Текст книги "Мой маленький Будда"

Может быть, Имике, сам того не подозревая, вместе со сладостями разделил с «Крохой» и своё сердце? Только тем, что он есть и что он такой, он научил своего маленького брата милосердию и добру? Заразил его тем, чем самого его щедро одарила природа…

Я часто думаю о том, что будет с Имике, когда меня не станет. Ответ всегда приходит сам собой: «У него есть Балинт!»

Наши учителя

1.

Эту главу я хотела бы начать с благодарности тем педагогам, которые когда-либо учили Имике. За их терпение, за любовь, за самоотверженность, с которыми они выполняли и выполняют свою работу Я не могу перечислить всех учителей, с которыми мы сталкивались за годы учёбы Ими, но о некоторых из них, кто опекал его в течение долгих лет, мне хотелось бы рассказать отдельно. Они сыграли огромную роль не только в жизни моего сына, они были и моими учителями тоже. Незаурядные личности.

Самая первая наша учительница была русской. Лидия Тимофеевна Трофимова. Мы жили в Ливии, когда Имике исполнилось шесть лет и по венгерским законам он достиг школьного возраста. Речь могла идти только об индивидуальном обучении, надо было искать частного учителя. Среди венгров не оказалось ни одного педагога, и мы были вынуждены обратиться в русское посольство. Лидия Тимофеевна не была «специальным» педагогом, но была учителем от Бога. Имике ещё и разговаривал-то с трудом, хоть и на двух языках, но она за несколько месяцев научила его читать, писать и считать по-русски. Это было ещё одно маленькое чудо. Невозможно передать ощущения, которые я испытывала, глядя на склонившуюся над букварём светловолосую головку сына, старательно водившего пальчиком по строчке и безошибочно читавшего по слогам русские слова! Всё началось с Лидии. Именно она отправила Имике по длинной и очень нелёгкой дороге знаний, снабдив его всем самым необходимым.

Когда в 1994 году мы вернулись в Венгрию, Имике уже исполнилось семь лет. Надо было срочно записывать его в школу. Для этого было необходимо пройти психолого-педагогическую комиссию, где профессионалы должны были проэкзаменовать ребёнка и направить его в соответствующее учебное заведение.

Мы знали, что в развитых западноевропейских странах существуют школы, работающие по методу Монтессори. Суть этого метода заключается в том, что в центре обучения находится сам ребёнок, а не учебный материал. В этих школах дети с самыми разными отклонениями учатся вместе со здоровыми детьми. Там нет строгого деления на классы, таким образом, ребёнок, медленно усваивающий знания, в следующем году обучения может повторить материал предыдущего учебного года. Дети вместе со своими родителями свободны в выборе деятельности в рамках учебной программы данного заведения. Они могут более углубленно изучать интересующие их дисциплины, а с другими предметами, к которым у них нет склонностей, лишь поверхностно знакомиться. Один наш знакомый, в течение нескольких лет живший в Германии, рассказал нам, что он лично посетил одну такую школу и своими глазами видел, как мальчик с синдромом Дауна сопровождал незрячую девочку, указывая ей дорогу звоном колокольчика. Ребята помогают друг другу и в учёбе, используя при этом методы, известные только им, детям.

Я слушала эту информацию, как волшебную сказку. Как же мы радовались, когда узнали, что в Венгрии (в Будапеште, на острове Чепель) тоже есть такая чудо-школа! Летом мы наняли учителя-дефектолога (к сожалению, её имени я уже не помню), чтобы подготовить Имике к венгерской школе. Надо было как-то объяснить ему, почему теперь русскую букву «вэ» он должен читать как «бэ», «эр» превратилась в «пэ», «пэ» – в «эн», «тэ» – в «эм» и т. д. В русском алфавите, который Имике прекрасно знал и уже умел читать по слогам, 33 буквы. Из них 15 присутствуют и в венгерском алфавите, но обозначают там совсем другие звуки. Переучиваться всегда сложнее, чем учиться. Я и представить не могла, что Имике всего за несколько уроков освоит новое (венгерское) звучание уже знакомых ему русских букв. Чудеса продолжались…

2.

