Текст книги "За кулисами скрипичных концертов"

Глава вторая
Как вывести ученика из малого времени урока на орбиту большого времени мироустройства

Юные скрипачи встречаются с музыкой эпохи барокко в очень раннем возрасте, сначала играя разрозненные танцы из барочных сюит, а вскоре и берутся за произведения барочных гигантов: Баха, Генделя, Телемана, Корелли, Вивальди, Тартини. Невероятное количество прекрасной музыки, написанной для скрипки в то время, кажущаяся техническая легкость исполнения текстов и амбиции педагогов подталкивают их включать в программы учеников произведения, презентация которых требует от учителей обширных и глубоких знаний не только по своему предмету, умения представить произведения под абстрактными названиями «концерт» или «соната» таким образом, чтобы у ученика не возникло отторжения от непонимания, а наоборот, подогрело его исследовательский и человеческий интерес к музыке, написанной триста лет назад.

Смею надеяться, что пути разрешения этой проблемы: выведение учеников на высокие орбиты познания музыки через инструмент и познания мироустройства через музыку волнуют многих думающих педагогов.

Слегка перефразируя известную мудрость, хочется сказать, что горизонт легче увидеть, поднявшись на плечи великанов. Изучение текстов таких мыслителей, как М. М. Бахтин, который напрямую не занимался практической музыкальной деятельностью (но читал некоторое время философию музыки в Витебской консерватории), может дать невероятный импульс для интереснейших открытий педагогам-практикам, часто по разнообразным причинам замыкающихся в узких рамках чисто инструментальных целей и задач, придерживающихся принципа: нас так учили. Традиции, как и все на свете, могут быть хорошими и плохими, и время от времени следует подвергать ревизии все, даже самые неприкасаемые аксиомы, коих в музыкальной педагогике скопилось достаточно.

Одна из таких аксиом: музыка понятна без слов, у нее есть собственный выразительный язык, который понятен всем без исключения. Ее содержание не поддается переводу на человеческий язык, потому что он бессилен передать тончайшие движения музыки.

Это не язык бессилен, это носитель языка плохо его знает. Вот всего лишь один из многочисленных примеров ложности этой аксиомы, фрагмент изумительного поэтического эквивалента Всенощной Рахманинова, стихотворения Майи Шварцман.

 
По колено в сугробах
 
 
Стоит хоровая капелла занесенного сада,
Но, даже застыв до корней,
Дышит музыкой,
Полными нотами гнезд и омелы
В узловатых аккордах
На черных линейках ветвей.
На холодной бумаге,
На снежном горбатом бархане
Расставляя стволы
Вертикалями тактовых черт,
В терпеливом безмолвии
Сад набирает дыханье,
Но с вступлением медлит, к замерзшим
певцам милосерд.
Выжидает:
 
 
Кто голос подаст?
Кто не выдержит первым?
(Обернешься во тьме – никого.
Только сдавленный всплеск,
Только шорох.)
И ловят потом напряженные нервы
Низкий сдержанный гул
И сучков настороженный треск, —
То ли стужа во тьме
Заряжает украдкой винчестер,
То ли щелкает пальцами регент,
Дающий затакт? —
 
 
А деревья с закрытыми ртами
 
 
Молитвенно Vespers
Принимаются петь,
Обернувшись лицом на закат.
Поднимаются вихрем столбы, колокольным
набатом
Разрастается купол небесный,
А вьюга полна
Монотонной мольбы.
Покачнувшись на склоне покатом, зажигает светильник
Над черным пюпитром луна.
 

