Текст книги "Волошинов, Бахтин и лингвистика"

Седьмой аргумент, связанный со статьей И. И. Канаева, как и указывает сам Н. Л. Васильев, может лишь «косвенно подкреплять версию о возможном участии Бахтина в написании работ Волошинова»; сам по себе он ничего не доказывает и не опровергает. Отмечу, что даже В. Л. Махлин, один из самых убежденных сторонников принадлежности всех текстов Бахтину, признает: «Современный витализм» – «единственный из „спорных текстов“, авторство которых принадлежит М. Бахтину неоспоримо».[235]235
  Махлин 2000: 590


[Закрыть]

Вопрос об отсутствии у Бахтина ссылок на «спорные тексты» уже достаточно изучен, прежде всего, тем же Н. Л. Васильевым. Он перечисляет ссылки разных «спорных текстов» друг на друга.[236]236
  Васи-льев 2000: 34


[Закрыть] Это, прежде всего, ссылки внутри волошиновского цикла на более ранние публикации, а также ссылки на «Формальный метод» в статье 1930 г. «О границах поэтики и лингвистики» и ссылки на «Слово в жизни и слово в поэзии» в «Формальном методе». Все это не выглядит удивительным: перекрестные ссылки между Волошино-вым и Медведевым касаются рассмотрения сходной тематики. Например, в «О границах поэтики и лингвистики» имеется частный спор с «Формальным методом»: в последней работе влияние Женевской школы на В. В. Виноградова не считается определяющим, тогда как во всем волошиновском цикле точка зрения иная[237]237
  Бахтин 2000: 489


[Закрыть] (представляется, что точка зрения в «Формальном методе» более справедлива). Это же относится и к большинству ссылок Волошинова на самого себя. Упоминание «Фрейдизма» в МФЯ (238) также оказывается вполне естественным, поскольку здесь речь заходит о психологии.

Но это касается только взаимных ссылок внутри «спорных текстов». «Ни в одной из авторизованных работ Бахтин не упоминает имени Волошинова (как и Медведева) и не ссылается на его труды, что по меньшей мере странно, поскольку любой исследователь должен отражать предшествующие публикации по затронутой им теме, даже если они его собственные. Лишь в одном из мемуаров о Бахтине говорится о непроизвольном упоминании им книги „Фрейдизм“».[238]238
  Васильев 2000а: 34


[Закрыть] Речь идет о воспоминаниях многолетней сослуживицы Бахтина по Саранску В. Б. Естифеевой: в связи с вопросом о влиянии философов на творчество писателей «он (Бахтин. – В. А.) порекомендовал мне ряд книг. Среди них была работа В. Н. Во-лошинова о Фрейде».[239]239
  Естифеева 2000: 147


[Закрыть] Этот случай, однако, уникален лишь в том смысле, что Бахтин порекомендовал работу волошиновского цикла по своей инициативе. Кожинову он также порекомендовал пользоваться книгами Волошинова и Медведева, но в ответ на обращение собеседника.

Само по себе отсутствие ссылок не всегда может быть показательно. Например, отсутствие ссылок на МФЯ в «Проблемах творчества Достоевского» или ссылок на эту книгу в последних по времени публикациях Волошинова может быть связано просто с различием тематики (в первом варианте книги о Достоевском в отличие от второго речь совсем не идет о лингвистике). Однако ссылок на МФЯ у Бахтина нет и там, где речь заходит о языке, например, в «Проблемах речевых жанров», работе неоконченной, но, безусловно, авторизованной. Но тут надо учесть еще один фактор, упомянутый Васильевым: «В воспоминаниях о Бахтине не отмечается и факт наличия в его домашней библиотеке трудов Волошинова и Медведева, приписываемых ему, что тоже выглядит странным, если они создавались при участии последнего (хотя мы должны принять во внимание драматические обстоятельства жизни Бахтина – многочисленные переезды, имущественные потери и т. п.); скорее наоборот – подчеркивается неожиданность появления указанных трудов в „поле зрения“ ученого».[240]240
  Васильев 2000а: 35


