Текст книги "Любовное состязание"

И опять словно какой-то бес обуял Эммелайн. Она понимала, на что намекает мать: ей следует вести себя более уважительно по отношению к Конистану. Но не этого жаждала ее душа! Поэтому на замечание леди Пенрит она у упрямо ответила:

– О, нет, я должна сейчас же найти комнату для Соуэрби! Как это было неосмотрительно с моей стороны: разместить его в одной комнате о с Девоком, ведь они друг друга терпеть не могут! – Бросив взгляд на Конистана и заметив промелькнувшую в его глазах досаду при одном упоминании имени Соуэрби, она не удержалась от соблазна подсыпать соли ему на рану:

– К тому же я всерьез опасаюсь за здоровье Бранта Девока, разве вы не согласны со мной, лорд Конистан? Ведь Варден Соуэрби – настоящий силач, не правда ли? У него такие плечи, что он, пожалуй, в эту дверь не пройдет! – продолжала Эммелайн, все больше воодушевляясь. – Должно быть, он весит не меньше шестнадцати стоунов[11]Note11
  Больше ста килограммов


[Закрыть]. Интересно, на этот раз он привезет в Фэйрфеллз своего дикого жеребца, как в прошлом году? Какой у нас был замечательный турнир! Я уверена, милорд, вам понравились бы прошлогодние состязания. Да и кому бы они не понравились? Видеть Соуэрби на необъезженном коне – это, я вам доложу, было зрелище! Нет-нет, мамочка, вы должны мне позволить заняться перемещением немедленно, а то потом я забуду и нанесу обиду одному из самых дорогих своих гостей! – закончила она, повернувшись к матери.

Леди Пенрит косо взглянула на дочь и едва заметно покачала головой с явным неодобрением. Однако Эммелайн слишком хорошо знала свою мать, чтобы понять, что та не особо сердится.

– Ты ведешь себя невежливо, дорогая, – проговорила наконец жена баронета.

– Что? – с самым невинным видом переспросила Эммелайн, широко раскрывая глаза. – Вы имеете в виду Конистана? Я не собираюсь с ним церемониться. Тем более сегодня вечером!

– Эммелайн! – Тут уже возмутился и сэр Джайлз, до глубины души потрясенный, словами дочери.

Однако, повернувшись к отцу, она заметила, что, несмотря на суровый тон, уголки его губ весело подергиваются. Приняв все это к сведению, Эммелайн вновь обратилась к матери:

– Даже вы должны согласиться, мамочка, что если бы его милость ждал от меня вежливого обхождения, он не стал бы мне досаждать своим преждевременным приездом.

Конистан тем временем вдел в глаз монокль и принялся с улыбкой оглядывать Эммелайн с головы до ног, особое внимание уделяя ее батистовому платью, расшитому розовыми бутонами на длинных зеленых стеблях. Казалось, ее слова ничуть его не задели.

Поняв, что всю свою досаду он уже выплеснул раньше, когда она случайно упомянула имя Соуэрби, и что на сей раз ничего больше из него вытянуть не удастся, Эммелайн решила покинуть поле боя. С поклоном повернувшись к виконту, она спросила:

– Вы ведь не станете возражать, если я займусь гораздо более важными делами, милорд?

Конистан оставил этот выпад без ответа и, поднявшись с кресла, вежливо поклонился ей.

– Восхищаюсь вашим чувством долга, – проговорил он. – Прошу не беспокоиться о моем увеселении. Не припомню, когда меня в последний раз принимали так радушно, как в вашем доме, – он с улыбкой отвесил поклон леди Пенрит.

– О, сэр! – игриво воскликнула Эммелайн на пути к порогу. – Как нелюбезно с вашей стороны проявлять великодушие как раз в эту минуту. Надеюсь, к завтрашнему дню вы исправитесь и вернетесь к вашей обычной манере, невоспитанной и грубой. Тогда я хоть буду знать, как с вами обращаться!

