Текст книги "Неокантианство. Одиннадцатый том. Сборник эссе, статьей, текстов книг"

Решение проблемы Кант нашел в «Критике чистого разума», в «Критике практического разума» и в «Критике способности суждения». Эти три работы вместе содержат критику Канта, но не «Критика чистого разума» сама по себе. «Пролегомены ко всякой будущей метафизике, которая сможет явиться как наука» служат дополнением к «Критике чистого разума». V. «Die Grundlegung zur Metaphysik der Sitten» содержит введение к «Kritik der praktischen Vernunft». Хабилитационная диссертация «De mundi sensibilis atque intelligibilis forma et principis» содержит первый набросок критики Канта, из которой возникла «Критика чистого разума».

В «Критике чистого разума» рассматривается вопрос о возможности теоретического познания, которое относится к существующему. В «Критике практического разума» рассматривается практическое знание, которое направлено на то, что должно быть. Объектом практического познания является идеальное, объектом теоретического – реальное. В «Критике способности суждения» достигается посредничество между теоретическим и практическим знанием, идеальным и реальным, физическим и этическим знанием.

Согласно старой классификации, теоретическое знание включает в себя математику, физику и метафизику. Поэтому исследование теоретического знания делится на три вопроса, касающиеся возможности математического, научного и метафизического знания. Кант начинает решение своей проблемы с исследования возможности априорных синтетических суждений в математике.

Это привело к недостатку в изложении философии Канта. Сразу же приступая к решению своей проблемы в частностях, Кант упускает из виду общие условия и предпосылки ее решения для себя. Поэтому он предполагает как известное и определенное то, что представляется сомнительным и не может считаться известным.

Критика познания невозможна без идеальной концепции природы познания, того, чего оно должно достичь, какова его цель и по сравнению с чем оценивается и измеряется каждое отдельное познание. Несомненно, такая концепция присутствует в работах Канта, но он принимает ее как известную и признанную, нигде ее не обосновывая. Знание, по Канту, есть, по самому определению, в соответствии с его истинной концепцией, знание вещей как они есть или как они есть сами по себе. Для него всякое исследование знания есть исследование и суждение о нем в соответствии с этим действительно идеальным понятием, обсуждение которого предполагается. Понятие вещи-в-себе, которое, вероятно, было названо априорным понятием кантовской философии и в котором заключен характер всего его мышления, вытекает из идеального понятия познания или знания, как его понимает Кант. Нет истинного знания, кроме как в познании бытия или вещей самих по себе. Это абсолютная истина, или реальная и метафизическая истина, которую Кант предполагает в качестве стандарта и критерия для суждения о каждом отдельном познании. Она является целью всякого мышления, независимо от того, можем мы ее достичь или нет; без ее идеального понятия невозможна никакая критика познания. В этой предпосылке Кант полностью согласен с платонизмом и рационализмом со времен Картезия. Только он по-другому использует это понятие, поскольку с его помощью судит о возможности всякого познания.

Можно сомневаться в правильности идеального понятия познания, из которого вытекает понятие вещи-в-себе, абсолютной истины, как ее понимает Кант, и из учения Канта такие сомнения возникли именно в развитии немецкой философии, которые привели к тому, что это понятие было объяснено и понято по-другому, и также справедливо придется оставить рассмотрение этих предпосылок, которые делает Кант; Но поскольку философия Канта уже дана, не остается ничего другого, если мы не хотим заранее закрыть себе вход в нее, как принять эти предпосылки на время, ибо их недостаток не может быть, как это пытался сделать Рейнгольд, исправлен чужой рукой, как это возможно со многими произведениями искусства.

LITERATUR: Friedrich Harms, Die Philosophie seit Kant, Berlin 1876

ЭРНСТ МАРКУС

Проблема познания [КАК ФИЛОСОФСТВОВАТЬ С ПОМОЩЬЮ ГРАВИРОВАЛЬНОЙ ИГЛЫ]

Прелюдия

Философская Вальпургиева ночь

«Но скажи мне, стоим ли мы?

Или мы идем дальше,

Все, все, кажется, вертится».

