклопедия.


[Закрыть], а в последний год жизни на Огоньке отец с удовольствием просматривал собрание сочинений И. В. Мичурина, также том за томом. Книги были новехонькие, в хорошем переплете, никем не читанные. Они поступили в библиотеку за год до нашего отъезда и вряд ли нашли своих читателей, кроме моего отца. Но тот, кто отбирал где-то книги для приисковых библиотек, предусматривал, наверное, что люди разъедутся по всей стране после того, как золотоносные жилы будут отработаны и прииск закроется, и сады еще можно будет успеть не только высадить, но и дождаться урожая.

Наш отец успел это сделать, посадив первые десять яблонь в первую же осень после возвращения с Севера. На карте Огонек находился недалеко от северо-западной границы Хабаровского края с Якутией, не так далеко от побережья Охотского моря. Но также недалеко был от нас и Оймякон – полюс холода северо-восточной части страны. Вчера я купила новую карту России, и на ней под названием Оймякон в желтом прямоугольничке написано: «Самая низкая температура минус 78 градусов». Содрогнешься, пожалуй. Наша своенравная Юдома родом оттуда – из подножия хребта Сунтар-Хаята. Этот хребет, видно, сдерживал натиск холода, смягчая его до отметки минус 55–57 градусов.

Я получила от Алексея фотографию Огонька конца 60-х, присланную ему Марией Братухиной из Магадана. На снимке – утонувший в снегу безлюдный поселок, справа от него – абсолютно белые сопки. Похоже, что снимок был сделан в один из самых холодных дней: поселок выглядит безлюдным, на улице ни души!

И еще одна замечательная фотография: три молодые девушки (будущая мама Алексея в центре) в демисезонных пальто, без головных уборов и в летней обуви стоят на подтаявшем снегу. Они улыбаются, солнце светит им в лицо. За их спинами огромные ледяные глыбы. Свежевыпавший снег накрыл их рыхлыми шапками. Льдины лежат на довольно высоком берегу, а ниже – уже присмиревшая после бурного ледохода Юдома серебрится некрупной рябью. На противоположном, более отлогом берегу тоже видны льдины, но сопки совершенно свободны от снега, возможно, что и лиственницы уже зазеленели, и не испугают их теперь никакие ночные холода. Если Юдома проснулась, значит, все в порядке. А льдины пусть себе лежат! В середине июня исчезнут и они, предварительно рассыпавшись на острые «мечи и копья», как я уже рассказывала об этом в своей книжке. Поэтому и девушки такие веселые и счастливые: весна – вот она, пришла долгожданная!

А Алексей все продолжал делать сюрпризы. Всматриваюсь в одну из фотографий: лица ну совсем знакомые, особенно лицо мужчины, сидящего с двумя женщинами на ступенях крылечка. Мужчина лет пятидесяти, слегка полноватый, в светлой тенниске и в полосатых пижамных брюках. Руки сложены на коленях, на левой руке – часы с браслетом. Справа, прижавшись к нему, сидит миловидная женщина в домашнем легком платье, слева от мужчины – седая сухощавая женщина в темном платье с белым кружевным воротничком и с длинными рукавами.

Ищу комментарии Алексея к этой фотографии. Написано коротко: «Семья Коноваловых». Начинаю вспоминать: Коноваловы, Коновалов, Валерий Коновалов. Но Валера Коновалов должен быть значительно моложе этого мужчины – лет тридцати-тридцати пяти, не больше. Папа, нередко упоминая дома этого человека, называл его Валеркой Коноваловым. Посомневавшись, я продолжила внимательно разглядывать другие фотографии.

На следующий день приходят еще два блока фотографий. И почти все они сопровождены записями, сделанными когда-то мамой Алексея – Зоей Ивановной. Я рассматриваю внимательно фотографии, сверяюсь с текстом, напечатанным на отдельном листе, и вдруг, о, боже! Ведь это Мила с мамой – тетей Любой, ведь это Мила Тихомирова! Я нахожу вчерашнюю фотографию, в связи с которой у меня возникли сомнения, что это Коноваловы, и вижу, что мужчина, сидящий между двумя женщинами, это Анатолий Андреевич Тихомиров, а справа, прижавшись к нему, сидит Любовь Николаевна, тетя Люба – родители моей подруги.

Я долго не могла придти в себя, волнение охватило меня с головы до пят, как я писала вечером Алексею. В ход пошли валидол, корвалол. Все осмыслила только далеко заполночь. Ведь одно дело – далекие-далекие воспоминания, а другое – сегодняшнее восприятие, пусть даже по фотографиям, образов дорогих тебе людей. Одно жалко: осознание настоящих человеческих ценностей приходит поздно, иногда слишком поздно, когда уже невозможно вернуть утраченное.