В августе, когда мы повели Имике на психолого-педагогическую комиссию, он уже мог читать и писать по-венгерски, знал цифры, умел считать. Если мы и волновались, то это было скорее приятное волнение, граничащее с гордостью за своего ребёнка. Мы взяли с собой его тетради (и русские, и венгерские), множество рисунков, его любимые книги. Мы не ждали какого-то особого отношения к себе, а просто рассчитывали на объективное мнение специалистов. И на их доброжелательность. Но ошиблись. Им не нужны были ни тетради, ни рисунки, да, по большому счёту, и ребёнка можно было бы оставить дома. Достаточно было одной бумажки с диагнозом: синдром Дауна.

С момента рождения Имике (когда нам сообщили его диагноз) экзамен на готовность ребёнка к школе стал нашим первым серьёзным столкновением с действительностью. В здании школы, где заседала комиссия, ещё не закончился летний ремонт. В коридорах и классах баррикадами громоздились парты, от запаха краски кружилась голова. В одном из таких помещений нас ждала «тройка» специалистов, которые должны были экзаменовать Имике.

Экзамен скорее походил на перекрёстный допрос с пристрастием. Даже мы не понимали, что именно хотят увидеть или услышать наши строгие судьи. До сих пор помню их вопросы. Приведу только один из них (на логическое мышление): «Что произойдёт, если стакан с водой поставить на край стола?» (Они даже наглядно продемонстрировали это ребёнку.) Я судорожно соображала, какого же ответа ждёт уважаемая комиссия. Имике тоже молчал. Стол был высокий, стакан находился на уровне детского лица. С позиции Имике самым подходящим был бы ответ, что он может дотянуться до стакана и выпить воду.

– Вот видите, – сказала дородная дама, председатель комиссии, – у ребёнка отсутствует логическое мышление.

– А что он должен был ответить? – спросила я.

– Как «что»? Это же очевидно! – Тут она, видимо, усомнилась и в моих умственных способностях. – Стакан упадёт!

Милая тётенька! Но почему же он упадёт?! Разве что Вы его столкнёте! Он так и останется стоять, если его не трогать!

Приговор был соответствующий: если мы не хотим сдать ребёнка в специнтернат для умственно отсталых детей, то они милостиво дадут нам направление в районную спецшколу для труднообучаемых. (Я бы назвала эту школу иначе: «для трудновоспитываемых детей из неблагополучных семей». О чепельской школе (мы всё же осмелились упомянуть это учебное заведение) не может быть и речи.

– Да, там есть дети с замедленным развитием. Но не дауны же! Нет. Нет! Такого ребёнка мы не можем определить в школу, где учатся и здоровые дети. Нет такой практики. – (Дама употребила венгерское слово, которое на русский переводится как «привычка». Нет у них такой привычки!)

Мы всё ещё пытались достучаться до строгого «совета троих»: мальчик умеет писать, читать, посмотрите его тетради, рисунки, послушайте стихи, он говорит на двух языках… Какое там! – Вот же диагноз! Не надо никаких других аргументов!

И чтобы быть ещё более убедительными, они привели нам самый веский довод:

– Вы только подумайте о родителях здоровых учеников! Поставьте себя на их место! Они переживают за своих детей, хотят защитить их от негативного влияния такого ребёнка! – Тётя Гуманистка призывала нас к пониманию и к состраданию по отношению к родителям здоровых детей! – Самое большее, что мы можем вам предложить, – это районная спецшкола.

Всё. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!

Не проникшись чувством благодарности к нашим благодетелям, мы пошли искать правду. Имре выяснил, где можно опротестовать решение районной психолого-педагогической комиссии. Здесь нам повезло. Председатель общегородской ППК Балаж Мецгер отнёсся с пониманием к нашей проблеме, оказался более гибким. Он внимательно выслушал наши доводы и рекомендовал Имике в специальную школу коррекционно-развивающего обучения, которая находилась в 5-м (центральном) районе Будапешта, на улице Батори. Школа была в его непосредственном ведении, и он хорошо знал атмосферу, царившую в этом учебном заведении.

– Это как раз то, что вы хотите! Там главное – дети, – коротко обосновал он своё решение.

До Имике в этой школе тоже не было детей с синдромом Дауна (наверное по «привычке» районных ППК!), но ни господин Мецгер, ни директор школы Эва Банхеди не увидели в диагнозе Имике причину, по которой он не мог бы здесь учиться. Они понимали, что нельзя общепринятой «традицией», «привычкой» решать судьбу отдельного ребёнка. С этого момента эта школа на долгие одиннадцать лет, независимо от того, где мы были (Будапешт, Кувейт, Москва) стала школой Имике, нашей школой, и, как бы это пафосно ни звучало, его второй семьёй, все члены которой, начиная с директора школы «тёти Эвы[1]1
  В венгерской начальной школе дети именно так обращаются к учителям.