[Закрыть] В.Б.Естифеева вспоминает, что порекомендованную книгу «Фрейдизм» ей с трудом удалось достать у книголюба; стало быть, у Бахтина в Саранске ее не было. Конечно, нет данных о том, были ли у него там МФЯ и другие «спорные тексты» (а книга о Достоевском явно была, при ее подготовке к переизданию он не просил найти экземпляр), но так ли нужно было Бахтину ссылаться на малоизвестную книгу, идеи которой он в ряде вопросов преодолел? Полемика вряд ли была необходимой уже по причине малой известности издания, которого у Бахтина, может быть, и не было под рукой. Там же, где идеи МФЯ у него получили продолжение, он, вполне вероятно, удерживал их в памяти. Все сказанное сохраняет силу при любом соотношении авторства.

В связи со всем этим Н. Л. Васильев затрагивает еще один вопрос. Он отмечает, что при полном отсутствии сохранившихся дарственных книжных надписей Бахтина Волошинову и Медведеву или их надписей Бахтину (что, разумеется, ни о чем не свидетельствует: книги могли не сохраниться) есть надпись Волошинова Медведеву. «В архивах бывшего КГБ сохранился экземпляр МФЯ, подаренный Медведеву со следующей надписью: „Павлу не только „дружески“, но и с любовью. Валентин 19 23/I 29“».[241]241
  Васильев 2000а: 34


[Закрыть] Слово «дружески» в кавычках – очевидно, цитата из не дошедшей до нас надписи Медведева Волошинову, скорее всего, на вышедшем незадолго до этого «Формальном методе». Эта надпись – довольно серь-езный аргумент против версии о Волошинове как чисто фиктивном авторе. Перед Медведевым ему не надо было играть роль мнимо-ре-ального автора (как и Медведеву перед Волошиновым), столь же невероятно, что они играли эти роли в расчете на то, что книги с надписями дойдут до потомков. Очевидно, что Волошинов действительно считал себя автором книги (это не исключает того, что туда могли войти идеи, шедшие от Бахтина).

Последний аргумент, разбираемый Н. Л. Васильевым, связан с отсутствием у Бахтина подписанных собственным именем «публикаций (и попыток к этому) в 1925–1928 гг.». Но значит ли это, что в те годы Бахтин не занимался ничем, кроме написания «спорных текстов»? В первом экскурсе уже говорилось о его «незавершенности как стиле работы» и о нелюбви к обиванию порогов в редакциях. Книга о Достоевском – достаточно большой текст (по обьему превосходящий МФЯ и «Фрейдизм»), вышедший почти одновременно с МФЯ. Несомненно, у Бахтина в те годы были и другие тексты, не получившие завершения и не всегда дошедшие до нас. Плюс к этому лекции о литературе и философские беседы с друзьями. А волошиновский цикл охватывает не только 1925–1928 гг., но и два следующих года, когда у Бахтина вышли книга и две статьи. Опять-таки все это не сви-детельствует ни за, ни против авторства Бахтина.

Вероятно, к аргументам в пользу авторства Бахтина, перечисленным Васильевым, могут быть добавлены другие. Остановлюсь лишь на одном, естественно приходящем в голову. Печатная активность Волошинова внезапно оборвалась в середине 1930 г. Дата очень близка ко времени отьезда Бахтина в Кустанай. После этого до самой смерти ни одного выступления в печати! Сам Н. Л. Васильев главной причиной «резкого снижения печатной активности» (не снижения, а полного прекращения!) считает «кампанию критики МФЯ».[242]242
  Васильев 2000а: 47


[Закрыть] Но ведь не одного его тогда ругали, а среди, например, языковедов, обруганных в погромном издании,[243]243
  Против 1932


[Закрыть] кажется, никто более не прекратил публиковаться совсем. К тому же основная печатная критика происходила в 1931–1932 гг., а прекращение публикаций произошло раньше, примерно за год до ее начала. В случае принятия гипотезы о «подставном авторстве» обьяснение того, почему Волошинов замолчал, очень естественно: потеряв возможность использовать тексты, написанные Бахтиным, Волошинов не мог ничего написать сам (иная ситуация в случае Медведева, который активно печатался вплоть до ареста). Однако можно предположить и другое: круг Бахтина, лишившись центра, распался, а Волошинов, вытолкнутый из привычной среды, растерялся и не смог приспособиться к состоянию духовного одиночества.