Но не менее сильное потрясение ждало меня впереди, когда я начала рассматривать маленькую групповую фотографию и с помощью комментария Алексея обнаружила бабушку Шуру Викулову!!! Да, это мать тети Любы, бабушка Милы. Эта женщина мне особенно дорога. Она на протяжении 7 месяцев с июля 1950 г. по февраль 1951 г. была и моей бабушкой. Она относилась ко мне, как к близкому человеку, много рассказывала о своей жизни, о детях и внуках и научила меня буквально всему, что мне очень понадобилось позднее в самостоятельной жизни.

Алексею я написала большое письмо. Я поблагодарила его от всей души. В конце написала ему, что его родители очень достойные люди с непростой и незаурядной судьбой. «Судя по тому, как Вы горячо любите ту часть страны, – писала я, – те места, где на карте недавно значился поселок Огонек, где живы еще поселки Юр, Югоренок, Эльдикан, Вы – тоже личность незаурядная. Чувствуется, что Вы любите и народ всей нашей большой Родины. Нам очень приятно, что мы знакомы теперь с Вами. Рады будем и в дальнейшем находить в почте Ваш «Огонек».

Возможно, мое послание было несколько пафосным, но оно было продиктовано моей огромной благодарностью Алексею за его глубокий эмоциональный, глубоко человеческий отклик как единомышленника. Нужно учитывать и то, что Алексей со своей семьей давно живет в Хмельницком на Украине, а из Огонька уехал мальчиком.

Утром следующего дня я снова помчалась к компьютеру на призывный сигнал дочери: «Мама, Огонек!» Алексей сообщал: «Сегодня целый день перебирал мамины бумаги в надежде найти адрес Тихомировых». И ниже сообщал адрес, откуда шли его маме письма из Краснодара, а также номер телефона, по которому он предложил позвонить, на всякий случай: «Позвоните туда. Я не знаю, на кого попадете, но… вдруг, Коневец – это фамилия мужа Милы или, может быть, ее дочери.

Вечером в 23:02 я написала Алексею: «Дорогой Алексей! Вчера я обещала не надоедать Вам целую неделю, а не написать, не сообщить новость, которая меня распирает, просто не могу! После многих попыток (с часовым интервалом) дозвониться до Краснодара я вдруг услышала в трубке мужской голос. Я косноязычно объяснила цель своего звонка, а в ответ слышу: «Я – муж Людмилы Анатольевны Тихомировой». У меня первая реакция в таких случаях – крупнющие мурашки…»

Итак, 5 марта 2007 г. нашлась моя подруга, моя Мила – символ моего детства. Володя, муж Милы, сказал, что Мила скоро придет с работы и что он сейчас позвонит ей, чтобы она не задерживалась. «Но пока ничего не скажу ей о вас», – добавил он. Через минуту раздался звонок. «Валя, Мила сейчас на совещании, но она скоро придет», – сказал Володя. Минут через сорок снова звонок из Краснодара: «Валя, Милушка рядом, она плачет…» Разговор продолжался долго, и стало ясно, что времени нам не хватит, даже если проговорим до утра. Я сказала ей: «Мила, завтра я еду за билетами в Краснодар. В субботу буду у вас».

Ответ от Алексея Китлинского пришел через полчаса: «Дорогая Валентина Ефимовна! Даже не знаю, что мне Вам теперь сказать??!! Вот сижу и рассматриваю старые фото. Я у нас нашел такую же, как Вы мне прислали, где Вы с Милой вдвоем. Только она без подписи. Нашел маленькую фоточку, где мама с Любовью Николаевной (мамой Милы) стоят в обнимку, сзади надпись: «Май 1954 г., Огонек, Л. Н. и я».

«Я тут нашел старое письмо, – писал ниже Алексей, – от Любови Николаевны, оно датировано 02.02.1991. Внутри конверта – ее последнее письмо маме и телеграмма о ее смерти: «Мама умерла пятого=Мила, Володя». В письме Любовь Николаевна жаловалась на руку: очень сильно немеет и сердце никудышнее, ослабело».