От Канта к проблеме познания. Неосведомленный читатель будет поражен, узнав, что был человек, который утверждал, что открыл точную науку, до сих пор неизвестную, то есть равную по рангу математике и физике, а потому совершенно неоспоримую и совершенно новую, о которой (по его собственному выражению) «до сих пор ничего не было и в мечтах». Он будет поражен тем, что этот человек из-за своего открытия сравнил себя с Коперником (первым основателем современной астрономической системы). Он скажет: «У этого человека есть мужество» или «чертовски скромный парень».

Но тот, кто это сказал, на самом деле был очень скромным, добрым, непритязательным человеком, который надеялся лишь на то, что в будущем встретится не со своими великими коллегами по философии, а со своим старым слугой Лампе, потому что предпочитал общество особо праведных душ любому другому. Тот, кто говорил это, был также человеком, который был не только против лжи, но и против небрежного нарушения истины, и особенно против небрежного распространения заблуждений в высшей степени. Он также был человеком, который впервые создал науку о происхождении неподвижной звездной системы, которая по существу признана и сегодня, вплоть до мельчайших деталей. Этот человек – наш старый, дорогой Кант, который известен большинству людей лишь по темным слухам и противоречивым интермедиям.

Итак, если этот скромный человек, боязливо избегающий любого нарушения истины, прав, то существует новая, истинная, точная наука наравне с астрономией, математикой и физикой, то есть наука совершенной точности, хотя «даже сегодня мы еще не можем мечтать о ней».

Читатель, восприимчивый к сенсационным новостям, спросит себя, спит он или бодрствует, и, придя в себя, скажет: «Какая тысяча! Это что-то совершенно новое и даже одно из тех редких или невозможных известий, которым уже более ста лет. Если это так, то где же люди, которым государство поручило культивировать существующие науки, присваивать и распространять новые открытия? Неужели эти люди спят? Разве не сказочно в высшей степени, что назначенные хранители и блюстители науки даже не подозревают, что существует совершенно новая точная наука, открытая Кантом. Я еще ничего не слышал о ней. Я слышал только, что Кант написал в своей «Критике чистого разума» всякие завитушки, которые трудно понять, что он противоречит сам себе самым серьезным образом, что он находится в конфликте с «современным» естествознанием и что дарвинизм опроверг его. Но теперь, когда я слышу, что он считал себя великим первооткрывателем, мне придется считать его совершенно беспринципным и нескромным шарлатаном или даже дураком. Но это любопытная история. С одной стороны старый Кант в полном одиночестве, в великолепной изоляции по методу английской политики, с другой – несколько тысяч хранителей и блюстителей науки – живых и мертвых, включая даже «великих» философов и ученых. Кому верить – одному Канту или нескольким тысячам хранителей и блюстителей?

Я полностью согласен с читателем в его сомнениях, более того, я понимаю его, когда он отшатывается в благоговейном трепете перед могущественной армией стражей и блюстителей, тем более что он узнал от них много действительно верных вещей. Их голоса также производят огромный шум, когда соединяются вместе. Но – в отличие от парламентов и общих собраний акционеров – большинство здесь не решает. Подобное уже случалось, возможно, не раз. Такие сенсационные, почти столетней давности новости действительно уже были. Знаменитый Коперник был не лучше Канта. Пока примерно через сто лет не проник Кеплер, существовала целая масса блюстителей и хранителей науки, в том числе и знаменитые ученые (например, «великий» философ Бако из Верулама), которые не хотели знать, что солнце является центром нашей планетарной системы и что земля вращается вокруг себя и вокруг солнца. Это были люди, которые не могли оторваться от традиций своих отцов, они были старообрядцами, ортодоксальными противниками Коперника, или, скажем коротко: ортодоксальные антикоперники; и теперь читатель согласится со мной, что, хотя это почти ужасающе невероятно, все же не исключено, что наши тысячи стражей и дозорных, которые отрицают, что учение Канта – истинная, несомненная наука, возможно, являются ортодоксальными противниками Канта, то есть ортодоксальными антикантианцами. Таким образом, дело еще не окончательно решено, хотя хранителям хотелось бы, чтобы мы так считали, тем более что произошли и другие весьма любопытные и сказочные вещи, о которых я вскоре сообщу. Однако я должен умолять читателя пользоваться тем ограниченным пониманием непрофессионала, которым его наделила природа. Не то чтобы я особенно дорожил этим пониманием, которое я часто с успехом использовал. (Далеко не всегда я хочу расположить к себе читателя, делая комплименты его интеллекту.) Нет, он просто не должен пользоваться тем особым философским пониманием, которое один из исследователей Канта иногда рекомендует для этой цели как понимание знатока, превосходящее понимание обывателя. Читатель поймет это предупреждение, если продолжит знакомиться с продуктами этого особого понимания и если учтет, что сам Кант время от времени требует, чтобы о науке судили с помощью «обычного» понимания, как если бы он уже боялся только что открытого понимания знатока.

