Текст книги "Спартанец"

Глава 7. Великий царь

Изгнанник Демарат сидел перед входом в ападану и мрачно смотрел на лакированную дверь, охраняемую двумя огромными воинами из гвардии Бессмертных. По ту сторону двери располагался тронный зал, в котором его вот-вот должен был принять великий царь Ксеркс, сын Дария Великого. Взору Демарата предстал выходящий из дверей карфагенский посланник, облаченный в пышное пурпурное одеяние, окаймленное золотом. Следом за ним вышли два жреца в митрах, усыпанных драгоценностями. Они с довольным видом переговаривались на своем непонятном наречии. Демарат с горькой улыбкой взглянул на свои изношенные башмаки, затем подтянул меч, поправил на плечах серый шерстяной плащ, задрапировал его, как мог, взял под мышку шлем с гребнем – единственное свидетельство былого царствования – и встал: пора идти. Дверь отворилась, и навстречу ему вышли камергер и переводчик, грек из Галикарнаса.

– О Демарат, великий царь ожидает тебя, – сказал он.

Следуя за ними, спартанец прошел через открытую дверь в зал. Войдя, Демарат был поражен роскошью мрамора, разноцветной эмали, золота, драгоценных камней и ковров. Никогда прежде он не видел такого скопления богатств в одном помещении. В другом конце зала под роскошным навесом восседал Ксеркс. Его длинная борода была украшена кольцами, а на голове сияла золотая митра. В правой руке он сжимал скипетр из слоновой кости, инкрустированный самоцветами. За спиной царя двое слуг размеренно обвевали его опахалами из страусовых перьев. Возле ступеней лежал гепард и лениво облизывал свою шкуру. Подняв голову, хищник пристально посмотрел на приближавшихся людей. Группа остановилась у подножия ступеней: греческий переводчик и камергер пали ниц, а Демарат продолжал стоять и поприветствовал царя легким наклоном головы. В ответ царь одарил его сердитым взглядом, а камергер, оставаясь распростертым на полу, прорычал что-то греческому переводчику. Переводчик задрал голову и прошептал взволнованным голосом:

– Ты должен пасть ниц. Ну же, встань на колени и коснись пола лбом.

Лицо Демарата выражало полную невозмутимость. Он с твердостью смотрел на великого царя.

– Не делай глупостей, – простонал переводчик.

Тем временем камергер продолжал выкрикивать приказы на персидском языке. Демарат посмотрел на обоих с усмешкой, затем обратился к царю. Гнев царя был очевиден, но он продолжал сидеть неподвижно, как статуя, в своем роскошном облачении.

– Я Демарат, сын Аристона, царь спартанцев, – сказал он. – Я, гонимый нуждой и невзгодами, прибыл, чтобы принести тебе благодарность за твою благосклонность. Но падать ниц пред тобою я не стану. Ибо таков обычай спартанцев, свободных людей, – ни перед кем не преклоняться.

Демарат замолчал и посмотрел на царя царей невозмутимым взглядом.

Церемониймейстер у подножия лестницы подал знак, и переводчик встал рядом с камергером. Грек начал переводить слова Демарата дрожащим голосом. Впервые за многие годы преданной и старательной службы своему господину переводчик переводил слова неподчинения. Неловкое молчание охватило собравшихся, даже страусовые опахала прервали свое медленное, равномерное движение. В течение нескольких невероятно долгих мгновений Ксеркс и Демарат молча смотрели друг на друга. Бедный камергер побледнел как полотно и почувствовал, что его внутренние органы сжимаются в его большом обвисшем животе.

Наконец царь царей заговорил:

– О Демарат, никому бы мы не позволили бросить вызов нашему величию так, как это сделал ты. Но мы желаем сообщить тебе, что считаем тебя царем спартанцев. Поскольку ты царь, ты близок нам. И благодаря этому мы поняли, что ты царь: даже в беде ты не склонил головы. – Переводчик, а за ним и камергер вздохнули с облегчением, не сразу, впрочем, поверив своим ушам. Демарат ответил легким поклоном в знак благодарности. Великий царь продолжил: – Расскажи нам, Демарат, о спартанцах. О твоем народе нам известно лишь его название.