Впрочем, прекращение публикаций еще не означает прекращения творческой деятельности; к тому же надо учитывать и болезнь, от которой Волошинов страдал в последние годы жизни. И после 1930 г. Волошинов читал курсы лекций, сначала в Институте имени Герцена, затем в ЛИПКРИ. Н. Л. Васильев, ссылаясь на Д. А. Юнова, занимающегося архивом Волошинова, пишет, что «Волошинов являлся автором ряда монографических работ, о которых ранее не было известно»;[244]244
  Васильев 2000а: 67


[Закрыть] вопрос, правда, в том, когда написаны эти работы. Безусловно, их публикация может совершенно по-новому поставить вопрос об авторстве Волошинова.

Следует указать и на еще одну гипотезу. Неоднородность текста МФЯ, особенно разрыв между третьей частью и предшествующими двумя, может рассматриваться как свидетельство их принадлежности двум авторам. Естественно при этом предположить, что первые две части МФЯ принадлежат Бахтину, а третья Волошинову, сейчас к этому склоняется и Н. Л. Васильев.[245]245
  Васильев 2004: 250


[Закрыть] Об этом говорил А. А. Леонтьев в докладе на конференции по истории советской лингвистики в Институте языкознания РАН в январе 1995 г. Но опять-таки нет данных ни для подтверждения, ни для опровержения этой гипотезы. Материалы, приведенные во второй главе, показывают, что первоначально третья часть МФЯ готовилась как отдельная работа, но о том, писалась ли она отдельным автором, данных нет.

Итак, все сказанное приводит к двум выводам. Во-первых, есть серьезные основания считать МФЯ и, с гораздо меньшей уверенно-стью, другие публикации Волошинова написанными с участием Бахтина. В первую очередь это авторство касается теоретических идей книги. Во-вторых, нет достоверных данных в пользу того, что Воло-шинов не принимал участия в написании книги или изданных под его именем статей. Точное разграничение авторства двух авторов не может быть проведено на основе имеющихся данных. Безопаснее счи-тать волошиновский цикл произведением двух авторов и говорить о его создателях во множественном числе, хотя в написании части статей, скорее всего, Бахтин непосредственного участия не принимал (однако и в этом случае Волошинов мог ориентироваться на идеи главы своего кружка).

Как замечает В. Л. Махлин по поводу «спорных текстов», у нас «авторство Бахтина чаще принимается на фактических основаниях и в силу его авторитета».[246]246
  Махлин 1995: 34


[Закрыть] Фактические основания, однако, оказываются, спорными, а авторитет – не есть основание, хотя, конечно, неявно он играет в атрибуции текстов значительную роль. За рубежом же сейчас все более преобладает точка зрения о Волошинове как равноправном авторе МФЯ. Примером может слу-жить конференция «В отсутствие мастера: неизвестный круг Бахтина», организованная в октябре 1999 г. Бахтинским центром при университете Шеффилда (Великобритания). Как подчеркнуто во вводной статье сборника, изданного по материалам конференции,[247]247
  Shepherd 2004


[Закрыть] основной пафос конференции заключался в признании самостоятельной ценности за каждым из участников круга Бахтина, в том числе и за Волошиновым. Лишь один из выступавших на конференции решительно отстаивал тезис о единоличном авторстве Бахтина, и это как раз был один из представителей России; участники конференции из других стран единодушно считали иначе. Один из британских участников конференции пишет: «Современное состояние исследований „спорных текстов“ не может убедительно опро-вергнуть предположение о том, что „Формальный метод“ и „Марксизм и философия языка“ были написаны теми, чьи имена стоят на обложках их первых изданий».[248]248
  Tihanov 2004: 44—45


[Закрыть]

Все сказанное, однако, не означает принятия точки зрения, высказанной Н. К. Бонецкой, также сдержанно относящейся к идеям о единоличном авторстве Бахтина: «Пока в этих трудах („спорных текстах“. – В. А.) с достоверностью не обозначен собственный „бахтин-ский“ элемент, привлекать их к разговору о творчестве Бахтина мы не считаем научно корректным».[249]249
  Бонецкая 1996: 8


[Закрыть] Спорными представляются и попытки отделить Бахтина от Волошинова, предпринимаемые, например, в интересной статье;[250]250
  Brandist 2002


[Закрыть] см. также.[251]251
  Brandist 2004: 120


[Закрыть] Здесь предлагается, например, считать, что Бахтин (в частности, в «Слове в романе») был ближе к неокантианству, а Волошинов последовательно исходил из идей противников этого направления, в том числе К. Бюлера (см. об этом пятую главу). Однако имеющиеся различия могут трактоваться и как изменение позиции самого Бахтина со временем.

