Текст книги "Благодарю за этот миг"

Сознательно не употребляю слово “поддержка”, заменив его “мужеством”. Боюсь, как бы Оливье Фалорни не снял свою кандидатуру после того, как президент выразил поддержку Сеголен Руаяль. Я его знаю; накануне мы коротко переговорили по телефону, и он сказал, что опасается этого шага в пользу его соперницы. Я его успокоила: президент обещал мне, что на такое не пойдет. И теперь, в отчаянии от этого предательства, Фалорни вполне мог сдать позиции. Поэтому я стараюсь писать осторожно, с учетом обоих вариантов исхода.

Гнев мешает мне рассуждать здраво. Мой палец не дрожит, пока я набираю свой твит. И той же недрогнувшей рукой я отсылаю его своим подписчикам в Твиттере. На часах 11.56.

Желаю мужества Оливье Фалорни, который вот уже долгие годы достойно и бескорыстно борется за права своих земляков-ларошельцев.

Даже в страшном сне я не могла представить, какой взрыв вызовет это короткое сообщение. Оно распространяется мгновенно, его ретвитят, пересылают, комментируют миллионы людей, но я этого не осознаю. Ослепленная ложью президента, я в одиночку, по собственной воле, бросилась в пасть волку.

Тотчас информирую двух человек – Патриса Бьянкона и самого Оливье Фалорни, послав ему эсэмэску. Патрис тут же приходит ко мне. Уж он-то вполне оценил размеры катастрофы. Его мобильник бешено вибрирует, затем наступает очередь моего. Звонит вся пресса. Я отвечаю только агентству Франс Пресс, которое спрашивает, не взломали ли мой аккаунт, – неужели это действительно написала я сама? Я подтверждаю свое авторство. После чего отключаю мобильник, закрываюсь в квартире и отрезаю себя от внешнего мира, как делаю всякий раз при очередном землетрясении.

Тем не менее я не отменяю обед с одной издательницей, с которой общаюсь в связи с моей книжной рубрикой в “Пари-Матч”. Естественно, в первую очередь она задает вопрос о моем твите и говорит, что я даже не отдаю себе отчета в значении своего поступка. И пересказывает то, что услышала по радио в такси на пути сюда: ожесточенная полемика и полное непонимание. Все СМИ уже кричат об этом как о сенсации номер один; я превратилась в “недостойную этого звания первую леди”, которая посмела сказать свое слово в политике и, хуже того, слово, противоречащее словам президента. Теперь на меня смотрят как на разрушительницу планов Соцпартии, а главное, как на злобную бабу, желающую провала Сеголен Руаяль из ревности. В результате издательница предлагает мне договор на книгу и сулит фантастический аванс, что я с негодованием отвергаю.

Несколько часов спустя ко мне является Франсуа. Он тоже сразу понял размеры бедствия, но у него есть одно бесценное качество: никогда не зацикливаться на том, что сделано, а смотреть вперед. И думать, каким образом выйти из положения. Это единственное, чем он озабочен. У меня нет никаких соображений. Он очень сердит, сообщает, что останется в Елисейском дворце ужинать со своими детьми, а мне велит возвращаться вместе с моим сыном на улицу Коши. Без него. Я не возражаю.

На следующий день Франсуа приезжает ко мне, в нашу квартиру; он все еще зол на меня и почти не разговаривает, замкнувшись в одном из своих молчаний, которые причиняют мне такую боль. Я ненавижу эти вечера, когда мы сидим врозь, как чужие – два одиночества. Понимает ли он, что творит?

Завтра второй тур выборов. И он, и его советники боятся негативного влияния моего твита на результаты. Комментарии всех журналистов и “великих экспертов” в области политических прогнозов единодушны: мои 125 знаков будут стоить Социалистической партии как минимум пятидесяти мест в парламенте.

Несмотря на раздражение, Франсуа сдержал слово, данное моему младшему сыну – пойти втроем поужинать в некий ресторан, который он хотел нам показать. Франсуа мог бы отменить этот поход, и я его поняла бы, Леонар тоже. Но Франсуа в течение семи лет видел, как растет мой мальчик. Он знал его с детства, и они отлично ладили. Словом, он хотел доставить ему это удовольствие и выполнил обещание. К счастью, Леонар оживляет застольную беседу, а я несколько раз ловлю потерянный взгляд Франсуа и понимаю, какую беду навлекла на его голову.