Музыканты барочной эпохи не для того создавали музыкальный эквивалент для замены слова, чтобы расстаться с ним навсегда. Они как бы переводили с человеческого языка на музыкальный, долго и тщательно подыскивая убедительные интонации. Но и этот новый музыкальный язык, в свою очередь, мог быть легко переведен обратно – в человеческое слово. В работе с детьми в скрипичном классе педагог должен быть хорошим переводчиком. Без точного понимания сути музыки в мельчайших подробностях вряд ли изучение таких космогонических произведений, как концерты барочных мастеров, принесет пользу. Вряд ли ограниченный словарный запас, такой как: выше, ниже, веселый, грустный, быстрый, медленный, громкий, тихий – будет достаточным для достижения амбициозной гуманистической цели: сделать музыку для ученика источником познания жизни.

В Великом Новгороде есть Ильина улица. Расположена она в старом городе на Торговой стороне. В конце ее белеет древняя церковь, которая так и называется «Церковь Спаса на Ильине». Когда-то, свыше пятисот лет назад, ее расписал великий иконописец Феофан Грек, и Новгород – это единственное место на земле, где сохранились его фрески. Работал он не один, расписывать большие плоскости стен, фон, одежды поручал ученикам. Но к прорисовке ликов их не допускал, расписывал сам. Наступал последний момент росписи – нанесение белильных мазков. Художник, хочется в это верить, совершал омовение, облачался в свежие белоснежные одежды, брал с собой деревянную плошку с белилами и поднимался на леса. Там он быстро касался тонкой кисточкой зрачков глаз святых, и в этот момент происходило чудо – старинные лики оживали. Изумленные ученики застывали в безмолвном почтении. Так и смотрят на нас до сих пор глаза святых, молчаливо повествуя о русских страстях.

А теперь пойдемте в другую мастерскую, например, в скрипичный класс в ближайшей музыкальной школе. Там тоже есть Мастер и его ученики, но только последний заповедный «белильный мазок» Мастер не может сделать сам, он вынужден доверить сделать это своему ученику. Он доведет ученика до самых дверей концертного зала, скажет слова ободрения, даст последние важные указания. Интересно бы узнать, какие? Нам повезло, смогли кое-что расслышать: «Не забудь сделать акцент на фа-диезе в восьмом такте, замедление у двойной черты, ну и не поднимай плечо и веди смычок ровно».

Ученик шел на сцену с Концертом для скрипки ля-минор Антонио Вивальди. Изрядно поволновавшись, он все же выполнил все указания педагога и они, довольные, пошли в класс готовиться к техническому зачету, учить гаммы и этюд на штрих мартле.

А в зале на свою беду оказался случайный любитель музыки, что-то слышавший о Вивальди. Все друзья хвалили итальянского композитора. Наш любитель очень обрадовался, увидев в программе знакомую фамилию. Но после выступления ученика он был разочарован и подумал, не преувеличена ли слава венецианского Маэстро? Скучно, однообразно, надоедливо. Остался он опечаленным и разочарованным.

Не хочется оставлять его наедине с его разочарованием. Давайте продолжим вот так: он пошел домой, там включил Youtube, набрал Вивальди и стал слушать, например, Двенадцать Концертов для скрипки с оркестром «La Stravaganza». Слушал с изумлением, потом взял карандаш в руки и стал записывать легко узнаваемые на слух эмоциональные и психологические состояния, сверяясь со своим опытом. Каково же было его изумление, когда закончил он на цифре восемьдесят девять. В этот список стоит заглянуть, выберем наугад пару-тройку десятков знакомых и нам эмоций. Вот некоторые из них: обида, желание подразнить, отчаяние, церемонность, мистика, галантное поведение, соревновательность, ожидание, умение сыграть роль и носить маску, легкомыслие, прелестное недоумение, восхищение, отчаяние, грациозная грусть, покорность, суетливость и желание посплетничать, дружелюбие, зависть, приверженность к порядку, робкая надежда, гнев, затаенная недоброжелательность, покой, старательность, сердечная печаль, ощущение полноты жизни…

Наш слушатель испытал настоящий культурный шок от этой щедрости и этого великолепия и попытался создать обобщенный портрет Героя барочной эпохи. Согласитесь, трудно соединить воедино столь противоречивые качества. Но вдруг все стало на свои места: это же любовь к жизни во всех ее проявлениях, любовь до дрожи и безрассудства, до замирания и обожания, невзирая на риски и падения, опасность и даже смерть.