Вот так, еще до встречи с Милой, я узнала о кончине ее матери – Любови Николаевны. А у меня в памяти она навсегда осталась молодой, энергичной, очень чистоплотной женщиной, содержавшей в полном порядке просторный дом, огород, цветник, выращивавшей в парниках за короткое северное лето и огурцы, и помидоры. В теплом сарае у нее хрюкал очередной Нуфка, кудахтали куры и кукарекал их предводитель-петух…

Ранним весенним утром поезд, замедляя ход, приближался к перрону вокзала, на котором через считанные минуты я увижу Милу. С момента расставания с ней на берегу Юдомы прошло пятьдесят четыре года! Меня встретила маленькая стройная женщина и довольно плотный мужчина выше среднего роста с профессорской бородкой. Это были они – Мила и Володя. Мы обнялись, слегка прослезились. Через несколько минут мы уже ехали по просторным улицам Краснодара. За рулем был Володя – муж Милы, бывший ее однокурсник по Благовещенскому мединституту, с кем они прожили вместе более сорока пяти лет.

Мне предстояло провести в гостях у подруги два выходных дня. В первые же минуты после встречи Мила с Володей сообщили, что сегодня они покажут мне свой город и его окрестности. Знакомство с городом началось уже по пути к их дому. Краснодар произвел впечатление чистого, просторного и ухоженного современного города. Володя уверенно вел машину, время от времени предлагая обратить внимание на достопримечательности их города. Я узнала, что почти вся трудовая деятельность моей подруги и ее мужа в качестве медиков прошла в Краснодаре. Мила до недавнего времени в течение 28 лет заведовала радиологическим отделением крупного онкологического центра. Она – гинеколог-радиолог, заслуженный врач Кубани. Ее имя занесено в книгу знаменитых женщин Кубани. Володя большую часть своей медицинской карьеры занимал руководящие посты: зам. главного врача, главврач. Он очень коммуникабелен, человечен и необыкновенно прост. По специальности он – врач-реаниматор. В настоящее время работает заместителем главного врача медицинского центра переливания крови.

Через полчаса мы добрались до их дома. Они живут в трехкомнатной квартире кооперативного дома уже свыше сорока лет. Вместе с ними жили и родители Милы, приехавшие в Краснодар из Якутии в начале 70-х годов. Квартира изумила меня идеальной ухоженностью, рациональным размещением мебели, предметов быта, кухонной утвари. Я помнила Милу застенчивой, скромной и тихой девочкой. Теперь ее отличительные черты – собранность, организованность, четкость движений, немногословие и… строгое выражение лица. Я несколько раз сказала, что помню ее совсем другой, более мягкой. Она ответила, что каждый день сталкивается на работе с людскими страданиями, что больные с надеждой смотрят ей в глаза, а она не каждого в состоянии спасти – онкологические болезни пока побеждаются, к сожалению, далеко не всегда.

После завтрака мы отправились в «Горячие ключи» – известный в стране санаторий, богатый минеральными источниками. День был солнечный, теплый. На территории санатория мы пробыли несколько часов. Пили воду из источников, забирались на смотровую площадку, с которой было хорошо видно все великолепие предгорий Северного Кавказа, сделали много фотоснимков. Воздух там чистейший, минеральной воды хоть опейся!

На обратном пути свернули с главной дороги, чтобы заехать на страусиную ферму. Я впервые видела страусов в таком количестве и так близко от себя. Страусы-самцы вытанцовывали свои брачные танцы и казались очень агрессивными, особенно один из них, альбинос. Он, припадая на одну ногу, хлопал мощными крыльями, ударял одним из них о землю и издавал гортанные клокочущие звуки. Страусы просовывали свои приплюснутые любопытные носы в ячейки крупной сетки-рабицы, поворачивая свои маленькие, с человеческий кулак, но большеглазые головки влево-вправо и ожидая угощения от любопытствующих туристов. Чувствуется, что угощение им перепадает иногда, хотя имеются призывы с просьбой не кормить этих птичек. На ферме есть небольшой магазинчик, в котором можно купить огромные яйца почти правильной шаровидной формы и мясо страусов. Кстати, на здании фермы, над центральным входом, красуется полукруглая оранжевая вывеска с бегущими по ней страусами и надписью «Страусиное ранчо». Вот так!

В центре Краснодара мне показали наиболее примечательные здания, памятник Екатерине II, установленный совсем недавно «от благодарных казаков», как гласит на нем надпись. Памятник впечатляет: очень богатый, монументальный, думаю, не один городской бюджет на него истратили «благодарные казаки». Памятник Ленину сняли, конечно, иначе он мешал бы Екатерине смотреть на здание законодательного собрания – бывшее обкомовское. Километров за сто до Краснодара на одной из железнодорожных станций видела сделанную метровыми буквами надпись: «Казаки были, есть и будут на Кубанской земле!»

Домой мы вернулись под вечер. Ноги отказывались слушаться. Моя обувь не годилась для лазанья, да и верхолазка из меня никудышняя. Весь вечер мы рассматривали фотографии. Я всматривалась в те, на которых были дома на фоне сопки, распадка или целой цепи гор. Я искала огонекские фотографии, но на всех была надпись – Аллах-Юнь, родина Милы.