Говорю ему, что готова принести публичные извинения. Он отказывается, он больше не хочет моих выступлений. Боится, что это снова раздует пламя. Но угли еще не погасли: огонь жив и будет гореть долго. Да, мне следовало бы послушаться своей интуиции и официально извиниться.

А пока я посылаю эсэмэски с извинениями двоим из его детей. Старший, Томà, отвечает мне – правда, довольно жестко – и между строк дает понять, в чем корень проблемы: он еще не смирился с разрывом своих родителей, как и его брат и обе сестры, как большинство детей, у которых один из родителей вступил в новый брак. Да, мы попали в запутанную семейную передрягу.

На следующий день мы с Франсуа отправляемся на выставку живописи, расположенную в двух шагах от Елисейского дворца. Разумеется, без всяких объяснений между нами. Он держится отчужденно. До понедельника я редко вижу его, он проводит почти все время в Елисейском дворце. А когда мы остаемся наедине, говорит только о моем “отрицательном имидже”. Боится, как бы он не бросил тень на него самого. Думает только о себе.

– А как же я? Ты вспомни, каков был твой имидж, когда я тебя полюбила. Если бы я руководствовалась твоей тогдашней “популярностью”, я бы никогда не влюбилась в тебя.

В 2005–2006 годах его рейтинг был настолько низок, что даже не учитывался аналитическими центрами. В день второго тура меня в Елисейский дворец не пригласили, но я даже не ропщу. Сижу одна на улице Коши. Мы обмениваемся эсэмэсками, когда он получает первые данные по голосованию. И по его тону я чувствую, что он слегка повеселел. Результаты оказались лучше, чем ожидалось еще до моего твита. Мой проступок никак не повлиял на рейтинг Социалистической партии. Сеголен Руаяль не избрана; впрочем, ее низкий результат в первом туре и не давал ей никаких шансов. Как и на президентских выборах 2007-го.

Несмотря на прекрасные общие результаты президентской партии, я не получаю особой поддержки в последующие дни. Победа СП была ожидаемой, и мой твит скорее пощекотал нервы прессе, чем вызвал настоящую бурю. Судя по газетам, Сеголен Руаяль – жертва низкой интриги, а не злосчастной перестановки кандидатов. В глазах СМИ и общественности в ее провале виновата я – виновата в том, что вмешалась в политику из личной неприязни, виновата в разногласиях с президентом, с которым делю жизнь, виновата в необоснованной ревности. Похитительница мужей, разрушительница семей, злобная, мстительная, истеричная баба. Ну и так далее. Я снова прошу у Франсуа разрешения публично извиниться. В ответ – отказ.

Пытаюсь укрыться от этого вселенского осуждения. Рву все связи. Изолирую себя от внешнего мира. Иногда мне приходят послания с советом: “Главное, не читай эту статью!”, и от этого мне еще тяжелее. Либо я следую совету и тогда воображаю самое худшее. Либо все-таки читаю, и это приводит меня в шок. Вдобавок приходится выслушивать нотации от высших лиц государства и руководителей СП.

Они соревнуются в жестокости формулировок в мой адрес – премьер-министр, самый перспективный кандидат в председатели Национального собрания, первый секретарь партии и даже давний близкий друг Франсуа… всех уж и не упомню. Мне знакомы политические игры. Я пятнадцать лет проработала журналисткой в этой области. И знаю, что ни один из них не осмелился бы на это без санкции Франсуа. Позже одна из моих подруг произнесет ужасную фразу:

– Да сам Олланд и подал сигнал к травле.

Была ли я когда-нибудь так одинока? Гнев Франсуа слегка утих после второго тура, окончившегося для левых благоприятно, но он по-прежнему держался отчужденно. Не могу понять, отчего эти политические деятели с таким садистским удовольствием драматизируют ситуацию и не желают думать ни о чем другом. Каждый день кто-нибудь из них подливает масла в огонь.