[Закрыть]» до повара тёти Ицы, относились к Имике как к родному ребёнку.

3.

Так тётя Вики, тётя Катя, тётя Эдит, дядя Габор вошли в нашу семью. Каждый день, так или иначе, их имена упоминались в семейных разговорах. Имике до сих пор помнит имена всех учителей из «Батори» (даже тех, которые его не учили). Но есть среди них двое, которых он не только не забыл, но до сегодняшнего дня хотел бы разделить с ними любую, пусть даже самую маленькую радость, как в своё время делил с Балинтом шоколад, полученный от них. Это Агнеш Кирайфалви и Аттила Паи.

По окончании подготовительного класса, где учителем была тётя Вики, Имике попал в класс тёти Аги, которая учила их четыре года, а потом вплоть до десятого класса внимательно следила за ними, а со многими – среди них и Имике – и сейчас поддерживает отношения. Она знает всё о своих учениках. В школе было несколько учителей по имени Агнеш. Когда речь шла о ком-то из них, Имике всегда прибавлял фамилию, но Агнеш Кирайфалви была просто тётя Аги.

Тётя Аги, которая даже летом, во время отпуска, могла отложить все свои дела и пойти с Имике в зоопарк, потому что «он уже давно пообещал ей показать своих любимых животных», о которых так много рассказывал и рисовал для неё. (Вы видели когда-нибудь улыбающегося бегемота? У тёти Аги хранится целая коллекция этих симпатяг.)

Аттила Паи был воспитателем в классе Имике, но кроме этого он преподавал им информатику и физкультуру. Он не просто любимец, он – кумир всех учеников школы. Всех без исключения. У меня до сих пор перед глазами стоит одна картина. На празднике последнего звонка две девочки из класса Имике идут между рядами с корзиной в руках, которая полна лепестками роз. Девочки запускают руки в корзину и пригоршнями разбрасывают душистые «конфетти» на головы одноклассников, учителей и родителей. Аттила стоит в самом конце живого коридора. Когда девочки подошли к нему, корзина опустела лишь на половину. Не сговариваясь, даже не переглянувшись друг с другом, девочки поднимают корзину и все оставшиеся лепестки высыпают на голову любимого учителя.

Все присутствовавшие на празднике дети аплодисментами и громкими криками одобрили их порыв. Дядя Аттила (хотя он был всего-то лет на десять старше своих подопечных) помогал им делать домашние задания, с ним можно было поздороваться за руку, он играл с ними в футбол, танцевал на школьных праздниках, возил на Балатон на дачу своего лучшего друга… Невозможно перечислить всё то, чем он расцвечивал жизнь своих учеников. Но главное – он принимал их такими, какие они есть. Ему было интересно с ними, а они его обожали. Они были на равных. Имике до сих пор каждое лето одну неделю проводит на Балатоне в «лагере Аттилы».

Можно ли переоценить ту любовь и заботу, которые мой сын получал от этих людей в течение долгих лет? С ними я отпускала Имике куда угодно и была спокойна. Я знала: пока они рядом, с моим сыном ничего не случится. Я им доверяла больше, чем себе.

Я пишу подробно только об этих двух учителях лишь потому, что они учили Имике дольше всех. Но в школе Алкотмань-Батори практически каждый учитель достоин отдельной благодарности. Может быть, многие сочтут это за преувеличение, за излишнюю мою эмоциональность, тем не менее, всех учителей-дефектологов, с которыми нас свела судьба за годы учёбы Имике, я считаю незаурядными людьми, святыми в самом прямом смысле этого слова. Они безоговорочно отдают свою любовь детям, которые нуждаются в этом больше, чем кто-либо. Их самоотверженность, терпение и сочувствие к своим питомцам не имеют границ.

Весь мир против нас…

В предыдущей главе я описала лишь один случай, когда нам надо было встать на защиту интересов Имике. То было наше первое сражение с чиновниками, но, к сожалению, далеко не последнее. За последние 15 лет таких случаев было предостаточно. Не говоря уже о бестактности, невежестве, равнодушии простых обывателей. Или напротив – об их неуместном желании помочь любой ценой. И каждый из этих случаев причинял боль, ранил душу. Я не таю обиду на тех людей. Многие из них действовали не по злобе, а лишь по незнанию. Но сердце ноет: Имике вырос, он вынужден часто выходить из дому один, а люди мало изменились за последние полтора десятка лет. С кем и с чем он встретится? И я не смогу его защитить, как делала это раньше.