А теперь к делу! В дополнение к только что упомянутому нескромному высказыванию Кант сделал еще одно чрезвычайно скромное высказывание, о котором читатель никогда не слышал и которое, вероятно, было упущено опекунами и сторожевыми псами и поэтому, а может быть, и по другим причинам, не получило распространения. Это высказывание означает, что если новая наука Канта не делает всего, то она вообще ничего не делает, то есть она совершенно и абсолютно ложна и бесполезна.

Да! Читатель скажет: «Что, черт возьми, это должно означать для меня? Это утверждение излишне, потому что оно совершенно самоочевидно. Ведь если то, что говорит Кант, не является истинным и доказанным, то это просто ложь или сомнительный материал, которому место в мусорной корзине».

Да, так говорит обыватель, и так говорит Кант, который, как я правильно предположил, тоже работал с обывательским умом; но очень многие, почти все опекуны и попечители, которые представляются исследователями Канта, придерживаются другого мнения. Они говорят, например, если свести их мнения к одному:

«Ни в коем случае не все, что Кант говорит в „Критике“, хорошо, в сущности, он ничего из того, что утверждает, не доказал сокрушительным образом, да и вообще ничего не доказал, во многих случаях грубейшим образом противоречил сам себе и ни в коем случае не создал истинной науки, а в лучшем случае исторически преходящую (в светских терминах: „сомнительную“) науку (т.е. ненауку). Однако, несмотря на все это, некоторые положения учения Канта чрезвычайно ценны, его учение гениально, несмотря на его противоречия, более того, противоречия – это знак качества».

Таким образом, читатель убеждается в том, что «обычное», или непрофессиональное, понимание Канта также противоречит пониманию знатока. Ведь Кант отправляет всю свою доктрину (как и читатель) в мусорную корзину, если она не делает всего. Знатоки, напротив, сохраняют несколько ее частей (одну эту, другую ту) и отказывают Канту в скромном праве заталкивать свою доктрину в пасть «философских идей». Но это столкновение между буферами сознания обывателя и знатока – еще не все. Третье весьма тревожное обстоятельство заключается в том, что знатоки расходятся не только с доктриной Канта, но даже друг с другом.

Ибо один считает, что Кант учил так, а другой – что совсем наоборот. Один считает, что определенная часть его учения верна и потому ценна, другой – что эта же часть неверна. Один считает, что предложение истинно, потому что дано доказательство, а другой – что оно истинно, хотя доказательство не удалось.

Из этого ограниченный неспециалист преждевременно сделает вывод, что первые тысячи ученых обвиняют друг друга в том, что они ошибаются в своих интерпретациях Канта, и тем самым даже обвиняют друг друга в том, что они неспециалисты, а не эксперты по Канту. Но это далеко не так! Все оказывается совершенно иначе, совершенно чудесно, совершенно удивительно. Противоречивые интерпретации Канта ценятся и почитаются как «проницательные» и «ценные» «взгляды Канта».

Однако мы, простые обыватели, не знаем, какая из этих «ценных» интерпретаций Канта верна, то есть какая из них правильно отражает доктрину, не знают этого и «эксперты». Ибо никто из них еще не доказал правильность своей «кантовской интерпретации». Но такая мелочь, как строгое, убедительное доказательство, в кантовских джунглях и не требуется. Они довольствуются так называемым столь же «проницательным» обоснованием, которое столь же сомнительно, как и сама проницательная точка зрения Канта. Поэтому человек также «терпим» к различным взглядам Канта. Они объявляются «ценными» взглядами Канта.