Чтобы не утонуть в этом море ненависти, я все чаще укрываюсь в Версальском парке и до одури гоняю на велосипеде. В эти дни я отнюдь не уверена, что снова попаду в Елисейский дворец. Меня одолевают черные мысли, настроение хуже некуда. Но я должна держаться: сейчас двое моих сыновей сдают выпускные экзамены. Эти экзамены проходят как раз в то время, когда на их мать объявлена охота, когда все газетные киоски пестреют заголовками, один безжалостней другого. Какое же преступление я совершила? Мне инкриминируют вмешательство в личную и общественную жизнь. Это правда. Но разве я это начала? Разве Франсуа Олланд не поддержал только одного кандидата – мать своих детей? Нет, он не сделал бы этого ни для кого другого. Это он примешивает свои личные интересы к политике.

Однако своим твитом я оскорбила неприкосновенную святыню – мать. Я тоже мать, просто мои дети – не родные дети президента. Но это не считается. Пройдет несколько месяцев, и один политолог даст мне совет: покажите народу своих детей! Он объяснит мне мой промах: французы никогда не видели меня вместе с ними. “Несколько умело поданных семейных фотографий, – говорит он, – смогут склонить в вашу пользу общественное мнение, и образ матери семейства затмит образ любовницы в худшем смысле этого слова”. Разумеется, я отвергну эту комедию и не стану использовать своих детей для улучшения собственного имиджа.

Но, несмотря на всеобщее осуждение, некоторые женщины из правительства встали на мою защиту. Их поддержка тронула меня до глубины души. Одна из них, Ямина Бенгиги, даже сообщила мне, что в предместьях я стала символом свободы. Молодые девушки одобряют меня за то, что я отринула “закон послушания”. Для меня это неожиданность, но когда я наконец осмелилась выйти на улицу, то и в самом деле смогла убедиться в симпатии и поддержке, которую мне выражали многие девушки и женщины разной этнической принадлежности.

Через два-три дня после “скандала” у меня был запланирован обед с Наджат Валло-Белькасем, министром по правам женщин. Я была уверена, что она отменит нашу встречу из дружеских чувств к Сеголен Руаяль. Но нет, приглашение осталось в силе. И за это я опять-таки ей благодарна. Естественно, в начале беседы сразу всплывает вопрос о твите. Я выражаю свои сожаления. Но ее интересует совсем не это:

– Меня поразило твое медийное влияние. И вот я подумала, что мы могли бы замечательно сотрудничать в некоторых акциях.

Я недоумеваю. Прекрасно обошлась бы без этого “медийного влияния”, без обложек таблоидов, которые изображают меня злобной ревнивой ведьмой. Но в то же время я тронута тем, как храбро она демонстрирует солидарность со мной.

– Какие акции ты имеешь в виду?

– Ну, мы могли бы, например, ночью пойти вместе на встречу с проститутками в Булонский лес.

Услышав это, я обомлела. Мне известно, что она намерена бороться с проституцией, это одно из многих направлений ее деятельности. Но на сей раз я струхнула:

– Знаешь, я не уверена, что это будет уместно в нынешних обстоятельствах. Мне бы подошли сейчас более пристойные занятия.

Однако ее слова о “медийном влиянии”, которое ее так поразило, запали мне в душу. Ее привлекает то, от чего я бегу с самого начала моего знакомства с Франсуа, то, от чего никак не могу избавиться.

Все еще не решаюсь отправиться в свой официальный кабинет, не хочу показываться в Елисейском дворце. Сознательно избегаю общения с советниками, кожей чувствуя их враждебность. Правда, трое из них тайком признались мне, что понимают мои мотивы, что президент был неправ, обнародовав свое коммюнике в поддержку Сеголен Руаяль. Они даже считают, что я послужила ему громоотводом. Не будь моего твита, громы и молнии прессы обрушились бы на него самого, поскольку он поддержал свою бывшую сожительницу. Некоторые авторы первых полос подчеркивают этот факт, но таких единицы.

Тогда, в июне 2012-го, врачи рекомендовали мне пройти курс лечения анксиолитиками, чтобы я смогла выдержать все нападки. Я отказалась. Никогда не прибегала к помощи антидепрессантов и не собираюсь начинать.