1.

Однажды (Имике было тогда лет семь) мы ехали с ним на трамвае. Не было двух свободных мест рядом, и мы сели отдельно. Имике смотрел в окно и вполголоса комментировал то, что видел. Сам себе, как это делают дети, не обращая внимания на окружающих, но и не мешая им. Напротив меня сидела женщина средних лет. Она оглянулась на Имике и, приложив указательный палец к виску, красноречиво покрутила им: мол, «дурак». Она явно не знала, что это мой ребёнок, и обращалась ко мне, ожидая одобрительной реакции на своё тонкое наблюдение. Но напрасно! Более того, удивляясь самой себе, я преподала урок такта не в меру умной тётеньке. Когда на следующей остановке рядом со мной освободилось место, я намеренно громко позвала Имике:

– Иди сюда, сынок!

Я поставила её в неловкое положение. Она покраснела и, пытаясь сгладить свою бестактность, начала слащавым голосом разговаривать с Имике и одновременно льстить мне: «Какой милый у Вас мальчик!» Мне было жаль её, я поступила некрасиво: я пристыдила её, хотя не в моих правилах ставить людей в неловкое положение, тем более преднамеренно. Но я защищала своего ребёнка и надеялась, что она надолго запомнит это чувство стыда и в следующий раз в подобной ситуации оставит своё мнение при себе. Запомнила ли? Я-то до сих пор не могу забыть эту неприятную сцену, будто это случилось только вчера.

2.

Имике уже ходил в школу. В тот день, как обычно, после уроков я зашла за ним, и мы отправились домой. Я отпустила его руку, потому что на улице Батори практически не было движения и не надо было волноваться, что ребёнок вдруг выбежит на проезжую часть. К тому же Имике уже твёрдо усвоил, что ходить можно только по тротуару, переходить дорогу только по «зебре», а главное – не уходить далеко от мамы. Он всего на несколько метров бежал впереди меня, завернул за угол и… исчез. Я звала, искала, спрашивала прохожих, но Имике нигде не было и никто его не видел. Всё это произошло за несколько минут. Я вернулась в школу. Вместе с учителями мы решили ещё раз осмотреть окрестности школы, прежде чем обратиться в милицию. Но до последнего дело не дошло. На соседней улице в телефонной будке женщина, крепко ухватив Имике за руку, информировала отделение милиции, что она «нашла на улице брошенного душевнобольного ребёнка». Мы попытались объяснить, что ребёнок совсем не брошенный (то, что он не душевнобольной, объяснять было бы бесполезно!), что он был не один, что он мой сын. Да это было видно и по реакции Имике, когда он нас увидел. Но женщина чувствовала себя спасительницей, героиней.

– Как можно отпускать такого ребёнка одного?! – Её голос звенел от возмущения и негодования. – Ведь с ним всё что угодно может случится!

Она упивалась своей «человечностью», своим гражданским самосознанием, и ей даже в голову не могло прийти, что именно она оказалась тем самым «что угодно», тем опасным фактором, который я не смогла предвидеть. Другая опасность в тот момент Имике не угрожала.

3.

Похожий случай произошёл несколькими годами позже. Имике уже самостоятельно гулял в нашем районе, знал домашний адрес, кто его родители, не говоря уж о своих личных данных. Я спокойно отпускала его, так как была уверена, что он никуда не уйдёт, не заблудится, не будет играть на проезжей части. В тот день он вышел покататься на велосипеде, как это было уже много раз. Недалеко от нашего дома (за два небольших квартала) он остановился, по всем правилам «припарковал» велосипед на парковке перед каким-то учреждением, где стояло несколько машин, и стал играть на площадке, посыпанной гравием (замечу, он не бросал камни, не трогал машин). Из окна конторы увидели «странного» ребёнка, сообщили вахтёру. Вахтёр завёл Имике в здание и стал его допрашивать: «Кто такой? Что делал на парковке?» и т. д. Конечно же, ребёнок испугался и не мог ответить на его вопросы. Его посадили на стул и позвонили в районное отделение милиции: «Мы нашли больного ребёнка!»