Алексею Китлинскому я написала большое письмо о своей поездке в Краснодар. В частности, о том, что Мила с большой теплотой отзывалась о его родителях, с которыми дружили ее родители на Огоньке. «Они были очень дружны, – рассказывала Мила, – и жили, как одна семья, часто собирались вместе и не только по праздникам». И еще приведу дословно то, что сказала мне Мила, ссылаясь на слова Зои Ивановны, матери Алексея: «Я нашла счастье с Алексеем» – с отцом Алексея. Зоя Ивановна была намного моложе мужа.

Сама Мила и ее муж Володя произвели на меня очень хорошее впечатление, особенно их взаимоотношения. Это такой слаженный дуэт, такой спевшийся! Они-то не замечают, как называют друг друга. Их диалоги, отдельные реплики включают в себя очень заметные для постороннего уха слова-обращения, например:

– Да, нет, Милушка, это было лет пять назад.

Или:

– Роднульк, а ты не помнишь, в каком году мы отдыхали в Кисловодске вместе с мамой?

А по отношению к жизни и работе оба они – спринтеры. Оба держат себя в такой узде, что далеко не всем под силу и по характеру. Чувствуется, что они мобилизовали себя не сходить с дистанции до последнего вздоха. Оба они удивительно организованные, дисциплинированные люди.

Двумя неделями позднее я написала Алексею Китлинскому еще одно письмо, как бы подытоживая переписку с ним, связанную с Милой Тихомировой. Я писала: «Алексей, только теперь я, наконец-то, осмыслила значимость событий, которые произошли с 24 февраля по 12 марта этого года. Эти дни вместили в себя так много, породили такую эмоциональную бурю, которую мне трудно сравнить с каким-либо другим событием в моей жизни по силе, продолжительности и такому сказочному финалу, какой стала встреча с Милой. Это ведь была встреча с детством, юностью и с Огоньком, который в самом деле можно считать фантомом, как Вы подметили. Его нет, но он БЫЛ!!!»

С Милой мы встречались еще дважды в сентябре месяце. Она приезжала на дни рождения своей дочери Оли и внука Антона, проживающих в Москве. Мила приезжала с дочерью ко мне на дачу в один из выходных дней, но, к сожаленью, на очень короткое время. Я, пообещав Миле приехать в Москву накануне ее отъезда домой, встретилась с ней в самом конце сентября на Чистых прудах. Мы сидели у памятника Грибоедову и опять вспоминали, вспоминали.

– Слушай, – говорит вдруг Мила, – если ты смогла найти меня, то, может, сможешь найти еще кого-нибудь из класса, ну, мальчишек хотя бы, а? Они-то должны быть под своими фамилиями.

– Фамилии-то у них свои, но вряд ли они живы теперь. Их ведь у нас было всего четыре человека, мальчишек-то. Юры Константинова нет уже в живых шесть лет, его брат Саша умер в 90-м. Остались только Олег Сувернев да Эдик Ненашев.

– Ну, поищи. Вдруг хоть один из них пока еще жив.

– Попробую, хотя сама знаешь, как мало живут мужики в нашей стране. Особенно военнослужащие, – добавила я.

Мысль отыскать наших мальчиков засела в моей голове. Вскоре ко мне на дачу по пути из Коломны заехали мои бывшие коллеги по работе в Коломенских электрических сетях – Руслан и Катя Хабибовы. Мы посидели за чаем, потом вышли на улицу и я предложила Кате посидеть в тени от калитки, а Руслан расположился на ступеньках крыльца с моей книжкой, которую я подписала для них.

Мы с Катей негромко перебирали наши женские новости, а Руслан со свойственными ему вниманием и сосредоточенностью начал читать книгу. Через некоторое время я заметила, что Руслан, улыбаясь, что-то шепчет.

– Ты чего улыбаешься? – спросила я не без удовольствия.

– Да вот пытаюсь подобрать подходящее по рифме слово в вашу частушку.

Я подошла к нему, шепнула на ухо, и мы оба рассмеялись.

– А между прочим, – продолжила я, – десять дней назад на том самом месте, где сейчас сидишь ты, сидела Мила Тихомирова, моя одноклассница, о которой я писала в этой книжке.

Руслан вопросительно посмотрел на меня, и я вкратце рассказала, как отыскалась Мила.

Уехали от меня ребята (им по сорок с небольшим) в сумерки, а поздно вечером Руслан по телефону поделился своими первыми впечатлениями от прочитанного, спросил о моем муже, которого он знал и помнил.

