Текст книги "Обряд"

Мишаня приближается к двери и прислушивается. Ветер снова стонет, так протяжно, как будто с придыханием. Он прикладывает ухо к двери, прислоняется и слушает тишину с той стороны до тех пор, пока не различает в ней дыхание, тяжелое и сбивчивое.

– Кто здесь?

С другой стороны на деревяшку с оглушительной силой обрушивается чье-то тело, бряцает по камням тяжелая цепь и раздается скрежет когтей.

* * *

Зверь остался за дверью: какой бы хлюпенькой она ни казалась, она смогла сдержать его прыжок. Но у несущегося сейчас по заросшей колее, не успевающего дышать Мишани нет никаких сомнений в том, что он бежит прямо за ним, почти наступая ему на пятки, и вот-вот прыгнет и вцепится.

Он проносится мимо туловища оленя, едва не споткнувшись о его рога, лихорадочно крутя глазами в поисках ориентира. Дальше дороги он не помнит, только мухоморы сбитые стоят тут и там, красные, как прыщи, как будто собрались кругом, окружили его. Он бежит наугад, выбиваясь из сил, понимая уже, что за ним никого нет, но все равно не позволяя себе остановиться. Достав из кармана пульт от сигнализации, он жмет и жмет на кнопку, вытянув его в руке, пока наконец из толщи леса машина не аукает ему в ответ.

Мишаня подбегает к «лансеру», хватается за ручку двери и запрыгивает внутрь, молясь о том, чтобы у Петьки не стояло в салоне никаких секретных кнопок. Но он помнит: когда они садились в первый раз и Мишаня внимательно следил за тем, как руки брата прикасаются к новенькой матовой поверхности обивки руля, Петька щелкнул лепестком дворника, дважды, хотя дождя в тот день не было. Мишаня делает то же самое и поворачивает ключ. Сердце гулко стучит в висках, как будто за ним кто-то бежит, но лес безмолвен и недвижен. И все равно он должен спешить обратно в поселок, в полицию. Он ведь знает теперь, где искать этого зверя, который задрал его Петьку.

Двигатель фыркает и заводится. Тут же начинает шипеть помехами радио. Мишаня включает заднюю. Он никогда не делал этого раньше, только смотрел, как Петька водит, но смотрел долго и очень внимательно. Он жмет на педаль. Колеса прокручиваются, из-под них летят клочки вырванного с корнем мха. «Лансер» чуть подпрыгивает и почти вылетает задом на дорогу, будто вообще не касаясь земли.

Мишаня поворачивает к поселку, по пути бросая взгляд туда, где из-за дерева выглядывает колесом его велосипед. Он вернется за ним, он что-нибудь придумает.

Педаль выжата до упора, и «лансер» кидает вперед по ледяной дороге, так что у Мишани дыхание застывает внутри. Через мгновение он немного успокаивается и сбавляет скорость. Ему ни к чему лететь, он успеет. Тем более что резина у Петьки летняя. Спешить некуда. Еще долго не будет темнеть, и он приведет туда людей, обязательно покажет им все, может, даже получит ту награду за зверя, о которой говорили парни. На него накатывает радостное, почти что триумфальное чувство.

По радио включается песня – что-то заунывное, на манер материного православного радио. Мишаня начинает щелкать кнопками в поисках волны, пока не натыкается на проигрыш гитар: что-то знакомое, но он никак не может узнать, не дождавшись слов. Он поднимает глаза в тот момент, когда на дорогу выходит рослая черная фигура.

– Облака в небо спрятались, – поет голос по радио.

Руки сами выкручивают руль, и машину несет и несет по кругу, пока зеленая мгла леса по обочинам, визг покрышек и мелодия, которую он успевает узнать в последний момент, не скручиваются в водоворот, который, вращаясь все быстрее и быстрее, затягивает его во тьму.

Настя

Иногда Насте кажется, что вся жизнь – дорога до метро. Или от метро. В Петербурге станций не так много, поэтому подчас идти приходится минут двадцать или даже больше, например, если хочешь сесть на прямую ветку до дома после университета. Но теперь пешком Настя не ходит, только автобусы и троллейбусы.