Конечно, тогда я воображала себя сильнее, чем на самом деле. Сегодня я думаю, что эта баталия должна была бы заставить меня сделать паузу. Позаботиться о своем здоровье, попробовать разобраться в том, как мы угодили в эти тиски и как из них вырваться. Но теперь я осталась одна, наедине со своими мыслями.

В выходные дни, во время моих многокилометровых велопробегов вокруг виллы “Ла-Лантерн”, я “размышляю о том, что меня толкнуло на эту ошибку в сто двадцать пять знаков. Во-первых, моя преданность Оливье Фалорни и возмущение двойной несправедливостью в отношении него. Но главное – невозможная политическая ситуация, которая неминуемо сложилась бы в результате избрания Сеголен Руаяль. Он, Франсуа Олланд, – в Елисейском дворце; она – председатель Национального собрания. Каждый на своем троне. Семья, разбитая по воле мужа, но склеенная властью, когда одна руководит Национальным собранием, принимающим законы, а другой проводит эти законы в жизнь. А где же было бы тогда мое место? Его и так трудно определить! Бомбу, которая взорвется у вас под ногами, без причины не бросают. Неловкость оправдывает далеко не всё.

Не могу узнать себя в том образе, который мне приписывают с начала этой истории. Я выгляжу женщиной, разрушившей “легендарную пару в политике”. Когда мы с Франсуа Олландом вступили в близкие отношения – девять лет назад! – у меня тоже был муж Дени, которого я любила, и трое маленьких детей.

У нас было все, что нужно для счастья – мирная семейная жизнь, большой дом в предместье, веселый пес (который умер, когда я писала эти строки). В газете мне предоставили свободные среды[11]11
  До 2014 года французские школьники не учились по средам.


[Закрыть], чтобы я могла проводить больше времени со своими мальчиками. И я, которая не хотела повторять жизнь своей матери, в те времена пыталась подражать ей.

По средам я пекла к полднику блины или вафли. Мы гуляли в лесу: дети были еще в том возрасте, когда строят шалаши. Я обожала бегать по цветочным магазинам в поисках новых сортов для посадки. Мне нравилось копаться в земле, обрезать кусты. Я нетерпеливо ждала, когда придет весна, когда расцветет сирень, когда вишни наденут свой белый наряд. Как же я любила все это!

Я долго, очень долго сопротивлялась нашему взаимному притяжению. Но Франсуа был настойчив, и это он превратил нашу любовную дружбу в любовную страсть. Однако в конечном счете заплатить за эти отношения пришлось мне. Я рассталась с политической журналистикой. И теперь в глазах окружающих выгляжу коварной совратительницей, разрушившей и свой и чужой брак.

Нелегко переналаживать свою жизнь с мужчиной, у которого есть прошлое. Эта сложная ситуация знакома миллионам женщин, матерей семейств, где отца сменяет чужой человек. Однако присутствие Сеголен Руаяль в политическом пейзаже сделало эту ситуацию еще более тягостной для Франсуа и для меня.

Я понимаю, до какой степени это было трудно и для нее. На президентских выборах более шестнадцати миллионов французов дважды, с разрывом в пять лет, опускали в урны бюллетени за левых: в первый раз в 2007 году с ее именем, во второй в 2012-м с именем Франсуа. Это нештатная ситуация, уникальная в анналах политики. По крайней мере, до сегодняшнего дня: она может повториться, только если Хилари Клинтон выйдет на президентские выборы.

Мне вспоминается прогулка в саду Елисейского дворца, когда мы с Франсуа обсуждали кандидатуру Хилари.

– Вот была бы нелепица, если бы она стала кандидатом в президенты после своего мужа! – сказал он мне.

Я ошарашена:

– Хочу тебе напомнить, что ты был в том же положении после Сеголен Руаяль и что вы даже были соперниками на праймериз!

Но по убеждению Франсуа Олланда все, что дозволено ей и ему, не дозволяется никому другому. Он постоянно пребывает в этом убеждении.

Фактически в подсознании Франсуа и, конечно, также в моем пара – это она и он. Мать его детей – его официальная жена. А я – незаконная. И однако я люблю его так, как никогда никого не любила.

Ради него я пожертвовала очень многим. В прессе как-то появилась его фраза о том, что я – “женщина его мечты”:

Мне необыкновенно повезло в личной жизни, я встретил женщину моей мечты. Такой шанс можно и упустить. Но я его не упустил. Вот уже много лет я делю свою жизнь с Валери Триервейлер, и в этом мое великое счастье.