Демарат вздрогнул. Ему показалось невозможным, что царь персов почти ничего не знает о самом могущественном народе Эллады.

– О мой господин, – ответил он. – Спартанцы – самые сильные и доблестные из греков. Никто не может сравниться с ними в военном искусстве, и ничто не может их укротить. У них лишь один хозяин – закон, перед которым равны все, даже цари.

Ксеркс поднял правую бровь. Еще до того, как грек перевел слова иноземца, камергер понял, что сказанное удивило правителя. Царь неплохо владел греческим языком, однако всегда прибегал к услугам переводчика, ибо так предписывали правила этикета, да и к тому же он желал быть абсолютно уверенным, что все понимает верно. Ксеркс кивнул, и церемониймейстер поднес табуретку с подушкой пурпурного цвета. Демарат сел, и Ксеркс заговорил с ним:

– Мы не знаем этих спартанцев, о которых ты говоришь, и мы хотим поверить твоим словам, хотя это непросто. Афинян мы знаем: это самые нечестивые из людей, они осмелились помогать нашим ионийским подданным после их восстания. Мы наказали их, чтобы их гибель стала примером для остальных и чтобы никто впредь не посмел оспаривать наше могущество. Все греки, живущие на материке и на островах, должны признать нашу власть. Теперь никто не посмеет даже помыслить о восстании. Ты все знаешь об этих народах, как никто другой, и можешь оказать нам большую помощь. Так мы думаем, и мы хотим, чтобы ты это знал.

Царь замолчал. Церемониймейстер подождал, пока переведут последние слова, и обратился к камергеру. Тот сделал знак Демарату удалиться: аудиенция подошла к концу. Спартанец кивком головы попрощался с царем, повернулся и направился к двери в сопровождении двух жрецов. В коридорах эхом отразился звук шагов спартанского царя, обутого в сапоги с подбитыми гвоздями подошвами.

В последующие годы по всем провинциям бескрайней империи разъезжали гонцы великого царя с приказами о наборе войск. Раджи из далекой Индии, сатрапы из Бактрии, Согдианы, Аракосии, Мидии, Аравии, Лидии, Каппадокии и Египта стали призывать воинов. В портах Ионии и Финикии сотни судов были поставлены на верфи. В Ливии и Таврии вырубали леса, чтобы заготовить необходимую древесину. Тем временем стратеги Ксеркса разрабатывали великий план вторжения в Европу. Оказавшись на линии вторжения, цари Фракии и Македонии были вынуждены покориться и выказать полное повиновение. Архитекторы Ионии разработали проект грандиозного понтонного моста для переправы огромной армии через пролив Геллеспонт. Мост сокращал путь через перешеек полуострова Халкидики, это позволило бы флоту Ксеркса не огибать мыс горы Афон по морю, полному опасных рифов.

Азия планировала обрушить на Грецию всю мощь своих пеших и конных воинов. Ксеркс хотел создать новую покорную ему провинцию или превратить страну в пустыню, покрытую дымящимися развалинами.

По весне первые сведения об этих приготовлениях начали достигать Греции вместе с первыми судами, прибывавшими в порты Афин, Эгины и Гитиона. Поначалу им верили с трудом. К тому же в Спарте мысли правителей и горожан были заняты внутренними неурядицами. Пронеслась весть о том, что царь Клеомен, возмущенный свержением и изгнанием из города, собирал союзников в Аркадии и Мессении, и помышлял о том, чтобы напасть на родной город. Эфоров обеспокоили эти новости, и они решили призвать Клеомена к себе и предложить ему восстановление в царских правах, чтобы лучше следить за ним. Аристархосу с сыном Бритосом и несколькими товарищами поручили встретить Клеомена.

Стоял летний день, когда царь, весь в дорожной пыли, приехал в Спарту. Годы изгнания и накопившаяся обида состарили царя. Он соскочил с коня, снял шлем с гребнем и осмотрелся. Пересчитав своих сторонников, он понял, что все кончено: старый лев сам загнал себя в ловушку и, вероятно, слишком устал, чтобы бороться дальше. Он обменялся рукопожатием с Аристархосом и поцеловал его в щетинистую щеку.