Вот и сейчас она стоит в пробке на Дворцовом мосту по дороге на пару с Марианной Арсеньевной, ту самую, на которой она и так всегда заходит в аудиторию последней. У нее на коленях распечатка, точнее, ксерокопия нескольких страниц книги, потому что саму книгу кто-то давным-давно выписал из факультетской библиотеки, да так и не вернул. На титульном листе еле виден заголовок «Из мрака». Книга странная и запутанная, как будто герои в ней не герои, а какие-то символы, и все это – шифр, тайное послание к кому-то одному, кто однажды возьмет ее в руки. Настя почти засыпает, убаюканная духотой троллейбуса, но тут глаза ее натыкаются на слово, от которого вдруг поднимается с илистого дна у нее в голове что-то забытое и темное: «Тут, в этих местах, в старое время чудь жила… и ушла под землю». Настин палец скользит по строчкам, ниже, ниже. Сколько раз она слышала эту страшную легенду, сколько раз пугалась огоньков и шорохов в лесу – это чудь перед бедой аукается, так говорила ей мать. Внезапно Настя ловит взгляд женщины на сиденье рядом, бегущий по странице, и тут же инстинктивно переворачивает ее, будто прячет, сама не зная почему.

На лекции ей скучно, и Настя никак не может отделаться от ощущения, что внутри ее головы, внутри потока мыслей, которые несутся обычно свободно и быстро, будто появился камень, который рассекает все надвое. Кажется, что думает она о двух вещах сразу и находится в двух местах. Она выходит с пары с опухшей головой, как из прокуренного тамбура. Вместо конспекта разворот ее тетради весь изрисован одним и тем же символом – гора с кругом, похожим на нимб, вокруг вершины.

Катя забрать ее не может. После ночи на Хеллоуин она будто бы избегает ее: не звонит, на сообщения отвечает односложно. А Насте нужно с ней поговорить, только сама она этот разговор завести не в силах. На следующее утро после случившегося, пока Артур спал, Настя залезла в ВК и нашла в друзьях у Кати того мужчину, Сергея. Фотографий у него особенно не было, друзей тоже всего полтора десятка. На единственный снимок, где было видно его лицо, Настя смотрела до того долго, что оно отпечаталось у нее на роговице, и, когда она зажмурила наконец глаза, оно так и осталось стоять перед ней красным контуром по черному. Это был он. А в следующее мгновение ей уже казалось, что это совершенно незнакомый, даже близко не похожий человек.

От Артура она знала только, что Кате этот Сергей больше не звонил. Да и можно разве винить его в этом после такого, прибавил после паузы Артур. К сожалению или к счастью, Настя все еще совершенно ничего не помнила. У нее в голове все обрывалось и спотыкалось об этот камень в середине, как только она доходила до момента, когда Катя щиплет ее за руку и они вместе идут в туалет.

Настя стоит, застыв, посреди коридора, выходящие из аудитории студенты обтекают ее с двух сторон, уши ее забиваются их разговорами, и возгласами, и стрекотанием сигналов включенных после двухчасового перерыва телефонов. С ней это и раньше случалось: она просто стоит, будто зависает, и слышит какой-то звук, которого нет, он идет изнутри нее самой. И она медленно тонет в этом звуке, как в болоте, а потом ловит себя и вытаскивает на поверхность, в реальность. Если успевает.

* * *

– Анастасия? – раздается голос позади нее.

Настя оборачивается и видит перед собой преподавательницу. Сегодня та в одном из своих ниспадающих с одного плеча, как театральный занавес, платьев.

– Марианна Арсеньевна?

– Марианна. – Женщина делает взмах рукой и направляется вперед по коридору. Настя понимает, что должна следовать за ней.

Что ей может быть нужно, недоумевает Настя, на ум сразу приходят сплетни: мол, увядающая филологиня имеет особый интерес к отличницам. Но Настя умнее такой ерунды, она знает, что дело в чем-то другом.