Увы, несколько позже он публично выразил сожаление по поводу слов “женщина моей мечты”, чтобы угодить детям и, возможно, общественному мнению. Какое разочарование… Так кто же я для него?

Мы много раз обсуждали это ощущение “незаконности” нашего брака. Он не видел в ней проблемы, поскольку мы жили вместе и любили друг друга. Как-то я развесила на стене нашей кухни фотографии, где мы с моим бывшим мужем на отдыхе обнимаемся со счастливыми улыбками. Франсуа был шокирован. В тот день он понял, как неприятно мне было смотреть на постоянную фотоэкспозицию его прежней жизни с Сеголен Руаяль и как я нуждаюсь в его поддержке и признании. Но это длилось недолго.

В “день твита” взорвались все годы моего страдания. Я привела в действие детонатор, и одна несу за это ответственность. Но это была бомба замедленного действия, изготовленная Франсуа Олландом и Сеголен Руаяль, бомба, начиненная их непрестанной игрой в “частное-публичное”, с семейными фотографиями и двусмысленными заявлениями.

Они то боролись между собой, то использовали друг друга как ступеньку к успеху. В 1997 году, после победы левой коалиции на досрочных парламентских выборах[12]12
  Внеочередные парламентские выборы 1997 года были назначены на год раньше предусмотренного срока в связи с тем, что действующий президент Франции Жак Ширак распустил парламент.


[Закрыть], Франсуа долго осаждал премьер-министра просьбами включить Сеголен Руаяль в состав правительства. Сам Франсуа тогда возглавил СП. И очень хотел чем-то занять Сеголен Руаяль, чтобы беспрепятственно пользоваться своей свободой. В конце концов премьер-министр уступил.

Семнадцать лет спустя Сеголен Руаяль снова вошла в состав правительства по воле Франсуа Олланда. Эта политическая игра между ними не имеет конца, она похожа на лабиринт, в котором я безнадежно заблудилась.

* * *

Прошло два месяца после нашего разрыва, и в марте 2014-го я еду голосовать на муниципальных выборах в окрестности Лиль-Адана. Это в сорока километрах от Парижа, там, где я жила со своей семьей – той, которая была до встречи с Франсуа. У меня щемит сердце, когда я ставлю машину перед своим прежним домом, где до сих пор живет мой бывший муж.

Прохожу мимо начальной школы своих детей. Эта маленькая школа, которая работает по старинке, принимая всего семьдесят учеников в три класса, расположена на деревенской площади, перед церковью XII века. Все мои дети учились в ней. Воспоминания поднимаются волной, захлестывают меня. Я снова вижу трех своих мальчиков совсем маленькими и такими красивыми, утром, во время панических сборов в школу. Мы жили так близко от церкви, что слышали колокольный звон! И в этот момент вдруг оказывалось, что нужно срочно разыскать пару обуви, пальто или тетрадку. И потребовать поцелуя от мамы, на весь день. Проводив их, мы с бывшим мужем и собакой шли на прогулку в поле.

Меня охватывает ностальгия. Сейчас мои мальчишки уже почти взрослые мужчины. Избирательный участок находится в “Доме мечты”, их бывшей столовой. Когда я выхожу оттуда, меня мало волнует рейтинг Социалистической партии – я размышляю о том, что сделала из своей жизни. Минуту назад я отдала голос за левых, но теперь думаю о своей семье, о замечательном муже и чудесных мальчиках, которых бросила семь лет назад, ради Франсуа. Тогда никто в него не верил, а я и не мечтала, даже втайне, попасть в Елисейский дворец. Мы с ним никогда не говорили о том, что в будущем он сможет стать кандидатом в президенты. Между нами не было ничего, кроме любви.

И ради чего все эти жертвы? Неужели ради того, чтобы быть выброшенной, как использованный бумажный платок, в один миг, сообщением из восемнадцати слов?! Неужели я ошиблась в выборе? Все эти вопросы теснятся у меня в голове, пока я направляюсь в поле – погулять и поразмыслить, как в те давние времена. Но начавшийся холодный дождь заставляет меня торопливо повернуть назад. Повернуть назад… Ах, как бы я хотела сейчас повернуть назад, чтобы этих последних лет не было в моей жизни!