Все, что исходило из круга Бахтина, имело отношение к его творчеству. Круг Бахтина в 20-е гг. коллективно вырабатывал общие концепции, сам Михаил Михайлович был лишь «первым среди равных». По существу именно это он и подтвердил в письме Кожинову. Поэтому, например, лингвистическая концепция несомненных работ Бахтина, включая «Проблемы речевых жанров» или фрагмент о металингви-стике в «Проблемах поэтики Достоевского», должна рассматриваться с учетом концепции МФЯ, развитием которой она являлась.

Все дальнейшее в данном экскурсе следует рассматривать лишь как умозрительную гипотезу о возможном распределении ролей между авторами МФЯ (о других работах волошиновского цикла речь специально идти не будет). Фактическими подтверждениями или опровержениями ее я не располагаю

Еще раз напомню о словах Михаила Михайловича из письма Ко-жинову: «В период создания этих книг (МФЯ и „Формального метода“. – В. А.) мы работали в самом тесном творческом контакте. Более того, в основу этих книг и моей работы о Достоевском положена общая концепция языка и речевого произведения». Эти слова И. В. Пешков, на мой взгляд, безосновательно, старается интерпретировать как доказательство единого авторства: «Не очень понятно, как концепция книги может существовать отдельно от самой книги».[252]252
  Пешков 1998: 547


[Закрыть] Примеров такой «отдельности» сколько угодно. Достаточно указать на распространенный речевой жанр кандидатской диссертации, где (разумеется, не всегда, но часто) концепция принадлежит руководителю, а текст – диссертанту.

Коллективная разработка тех или иных идей и проблем и их публикация под одним именем или именами части разработчиков – ситуация, распространенная в науке. Приведу лишь два примера из наиболее знакомой мне области лингвистики.

Главный оппонент МФЯ в этой науке – Фердинанд де Соссюр, у которого рассматривается лишь главный теоретический труд – «Курс общей лингвистики». А вопрос об авторстве этого труда (в отличие от других, игнорируемых в МФЯ работ Соссюра) не менее сложен, чем вопрос об авторстве МФЯ, и также породил обширную литературу. А. А. Холодович (когда-то один из знакомых Волошинова) писал уже в 70-е гг.: «Не боясь вступить в конфликт с истиной, мы могли бы констатировать, что эта книга вышла спустя пять лет после смерти Ф. де Соссюра, но мы не решились бы утверждать, что она вышла спустя пять лет после смерти ее автора».[253]253
  Холодович 1977а: 9


[Закрыть] В высказывании есть неточность: книга вышла на самом деле через три года после смерти Соссюра.

Соссюр умер в 1913 г., ни разу не высказав в печати свои теоретические идеи. Он лишь излагал их в лекциях перед студентами. Кое-что здесь имело параллели с черновыми набросками Соссюра, сохранившимися в его архиве, но многое имело характер импровизаций у доски. После его смерти два его младших коллеги по Женевскому университету, также упоминаемые в МФЯ, Шарль Балли и Альбер Сеше решили издать его курс по студенческим конспектам (черновики не привлекались и стали известны позже). Как сейчас выясняется, идея издания принадлежит Балли, а основную работу по подготовке текста провел Сеше. «Курс» вышел в 1916 г. и сразу стал знаменит. Хотя сейчас наследие Соссюра, включая все дошедшие до нас черновики и наброски, хорошо изучено (многое из этого имеется и в русском переводе[254]254
  Соссюр 1977; 1990