Бом-бом-бом, будто колокола в воскресенье, отстукивают металлические подметки на каблуках преподавательницы. Настины кеды вторят им тихим шуршанием по вытертому мрамору. Отчего-то Марианна выбирает самую долгую дорогу к административному крылу – ведь именно туда, по догадкам Насти, они и направляются. Их путь лежит через катакомбы, самую старую часть факультета, бывшие подвалы, расположенные ниже ватерлинии. Воздух здесь затхлый и влажный, коридор сужается, еще три ступеньки вниз, потом поворот. Насте начинает казаться, что она ни разу не бывала в этих частях университета. Еще ступеньки вниз. Стены, кажется, сдвигаются. Звуки шагов преподавательницы больше не разносятся под потолком, а глохнут, как церковный шепот. Здесь даже дверей больше нет, только тусклые лампочки над головой мигают и подрагивают. Наконец Марианна останавливается перед абсолютно новой, блестящей пластиковой дверью и дергает за ручку. Оттуда вырывается свежий ледяной воздух: это лестница наверх, над пролетом – открытое настежь окно.

– Простите, что веду таким длинным путем; я, знаете ли, люблю размяться после занятий, – через плечо бросает ей Марианна, когда они выходят на площадку и, следуя дальше, через еще одну дверь, почти незаметную, попадают в знакомый Насте коридор, где находятся кабинеты заведующих кафедр.

Из недр своего гладкого платья Марианна производит на свет ключ, отпирает дверь комнаты и жестом приглашает Настю войти. Ей никогда еще не приходилось бывать здесь – Марианна на факультете совсем недавно, до этого кабинет принадлежал старичку заведующему кафедрой русского фольклора, который, по слухам, из-за связки привезенных из экспедиции сушек развел в комнате моль, сожравшую несколько редких томов «Слова о полку Игореве». Такие ходили легенды. Но Настя не имеет привычки верить всему, что слышит.

Нерешительно она заходит внутрь. Комната узкая, длинная, одна стена заставлена старыми книжными шкафами, забитыми разномастными переплетами. На противоположной – карта Европы, дипломы в рамках и какие-то газетные вырезки.

– Чаю?

Марианна извлекает из изящного шкафчика из карельской березы две фарфоровые чашки быстрее, чем Настя успевает сказать «нет».

Преподавательница жестом указывает ей на узкий кожаный стул напротив заваленного бумагами стола. Сама садится на подоконник и достает из ящика стола электронную сигарету.

– Вы ведь не возражаете? Слишком холодно выходить.

«Возражаю», – думает Настя.

– Нет, – произносит она вслух.

Марианна затягивается и откидывает голову. Что, правда сейчас будет соблазнять ее, что ли, проносится у Насти в голове, и она невольно подвигается на краешек неудобного стула.

* * *

– Я не буду врать, – произносит Марианна, глубоко затянувшись и выдохнув в форточку, – я прочла ваше дело.

Настю пробивает холодный пот. Она не ждала этого – чего угодно, но только не этого. Не дождавшись реакции, преподавательница через затяжку продолжает:

– Я в курсе вашей… истории.

– Моей истории? – Настя прекрасно понимает, что нужно что-то говорить ей в ответ, но все, что она может сейчас, – это эхом повторять окончания чужих фраз.

– Я прошу прощения, что действовала за вашей спиной. Возможно, это было не совсем этично, но мне необходимо было выяснить все наверняка, прежде чем я скажу вам то, что собираюсь.

Говори уже, мать твою, думает Настя, не сводя глаз с нечитаемого лица преподавательницы.

– Я не могла не заметить, как заинтриговала вас история Барченко. И…

Настя инстинктивно вжимается в папку с распечаткой, которая зажата у нее под мышкой. Что она несет?

– Вам ведь интересно?

– Что?

– То, что он нашел в экспедиции. Его исследования, отчеты. То, что было утрачено после расстрела всего отдела НКВД, где он служил. Про людей, которых он встретил на Севере.

Настя закрывает глаза. У всего этого должен быть какой-то смысл, но он ускользает от нее, дробится на брызги, ударяясь об этот чертов валун в центре ее головы.