Записи этих двенадцати Концертов сопутствовал фоторяд, меняющиеся снимки не соответствовали во времени с событиями в музыке, но было ясно, что помещены они были здесь не случайно. Что же было на этих фотографиях? Голландские коровы, красные нервные закаты, стволы старых деревьев, росчерки следов только что пролетевшего самолета, цветочный рынок в Амстердаме, надпись на букете «Тетя Аня, не упусти свой шанс!», классные голландские парни на футбольном поле, зимние заплывы в Северном море… Наш слушатель чуть было не подумал, что Вивальди – великий нидерландский композитор, но вовремя одумался. Хотя это предположение, при всей его нелепости, не было таким уж невероятным. Процессы формирования национального характера в Амстердаме и в Венеции были очень похожи, там высоко ценились предприимчивые и неординарные, любящие жизнь люди, способные рисковать и выигрывать. Да и воды и в Амстердаме, и в Венеции много! Вивальди любил издавать свои произведения в Амстердаме у издателя Роже, там жил Декарт, математик и философ, один из первых определивших суть перемен, произошедших в европейских умах в семнадцатом веке, и сам эти перемены активно осуществлявший. Недалеко, в Форбурге, жил Спиноза и зарабатывал себе на жизнь обтачиванием линз для математика и астронома Гюйгенса, а в свободное время писал свой философский труд «Этику». Кстати, из Амстердама старый и больной Вивальди, который снимал крохотную комнатушку на чердаке в Вене, получил приглашение приехать на празднование столетия театра. Это было единственное приглашение, которое он получил, больше никто не интересовался одиноким композитором, он откровенно бедствовал, будучи практически изгнанным из Италии.

А потрясенный любитель музыки все слушал и слушал музыку Вивальди… Постепенно разрозненные, летающие как бы в прозрачных оболочках эмоции стали волшебным образом группироваться по «клубным» интересам. Экстравагантность притянула легкомыслие, дендизм, франтовство, задиристость, авантюрность, щегольство, острословие, драчливость, любовь к риску, быстроту ума – и все они сотворили действующее в музыкальном пространстве лицо, своими повадками сильно напоминающего шекспировского Меркуцио, который в компании влюбленных в него друзей, всецело и легко принявших его превосходство над собой, все время ожидавших от него очередных острот, выдумок, выходок – отправляется на очередную авантюру…

А вот слетаются и кружатся в неспешном танце достоинство, великодушие, мудрость, степенность, почтенность, вырисовывая совершенно иного героя, окруженного почитателями, тоже превозносящими его достоинства до небес. Это, наверное, дож Венеции со своей свитой принимает иностранных послов в своем дворце. Дожу не надо завоевывать признание окружающих его людей, поэтому он благосклонен и снисходителен, спокойно разъясняет что-то своим подданным…

Разноцветная стайка доверчивости, откровенности, ненавязчивой сентиментальности, целомудренности воплотилась на наших глазах в группу молоденьких венецианских девушек, пьющих кофе на площади собора Святого Марка. Одна из них была самой красивой и рассказывала самые интересные истории…

Мастерство, наслаждение достигнутым результатом, желание обратить на себя внимание, знание себе цены, гордость и капризность привели нас в оперный театр, где сияющая от своего триумфа примадонна принимала аплодисменты от восторженной толпы слушателей… Любознательность, пронырливость, изобретательность, предприимчивость на наших глазах материлизовались в стайку мальчишек с вихрастым вожаком, которые поболтались немного в гавани и помчались по своим делам… Крикливость, любовь к сплетням и слухам, но и сочувствие, и желание успокоить, деловитость и аккуратность сформировали шумную компанию женщин, прачек, наверное, с их корзинами снежно-белого белья. К одной, самой краснощекой, все женщины явно испытывали уважение и почтение… Наслаждение чувством опасности, находчивость, способность преодолевать сложности и преграды, желание восторгов публики – и мы в компании окруживших группу циркачей зрителей, с явным опасением за их жизнь наблюдаем за их смертельными кульбитами…