К тому времени я уже хватилась Имике. Прошло больше часа, как он ушёл из дома. Я вышла посмотреть, где он, и не нашла. На машине мы объехали весь район, но его нигде не было. Мы позвонили в милицию, и нам сообщили, что нашего сына «нашли сердобольные люди».

Я понимаю, что эти «сердобольные люди», как и та женщина на улице Батори, не хотели ничего плохого. Но ведь они же не хватают любого ребёнка, который один идёт по улице, и не тащат его в милицию! Почему внешность ребёнка-дауна, который ведёт себя абсолютно адекватно, пробуждает в них неумолимое желание «помочь»? И чаще всего не тогда, когда он действительно нуждался бы в их помощи…

4.

Будучи в длительных загранкомандировках, мы лишь однажды столкнулись с «дискриминацией по внешним признакам». В Кувейте мы хотели записать Имике в бассейн, потому что знали: регулярные занятия спортом не только укрепляют физически, но и развивают логическое мышление, наблюдательность, улучшают способность концентрироваться, ориентироваться в пространстве и во времени. Администратор бассейна, бросив беглый взгляд на Имике, сразу же отказал нам:

– Я хорошо знаю таких детей! У нас в семье тоже есть один даун. Нет!

Слава Богу, не от него зависело, что наш сын научился плавать. Более того, те, кто хорошо знает Имике, называют его не иначе как чемпионом. Уже несколько лет он член спортивного общества «Водомерка», которым руководит чемпионка московской Олипиады Чилла Матэс. Имике освоил все стили плавания, показывает хорошие результаты, принимал участие в международных соревнованиях (в Венгрии и в Бельгии). Его медали надо уже не считать, а скорее взвешивать. Он с удовольствием ходит на тренировки. Но в Венгрии в бассейне он видит только людей с ограниченными возможностями. Они тренируются отдельно от «здоровых». Почему?! Они же не заразные!

Иногда (как правило, в плохую погоду, когда я еду за ним на машине) я жду Имике после тренировки, стоя на площадке перед бассейном, и невольно обращаю внимание на родителей, которые тоже ждут своих детей. «Наших» сразу можно узнать. Они всегда стоят чуть-чуть поодаль и даже между собой редко общаются. Будто они относятся к какой-то низшей касте, представители которой не имеют права приближаться к «благородным». Будто они стыдятся самих себя, испытывая неловкость за то, что произвели на свет ребёнка, который не всем нравится. А ведь стыдиться надо было бы не им, а как раз тем, кто вынуждает их испытывать это чувство. Тем, кто считает себя «нормальными». Тем, кто считает ниже своего достоинства даже разговаривать с нашими детьми. Сколько раз во время прогулки с собакой мне пришлось выслушивать нарекания от таких же владельцев собак (привожу дословно):

– Скажите ему (не «вашему сыну» или «ребёнку», а просто «ему»), чтобы он выводил свою собаку на поводке! – и кивок головой в сторону Имике. Мне хочется объяснить им, что Ими не глухой, он всё прекрасно понимает, и с ним можно разговаривать без посредника. Да, у него «на лице написан» его диагноз, ну и что?.. Но чаще всего я молчу или просто извиняюсь за своего сына. Неужели во мне тоже потихоньку вырабатывается комплекс «низшей касты»? «Простите, что мы живём на вашей территории!..»

И всё-таки мы не одни…

1.

Это уже стало традицией, что закрытие учебного года школа «Алкотмань-Батори» проводит в культурном центре 5-го района (это центральный административный район Будапешта) «Арань-10». Для нас это уже особое понятие. Сам праздник совсем не похож на обычное закрытие учебного года, когда директор школы читает длинную речь, подробно пересказывая все события, которые произошли в течение года, поимённо называет отличников школы, перечисляет миллион школьных соревнований и учебных олимпиад, в которых они приняли участие, делится планами на следующий год, красноречиво расписывая, сколько всего хорошего и интересного ждёт учащихся вверенного ей/ему учебного заведения в скором и нескором будущем.

Родители уже давно знают, с какими результатами закончил учебный год их собственный ребёнок, а результаты других их не очень-то интересуют. Дети болтают друг с другом, толкаются-пихаются, будто перед длинными летними каникулами добирая «недоболтанное» и «недотолканное» в школьные дни. Учителя из последних сил стараются их утихомирить. Все вместе они дружно страдают от этого обязательного мероприятия и, переминаясь с ноги на ногу, мучительно ждут, когда всё это наконец закончится.