– А-а, – отзывается Настя, уставившись в пол.

– Если вам некомфортно обсуждать это – мы можем не обсуждать, притвориться, что разговора этого не было, и все. Кстати, пейте чай. – Марианна протягивает ей чашку.

Настя принимает ее из рук преподавательницы и делает маленький глоток обжигающей жидкости.

– Что это?

– Чай.

– Это какие-то травы.

– Это зверобой.

Зверо-бой. Настя чувствует, как по спине сползает капелька пота. Ее глаза блуждают по стене с вырезками из газет и фотографиями. На одной – продолговатый камень. На другой – группа мужчин и женщин в костюмах какой-то странной народности; лицо одного из мужчин, высокого, со впалыми щеками, обведено в кружок красным фломастером.

Где-то глубоко в голове начинает тянуть и трещать.

– Я хочу предложить вам участвовать в одном исследовании, – произносит наконец Марианна, голос ее звучит как будто из телефонной трубки. – Разумеется, не бесплатно.

– А что будут исследовать?

– Вас.

– Меня?

Лампочка над головой начинает пощелкивать.

– Есть группа людей, которым очень интересен один небезызвестный мне… и вам, я так думаю, феномен. Собственно, то, что искал Барченко. От вас ничего не потребуется практически. Только присутствовать, отвечать на вопросы, может быть, МРТ, какие-то еще исследования мозга, но я не могу сказать точно, пока мы не начнем.

Настя сглатывает. От чая ей начинает драть горло.

– Это хорошие деньги, больше, чем вы зарабатываете в кофейне.

– Откуда вы знаете, где я работаю?

– Я наблюдательна. – Марианна кивает на торчащую из-под рукава Настиного пальто форменную рубашку с логотипом на манжете.

– Кого еще будут исследовать?

– Только вас.

– Почему?

– Пока мы нашли только вас.

– Почему я? Почему вы думаете, что я имею какое-то отношение к этому репрессированному писателю и его экспедиции?

– Как я уже сказала, я изучила ваше дело и…

– Мне неинтересно. – Настя резко встает и ставит чашку на стол, прямо на стопку разрозненных страниц какой-то рукописи.

– Нет?

– Нет.

– Очень жаль.

Марианна спрыгивает с подоконника и одним прыжком оказывается возле нее. Настя замирает. Осторожно, обеими руками, преподавательница поднимает со стола чашку и смотрит на оставленный ею на листах бумаги круглый рыжий след.

– Простите.

– Если передумаете – вот мой номер. – Преподавательница сует Насте в руку сложенный вчетверо листок бумаги.

Настя бросается к выходу и дергает тяжелую дубовую дверь изо всех сил – она не поддается.

– От себя, – произносит за ее спиной Марианна.

* * *

Каким-то странным образом Настя засиделась с Марианной до девяти вечера, пропустила два звонка и три эсэмэски от Артура, хотя прошло всего минут десять, не больше, с тех пор как она вошла в кабинет. Время пропало куда-то, как будто два часа просто вырезали при монтаже, думает Настя, стоя на остановке с телефоном в руке.

Будний день, и в метро почти совсем уже нет людей. Настя спускается в переход на канале Грибоедова, спешит по гулкому коридору. Отчего-то ей смешно от воспоминаний о разговоре с Марианной. Надо будет извиниться перед ней, думает она. Лучше было бы дослушать про это исследование – а вдруг это правда возможность уйти с работы, возможность спать, уткнувшись в теплого человека, которому почему-то не плевать на нее? Она даже Артуру не хочет рассказывать ни о чем, потому что знает – именно это он и скажет: надо было выслушать, прежде чем паниковать и воображать, что ее пытаются отравить чаем и еще бог весть что. Нет, ему она ни за что про это не расскажет. Потому что, если начать объяснять, почему выбрали именно ее, придется рассказать ему и остальное.

Она заходит в уже поджидающий на перроне вагон, садится на сиденье посередине, так, чтобы видеть свое отражение в прогонах между станциями. Не потому, что она считает себя красивой, а потому, что порой двоящееся отражение в мутном стекле – единственное доказательство того, что она действительно существует, что она не привидение и не сон, который снится кому-то другому.