– Мы радуемся твоему возвращению, о царь, и предлагаем тебе силу наших рук и верность наших сердец.

Царь опустил глаза и прошептал:

– Велика твоя доблесть, Аристархос, ибо ты не побоялся остаться другом того, кто оказался в беде. Но ты обязан заботиться о себе и о своей семье. Наступили времена, когда вместо мужества и доблести в городе господствуют обман и бесчестье.

Он ступил на улицу, ведущую к его давно заброшенному дому. По мере его приближения двери затворялись перед ним и люди скрывались в своих жилищах. На подступах к дому он заметил поджидавших его эфоров. Самый старший слегка склонил голову и вручил ему скипетр, промолвив:

– Мы приветствуем тебя, о Клеомен, сын Анаксандрида, и возвращаем тебе скипетр, принадлежавший твоему отцу.

Царь кивнул в ответ и отворил разболтанную дверь своего дома. Войдя внутрь, он сбросил пыльный плащ, небрежно кинув его на табурет, и сел, опустив руки на колени. Внезапно за спиной послышались шаги, но царь не обернулся. В мыслях его промелькнул образ кинжала, готового вонзиться ему в спину. Но вместо этого раздался знакомый голос:

– Я отдаю дань уважения царю и приветствую брата.

– Леонид, ты ли это?

– Да. Ты удивлен моему появлению?

– Не удивлен. Но мне было бы приятнее увидеть тебя днем, в компании друзей, встречавших меня по прибытии. И из твоих рук я бы хотел принять скипетр наших предков, а не от этого вероломного змея.

– Тебе не следовало возвращаться. Все знают, что ты уговорил пифию пророчествовать против Демарата. Обыкновенный страх побудил эфоров вызвать тебя в Спарту. Разве что…

– Я знаю. Возможно, это лишь ловушка, и они хотят убрать меня раз и навсегда. Я понял это, когда шел сюда по улице. Меня встретил лишь Аристархос со своим сыном Бритосом, не считая горстки друзей… Даже тебя не было, но тебя я могу понять. Ты стал царем, и мое возвращение означает…

– Твое возвращение не означает того, что ты подумал, – перебил его Леонид. – Я никогда не стремился унаследовать престол. Прямым наследником всегда был мой несчастный брат Дорей, чье тело сейчас покоится среди варваров в далекой Сицилии. Когда ты уехал, мою душу охватила глубокая печаль. У меня не хватило храбрости поговорить с тобой. Я боялся, что ты можешь подумать именно то, что, как я вижу, думаешь сейчас.

Клеомен погрузился в раздумья. Он слушал и чертил что-то на золе в очаге. Затем он поднял голову и посмотрел при тусклом свете на лицо Леонида с коротко остриженной медно-красной бородой.

– Я признателен тебе за эти слова, Леонид. Для меня настали трудные времена. Судьба представляется мне мрачной, и в такие минуты слово друга является единственным утешением, способным облегчить горькую участь. Однако прошу, прислушайся ко мне: с Клеоменом все кончено. Я совершенно уверен в этом, хотя до своего приезда сюда я еще лелеял пустые надежды. Мне угрожает опасность. Наверное, так и должно быть, ведь я совершил святотатство и оскорбил дельфийского бога. И если проклятие настигло меня, то я не стану бежать от судьбы. Но тебе не следует встречаться со мной. Вскоре скипетр нашего отца Анаксандрида снова будет в твоих руках. И твоя рука не пожмет мою, руку святотатца, изгнанного богами.

Леонид попытался прервать его.

– Нет, послушай, – продолжал Клеомен, – ты должен выслушать меня и сделать то, что я скажу. Пусть Аристархос тоже это сделает. Передай ему, что я очень ценю его дружбу и отвагу, но у него есть сын – доблестный воин, достойный наследия своего отца. Я бы не хотел, чтобы его доброе имя омрачилось слухами о том, что его отец помогал мне или был моим близким другом. Клеомен должен остаться один и встретить свою судьбу. Другого пути у меня нет.