У нашего слушателя стало появляться непреодолимое желание проследить судьбу хоть одного из встреченных героев. Все они были бесспорными лидерами своего окружения, обладали превосходящими всех достоинствами, каждый – своим. Окружавшие их люди никогда не относились равнодушно к своим героям. Они бурно реагировали на их высказывания и поступки или взволнованно ожидали. Встретить их можно было где угодно: на улицах, площадях, в гавани, на рынке, всегда среди народа, но наступал момент, когда главного героя можно было найти в одиночестве, вынужденном или желанном. Он закрывал за собой дверь, как бы снимая маску, и представлялся нам, как другая сторона Луны. Блистательный Меркуцио наслаждался одиночеством с книгой в руке… Виртуозно исполнившая свои рулады примадонна, закрыв дверь своей гримерки, горько рыдала бог уж знает о чем… Молоденькая красавица с тревогой и страхом думала о предстоящей свадьбе со стариком… Потерявший все свое состояние игрок неподвижно сидел в углу таверны, не слыша ни шума разговоров, ни звона бокалов… Но одиночество с тяжелыми размышлениями, тихим покоем, горькими рыданиями, пугающими видениями, зачарованной отрешенностью, молитвами и доверительными беседами с невидимым собеседником никогда не было долгим. Жизнь звала, манила и сопротивляться ее зову никто не мог. Лежавшая всегда под рукой маска надевалась на лицо и, чувствуя себя под ней в полной безопасности, блестящие юноши, красотки, жонглеры, купцы, отцы семейств, священники, короли, брадобреи, моряки и гондольеры выходили в манящую жизнь на улицы любимой Венеции, города вечного карнавала в поисках зрителей и обожателей.

Наконец в многоцветном и многоликом потоке музыки наш смирившийся со своей влюбленностью в Вивальди слушатель заметил четкие контуры формы и строгую организацию всех музыкальных событий. Музыкальное пространство поначалу казалось ему похожим на одну из последних картин старого и почти слепого Клода Моне, находящуюся в музее Гугенхайма в Нью-Йорке. На ней был изображен, конечно же, любимый им пруд, но совершенно неожиданно, как если бы мы видели его, находясь на дне. Знаменитые лилии и кувшинки были невидимыми, они ведь были над водой, а видели мы только их стебли, каких-то земноводных, мелких, едва различимых рыбешек. Вода в пруде была илистой, пронизана солнечными лучами, зеленоватой, зачарованной и находиться в ней, как и на дне пруда, хотелось вечно. Но, нехотя вынырнув из гипнотического состояния на поверхность и вслушиваясь в звуковой поток как бы со стороны, можно легко заметить, что все концерты имеют похожую структуру. В едином звуковом течении музыки стали определяться части, предложения, фразы. В одном произведении Сергея Довлатова герой замечает, как нью-йоркская улица, казавшаяся просто УЛИЦЕЙ, вдруг, в какой-то момент, распалась на булочную, газетный киоск, парикмахерскую, то есть стала обитаемой вполне конкретными людьми, с которыми он стал здороваться и общаться. Все концерты оказались трехчастными, музыкальное пространство «заселено» однотипно: главный герой и его свита. Герой может надеть любую маску: галантного кавалера, авантюриста, примадонны, почтенного господина, привлекательной простушки, озорного мальчишки, жонглера, танцовщика… Кто бы он ни был, он появится обязательно в сопровождении верных друзей, поклонников, коллег, слуг, зрителей – обязательно в компании. Эти сопровождающие его лица будут в нотах называться Tutti, главный герой будет ошеломлять их своим блеском в Solo. Организованы эти Tutti и Solo будут рондообразно, по принципу круга, когда карандаш, вырисовывая круг, всегда вернется в начальную точку, то есть в Tutti. В крайних частях, первой и третьей, действие развивается стремительно, при самой активной коммуникации героя с его окружением, которое всегда заинтересованно реагирует на его проявления. В средней части бег жизни всегда замедляется, время как бы застывает, герой остается наедине со своими переживаниями. Главный герой всегда будет подвержен испытаниям, он будет должен доказать, что соответствует тем надеждам, которые на него возложило его окружение. В организации музыкального материала концертов явно просматривался самая совершенная фигура – круг, начиная от порядка частей цикла: быстрая – медленная – быстрая, через тональный план: тоника – иная тональность (часто из субдоминантовой, накапливающей напряжение сферы) – тоника, круговыми чередованиями Tutti – Solo в крайних частях. После того, как наш слушатель обнаружил эти закономерности организации музыкального материала, он заметил, что ему стало гораздо более интересно слушать музыку. Он стал как бы читать ее, как увлекательные истории, вызывающие в нем непременно сочувствие и сопереживание.