И не дожидаясь ответа, она поспешила вон из гостиной, торопливо закрыв за собою дверь.

11

Эммелайн сидела перед высоким бюро в утренней столовой. Спина у нее немного ныла после всех пережитых за этот день хлопот, а также от сидения на жестком стуле в течение последнего часа. Она пересматривала порядок расположения гостей за обеденным столом на предстоящую неделю, стараясь сделать так, чтобы Грэйс и Дункан как можно чаще оказывались рядом, но в то же время, чтобы это не слишком явно бросалось в глаза окружающим.

Она так и не вернулась в гостиную. Блайндерз доложил ей, что леди Пенрит давно уже удалилась в свои апартаменты, а ее отец в настоящий момент развлекает лорда Конистана, пытаясь обыграть его в бильярд.

Наконец, убедившись, что ей удалось найти для карточек с именами гостей самое удачное расположение и при этом ни разу не повториться, Эммелайн позволила себе зажмуриться и сладко потянуться, словно кошка, пролежавшая слишком долго в одном и том же положении.

Вновь открыв глаза, она буквально подскочила на месте: прямо за ее спиной, отражаясь в оконных стеклах у нее перед носом, стоял виконт Конистан. – тот самый человек, которого она никак не хотела бы видеть именно в эту минуту, когда занималась делом, с его точки зрения, крайне предосудительным.

– Я вижу, вы с головой ушли в плетение и ваших коварных интриг, дорогая? – осведомился он самым оскорбительным тоном.

– Вы! – вскричала она в ответ.

В тот же миг Эммелайн сама подивилась, почему ей на ум пришло столь безнадежно глупое восклицание, как «вы!». Куда предпочтительнее было бы «вы, чудовище!» или даже «вы, негодяй!». Но просто «вы!» прозвучало малодушно: ведь это он подсматривал за нею, а не наоборот!

– Понятия не имею, о чем это вы говорите. – торопливо поправилась Эммелайн, собирая с полдюжины лежавших перед нею карточек и пытаясь аккуратно сложить их в стопку. При этом она с досадой обнаружила, что пальцы у нее дрожат. – К тому же вы не можете не знать, что неприлично украдкой пробираться в комнату дамы в столь поздний час.

– А вы решили, что я – призрак, пришедший за вашей головой?

– Не будьте дураком…

– Или, может быть, распутник, решивший коварно посягнуть на вашу честь под покровом темноты? – при этом он бросил на нее демонический взгляд, хотя она успела заметить в нем искорку смеха.

– Вы себя ведете просто глупо! – вспылила Эммелайн, стремительно поворачиваясь на стуле, чтобы смотреть ему прямо в лицо. Увы, при этом она неловко повела локтем по столу и сбросила на пол всю стопку карточек.

Конистан проворно наклонился, чтобы их собрать, не слушая возражений Эммелайн, уверявшей, что в этом нет нужды. Она сама готова была опуститься на колени, но он был настолько близко от нее, что сделать это стало невозможно. Девушка почувствовала, как краска заливает ей щеки, когда виконт поднял с полу карточки с планировкой стола. Станет ли он их просматривать? Заметит ли особенности размещения гостей? А может, уже заметил, пока стоял у нее за спиной? Сердце Эммелайн учащенно забилось. Он мог с легкостью раскрыть ее замысел, если бы только захотел!

Однако все ее тревоги оказались напрасными. Он даже не взглянул на карточки и отнюдь не выглядел расстроенным или сердитым. Можно было предположить, что он так и остался в неведении относительно ее планов.

Поблагодарив его за помощь, Эммелайн торопливо сунула уличающие ее доказательства в одно из внутренних отделений письменного стола и со стуком захлопнула верхнюю крышку вишневого дерева, напоследок повернув в замке ключ, который вынула из ридикюля.

– Теперь я горю желанием узнать, что вы замышляете! – объявил Конистан.