Он встал:

– Прощай, Леонид. Вспомни когда-нибудь о том, что я не поколебался и пожертвовал собой ради блага родного города и всех греков. Поэтому я без колебаний обратился ко лжи, чтобы устранить Демарата со своего пути. Он был защитником друзей персов, варваров, и сейчас – я знаю это наверняка – он пребывает у великого царя. Но теперь это все не имеет значения. Было написано, что бесславная смерть Клеомена настигнет его в родном городе.

Леонид заглянул в усталые глаза старого воина. Что осталось в нем от беспощадного убийцы, от его хладнокровного, ясного ума, который создавал бесстрашные стратегии битв и мог так стремительно их осуществлять? Леонид ощутил острое сострадание к этому человеку, с которым имел общего отца и разных матерей и кем он всегда восторгался, хотя и не любил как настоящего брата.

– Вероятно, ты прав, – сказал он. – Не многим хватает храбрости, чтобы бросить вызов богам. Но ты из таких людей, Клеомен. Я выполню все, что ты сказал, чтобы в теле Спарты не открылись новые раны. Нас ждут трудные времена. Прощай, наш царь. Я знаю, что ты не сделаешь ничего, что могло бы запятнать твою славу воина. В твоих жилах течет кровь Геракла.

Он вышел, на мгновение задержался в дверях, привыкая к ослепительной белизне дневного света, а затем растворился на пустынной улице.

Конец Клеомена был ужасающим.

Ходили слухи о том, что он, следуя обычаю северных варваров, стал пить много вина и потерял рассудок. Поговаривали, что он возненавидел людей и колотил своим скипетром каждого встречного. Тогда эфоры заявили, что терпеть этот позор больше нет никакой возможности, царя схватили и привязали к столбу на городской площади. Там он стоял на коленях, скованный цепями, в изорванной одежде, с отросшей бородой. Он подвергался насмешкам своих врагов и молил прохожих о смерти.

Однажды, незадолго до рассвета, ему удалось застать врасплох стражника-илота, которому было приказано охранять царя. Клеомен ударил его цепями, выхватил из его ножен кинжал и стал наносить себе ужасные раны, разрезая свои ноги и бедра. В городе потом говорили, вспоминая тот день, что рано утром слышали леденящие душу крики, и по соседним улицам разносился протяжный, безумный хохот. Очнувшись, илот увидел, что царь лежит в луже крови, смотрит на него горящими глазами и скрипит зубами со зверской гримасой на лице. Наконец царь вонзил кинжал себе в живот.

Так умер Клеомен, сын Анаксандрида, опорочив честь родного города пролитием царской крови и муками своей истерзаннной плоти.

Когда Талос узнал о возвращении Клеомена, его сердце радостно забилось в надежде скоро увидеть Антинею. Однако его надеждам не суждено было сбыться: он узнал, что Кратиппос не решился сразу вернуться в Спарту и вместо этого уехал в свои владения в Мессении вместе с Пелиасом и его дочерью. Больше ничего Талосу так и не удалось выяснить. Однажды пастухи из Мессении поведали, что старик Пелиас живет скромной жизнью, возделывая небольшой участок земли, а его дочь трудится целыми днями, пытаясь помочь отцу и облегчить его тяжелую работу. Антинея просила их сказать Талосу, что всегда будет помнить его и что ее сердце никогда не привяжется к другому мужчине. Карас передал послание Антинеи через пастухов и посоветовал не терять надежды: возможно, когда-нибудь Пелиас сможет вернуться на свою ферму в долине. Однако Талос принял решение не тешить себя напрасными надеждами, чтобы не страдать еще больше.

Кратиппос уехал, но Талос продолжал ежегодно отдавать урожай надсмотрщику. Он часто ходил на охоту вместе с Карасом и заботился о матери. Бурные события юности стали казаться все более отдаленными, и с каждым днем Талос все больше походил на обычного горного пастуха. Тайна, которую он хранил, лежала где-то в глубине души, словно бесполезная вещь, забытая в углу заброшенной хижины.