Вот тут и попался ему среди щедрых предложений интернета тот злополучный Концерт ля-минор, услышанный им не в то время и не в том месте, чуть было не отвративший его от музыки великого венецианца навсегда. Выбор на Youtub’е, как всегда, был богатый, но наш друг решительно отверг все записи, где концерт исполняли дети. Но и взрослые исполнители часто ничем не отличались от детей. Было такое впечатление, что существует какая-то секретная конвенция, предписывающая всем исполнителям от мала до велика играть ВСЕ восьмые ноты от начала до конца произведения неприятным на слух отрывистым, но более всего противнее, искусственным штрихом (наверное, тем самым мартле). Все шестнадцатые ноты все исполнители тоже «пилили» одинаково вне зависимости от того, что происходило в музыке. Лица исполнителей менялись, а чувство недоверия не проходило и вдруг… в музыкальное пространство интернета ворвались шумные взволнованные молодые люди, расталкивая друг друга локтями. Они перекрикивали друг друга, вопросы с настигавшими их ответами носились в воздухе, как ласточки, преследующие в стремительном полете свою жертву в виде мухи или зазевавшегося жука. Кто-то строго призвал к порядку и все быстро притихли. Вот тут и появился тот, о ком был написан этот концерт, его главный герой. Его первое появление было не совсем таким, каким ожидали его поклонники. Никто не ожидал от него нерешительности. Публика удивленно шепталась. Он предпринял несколько попыток быть таким, каким его хотели видеть люди. А видеть его хотели ПЕРВЫМ, только ЛУЧШИМ. Во второй части Концерта мы увидим его в гондоле, зачарованного мерными круговыми движениями весла, безмолвно задающего себе опасный вопрос: смогу ли я? Но, положившись на волю Господа Бога, наутро он без страха и сомнений с решительной отвагой принял свой бой… Кто он был? Циркач, офицер, принявший вызов на дуэль, игрок? Кто знает…

Наш слушатель тихо лил слезы от счастья, от чувства восторжествовавшей справедливости. Наконец, он услышал Концерт таким, каким его создал композитор, который всегда желал, чтобы его музыка воспринималась слушателями так, как он задумал. Иногда, когда у него было время, он писал подсказки исполнителям и слушателям в предисловиях к изданиям, а то и просто между строк о лающих собаках, поющих щеглах, спящем пастушке, назойливой мухе, не стесняясь делать их персонажами своих произведений. Самому популярному циклу «Времена года» несказанно повезло, ему была предписана полная и развернутая программа, но большинству других концертов Мастера повезло меньше. В теории восприятия музыки есть термин: радость узнавания. В полном соответствии с этим термином современный слушатель, который и без всякой подсказки услышит в яркой и образной музыке Вивальди поющего щегла, будет несказанно польщен, когда узнает, что именно этого композитор и хотел от него. Другим концертам автор не представил программы, ограничившись общим для концертов цикла названием, а то и просто обозначив тональность и номер опуса. Результатом этого стал приговор: нет словесного предписания – нет вербального содержания. И героями музыки рыжего священника стали восьмые ноты, акценты, ноты в третьей позиции и способы сыграть их чисто и даже поднятые плечи малоискушенных в своем деле исполнителей. А за всем этим стоит откровенный обман: преподаватель обманывает ученика, оба они вместе обманывают и композитора, и слушателей, при этом обманываясь сами в том, что делают что-то нужное и важное.