Совсем иначе выглядит наш праздник. Это настоящее шоу. В большом зале культурного центра нет ни одного свободного места. Вдоль стен, в фойе толпятся те, кто пришёл чуть позже и не смог сесть. Здесь не только учащиеся школы и их родители. Они пригласили своих родственников, друзей, знакомых, чтобы поделиться с близкими людьми той радостью, которую каждый год в этот день дарят им их дети.

За кулисами суетятся возбуждённые воспитанники «Алкотмань-Батори» с первого по десятый класс. Они один за другим выходят на сцену: поют, танцуют, играют пьески, начиная с народных сказок до отрывков из серьёзных литературных произведений. Звучит зажигательная музыка, меняются декорации, солистов сменяет многочисленная «труппа» драматических актёров. Игра музыки и света, яркие театральные костюмы и декорации делают праздник незабываемым зрелищем.

Зрители с первой минуты превращаются в единый организм. Они аплодируют, улыбаются, хохочут, плачут. Здесь никому не приходит в голову встать и уйти, потому что «мой ребёнок уже выступил».

Там, на сцене, наши общие дети играют самих себя. Это даже не игра, они живут на сцене. Радость, грусть, боль, счастье – всё настоящее.

Наблюдая за вырывающимися из самого сердца откровениями тех, кого считают «умственно отсталыми», невольно думаешь о том, что там, за стенами этого дома, их окружают люди, которые отстали в своём эмоциональном развитии. Но здесь таких нет! Здесь господствуют любовь и радость. Родителям не надо прятать глаза, стыдясь своих детей. Здесь их никто не обидит. Не надо скрывать своих чувств. Здесь все всё понимают. Зал распирает от родительской гордости: «Это наши дети!»

Хочется выбежать на улицу и зазвать на этот праздник всех, кто спешит к метро, чтобы как можно скорее добраться до дома, запереть за собой дверь, сесть перед телевизором и жить жизнью «нормального» человека в своём «нормальном» мире, где нет места таким, как наши дети. Но я сдерживаю свой порыв. Они даже не услышат моего голоса: слишком высокая стена отделяет их мир от нашего.

Но по нашу сторону этой стены мы всё же не одни. С нами наши учителя, которые из года в год устраивают для нас этот праздник радости и счастья, и ещё много таких же «миссионеров» из других школ, подобных нашей. Они вместе с нами борются за наших детей, за их будущее. Помимо ежедневной работы, результатом которой является и этот праздник, им приходится ввязываться в серьёзные «поединки» с обывателями, с чиновниками и даже со своими же коллегами, которые работают в обычных школах.

2.

Каждое лето на горе Харш открывается дневной лагерь для детей, родители которых работают и не могут оставить своего ребёнка на попечение бабушки или кого бы то ни было. Некоторые ребята из «Алкотмань-Батори» основную часть летних каникул вынуждены проводить в этом лагере вместе со своими учителями и учащимися из других школ. Наших не так много, они не могут заполнить даже один автобус, поэтому на время поездки их объединяют с группой детей из общеобразовательной школы, расположенной на соседней улице. Всё было бы замечательно (ни тем, ни другим не надо ехать общественным транспортом с несколькими пересадками), если бы коллеги из вышеупомянутого учебного заведения не возражали бы против совместной поездки, «оберегая» своих здоровых воспитанников от наших детей. Да-да, возражают не дети, а именно педагоги, которые в принципе должны были бы не только преподавать свой предмет, но и – к тому же не в последнюю очередь! – вместе с родителями воспитывать новое поколение, свободное от «предрассудков» подобного рода.

В статье доктора педагогических наук Ч. Банфалви «Место детей с отставанием в развитии в системе школьного образования» нахожу некоторое объяснение поведению уважаемых коллег из «нормальной» школы: «Изолированная система образования детей с ограниченными возможностями привела к изоляции и педагогов-дефектологов. По определению господина Столлара, „в самом начале развития дефектологии – в целях признания её отдельной педагогической наукой – мы создали слишком закрытую учебно-воспитательную систему в которой акцент ставился на отклонение от нормы. В результате этого процесса не только дефектология как система обучения отделилась от общеобразовательной школы, но и отношения между педагогами-дефектологами и «нормальными» педагогами дошли до противостояния. Негативное влияние этого, в первую очередь, испытывают на себе люди с ограниченными возможностями“. (Столлар, 1985)»

Неужели всё так просто? Неужели «чрезмерной изоляцией учебно-воспитательной системы» можно объяснить ненормальное поведение «нормальных» педагогов?!