– Читай дальше, сам разберешься потом, что к чему, – сказала я ему.

А еще недели через две Руслан с Катей снова приехали ко мне. Руслан привез электроточило, чтобы наточить мне ножи от газонокосилок, на которые я пожаловалась, что они не косят траву, а «жуют» ее. Об этих ножах я упомянула лишь потому, что Катя в прошлый приезд похвалила участок и газон в том числе. Но Руслан есть Руслан. Я зову его своим «сыночком», настолько он мне мил. Это человек, который никогда не забудет, если что-то обещал сделать. Он необыкновенно инициативен.

В тот приезд Руслана и Кати я сказала, что по возвращении в Москву по окончании дачного сезона попробую поискать своих двух одноклассников – Олега Сувернева и Эдика Ненашева.

Буквально через несколько дней Руслан позвонил и сказал, что сделал попытку отыскать их обоих. Ненашевых оказалось великое множество, а Суверневых в Интернете он нашел всего 37 человек. В новой квартире Кати и Руслана продолжался ремонт. Руслан многое в ней делал собственноручно, но находил иногда время, когда мог забраться в Интернет.

В середине января 2008 г. Руслан позвонил и сказал, что создал страничку на мое имя на сайте «Одноклассники» и что на него вышел Александр из Рязани. Александр сообщил, что его мама, проживающая в настоящее время в Ачинске, Эмилия Казимировна Силантьева (Лагуткина по мужу), училась на Огоньке с 8-го по 10-й класс в 1953–56 гг. Александр, по просьбе Руслана, прислал телефон матери.

На следующий день я, уточнив разницу во времени между Москвой и Ачинском, набрала номер Эмилии (Мили). Нам сходу было трудно вспомнить друг друга, т. к. мы учились в одной школе всего лишь одну четверть, да и то в разных классах. И жили мы далеко друг от друга. Но когда мы стали называть поочередно своих одноклассников, то память быстро вернула тех, о ком не приходилось вспоминать очень давно – больше полувека.

Разговаривая с Милей, я поняла, что сделала ошибку в своей книге, написав, что ее фамилия – Смелякова. Нет, ее фамилия была Силантьева. А первая фамилия принадлежала полному, зрелому человеку в очках, который, как мне помнится, был на Огоньке начальником «Золотопродснаба». И Тихомирова Мила в тот же день, разговаривая со мной по телефону, подтвердила, что я ошиблась.

С Милей Силантьевой мы договорились, что сразу же сядем писать друг другу письма и вышлем фотографии своих одноклассников. Мы оказались с ней одногодками, но в 1953 г. я пошла в 9-й класс, а Миля – в 8-й. У нее был пропущен год из-за болезни и переездов.

На фотографиях, которыми мы обменялись, среди учеников разных классов находились общие учителя: Кайрис В. А., Соболева З. В., Степаненков И. Е., Агишева Ривва Михеевна. И, конечно же, мы с Милей нашли общих знакомых и среди своих одноклассников. Я узнала сразу же Лину Митахинову, Володю Синькова, Аллу Потапову, Яшу Чудинова, Леню Барсукова, Олю Хацкевич.

Как оказалось, Миля очень хорошо помнит всех моих четырех одноклассников-мальчиков. Юра и Саша Константиновы жили близко от ее дома на берегу Юдомы. Эдика Ненашева она хорошо помнит, потому что он вскоре по окончании школы женился на учительнице начальных классов, которая по возрасту была старше него только на год – на два. «А в Олега Сувернева мы с моей подругой Светой Соколовой были тайно влюблены», – написала мне Миля.

В первом же письме Миля подробно описала свое детство, начиная с 1941 г., когда ее отца арестовали как «врага народа». Искалеченной оказалась судьба всей семьи: отец умер в 1943-м в лагере от истощения, брат в 11-летнем возрасте умер от воспаления легких, личная судьба матери в дальнейшем сложилась неудачно. Из Омска их семью после ареста отца в течение 24-х часов вывезли на край области. Позднее мама Мили завербовалась на Камчатку на рыбную базу.

Миля написала в письме: «Жили мы на берегу Охотского моря, параллельно текла речка. Коса шириной около 200 метров. Когда на море был шторм, особенно осенью, вода из моря перетекала в реку.

Мы, дети, там жили весело, играли в мячи, скакалки, а потом в лапту. Это замечательная игра! С нами даже мужики молодые играли. Играли дотемна, пока мяч было видно.

Классы в школе были маленькие. В нашем поселке было 5 классов. Русский язык преподавал кореец. Зимой мы, девчонки, вязали, играли в карты, учились танцевать под патефон.