– Неважно, – торопливо ответила она. – Вас это совершенно не касается, и вообще, я не понимаю, как у вас хватает нахальства отпускать замечания по поводу моих занятий!

– В самом деле, – согласно кивнул он, вынимая из кармана платок и принимаясь протирать монокль.

– К тому же, – добавила Эммелайн, поднимаясь на ноги и расправляя смятые розы и листья на платье, – могу ли я просить вас впредь возвещать о своем присутствии прежде, чем входить?

– Как это?

– Стучаться в дверь. Стучать, понимаете? Стучать, колотить, даже барабанить, если вам угодно! Мне совсем не нравится, когда ко мне вламываются столь беспардонным образом!

Виконт подобострастно поклонился ей.

– Прошу прощения, мисс Пенрит. В будущем постараюсь исправиться.

Решив, что настал момент отвлечь его внимание толикой лести, она улыбнулась и заметила:

– Прошу вас, зовите меня просто Эммелайн. Все мои друзья меня так зовут, потому что я не люблю формальностей и предпочитаю как можно скорее…

– Я давно уже это понял.

Эммелайн прищурилась и, взяв Конистана под локоть, легонько шлепнула его по руке.

– Прошу вас, перестаньте мне досаждать. – Затем она вернулась к своему первоначальному предложению. – Я все-таки хочу, чтобы вы называли меня просто по имени. Все остальные гости так и будут поступать, и если вы не последуете их примеру, это покажется странным!

– Эм-ме-лайн! – произнес он по слогам. – В этом слышится что-то кошачье. Какое-то мурлыканье, не правда ли?

– Кто-нибудь из женщин уже говорил вам когда-нибудь, лорд Конистан, что ужаснее вас нет мужчины во всем Соединенном Королевстве?

С этими словами она повела его к дверям.

– Всего с полдюжины, не больше. Это далеко не рекорд.

Эммелайн прыснула со смеху.

– Но это возвращает нас к разговору о вашем скандальном появлении в утренней столовой. Не могу понять, почему вы до сих пор не отправились спать? Неужели мой отец в пух и прах разделал вас на бильярде, и вы уползли сюда, чтобы зализывать раны?

– О, нет. Я уползаю только от ваших коготков, Эм-ме-лайн.

Он опять произнес ее имя врастяжку, словно смакуя его на языке, и ей ничего другого не осталось, как еще раз шлепнуть его по руке, пока она провожала его через двери столовой в холл.

– Да, кстати, – проговорил Конистан голосом дьявола-искусителя, – мне действительно поручено кое-что вам передать, но, боюсь, что, сделав это, я взваливаю на ваши плечи непосильное бремя.

Эммелайн тотчас же насторожилась. Ее ресницы затрепетали, но она не произнесла ни слова.

– Ваш отец, – продолжал виконт, – хочет, чтобы вы проводили меня до дверей моей спальни. Я просил его поручить это дело Блайндерзу, однако он настоял, чтобы это сделали именно вы. Не могу понять, почему.

У Эммелайн от удивления открылся рот.

– Что? – воскликнула она. – Но это же совершенно неприлично! Не может быть, чтобы он так сказал, вы, должно быть, ошиблись! Мне кажется, он скорее сам проводил бы вас до дверей ваших апартаментов, прежде чем возложить такую обязанность на свою дочь или на любую другую из молодых особ, находящихся в этом доме!

Конистан откашлялся и крепче сжал ее руку.

– Боюсь, вы кое о чем забываете.

– А по-моему, я все прекрасно помню, – растерянно возразила Эммелайн. – В самом деле, я, может быть, и не цепляюсь за слишком строгое соблюдение светского протокола, но тем не менее руководствуюсь чувством приличия…

– Нет-нет! – запротестовал виконт. – Вы неверно истолковали мои слова. Просто ваш отец опасается, что самостоятельно мне не найти дороги к сараю. Надеюсь, вы не забыли, что определили меня на постой именно туда? Сэр Джайлз заметил, что охотно проводил бы меня сам, но ему в его возрасте следует беречь здоровье, а в столь поздний час ничего не стоит подхватить простуду. А любой насморк, как он объяснил мне, вызывает у него разлитие желчи, лечение которого требует поглощения мадеры в огромных количествах. Но об этом даже подумать страшно, потому что мадера вредна для его подагры, и можно запросто свалиться с приступом! Еще он добавил, что и Блайндерз подвержен тому же недугу, а значит, делать нечего, придется вам проводить меня в сарай!