Наверное, она входит в вагон в самый последний момент, перед тем как закрываются двери, потому что, когда она поднимает глаза от листов с распечаткой старой книги, он сидит прямо напротив нее. Она смотрится в его лицо, как в зеркало.

Это он. Точно он. А она даже не может произнести вслух его имени, только открывает рот, как рыба, пытаясь сморгнуть его, будто соринку из глаза, но он не уходит, просто смотрит из-под черного капюшона, и полы его серой шинели волочатся по грязному полу.

Настя вскакивает, листы разлетаются по вагону, подхваченные душным сквозняком метро. Он остается сидеть, потому что бежать ей некуда. Она дотягивается рукой до кнопки связи с машинистом, жмет ее, слыша в ответ только помехи, чувствуя на себе его взгляд.

– Что тебе надо? – спрашивает она, повернувшись к нему.

– Я жду, пока ты успокоишься, – тихо отвечает он.

Она снова и снова жмет на кнопку. Только треск, плеск далеких волн. Страницы разбросаны на полу островками, по которым, как в компьютерной игре, ей надо проскочить до дверей вагона.

– Зачем ты меня преследуешь? Я позвоню в полицию.

– Я просто еду в метро. Как и ты.

– Я звоню в полицию.

Он пожимает плечами. Его темные глаза искрятся в свете ламп над головой. Настя достает из кармана телефон, но связи нет: они едут в туннеле под рекой.

– Зачем ты это делаешь? – спрашивает она, решившись заглянуть ему в лицо. На его щеке виднеются сухие розовые полоски ссадин.

– Ты в опасности.

Она смотрит на него, вытаращив глаза, в голове у нее никак не укладываются его спокойствие и смысл того, что он говорит. Конечно, черт возьми, она в опасности, он же преследует ее. В этот момент свет в вагоне мигает – значит, станция близка. Когда лампочки зажигаются, он стоит прямо перед ней, одной рукой сжав ее запястье.

– Стюха…

– Я не она, – шепчет Настя, отвернувшись под тяжестью его взгляда.

– Ну хорошо… Настя. Настя. Тебе не идет это глупое детское «Настя», ты в курсе?

В этот момент двери открываются, и в вагон влетает смеющаяся стайка школьников в разноцветных куртках. Ей удается вывернуться у него из рук и выскочить на платформу, и двери, как ей кажется, закрываются прямо у него перед носом.

Но она ошибается. На эскалаторе она расталкивает редких пассажиров, быстрыми перебежками пробираясь наверх, боясь обернуться, но кожей чувствуя, что он прямо за ее спиной. Проскочив турникет, она выбегает в распахнутую позади кого-то дверь и оказывается на улице. Темнота прячет ее, но тут сзади она снова слышит:

– Постой же!

Она даже не оборачивается, сразу пускается бегом, скользя подошвами стоптанных кроссовок по свежей корочке льда, поскальзываясь, чуть не падая, но продолжая разрывать дистанцию между ними.

– Настя. Если хочешь, я буду называть тебя так. Только постой. Выслушай, что я должен тебе сказать.

Она совершает ошибку, но понимает это слишком поздно, когда, вместо того чтобы свернуть направо, на залитый светом, живой и безопасный Каменноостровский, несется влево, в черноту парка.

– Настя.

Он даже не кричит, просто говорит, и от звуков его голоса у нее все уходит куда-то вниз. Она ускоряет шаг. Там, где над теплотрассой корочка льда превращается в грязное месиво, она переходит на бег, пока не выскакивает на площадь перед театром с одиноким фонарем и блестящей ледяным румянцем брусчаткой. Она хочет свернуть направо, на свет, но дорогу ей преграждает медленно тянущийся по рельсам пустой трамвай. Она в отчаянии стучит кулаками по его железному боку.

Кондукторша выглядывает из окна.

– Че, совсем рехнулась?

– Меня преследуют.

– С путей отошла, дура.