Слухи о замыслах великого царя в Азии начали долетать до Тайгета, где люди вели однообразную и спокойную жизнь. Поначалу слухи вызывали любопытство местных жителей, а потом, со временем, и беспокойство. Многие задумались о том, что будет, если война действительно заденет их жизни, если царю Персии удастся перебросить войска через море. Женщины были особенно огорчены этими слухами. Они переживали из-за того, что их мужьям придется отправиться на войну, покинуть родные дома, работу в полях, отары овец, и столкнуться с трудностями, голодом, изнуряющей жаждой, ужасными лишениями без каких-либо преимуществ и надежд. Для этих людей, раздавленных бременем повседневной жизни, угроза войны была истинным кошмаром. Они помнили, что последняя война царя Клеомена против аргивян стоила им многих бедствий и унесла много жизней. Притом, что в прошлый раз они воевали недалеко от дома. Если великий царь действительно доберется до Греции, неизвестно, где он расположит свои войска и как долго продлятся военные действия. Илотов мало интересовало, кто победит: исход войны не мог повлиять на их жизнь, и даже новые хозяева не сняли бы иго с их уставших плеч.

Спустя три года до Тайгета дошли слухи о том, что огромная армия великого царя скапливается у Сард и готовится к нападению на Элладу. Гонцы прибывали в Спарту со всех уголков Греции и отправляли новые послания во все стороны. Настало время сбора войск и тревоги, что всегда предшествует войне. Однажды осенним утром цари Леонид и Леотихид, каждый со своей свитой, отправились в Коринф. Там, в храме Посейдона на перешейке, они должны были встретиться с представителями разных городов для выработки общей стратегии. Оба царя, зная мнения эфоров, старейшин и общины равных, настаивали, что линия обороны должна проходить по самому перешейку, чтобы обеспечить защиту Пелопоннеса от вторжения врагов. Они осознавали, что афиняне, а также представители Платеи и Фокиды будут требовать, чтобы объединенные греческие войска встали в горном проходе Фермопилы для защиты центральной Греции.

В главном зале совета в Коринфе собрались представители тридцати одного греческого города, решивших сопротивляться великому царю. При появлении в зале предводителей Спарты два охранника подняли оружие в знак приветствия. Царь Леонид и царь Леотихид заняли отведенные для них места. Зал был полон, и представитель Коринфа встал, чтобы объявить о начале собрания. Он зачитал предложенный для подписания всеми присутствующими договор, который предполагал всеобщий союз на время войны с варварами, а также прощение всех политических изгнанников и создание объединенной армии. Руководство операцией было возложено на Спарту. Цари Леонид и Леотихид возглавили армию, а командование флотом было поручено Эврибиаду, поскольку Афины предоставили наибольшее количество кораблей для этого флота. Корсиканцы тоже присоединились к союзу и прислали свою флотилию. Сиракузы воздержались, так как тиран Гелон требовал полного контроля над операцией или, по меньшей мере, над морскими силами. Это условие, разумеется, было неприемлемым.

В Сарды были отправлены разведчики для сбора точной информации о численности войск персидского царя, так как некоторые считали, что ранее полученные сведения были неверными. До этого момента собрание проходило гладко. Нельзя сказать, что настроение присутствующих было абсолютно безоблачным, но их объединяла общая цель – противостояние врагу. Первые сложности возникли при попытке принятия практических решений. Царь Леотихид настаивал на том, что главный оборонительный рубеж должен был находиться на перешейке, где началось строительство трех линий укреплений. Если вся Греция окажется под угрозой, то Пелопоннес сможет стать отправной точкой для контрнаступления. Его аргументы основывались прежде всего на том, что к северу от перешейка нет других столь же выгодных позиций для обороны.

Это было не совсем так, и афинский представитель Фемистокл собирался доказать это. Он встал и начал свою речь. Он, несомненно, был незаурядным человеком. Его речь была полна иронии, лаконична и порой резка; его разум – ясен и остр. Его доводы звучали крайне убедительно. Царь Леонид слушал очень внимательно, не упуская ни одного слова. Ему стало ясно, что разум афинян нужен грекам не меньше, чем мощь спартанцев.