[Закрыть]), но вся мировая известность этого ученого все-таки связана с «Курсом»; ср. соответствующие реальности слова Бахтина в беседе с Дувакиным: «Те произведения (Сос-сюра. – В. А.), которые были напечатаны при жизни, не имели большого влияния».[255]255
  Беседы 1996: 60


[Закрыть] Однако впоследствии выяснилось, что фрагменты прочитанных в разное время трех курсов совсем по-иному скомпонованы, многое изменено, а кое-что и написано заново. Обзор этих изменений см..[256]256
  Холодович 1977а: 17—21


[Закрыть] Таким образом, авторов у «Курса» по существу три (собственно соссюровская часть выделяется с трудом, а разграничить, что внес Балли и что внес Сеше, нельзя). Даже после выявления того, что было и чего не было в студенческих конспектах, остается немало загадок. Например, принято считать, что знаменитая фраза, которой заканчивается «Курс»: «Единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в себе и для себя»,[257]257
  Соссюр 1977: 269


[Закрыть] «всецело на совести издателей», поскольку ни в одном студенческом конспекте этой фразы нет.[258]258
  Холодович 1977а: 18


[Закрыть] Но эта фраза гораздо больше соответствует исследовательской программе самого Соссюра, чем программе Балли и особенно Сеше. Две основные книги последнего, только сейчас вышедшие в русском переводе,[259]259
  Сеше 2003а; б


[Закрыть] от-нюдь не посвящены «языку в себе и для себя». Почему не предположить, что Соссюр говорил что-то подобное в разговоре с Балли или Сеше? Данных нет.

Еще одна проблема, о которой редко вспоминают. За восемь лет до «Курса» вышла теоретическая книга его ученика Альбера Сеше, ныне изданная по-русски.[260]260
  Сеше 2003а


[Закрыть] И в этой книге содержатся многие идеи, очень близкие к идеям «Курса», не обратившие, однако, в 1908 г. на себя большого внимания. Один из историков лингвистики даже выступил со статьей, названной «Соссюр как ученик Сеше».[261]261
  Wunderli 1974


[Закрыть] Но в ряде случаев приоритет Соссюра установлен на основе его черновиков, относящихся к периоду гораздо раньше 1908 г. Что Сеше взял у Соссюра (может быть, также в связи с устными беседами), что Соссюр взял у Сеше, а что было результатом параллельного развития идей? Многое восстановить уже нельзя. Вопрос о соотношении идей Сеше и Соссюра я специально рассматриваю в публикации.[262]262
  Алпатов 2003а


[Закрыть]

Если бы «Курс» был издан под тремя фамилиями, то имя Соссю-ра вряд ли было бы так знаменито: при жизни у него была всего одна монография, изданная еще в 1878 г. (автору тогда был 21 год!) и к 10-м гг. ХХ в. основательно забытая (снова ее вспомнили уже благодаря «Курсу»). А Балли и Сеше и перед 1916 г., и после него активно работали. Но издатели «Курса» скромно отошли в тень в память о старшем коллеге. И мировая слава посмертно досталась ученому благодаря книге, которую он не писал и не собирался писать. Ситуация с МФЯ оказалась иной во многом из-за того, что Бахтин знаменит и независимо от «спорных текстов», тогда как у Волошинова более ничего нет.

Второй пример связан с Московской фонологической школой, занимавшей видное место в советском языкознании 30—70-х гг. ХХ в. Известно, что школа сложилась в конце 1920-х – начале 1930-х гг. как обьединение пяти лингвистов. Это были (по алфавиту): Р. И. Аване-сов, П. С. Кузнецов, А. А. Реформатский, В. Н. Сидоров и А. М. Сухотин. В 30-е гг. они были очень тесно сплочены и постоянно общались между собой. Но в эти годы они имели мало возможностей публиковаться и реализовывали свои идеи, прежде всего, в устном общении, а во второй половине 30-х гг. также в лекциях для студентов. Лишь в 1941 г. вышли две первые статьи с изложением фонологической концепции школы.[263]263
  Кузнецов 1941; Реформатский 1941


[Закрыть] После войны публикаций стало намного больше, но тогда уже не было Сухотина, умершего в 1942 г. От этого ученого остались важные переводы лингвистической литературы (прежде всего первый изданный русский перевод «Курса» Соссюра), но очень мало собственных публикаций.