К этому часу у Эммелайн совершенно вылетела из головы дурацкая затея с сараем. Ее первым побуждением было тотчас же сказать Конистану, что все это вздор, и пусть Блайндерз проводит его в его спальню (дверь в дверь со спальней Соуэрби, разумеется!). Однако тот же бесенок, что весь день толкал ее на сомнительные проделки, вновь подал голос.

– Да, разумеется, милорд, – чинно ответила она. – Раз таково желание моего отца, я, как послушная дочь, должна повиноваться.

С этими словами она вновь сладко улыбнулась виконту, ее сердце пело в ожидании предстоящего веселья. Подумать только, как вытянется его лицо, когда она покажет ему соломенный тюфяк, кувшин воды и зеркало! Ради этого стоило прогуляться по росистой траве в легких туфельках!

– Вы, должно быть, смертельно устали, милорд, – проворковала Эммелайн. – Идемте! Я сейчас же провожу вас в вашу спальню.

– Признаюсь, я действительно готов отправиться на боковую. Вы очень добры.

О, как ликовало сердце Эммелайн!

12

Понадобилось несколько минут, чтобы захватить теплую шаль для Эммелайн. Кроме того, для соблюдения приличий она призвала на помощь горничную и лакея с двумя фонарями, чтобы освещать им путь к конюшне.

Озерный бриз зашелестел листвой вишневых деревьев, вдали заухал филин, на небе высыпали мириады звезд, своим кротким сиянием разогнавших мрак в долине даже в отсутствие луны.

Конистан остановил своих провожатых на полпути к цели и послал лакея и горничную вперед с приказом ожидать свою хозяйку возле конюшни.

– Хочу полюбоваться чудесным ночным небом, – объяснил он Эммелайн. – А эти фонари мне только мешают!

– Нет, Конистан! – прошептала Эммелайн. – Это же просто скандал! Чего вы пытаетесь добиться? Хотите, чтобы слуги начали перемывать нам кости? Что скажет мой отец?

Виконт только отмахнулся от ее тревог. Эммелайн была потрясена до глубины души, когда и горничная и лакей поспешили вперед по тропинке. Фонари раскачивались от быстрой ходьбы, их свет плясал на травянистой дорожке, словно они были прикреплены на корме лодки, попавшей в шторм на море. Что нашло на ее слуг, недоумевала Эммелайн, с какой стати они так проворно повинуются человеку, которого видят впервые? Ей вспомнилось, с каким восторгом описывала Конистана ее горничная, и у нее зародилось подозрение, что не только ее родители надеются на этот брак, но и вообще все домашние. При мысли о том, что приезд виконта породил столько ожиданий, ей стало не по себе.

Когда лакей и горничная отошли на значительное расстояние, Конистан сказал:

– Хоть мы с вами и на ножах, но хочу, чтобы вы кое-что узнали прежде, чем мы завтра скрестим клинки. На меня произвело неизгладимое впечатление все, что вы сделали для подготовки турнира, и я восхищен тем, как вы ухаживаете за своим садом. Кроме того, я совершенно очарован вашими родителями. Я вдруг понял, что за несколько часов, проведенных в их обществе, получил больше удовольствия, чем за последние несколько месяцев. И мне остается лишь пожелать, чтобы вы не смотрели на меня как на никчемного шалопая! Моя гордость, представьте себе, страдает от ваших постоянных упреков. И все же не могу не выразить искреннее восхищение вашими способностями и вашей семьей. Вам можно позавидовать.