Фемистокл, сын Неоклеса, подошел к заключению своей речи:

– Поэтому, уважаемые члены собрания, важно понимать, что линия обороны должна начинаться у Фермопил. Назвать этот проход воротами в Аттику, как утверждают некоторые присутствующие, было бы ошибкой. Через этот проход лежит дорога в Грецию. С защиты Фермопил начнется защита всего Пелопоннеса. Не говоря уже о том, – добавил он, – что если варвары атакуют Афины и город падет…

Леонид уселся поудобнее и многозначительно посмотрел на своего коллегу.

– Итак, – продолжил Фемистокл, – кто будет защищать наши берега от высадки персов? Какова ценность укреплений, лихорадочно возводимых вдоль ущелья, если их не прикрывает могучий флот? Враг может высадить свои войска в любом месте – в Лаконии, Арголиде, Мессении. Или даже разделить свои силы и высадить несколько отрядов в разных точках, чтобы вы, в свою очередь, раздробили войска и стали уязвимыми для заключительной атаки вражеских сил. Даже самые отважные из спартанцев, – продолжая свою пламенную речь, оратор обратился к спартанским царям, сидевшим напротив него, – не смогут отразить армию всей Азии без надежной поддержки флота.

В итоге спартанским царям пришлось обещать, что они пошлют войско для обороны Фермопил. Однако они не смогли пообещать, что отправят на войну все вооруженные силы. Им было хорошо известно, что эфоры и старейшины никогда не согласились бы послать всех спартанских воинов за пределы Пелопоннеса. По завершении выступлений ораторов двери большого зала распахнулись и вошли жрецы, чтобы провести церемонию клятвы. Перед дельфийским богом союзники поклялись не прекращать войну до тех пор, пока нога последнего варвара не покинет землю Греции. Они также поклялись наказать любого грека, который решит помочь персам и изменит тем самым своей родине.

Когда представители покинули собрание и отправились по домам, уже смеркалось. Царь Леонид и царь Леотихид провели эту ночь в Коринфе, поскольку им нужно было обсудить с городским правлением вопросы военных операций, сбора войск и подготовки военных судов, которые должны были отправиться к Фермопилам вместе с союзническим флотом. Царь Леонид съел скромный ужин и вернулся в жилище, предоставленное ему городскими властями. Внезапно охранник, стоявший у входа, объявил, что кто-то хочет встретиться с ним. Этим человеком оказался Фемистокл, адмирал Афин.

– Заходи, – сказал царь, встречая гостя на пороге. – Для тебя всегда открыты двери этого дома. – (Афинянин сел и аккуратно расправил белоснежный паллиум.) – С какой целью ты пришел ко мне?

– О царь, я пришел, чтобы сообщить тебе о печальных событиях, которые могут сорвать все наши планы.

Царь посмотрел на него тревожным взглядом:

– В чем дело?

– Мне доподлинно известно, что центральные и северные народы готовы покориться великому царю или, по меньшей мере, сотрудничать с ним. К тому же дельфийский оракул на их стороне. Ты знаешь, какой ответ получили посланники моего города, когда обратились к оракулу?

– Я слышал, что предсказание было неутешительным, однако подробности мне неизвестны.

– Сказать «неутешительным» – это не сказать ничего, – продолжил Фемистокл. – Оракул предвещает Афинам бесконечные и страшные бедствия, разрушения и скорбь, если только афиняне осмелятся бросить вызов мидянину. Посланники были настолько подавлены, что даже не посмели вернуться в город. И тогда они решили запросить повторное предсказание. Так оракул, сам того не подозревая, подсказал мне, как уберечь город от отчаяния и паники. Следующие слова прорицательницы были не менее угрожающими, чем первые. Однако под конец она объявила, что городу удастся выстоять, если он возведет деревянные стены. Эту странную бессмыслицу я истолковал следующим образом: единственная надежда на спасение заключается в создании сильного флота боевых кораблей.

Леонид посмотрел на собеседника с удивлением.

– Ты хитрее самого Одиссея, – сказал он, – но твои слова тревожат меня. Ты и правда считаешь, что оракул не был честен?