Настя только успевает отпрыгнуть, трамвай прибавляет ход, она выскакивает на рельсы, но по встречной полосе навстречу летит другой трамвай. Она почти попадает под него, успев увернуться в последний момент. Рельсы трясутся электрической дрожью у нее под ногами, ее сердце оглушительно колотится, и она знает, что он прямо сзади. Бежать нет смысла. Он догонит ее и найдет, она всегда это знала. Поэтому она поворачивается лицом к площади, прочь от света.

Он стоит под фонарем и курит. Даже не сомневается в том, что догонит ее, что она – его.

Вдруг на тропинке между деревьев слышатся голоса, и на слабо освещенную единственным фонарем площадь выходит пара с маленькой пятнистой собачкой на тонком розовом поводке. Настя бросается прямо к ним, хватает девушку за руку, впивается пальцами в рукав ее пальто.

– Помогите, пожалуйста, меня преследуют…

Незнакомка смотрит на нее оторопело.

– Олег?

Ее спутник останавливается, переводит взгляд на Настю.

– Меня преследуют, помогите мне. Пожалуйста. – Кто?

– Он. – Она показывает на фонарь, но там уже никого нет.

– Больная, – еле слышно выдыхает девушка. – Олеж, пойдем, а?

– Погоди. Может, вам чем-то помочь? – Парень озабоченно сдвигает брови. – Позвонить в полицию? У вас есть телефон?

– Есть.

Настя достает его из кармана и смотрит на пропущенные звонки от Артура, потом на пустую площадь.

– Так почему…

– Олеж, она обдолбанная, на зрачки посмотри, пойдем.

Девушка утаскивает молодого человека, собачка семенит за ними, высоко поднимая свои маленькие пушистые лапы.

– Я не хочу тебе зла, – раздается у нее за спиной. – Если ты думаешь, что я приехал за этим, то ты не права. Я давно тебя простил.

Настя только и успевает броситься под деревья, на тропу, где только что исчезли люди.

– Помогите мне! – кричит она, но фигуры не оборачиваются.

Она останавливается. Повернувшись к нему лицом, она смотрит ему в глаза, а потом бьет его коленкой между ног, так сильно, как только может, и снова бежит. На этот раз он настигает ее в один прыжок, набрасывается и валит на землю, прямо в кучу обледеневшей кленовой листвы. Он придавливает ее всем своим весом, одной рукой зажимая ей рот, другой – запястья. Она чувствует запах его дыхания и вес его тела, ей хочется кричать. Хочется умереть.

– Если бы я знал, что нужно будет вот так ловить тебя, я бы написал тебе письмо, – произносит он и вдруг ни с того ни с сего смеется, зарывшись лицом ей в волосы. – Хотя чего я ждал, это же ты. Можно вывезти девушку из дремучего леса, но нельзя…

Настя пытается извернуться.

– Да ладно ты, не психуй. Просто послушай меня пять минут.

Она мычит.

– Орать не будешь, если рот разожму?

Вместо ответа она кусает его ладонь.

– С-с. – Он шипит от боли. – Будешь, понял. Значит, слушай так. Обряд, помнишь, в лесу, шесть лет назад. Ты устроила обряд и вызвала сатану. Ты знаешь, как обернуть его вспять?

Она смотрит на него, вытаращив глаза. Он не может всерьез об этом говорить. Что за…

– Он сработал, понимаешь, – продолжает он. – Все умерли. Получили большой куш, а потом умерли. И ты следующая, Стюха, потому что больше никого не осталось.

Тут по телу Насти прокатывается волна, как будто щекотка. Она сама не сразу понимает, что с ней происходит, только ее тело начинает трясти от истерического хохота, такого, что он разжимает ей рот.

– Ты чего?

– Помоги с земли подняться, я сейчас задохнусь. – Она начинает заходиться кашлем.

Она берет его за руку и поднимается из кучи листьев. Их ладони все так же идеально подходят друг другу, как когда-то, много лет назад.

– Дай сигарету.

– Ты же бросила.

– Откуда ты знаешь?

Он пожимает плечами.