3.

В общеобразовательных школах в последние годы заметно сократилась численность учащихся. Есть такие школы, где половина учебных классов попросту пустует. В то же самое время «Алкотмань-Батори» в течение долгих лет размещалась в нескольких квартирах старого типа, к тому же не в одном доме и даже не на одной улице (отсюда и двойное название школы: начальные классы располагались в здании на улице Батори, а старшие, вместе с администрацией школы – на улице Алкотмань). В некоторых кабинетах даже не было окон (в бывших квартирах это были, видимо, подсобные помещения), не говоря уже о спортзале или об актовом зале. Директор школы, учителя, члены родительского комитета регулярно обращались в самые разные инстанции, просили помощи у самых влиятельных чиновников, обивали пороги их кабинетов и, наконец, добились того, что «Алкотмань-Батори» получила половину здания в полупустующей школе – в той самой, на соседней улице – с отдельным (!) входом. Надо ли говорить, какую реакцию вызвало это решение у педагогов, которые так рьяно протестовали даже против совместных поездок в одном автобусе с нашими детьми? Они вместе с родителями организовали целую компанию по «защите» своих детей от наших «дебилов», провели закрытый референдум, попытались с помощь прессы привлечь внимание общества: «Как можно?! В нашей свободной, демократической стране притесняют личные права детей!» (ИХ детей!)

Справедливости ради отмечу, что среди тех родителей были и такие, кто не возражал против совместного использования школьного здания. Кроме того, нас поддержали чиновники из префектуры 5-го района, в чьём ведении находилось это здание. Благодаря их поддержке вопрос был решён в нашу пользу. Даже если они пошли на это ради своих меркантильных политических интересов (накануне выборов в органы местного самоуправления любое доброе дело повышает рейтинг!), это неважно. Важен результат: выиграли дети. Это была нелёгкая борьба…

К сожалению, к тому моменту Имике уже закончил «Алкотмань-Батори». Для него и его одноклассников последний звонок звучал в тесном коридоре старой школы. Им не довелось поучиться в просторных, светлых классах нового здания, они не играли на школьном дворе (в старой школе и двора не было!), не занимались физкультурой в своём спортзале (хотя, насколько мне известно, в новом здании, куда переехала «Алкотмань-Батори», школьным спортзалом до сих пор пользуются только «старожилы», т. е. «здоровые» дети, а наши так и ходят в «договорной»!).

Без малого полтора десятилетия прошло с того дня, когда психолого-педагогическая комиссия решала судьбу Имике, когда мы впервые упёрлись в ту самую «стену». За это время многое изменилось. Ушла в небытие эпоха социализма, Венгрия получила долгожданное членство в Евросоюзе, все в один голос заговорили о демократии, о свободе личности, о «правах человека», о равных возможностях для всех и каждого… Одно осталось незыблемым. «Стена». Она стоит. И всё такая же высокая. И всё так же защищает только одну сторону. Ту, другую. Права наших детей, но ещё в большей степени наши души так и остаются беззащитными. Нас просто не замечают. Хотя ранее неизвестное слово «даун» тоже все выучили. Его употребляют как синоним слова «идиот». (Интересно, они находят это менее обидным или, напротив, хотят посильнее обидеть?)

Нам не помогут никакие «права человека», пока общество не освободится от предрассудков, которые не позволяют признать права другого человека только потому, что тот другой чем-то отличается от большинства. Только тогда можно будет говорить о том, что мы стали по-настоящему свободными личностями и живём в демократическом обществе. В Лиссабоне Имике работает в ботаническом саду и тренируется в спортивном клубе португальского МЧС среди здоровых людей. Он без сопровождения ездит на общественном транспорте, не зная португальского языка. Примерно через месяц нашего пребывания в этой стране он спросил: «Пап, а почему меня здесь все любят?» Мы не смогли ему дать ответ на этот простой вопрос… Но мне очень хочется верить в то, что, вернувшись домой, в Венгрию, он не задаст нам вопроса, почему его там «не любят», потому что на этот вопрос будет еще сложнее ответить…