Фемистокл умолк, не зная, что сказать. Ему подумалось, что упоминать случай, когда царь Клеомен уговорил пифию Периаллу отрицать законнорожденность Демарата, не очень уместно. К тому же он увидел, что Леонид в замешательстве опустил голову, и решил, что в этом нет необходимости.

– Я в этом абсолютно уверен, – ответил афинский адмирал. – С другой стороны, дельфийская амфиктиония находится под контролем северных народов благодаря абсолютному большинству голосов. Наш единственный шанс противостоять или смягчить эту политику заключается в том, чтобы наши союзники поняли, что мы ничего не имеем против святилища. Мы должны подчеркнуть ту часть нашей клятвы, в которой говорится, что предатели будут наказаны и будут вынуждены платить десятину храму Аполлона. Горе нам, если нас объявят противниками богов или распустят слухи о том, что мы не слушаем оракула. До сих пор мне удавалось избежать этого, хотя это было нелегко. Ко всему прочему нам приходится считаться с фессалийцами, беотийцами, перребами, ионийцами, не говоря уже о македонцах. Царь Македонии Аминтас – наш союзник. Но его позиция не слишком твердая, без поддержки он не продержится и дня. Великий царь может расположить свои войска в центральной Греции и спокойно напасть на нас оттуда, полагаясь на покорность и сотрудничество предателей. Одного этого достаточно, чтобы постараться убедить ваших правителей направить все имеющиеся войска в Фермопилы.

Спартанский царь со вниманием выслушал его и ответил:

– Согласен с тобой, Фемистокл. Можешь не сомневаться: я сделаю все, что в моих силах, чтобы убедить эфоров и старейшин. Однако мой авторитет небезграничен. Знай лишь то, что меня ты увидишь в Фермопилах в любом случае.

– Это много для меня значит, о царь, – сказал Фемистокл, – и в родной город я вернусь счастливым человеком. Теперь я знаю, что царь Леонид не только доблестный воин, но и мудрый и щедрый человек. Твое обещание настолько ценно для меня, что я чувствую, что должен ответить на него, как дарами отвечают на дары гостеприимства. Знай же, что, когда царь Леонид будет стоять у Фермопил, там же будет стоять и корабль Фемистокла, чтобы прикрывать царя с моря. И знай, что Фемистокл скорее отдаст свою жизнь, чем нарушит это обещание. А теперь, – сказал он, – нам всем нужно отдохнуть: пусть ночь будет благоприятна для тебя, о царь Леонид.

– Да будет она благосклонна и к тебе, афинский гость, – ответил царь и проводил Фемистокла к выходу.

В эту минуту послышался цокающий стук копыт по булыжнику. Через мгновение они услышали ржание и взволнованные голоса. В дверь постучали, и вошел охранник:

– О царь, к тебе приехал гонец. Он просит о немедленной встрече.

– Пропусти его, – велел царь.

В дом вошел человек, весь покрытый пылью и изможденный от усталости. Он вручил Леониду кожаный свиток, отдал воинскую честь и вышел. Царь распечатал свиток и быстро прочитал послание. Фемистокл заметил, что он побледнел:

– Что-то случилось?

– Старейшины послали людей, чтобы попросить у оракула совета по поводу надвигающейся войны. Пришел ответ.

И он медленно прочитал следующие слова:

 
Ныне же вам изреку, о жители Спарты обширной:
либо великий и славный ваш град чрез мужей-персеидов
будет повергнут во прах, либо слезы о смерти
царя из Гераклова рода прольет земля Лакедемона.
 

Фемистокл подошел и взял царя за руку:

– Не обращай внимания, Леонид. Сейчас оракул вещает в пользу персов, нельзя придавать этим словам большого значения.

Леонид задумчиво посмотрел на него:

– Наверное, ты прав, друг мой. Но иногда боги вещают нам истину, пользуясь устами злодеев. – Он открыл входную дверь. – Ранней весной я буду в Фермопилах, – сказал он твердым голосом.

Афинянин кивнул в знак согласия, подал царю руку и, завернувшись в белый плащ, вышел. Порывистый, холодный ветер кружил по улицам сухие листья платанов.