– Ты должна выслушать меня.

– Это бред. Но так и быть, я слушаю. Только пошли на скамейку сядем, устала бегать от тебя.

Они бредут через площадь к единственной лавке у входа в театр.

– Господи, если бы я знала, что ты из-за этой фигни за мной гоняешься. – Она смотрит на него почти с улыбкой.

– Это не фигня.

– А что еще? Шесть лет назад мы напились какой-то дешевой дряни в лесу, перед этим прочитав нараспев какие-то стишки? А ты, кстати говоря, вообще ушел и тебя там не было, помнишь?

– Помню. Поэтому и жив еще.

– Прекрати. Ну хватит уже.

– Это правда. Влад уехал из поселка, на работу устроился, машину купил, жениться собирался. А потом зачем-то выехал на железную дорогу, и его пропахало электричкой. Петьку волк задрал в лесу.

– А ты?

– А меня там не было.

– А я была. И у меня все отлично, как видишь.

– Стюха, не надо так. Это всерьез. Мы… вы вызывали там дьявола, и он пришел.

Она смеется снова, откуда-то из глубины тела, так что вся дрожит, а из глаз идут слезы.

Он отворачивается.

– А ты все такая же злая. Злая и веселая.

– Нет. Я совсем другая.

– Со стороны виднее.

– Слушай, ты же не можешь по правде думать, что эта глупость сработала?

– Посмотри на свою жизнь, Стюха. Ты, сирота из глухомани, уехала в большой город, живешь в шикарном доме, у тебя есть мужчина, который любит тебя и терпит твои выходки. А потом спроси: заслужила ли ты это счастье? Кто дал его тебе? Откуда оно пришло? Ведь все это началось с обряда, вспомни.

Ей больно. Сколько бы лет ни прошло и какими бы глупыми ни казались ей сейчас его слова, он все еще не утратил своего дара. Дара приносить ей боль.

– Да пошел ты!

В этот раз она быстрее его, она успевает выскочить на улицу за трамвайными путями и запрыгнуть на заднее сиденье только что притормозившего на светофоре такси.

– Пожалуйста, увезите меня отсюда, меня маньяк преследует.

* * *

– Господи, Настя, я думал, ты умерла! Надо же трубку брать! – произносит Артур, когда за полицейским закрывается дверь.

Вместо ответа она просто обнимает его, крепкокрепко, так что он даже отбрыкивается и снимает ее со своей шеи.

– Ты что, пьяная?

– Нет. Адреналин.

– Я рад, что ты решила что-то сделать, что не будешь больше бегать и прятаться от этого своего сталкера.

На самом деле он хочет сказать, что рад, что ее сталкер не галлюцинация. Она тоже рада.

– И я. Спасибо, что стал моим свидетелем.

– Ну, пока что я только лишь свидетель того, как ты напала на незнакомого человека в баре.

Настя горько усмехается.

– Это точно был он. Он странный. Всегда был таким. Рассказывал какую-то чушь про обряд, который мы сделали, когда я училась в школе. Какой-то бред. Просто я была готкой, мы тусили на старом алтарном камне в лесу. Слушали рок и все такое.

– Где ты взяла алтарный камень в Петербурге? – Артур поднимает бровь.

– На даче, у друзей, в Карелии. – Настя чувствует, как высыхает ее роговица – когда врешь, нельзя часто моргать. – Неважно. Главное, что этот ненормальный никак не оставит меня в покое.

– Ну, теперь им займутся. Ты молодец, все правильно сделала.

Артур целует ее в макушку. Она представляет себе, как уснет сегодня, может, даже без таблеток, просто выпив чаю, который он всегда заваривает ей перед сном, прижавшись к нему всем телом.

В этот момент дверь кабинета открывается, и на пороге показывается участковый, пожилой мужчина с бакенбардами и животом как у беременной на позднем сроке.

– Захаров Матвей Иванович, 1993 года рождения? Правильно?

– Да.

– Ну тогда это не ваш маньяк.

– Почему?

– Да потому что этот ваш Матвей Иванович уже год как мертв.