Тут Эммелайн опять лишилась дара речи.

С тех пор, как этот господин появился в Фэйрфеллз, она не знала ни минуты покоя. Она была готова к обидным замечаниям, к высокомерному и вызывающему поведению, даже к колкостям, но только не к любезности и доброте.

– Вы сказали, что восхищаетесь мною, милорд? – уточнила она с кокетливым смешком, не в силах поверить, что это она, Эммелайн Пенрит, стоит на дорожке в поздний час в обществе самого неприятного из всех своих знакомых и выслушивает от него комплименты.

– Вам не следовало этого делать!

– Чего именно? – спросила Эммелайн, приходя в замешательство, потому что Конистан шагнул вперед и схватил ее за локоть, сжав его, словно тисками.

– Сэр! – воскликнула она, пораженная такой фамильярностью. – Что все это значит? Что вы себе позволяете?

Он не ответил ни на один из ее вопросов.

– Знаете, у вас есть одно совершенно неотразимое свойство: ваш голос звучит напевно. Я не перестаю восхищаться им с той самой минуты, как впервые появился здесь. Мне, конечно, следовало обратить на это внимание еще в Лондоне, но – увы! – всякий раз, когда мне случалось находиться в вашем обществе, вы напускали на себя неприступный вид. Стоило мне только взглянуть на вас, и в каждом вашем слове, обращенном ко мне, неизменно звучали ехидные нотки.

Ей бы следовало разозлиться, услыхав такую речь, но его глубокий, волнующий голос звучал очень тихо, и с каждым словом он подходил к ней все ближе и ближе, так что она оказалась совершенно сбитой с толку.

Все эти маневры должны были бы насторожить ее, заставить, быть может, призвать на помощь кого-нибудь из слуг, чтобы как-то освободиться от его ухаживаний, но решимость противостоять Конистану покинула душу Эммелайн в ту самую минуту, когда она услыхала: «Ваш голос звучит напевно».

Поймав и второй ее локоть, Конистан притянул девушку к себе совсем-совсем близко.

– В вашем голосе журчит смех, он перекатывается от слова к слову, как маленькое эхо, особенно когда вы пытаетесь поддеть меня. Я очарован, – Эммелайн уже ощущала его дыхание у себя на лице, – до глубины души, я полон неудержимого желания сорвать с ваших губ и унести с собой хоть толику излучаемой вами радости. Вот почему я сказал, что вам не следовало этого делать! Вы оказались в невыгодном положении, оставшись со мной наедине; теперь я не в силах устоять перед соблазном и собираюсь использовать свое преимущество, чтобы украсть у вас поцелуй, хотя и понимаю, что мне бы следовало воздержаться.

Когда его губы коснулись ее губ в нежнейшем из поцелуев, Эммелайн поняла, что ее первоначальное намерение – со всей силой наступить ему на ногу и потребовать, чтобы он убирался подальше со своими приставаниями – ни к чему бы не привело. Ее еще ни разу в жизни и никто не целовал, прикосновение губ Конистана просто не подлежало сравнению с чем бы то ни было. Каким нежным и мягким было это прикосновение, какие чувства оно пробуждало! Нечто подобное она ощущала всякий раз, когда ее посещали воспоминания о самых счастливых мгновениях ее жизни, например, о том, как чудесно было держать за руку мамочку, когда они впервые отправились вместе в цыганский табор, или танцевать с папочкой на выпускном балу, или гулять по полю, усыпанному весенними одуванчиками, и видеть, как ей кивают, качаясь на ветру, их веселые желтые головки. Новизна впечатления глубоко запала ей в сердце, разрушая возведенные вокруг него крепостные стены, подтачивая ее решимость никогда не вступать в брак. Если это и есть одна из радостей замужества, подумала Эммелайн, сколь многого ей предстоит лишиться!