Противоречивая и экстравагантная фигура Антонио Вивальди появилась на европейской музыкальной сцене тогда, когда главные битвы: и реальные, и интеллектуальные, еще грохотали, но мир уже признал случившимся фактом драматические для сознания человека изменения в привычной иерархии бытия. Земля уже не была центром Вселенной, это было доказано, она была лишь одной из нескольких планет Солнечной системы, которая, как и они все, вращалась вокруг солнца в безмерном пространстве космоса, при этом совершая вращение вокруг себя. Солнечная система, в свою очередь, тоже была не единственной. Небесное и земное слились воедино, стали единым феноменом, познать который стало настоящей страстью мыслящих людей. Опираться на узаконенные авторитеты и прежние методы познания было уже невозможно. Наступило время эксперимента, опыта. Властителями дум стали Коперник, Галилей, Бэкон, Декарт, Спиноза, Ньютон, Гарвей, сотрясающие привычный мир своими открытиями и размышлениями. Для мыслящего человека стало естественным стремление познать бесконечное многообразие мира и человека в этом мире, подверженного всем мыслимым страстям. И музыканты не остались в стороне от этого процесса, со всей страстью и энтузиазмом бросились в бурный поток, в конце концов и вынесший их к берегам Новой Музыки. Это время дало европейской музыке практически все, чем пользовались и до сих пор пользуются музыканты: формы, язык, инструменты, жанры, выразительные средства, концертные залы и оперные театры и, конечно, бесчисленное количество первоклассных Мастеров, среди которых фигура Антонио Вивальди не может остаться незамеченной.

Все, чего бы ни коснулся разговор на уроке: мелодии, гармонии, фактуры, динамики, выразительных средств, приемов скрипичной игры – появилось в ту фантастическую эпоху, время «большого взрыва» в Музыке. Все элементы музыкальной материи – полноправные участники своеобразного «круглого стола», помогающие нам восстановить яркую, полную вкусов и запахов картину далекого времени, с лицами, голосами, костюмами, прическами, жилищами, отношениями, жизненными планами, ссорами, войнами… Помогут и нам, и нашим юным ученикам узнать, что ничто не исчезает. Все, что произошло с человечеством в прошлом, оно с нами, в нашем сочувствии, в нашем сопереживании, а то и в нашей реальной жизни.

В Делфте в доме, где была во времена Вермеера Гильдия художников, сейчас располагается информационный центр, там можно найти всю информацию, касающуюся жизни и творчества художника. Весь третий этаж занимает экспозиция по расшифровке значения множества бытовых предметов, совершенно не случайно появившихся на полотнах великого мастера. Бабочки, цветы, зеркала, домашние туфли, географические карты, песочные часы, раскрытые книги, музыкальные инструменты, спящие коты – оказались вовсе не трогательными предметами, которые всегда под рукой у хозяев, делая их частную жизнь удобной и респектабельной. Это были символы различных значений, но все они служили одному хозяину – протестантской морали. Спящий кот оказался вовсе не символом домашнего уюта, а существом, не выполняющим свою главную обязанность: ловить мышей. А главную виновницу – служанку, принимающую в неурочное время своего дружка, с первого взгляда даже трудно рассмотреть на полотне. Вся экспозиция дотошно и размеренно разъясняет современному любителю живописи то, что было ясно и понятно людям, видевшим картину во время ее написания.