Но можно ли снова не вспомнить мои первые годы с Франсуа – наши первые годы страсти?! Той, что затмевает все остальное. Той, что приходит лишь раз в жизни. Не вспомнить о том, что было “до начала всех начал”, как мы это называли. Все те годы, когда я работала для СП как политический обозреватель. Сперва в журнале “Профессия: политика”, где я дебютировала в команде из десятка молодых журналистов.

Я и не мечтала об этой профессии – она казалась мне совершенно недостижимой. И когда, двадцать шесть лет тому назад, мне представился такой шанс, благодаря невероятному стечению обстоятельств, я была счастлива – я отыскала свою чашу Грааля.

В год получения ДЕСС[13]13
  ДЕСС (от франц. DESS, Diplôme d’Etudes Supérieures Spécialisées) – диплом о высшем специальном образовании.


[Закрыть] в области политической и социальной журналистики в Сорбонне я оказалась в числе приглашенных на серию вечеров, посвященных президентским выборам 1988 года. И вот, переходя с одного мероприятия на другое, я попадаю в Дом Латинской Америки, где Франсуа Миттеран празднует свою победу. Заметив меня в зале, он здоровается и спрашивает:

– Мы ведь, кажется, знакомы?

Да нет, конечно нет, как я могу быть знакома с президентом?! Мне всего двадцать три года, я приехала из провинции пять лет назад, чтобы учиться в Париже и не расставаться со своим первым возлюбленным, но я не знаю никого из ВИПов, не то что президента…

Однако эта короткая фраза не проходит мимо ушей некоего инвестора, вложившего средства в журнал “Профессия: политика”, который должен впервые выйти через три месяца.

– Сходите к ним, представьтесь, они ищут молодежь, – говорит он мне.

Итак, на дворе стоит май, и через месяц кончается мой последний учебный год. В области массмедиа у меня есть кое-какие виды на работу, но я занимаюсь своим трудоустройством без особого усердия. Мне жаль заканчивать учебу, я люблю студенческую жизнь. И все же звоню в редакцию журнала “Профессия: политика”, почти уверенная, что у меня мало шансов быть принятой.

Мне кажется, что для этого у меня неподходящий характер: я отнюдь не Растиньяк в юбке. Как многие люди, я не уверена в себе, боюсь пресловутого “потолка возможностей”. Но на этот раз меня словно толкает вперед какая-то неведомая сила. Я прохожу одно собеседование, потом второе. И чудо свершается: моя кандидатура одобрена. Первого августа я должна начать работать в журнале “Профессия: политика”.

Но тут возникает проблема: вот уже пять лет я ежегодно работаю все лето в бутике “Библос”, торгующем этническими украшениями и расположенном в Вандее, в курортном местечке Сен-Жиль-Круа-де-Ви. Там я всегда проводила летние каникулы с родителями, сестрами и братьями. Сначала родители снимали маленький домик на июнь – в этом месяце цены были еще довольно низкими, хотя в результате мы пропускали целый месяц школьных занятий. Потом, когда мы немного подросли, наша семья перебиралась туда на лето в кемпинг. Со временем родители подсобрали денег на подержанный трейлер, и мы уже останавливались не в кемпинге, а на участке без всяких удобств, который местная фермерша сдавала двум-трем приезжим семьям. Летняя сезонная работа в этом бутике, плюс к государственной стипендии и другим мелким приработкам, позволяла мне учиться в Сорбонне.

Я жила одна с восемнадцати лет. Родители позволили мне покинуть отчий дом с одним условием: чтобы я сама себя обеспечивала. Да и как иначе – они ведь не могли помогать мне материально, и мне никогда не пришло бы в голову просить их о чем бы то ни было. Я до сих пор вспоминаю, как плакала мать, провожая меня в столицу, “в дальние края”.

Вот почему пятью годами позже мне пришлось позвонить хозяевам бутика и сообщить им, что у меня будет “настоящая” работа с первого августа, но что я готова отработать у них весь июль. Они согласились, довольные и гордые мной. За эти годы мы стали близкими друзьями, почти родственниками. Я многим обязана им. И никогда не теряла их из виду: они даже приезжали ко мне в Елисейский дворец, слегка робея перед женщиной, которая тридцать лет назад работала у них продавщицей.