Среди остальных основателей школы важнейшую роль играл Владимир Николаевич Сидоров (имя этого ученого, кстати, встречается у Бахтина в черновиках «Проблемы речевых жанров»). Эту роль отмечали все другие члены школы. Такие отзывы собраны в томе, изданном к столетию со дня рождения этого ученого[264]264
  Сидоров 2004


[Закрыть] (далее приводим лишь номера страниц издания). Р. И. Аванесов: «В. Н. Сидоров и А. М. Сухотин были в значительной мере „дрожжами“, на которых всходило „тесто“ МФШ» (18). Сын П. С. Кузнецова: «Отец… говорил, что при разработке идей Московской фонологической школы главным генератором идей является Сидоров, что во всех совместных с Аванесовым работах основная мысль принадлежит Сидорову» (24). То же Кузнецов говорил и нам, его студентам. А.А. Реформатский в письме Сидорову: «А идей-то у тебя на собрание бы сочинений хватило. Особо ценю: гиперфонему и различие вариаций и вариантов – это краеугольные камни Московской школы» (37). Он же после смерти Сидорова: «Владимир Николаевич был… источником теоретической мысли, тем аккумулятором, который питал и Рубена Аване-сова, и Петю Кузнецова, и меня» (393). Сходен и отзыв наблюдателя со стороны – С. Б. Бернштейна: «Он оказывал огромное влияние на окружающих, это был блестящий человек» (77). Один из учеников Сидорова называет его «ученым-мыслителем, а не ученым-писателем» (121). Другой его ученик пишет: «Для Сидорова теория была нечто строящееся, а не построенное» (82). Похоже на Бахтина?

Но в этом же издании отмечены и другие черты личности Сидорова. Люди, его знавшие, единодушно отмечают, что этот блестящий лингвист хорошо умел формулировать свои идеи в устном общении, но с трудом переносил их на бумагу. Реформатский: «При своем остром уме и большой работоспособности Володя был очень неоперативным» (23). Он же в вышеупомянутом письме отмечает «ма-лопись» своего друга (37). То же отмечают и его ученики: «Огромное количество его блестящих мыслей осталось только в его устной речи, не были превращены в статьи и книги» (83). «Его талантливые соображения по истории отдельных слов и выражений. ни письменной, ни тем более печатной фиксации не получили» (88). «Владимир Николаевич не написал работ, где были бы изложены его лексикологические наблюдения и теоретические обобщения»; они «не нашли отражения в печатных трудах, а остались лишь устным преданием, и то, к сожалению, в небольшой своей части» (93–94). «Многое, к чему он пришел, о чем читал, что щедро раздавал друзьям и ученикам, ока-залось даже не записанным» (112).

Вот еще мнения и воспоминания людей, знавших ученого. М. В. Панов вспоминал его постоянные слова: «Зачем же я буду сейчас писать эту статью? Я же уже всё вам рассказал» (78). Он же приводит другое высказывание Сидорова: «Это уж проверено: как расска-жешь, – пропадает охота писать. Мысль изреченная есть дело, а раз дело сделано, его еще раз делать – это тоска и ненужность» (83). Многим запомнилось его яркое выступление по докладу Р. Якобсона на сьезде славистов в Москве, но «по техническим причинам выступление В. Н. Сидорова на пленке не получилось. Написать текст или пересказать свое выступление В. Н. Сидоров категорически отказался» (78), ничего до нас не дошло.

Многое сохранилось лишь в виде случайных заметок на полях чужих работ вроде такой: «Никаких трех штилей не существовало. Ломоносов их выдумал» (39). В двух фразах основа целой концепции, никак более не выраженной! Но еще чаще идеи Сидорова сохранились в работах других авторов. В. В. Виноградов сказал о нем: «Сидоров – автор очень многих идей, но большая часть разошлась по рукам, в чужих диссертациях» (83). А другие «отцы-основатели» МФШ, у которых, особенно у Аванесова и Кузнецова, публикаций в итоге оказалось немало, прямо указывали на Сидорова как источник идей многих из них. Вот свидетельство Аванесова: «Владимир Николаевич. делал на кафедре доклад, который остался неопубликованным, впрочем, идеи этого доклада я использовал в своих „Очерках русской диалектологии“» (18). Особо следует сказать о понятии гиперфонемы, уже упоминавшемся. Это понятие – одно из ключевых в фонологической концепции школы (отвлекаюсь сейчас от того, что его значения в разных публикациях школы могут несколько различаться). Кто его придумал? В статье, впервые изданной в 1941 г., Кузнецов писал: «В кругах московских лингвистов уже около 10 лет в этом значении употребляется термин гиперфонема, введенный впервые, если не ошибаюсь, В. Н. Сидоровым, но не получивший до сих пор отражения в печати».[265]265
  Кузнецов 1970: 186