В музыке таких потерянных смыслов накопилось множество. Возьмем наугад один из элементов музыкальной ткани: тональность. В нашем концерте – это ля-минор. Уточним, гармонический. Казалось бы, уж чем-чем, а этим противным и неудобным для исполнения на скрипке видом минора нас вдоволь накормили учителя сольфеджио. Что он может значить в музыке Нового времени? Невероятно, но почти ВСЕ. Ясно, что для европейской мелодии – это редкий и случайный гость (если только композитор не назовет пьесу «Персидский рынок»). А вот что произошло с европейской музыкой, когда кто-то решился повысить седьмую ступень в миноре на полтона. Результатом этого явилась мажорная доминанта, которая кардинальным образом изменила отношения тоники и доминанты. Эти взаимоотношения музыковеды назовут вопросноответными. Вы скажете, что в мажоре эти взаимоотношения и так существовали. Но это в мажоре. А лучшая музыка, как утверждают все ученики, написана в миноре. Минорная тоника и минорная доминанта пребывали до этого в дипломатических отношениях. Минорная тоника и мажорная доминанта создают условия для развития драмы и трагедии.

Динамика, мощнейшее выразительное средство, досталась нам, современным исполнителям, тоже от барочных музыкантов. Динамические оттенки в те времена практически не выставляли в нотах, но значит ли это, что и нам не надо их исполнять. На нет и суда нет. Маэстро был венецианец, а именно в соборе Святого Марка композиторы братья Габриэли расставляли несколько хоров в разных приделах храма, и во время службы разнообразная динамика получалась сама собой из-за различной удаленности хоров и разных по плотности составов музыкантов. Композиторы «играли» с пространством собора, создавая впечатляющие звуковые эффекты удаленности, приближения, крупного плана. Экспериментируя со звуком в пространстве собора, они, может быть, и не догадывались, что Декарт в своих трактатах описывал пространство как бесконечное, однородное, трехмерное, как вместилище вещей, людей, идей… Как коренной венецианец, Вивальди конечно же знал об экспериментах своих старших коллег. Можете себе представить, каким динамическим арсеналом надо обладать, чтобы успешно исполнять музыку Вивальди. А если надо воплотить на инструменте постепенный переход от зачарованного состояния до готовности драться и привести накал страстей во время драки до кульминации, то сказки о первенстве мангеймских музыкантов в «изобретении» крещендо и диминуэндо так и останутся сказками.

Дети, как могут, стараются разобраться с особенностями хронотопа барочного концерта. Трудно удержаться, чтобы не привести несколько примеров их бесстрашных попыток. Некоторым из них удалось установить диалог с далекой эпохой и убедиться в том, что природа человеческая, в сущности, не меняется, что в то далекое время тоже были друзья и враги, была верность и предательство, было весело и одиноко, хотелось отстоять свое мнение или упрямо закрыть за собой дверь, было страшно и обидно, хотелось встать на защиту слабого или дать в глаз какому-нибудь задаваке, хотелось бы, чтобы мама успокоила и обняла… Ученики часто подбирают ответы прямо с пола, приводя учителя в изумление простотой и истинностью.

О форме. Один ученик, начитавшись мифов Древней Греции, поместил своего героя в пятый век до новой эры в древнюю Элладу. По его мнению, Боги, решив испытать характер и достоинства Героя, насылают на него пять испытаний. После каждого испытания они реагируют по-разному и дают разные оценки испытуемому, раздумывая, помогать тому или уничтожить без жалости. Второй ученик сделал главного Героя этой музыки скрипачом и послал его держать конкурс в оркестр собора Святого Марка в Венеции, где, кстати, служил без отрыва от своей непосредственной деятельности парикмахера отец Антонио Вивальди. Ученик долго не мог определиться, раздать ли пять разных соло разным скрипачам или заставить играть пять конкурсных туров одного скрипача, в котором он, конечно, видел себя. Думается, что оба ученика смогли преодолеть малое время и вырваться на просторы большого.