Чем ближе август, тем тревожнее у меня на душе. Способна ли я стать настоящей журналисткой? Нет, я никогда не смогу быть на высоте. Политика интересует меня, но ведь я в ней полный профан. Команда еще не совсем в сборе, редакции пока пустуют. Мы сами втаскиваем в помещение письменные столы, закупленные в IKEA. Я должна овладеть компьютером, ведь прежде у меня его никогда не было. Но я быстро осваиваю его. Мы можем начинать делать “нулевой” номер. За ним следует номер первый, этот уже выйдет в свет. Мне повезло раздобыть сенсационную новость – секретный проект единых дней голосования, подготовленный тогдашним министром внутренних дел. Этот сюжет становится новостью номер один нашего первого выпуска. Главный редактор поздравляет меня.

– Да мне просто повезло, – говорю я.

– Хороший журналист – тот журналист, которому везет, в нашем деле главное – удача.

Никогда не забуду эти слова, как и второе его изречение, навсегда запечатлевшееся в моей памяти:

– Не забывайте, что вы существуете только в журнале, а не сами по себе.

И вот я получаю задание следить за событиями в Елисейском дворце, частично в правительстве и в Социалистической партии – ни больше ни меньше! Мне заказывают статью о возрождении старых течений в Соцпартии. Я растерянно смотрю на редактора и наивно спрашиваю:

– А это что такое – течения?

Главный безнадежно качает головой:

– Господи, и зачем я только вас взял?!

Я сознаю, что моя эрудиция сильно хромает. Я ведь не кончала Школу политических наук и ничегошеньки не знаю. Мне не хватает политической культуры, да и общей тоже. Мне неведомы законы этого мира. В свои двадцать три года я ни разу не летала на самолете. И когда я призналась в этом директору управления гражданской авиацией, о котором должна была написать в журнал, он предложил мне воздушное крещение. Единственная зарубежная страна, в которой я побывала, это Германия, куда я ездила по языковому обмену. Я никогда не видела Средиземное море. В детстве я ходила в театр всего один раз, и то на популярную музыкальную комедию. Да и в кино бывала очень редко. Парижское окружение кажется мне таким чужим. И когда директор журнала говорит мне, что для успеха нужно принимать приглашения на “ужин в городе”, я просто не понимаю, что он имеет в виду. Для такой провинциалки, как я, ужин в городе означает поездку на автобусе в центр города. И вовсе не для ужина, мы никогда не ходили в рестораны.

Но я принимаюсь за работу. Пытаюсь разобраться в политических течениях, надводных и подводных – шевенманистов, моруаистов, поперенистов, фабиусистов, жоспенистов[14]14
  Жан-Пьер Шевенман (род. 1939) – французский политический деятель, министр в 80-х и 90-х годах, кандидат в президенты в 2002 году; Пьер Моруа (род. 1928) – французский политик-социалист, премьер-министр Франции в 1981–1984 годах; Жан Поперен (1925–1997) – французский политический деятель, поочередно примыкавший ко многим политическим партиям, в частности, к Социалистической партии Франции; Лоран Фабиус (род. 1946) – французский политик, министр иностранных дел Франции, член Социалистической партии, премьер-министр Франции в 1984–1986 годах; Лионель Жоспен (род. 1937) – в 1997 году возглавил коалицию из социалистов, коммунистов и “зеленых”, которая победила на выборах 1997 года коалицию Ширака и Жюпе, и занял пост премьер-министра вместо Жюпе.


[Закрыть] и… независимых. Один из лидеров этих последних – Франсуа Олланд. Он и его друзья близки к Жаку Делору[15]15
  Жак Делор (род. 1925) – французский и европейский политический деятель.


[Закрыть], они открыты и готовы к борьбе с традициями. Чувствую, что мне политически близка именно эта команда.