[Закрыть] Подтвердил приоритет Сидорова и А. А. Реформатский, называя гиперфонему «понятием, выдвинутым В. Н. Сидоровым, но печатно им не сформулированным».[266]266
  Реформатский 1970: 53


[Закрыть] С. А. Крылов, специально изучивший историю данного термина, отмечает, что Кузнецов и Реформатский пользовались этим термином в публикациях неоднократно, но у Сидорова он зафиксирован только в одном устном выступлении, записанном на магнитофон и посмертно изданном.[267]267
  Крылов 2004: 314—315


[Закрыть] И не будь приведенных здесь указаний, никто бы не связывал введение данного понятия в концепцию школы с именем Сидорова.

Если Сидоров всё же что-то писал, то чаще с соавторами. Свидетельство Реформатского: «Володя постоянно нуждался в ком-то, кто был бы его соавтором, толкал бы его, раскачивал» (21). Другой автор книги о Сидорове: «Основные фонологические работы его написаны в соавторстве с другими лингвистами, что затрудняет вычленение точки зрения самого Владимира Николаевича. Однако, зная его, можно быть уверенным, что он был активным и часто ведущим началом в разработке взглядов, изложенных в этих статьях» (128).

Такой яркий ученый закономерно превратился в мифическую фигуру, что тоже зафиксировано в сборнике. Один специалист по английскому языку заявил: «Но Сидоров же совершенно мифическая фигура! Он же ничего не написал» (120). Как всегда в мифе, нечто реальное утрируется и доводится до совершенства. Другое проявление того же мифа о Сидорове – слишком резкая оценка С. Б. Берн-штейна: «Это блестящий был человек – ничего не сделано, хотя было очень много надежд» (77). Публикации, и не только в соавторстве, у него были, но почти до смерти у него была лишь одна половина монографии (другую написал Аванесов). Потом ученики еще при жизни автора собрали имевшиеся его тексты и издали в виде двух монографий (одна из них вышла уже посмертно). То же было и с ученой степе-нью. «Когда ему сказали, что нужно бы подготовить список работ для присуждения степени доктора по совокупности работ, он сказал, что на всякую ерунду у него нет времени, и он заниматься этим не будет. В конце концов, этим занялись его друзья, и степень доктора филологических наук ему была присвоена» (25).

Представляется, что многими чертами характера Сидоров напоминал Бахтина. К сожалению, у них было и много общего в судьбе: Сидоров в 1934–1939 гг. единственным из основателей МФШ также побывал в тюрьме и ссылке (а в отличие от Бахтина и в лагере, хотя недолго), пострадав по одному делу с Виноградовым. Ему, впрочем, удалось вернуться в Москву и снова занять место в кружке, который в отличие от кружка Бахтина сумел просуществовать несколько десятилетий вплоть до кончины его участников. И роль Сидорова была сходна с ролью Бахтина в его круге. А многие идеи, связанные для нас с именами Аванесова, Кузнецова и Реформатского (разумеется, от-нюдь не «фиктивных авторов»), были придуманы Сидоровым. Но доводили их до печатного вида его друзья.

Что касается Сухотина, то именно он, а не Реформатский вел курс введения в языкознание во второй половине 30-х гг. в МГПИ, центре данной школы тех лет. И вероятно, в знаменитом учебнике по данному предмету, написанном его другом Реформатским уже после войны, нашли отражение также идеи и материалы курса Сухотина.