Ночной ветерок подхватил ее золотистые локоны и заиграл концами шали, отделанными бахромой с кисточками, щекоча ее оголенные руки. Казалось, ее затягивает водоворот головокружительных, запретных ощущений, перевернувших все ее мысли и всякие представления о приличиях. Каким-то ей самой неведомым образом Эммелайн оказалась в объятиях Конистана, он крепко прижал ее к себе. Его губы продолжали ласкать ее, вновь и вновь касаясь ее губ. Ей вспомнилось, как они танцевали вальс в Лондоне, когда их шаги и все движения слились воедино, плавно перетекая друг в друга. Она прижалась к нему самым нескромным образом, наслаждаясь его объятиями. Мысли мчались бешеным галопом и в то же время оставались в одной точке, все ее внимание было поглощено движением его губ, скользивших поверх ее собственных. Какая-то часть ее души стремилась стряхнуть наваждение, другая же отчаянно желала продолжить запретный поцелуй до бесконечности. Ее охватило страстное нетерпение, какая-то ненасытная, неистовая жажда сжигала ее изнутри, и Эммелайн ничуть не удивилась, ощутив, как страх поднимается и растет у нее в душе громадной океанской волной, готовой вот-вот обрушиться на берег. Волна страха захлестнула и накрыла волну жажды: сама не сознавая, что делает, она вырвалась из объятий Конистана и стремительно отвернулась от него, подавив в груди крик ужаса.

Эммелайн; отвернулась, но виконт поймал ее прежде, чем она успела убежать.

– Что с вами, Эммелайн? – спросил он. – Я испугал вас? Сделал вам больно?

Конистан тоже казался смущенным, но не таким растерянным, как она.

– Я вовсе не хотел застать вас врасплох, – его голос звучал искренне. – Я просто поддался очарованию минуты. Прошу, вас поверить и простить меня! Я позабыл обо всем, держа вас в и объятиях.

Опять он подхватил ее под руку, и Эммелайн была ему за это благодарна. Неужели ее ноги все еще касаются земли? Она не была в этом уверена. Бросив взгляд на едва освещенное светом звезд лицо Конистана, она увидела, что он смотрит на нее встревоженно, без тени насмешки.

– Вам больно? – повторил он.

Когда ее онемевшие члены наконец вновь обрели способность двигаться, а царивший в мыслях хаос сменился относительной ясностью, Эммелайн отрицательно покачала головой.

– Со мной все в порядке, – прошептала она. – По крайней мере… Сэр! Вы на всех женщин, с которыми начинаете заигрывать, воздействуете подобным образом? Мне едва удается связать две мысли воедино! Ваши способности воистину вызывают изумление.

Она старалась говорить легкомысленным тоном, стремясь шуткой развеять очарование минуты, но Конистан не поддержал ее игру.

– Я не заигрываю с добродетельными молодыми особами, – воскликнул он. – Я лишь хотел запечатлеть невинный поцелуй на ваших губах… в виде приветствия. Клянусь вам, это все, что входило в мои намерения! И если этот поцелуй превратился в нечто большее, я не знаю, как это объяснить, но прошу вас принять мои извинения.

Эммелайн расслышала искреннюю нотку в его голосе и вновь ощутила терзающий сердце страх.

– Я вам позволила себя поцеловать, – ответила она. – Я не так глупа, чтобы винить в этом вас одного. И мне тоже непонятно, как это могло случиться! Я догадалась, чего вы добиваетесь, и собиралась больно наступить вам на ногу, а если бы это не помогло, дать вам хорошего пинка.

Она все еще не сводила с него взгляда и теперь увидела, как выражение его лица смягчается, а губы раскрываются в улыбке. И опять на нее нахлынуло желание почувствовать прикосновение этих губ к своим.

Казалось, что и Конистан придерживается тех же мыслей, ибо он вновь склонился ближе к ней, но тут от сарая послышался голос молоденькой горничной, звавшей ее:

– Мисс Эммелайн! Сюда, скорее! Вы глазам не поверите, что они сделали в спальне его милости!