О пространстве. Нужно ли играть шестнадцатые ноты всегда одинаково? Ученик решительно ответил – нет. По его мнению, шестнадцатые ноты – это мерцающее пространство, и мерцает оно с разной степенью интенсивности. Еще один Икар от роду семи лет полетел на высокие орбиты!

Такой ревизии должны подвергнуться все элементы музыкальной ткани, с которыми ученику придется встретиться в процессе разучивания произведения. Он много знает из уроков сольфеджио и музыкальной литературы, но информационные потоки, циркулирующие в школе, часто не пересекаются в нужное время и в нужном месте. А ученикам, в силу их возраста, бывает трудно связать воедино разрозненные блоки знаний, полученных в разных классах. Ясно, что при такой организации учебного процесса основную нагрузку педагогу-инструменталисту надо брать на себя. И здесь без НАСТАВНИКОВ не обойтись.

Учеников надо научить очень многому, для того чтобы они могли читать изучаемые произведения, как книги. Научить выявлять смысл исполняемых произведений, научить музыкальной речи. И тогда абстрактное пространство любимого концерта будет заселено не восьмыми нотами, точками и акцентами, а будет пульсирующим и живым, с улыбками, ссорами, драками и примирениями, доверительными разговорами, гримасами, угрозами, лаской, непослушанием. Будут встречи с людьми, собаками, птицами, корпускулами и монадами, мудрецами и злодеями, и всем, что с ними случается в этой прекрасной и ужасной жизни. И, конечно же, тогда и слушатели не останутся равнодушными и разочарованными, а будут благодарны большим или маленьким музыкантам, соединившим их своей игрой в бесценном ОБЩЕНИИ с великими мастерами других времен.

Казалось бы, какие еще наставники: педагогического опыта у учителей моего поколения по 30–40 лет, нет ни одной ноты, написанной для скрипки, которой бы мы не знали. Но если в тиши ночи задать себе несколько искренних вопросов: а так ли это? Ведь часто работа идет по проложенной колее, и сойти с нее уже ни сил, ни желания нет. Сколько интереснейших открытий было совершено в музыковедении, поменялись образовательные парадигмы, написана новая музыка, выросли новые дети, пришедшие учиться музыке, а на пюпитрах тот же Кайзер и Вольфарт. Несколько лет назад была опубликована книга лекций Б. Яворского, записанных его учениками. Эта книга наделала большой переполох в педагогическом сообществе пианистов, да и не только у них. По старой традиции, многие из них считали, что для постижения авторского замысла И. С. Баха достаточно знать биографию композитора и строение фуги. То, что было написано в лекциях Яворского (много лет тому назад) целиком перевернуло представление о клавирной и вообще инструментальной музыке Баха. Там были такие строчки: «Всякая музыка перестает быть “чистой”, когда постигаешь принципы, организовавшие данное музыкальное произведение». Оказалось, и это было очень убедительно представлено в тексте, что у музыки Баха есть содержание, которое может очень хорошо быть представлено человеческими словами, такими, как Рождество Христово, Моление о Чаше, Благовещение… Когда мы учили прелюдии и фуги Баха, таких слов не слышали. Теперь выясняется, что: «Хорошо темперированный клавир» есть художественное толкование образов и сюжетов Священного Писания«. А чего стоят переходящие, как красное знамя в прошлые времена, от поколения к поколению педагогов, слова о том, что начало Концерта Сибелиуса нужно играть холодно, потому что автор жил в холодной стране. Я специально поехала в Финляндию проверить тамошний климат и попала в очень жаркое лето. То есть выяснилось, что климат не может быть достоверным доказательством горячности или холодности музыки. Такие формулировки, как и презентация прелюдий и фуг из» Хорошо темперированного клавира” должны быть полностью пересмотрены, к чему многие преподаватели не готовы. Что же уж говорить о скрипачах, у которых не было своего Яворского.