Итак, разграничение авторства – вопрос весьма сложный не толь-ко в отношении круга Бахтина. Могут быть самые разные ситуации. Вот еще один пример, происходивший непосредственно на моих глазах. Один ученый, работавший над книгой, обнаружил, что один из написанных ее фрагментов не ложится в общую структуру. В то же время этот кусок был близок по тематике к тому, чем занималась его жена. Он подарил его жене, попросив опубликовать под ее именем как статью, что было осуществлено.

Вопросы соавторства также требуют к себе внимания. Редко когда соавторы абсолютно равноправны по своим функциям. Обычно они либо делят между собой разделы или виды работы, либо, если действительно пишут вместе, играют не одинаковую роль. Позволю воспользоваться примером из литературы, а не из науки. Один из наиболее известных примеров постоянного соавторства в отечественной литературе – Илья Ильф и Евгений Петров, о которых существует немало воспоминаний. Вот что вспоминал один из мемуаристов: «Писал, точнее, записывал, Евгений Петров: у него был более четкий почерк. А Ильф сидел рядом или расхаживал по комнате» [Эрлих 1960: 86]. Чем не Бахтин, диктующий Волошинову? И только в почерке ли тут дело? Можно предполагать, что «ударные места» общих сочинений в основном принадлежали Ильфу, а ответственным за их компоновку и формирование текста был Петров. Это предположение подтверждает и анализ того, что они написали по отдельности. У Ильфа – «Записные книжки», блестящие, но по самому своему жанру состоящие из фрагментов. У Петрова – вполне законченные тексты, но менее интересные, чем написанные им в соавторстве. Правда, «Одноэтажная Америка» писалась в силу вынужденных обстоятельств (болезни Ильфа) по отдельности, каждый из авторов писал по общему плану часть глав. Но, во-первых, к тому времени оба автора уже имели большой опыт работы, во-вторых, это путевые очерки, где каждая глава – тоже в некотором смысле отдельный фрагмент. И, как вспоминает тот же мемуарист, участвовавший в разборке архива обоих писателей, после Ильфа осталось много блестящих и разрозненных фрагментов (совсем как у Бахтина!), а «среди бумаг Петрова не было найдено никаких следов творческой лаборатории» [Эрлих 1960: 138]. Тем не менее никто не считает Петрова фиктивным автором.

А теперь вернусь к кругу Бахтина. В первом экскурсе уже отмечалось, с каким трудом Бахтин умел доводить свои яркие идеи до уровня связного текста. Фрагментов, набросков, подготовительных материалов гораздо больше. И дело здесь, вероятно, не только в его действительно непростых взаимоотношениях с властью, к чему сейчас у нас обычно принято все сводить в связи с Михаилом Михайловичем. Тип автора набросков не так уж редок. Соссюр, опубликовав книгу в возрасте 21 года и защитив диссертацию (не совпадающую по теме с книгой) в возрасте 22 лет, за три с лишним последующих десятилетия издал лишь несколько статей и некоторое число заметок и рецензий, много писал «в стол» и не мог почти ничего закончить.[268]268
  Холо-дович 1977б: 665—668


[Закрыть] Бахтин за долгую жизнь завершил две книги (была ли полностью завершена исчезнувшая книга о Гёте, мы все-таки не знаем), обе, правда, в двух вариантах (если в случае Рабле считать первым вариантом диссертацию), законченных статей большого обьема также очень немного (из них «Слово в романе» приближается по обьему к книге). А фрагментарность его сочинений несомненна, особенно в саранский период, см. шестую главу.

Все, что известно о возможных соавторах Бахтина, не дает возможности говорить о них как об ученых того же склада. Медведев, безусловно, работал иначе, быстро и легко. Труднее говорить о Волошинове, творческая лаборатория которого пока не исследована. Но все тексты волошиновского цикла (а их за короткое время вышло не так мало) свидетельствуют об их законченности и связности. Особый, конечно, вопрос – две первоначально разные части МФЯ, но и они довольно остроумно соединены между собой. Правда, в третьей главе я фиксирую некоторые нестыковки и между первой и второй частью, возможно, также обьясняемые разным временем написания. Почему не предположить, что роль Бахтина могла в некоторых случаях соответствовать роли Ильфа при Петрове – Волошинове? Или же роли Сидорова в Московской фонологической школе?