У меня еще сохранилось несколько экземпляров их журнала Témoin, “Свидетель”. А еще в моей библиотеке есть первая книга Франсуа Олланда “Час выбора”, написанная в соавторстве с Пьером Московиси[16]16
  Пьер Московиси (род. 1957) – французский политик, министр по европейским делам в правительстве Лионеля Жоспена (1997–2002), вице-президент Европейского парламента с 2004 года.


[Закрыть]. Она была опубликована в 1991 году, и он преподнес мне ее с дарственной надписью: “Валери Массонно (моя девичья фамилия), которая после чтения этой книги превратится из грозной специалистки по политическим интригам в большого знатока экономики”.

Мы знакомы с Франсуа Олландом с 1988 года. То есть он появился в моей жизни двадцать шесть лет тому назад. У меня не осталось воспоминаний о нашем первом обеде. А вот он его запомнил и потом часто упрекал меня за то, что я забыла этот знаменательный день. Это было в ресторане Национального собрания.

Гораздо яснее я помню встречи в бретонском городке Лорьян, организуемые независимыми. Это дни анализа ситуации, дискуссий; каждое лето они проходят в присутствии Жака Делора, в некоторые годы под дождем – Бретань есть Бретань! – но все равно неизменно весело. Эту веселую обстановку создает Франсуа, как и всюду, где бы он ни оказался. Присутствуют и журналисты, но их не слишком много. В конце дня мы, все вместе, отправляемся куда-нибудь выпить по рюмочке. Мне нравится общаться с Франсуа. Он любит журналистов, и я довольно скоро становлюсь его любимицей среди них.

В 1989 году журнал “Профессия: политика” меняет владельца, и новый хозяин назначает нового главного редактора. Моя “личность” ему тоже не нравится, и меня почти сразу же выставляют за дверь. Он принимает меня за девицу из почтенной буржуазной семьи.

Я использую это увольнение и выходное пособие, чтобы поехать на месяц в США с человеком, который был моей первой любовью и станет моим первым мужем, его зовут Франк. Мне давно пора открыть для себя мир, и у меня есть перспективы. Несколько месяцев назад я познакомилась с дамой – главным редактором “Пари-Матч” на новогоднем приеме для прессы в Елисейском дворце. В тот день один мой коллега, старый журналистский волк, шепнул мне:

– Не уходи далеко, после церемонии Миттеран примет в малом салоне человек пятнадцать наших. Я тебя возьму с собой.

Таким образом я очутилась среди репортерской элиты, благоговейно внимавшей президенту. Когда я выхожу из салона в группе этих избранных, меня перехватывает та самая дама из “Пари-Матч”, и мы знакомимся. Мне всего двадцать четыре года, и вот Франсуа Миттеран уже второй раз изменяет мою судьбу! Могла ли я тогда представить себе, что в один прекрасный день окажусь рядом с другим президентом и буду шествовать с ним рука об руку по красной дорожке, расстеленной в парадном дворе Елисейского дворца по случаю его инаугурации?!

Я даже пыталась потом разыскать тот памятный мне салон, примыкавший к парадному залу. Но не уверена, что нашла именно его – все-таки с тех пор пролетело двадцать пять лет. Четверть века! Годы промелькнули как молния. За это время я дважды вышла замуж. Дважды развелась. И родила троих сыновей – мою наипервейшую заботу, мою самую прекрасную удачу, которая мне дороже всего на свете.

В “Пари-Матч” я вхожу в 1989 году постепенно, “на цыпочках”. Сначала работаю внештатно, на сдельной оплате, в редакцию меня пока не допускают. Для новой политической рубрики им нужна молодая женщина-репортер для работы “на месте событий”. И поскольку у меня есть некоторые контакты с левыми, меня, естественно, ориентируют именно на Социалистическую партию. Кроме того, я, можно сказать, вхожа в Елисейский дворец, а это не часто бывает с молодыми журналистками.

Старейшие работники “Пари-Матч”, занимающиеся вопросами политики, не очень-то приветливо встречают меня. Проходит полгода, и легендарный руководитель журнала, Роже Терон, берет меня в штат на самую низкую должность. Но и этого достаточно, чтобы вызвать зависть сотрудников и самые фантастические сплетни о многочисленных покровителях, коим я обязана своим назначением. Я обнаруживаю – уже тогда! – какие слухи ходят обо мне в кулуарах. И кожей чувствую неприязнь коллег.