Обосновать такую терпимость нелегко. Но это возможно. Все остальные науки страдают от самой грубой, бесстыдной и безнравственной нетерпимости. Они не позволяют переступить порог ни одному утверждению, которое является ложным или даже просто сомнительным, то есть бездоказательным, и поэтому математик, например, грубейшим образом нарушает моральный принцип терпимости, просто выбрасывая своего оппонента, который хотел выдвинуть «проницательную» математическую «точку зрения», что прямая линия не является кратчайшим соединением двух точек или что иногда 2 x 2 может быть и 5. В «науке» Канта ситуация совершенно иная. Здесь мы видим самую дружелюбную терпимость, поистине приятную гармонию. Эта терпимость, однако, создается следующими соображениями:

Те, кто участвует в интерпретации Канта, – знатоки Канта (в отличие от «непрофессионалов»). Поскольку каждый из них находит в учении Канта нечто отличное и противоположное от своих коллег-знатоков, несомненно (поскольку мы имеем дело со знатоками), что Кант также думал обо всем этом. Из этого, однако, следует, что Кант во многих случаях противоречил сам себе и, прежде всего, что он был чрезвычайно разносторонним, поскольку из него можно вычитать столько же мнений, сколько магометанин может вычитать из Корана.3131
  Один египетский сановник сказал Наполеону Первому, что в Коране содержится вся мудрость, которая только существует. Когда он спросил, можно ли также узнать из него, как изготавливается порох, то получил ответ: «Это тоже есть, но нужно быть писцом, чтобы уметь это читать». Совершенно верно. Все зависит от правильной интерпретации, от «проницательного понимания».


[Закрыть] Этот человек, так сказать, сказал все, что можно придумать (возможно, и кое-что еще), и поэтому он написал «самую разностороннюю, самую гениальную, но в то же время (разумеется) и самую противоречивую книгу», которая когда-либо существовала. Противоречие действительно приводит к многогранности. Если, например, кто-то хочет избежать противоречия, он может сказать: «Мир существует»; если же он достаточно «изобретателен», чтобы не уклоняться от противоречия, он может с такой же серьезностью заявить во второй части своей работы: «Мир не существует». Таким образом, с помощью противоречия он может сделать ровно в два раза больше утверждений, чем без него, то есть быть ровно в два раза более разносторонним. Соответственно, от другого ученого Канта мы узнаем, что противоречие на самом деле является частью «гениальности», что оно и есть гениальность, что настоящий гений не должен быть настолько ограниченным, чтобы уклоняться от противоречий.

Итак – «противоречие гениально». Давайте посмотрим, что значит противоречие: противоречие состоит в том, что в одном месте моей книги я говорю: «Эта вещь существует», а в другом месте с той же уверенностью утверждаю: «Эта самая вещь (которая, несомненно, существует) не существует» (или также: «Сомнительно, существует ли эта несомненно существующая вещь»). Что же я утверждал на самом деле? Очень просто! Оба утверждения одинаково сильны, поэтому мое второе утверждение отменяет первое, а первое отменяет второе. Утверждения взаимно противоречат друг другу. Так что же я утверждал? – Я вообще ничего не утверждал, и, следовательно, гениальность противоречия заключается в том, что человек вообще ничего не утверждает. Таково положение вещей в нашем и даже в обывательском понимании Канта, и теперь я советую читателю принять участие в «Кантовском движении», если он хочет стать гением. Ему не нужно ничего говорить, если он делает это только в гениальной форме противоречия, ибо это единственная форма, в которой можно сказать что-то, не сказав ничего.

Но то, что идея гениального противоречия весьма плодотворна, более того, она даже имеет моральный эффект, поощряя терпимость и называя провозгласителей этого учения «терпимыми вольнодумцами», а их оппонентов – «нетерпимыми ортодоксами», проистекает из того, что последователи этой Кантовой деноминации могут каждый без ошибки интерпретировать («понимать») или даже «переинтерпретировать» Канта совершенно противоположным образом. Ибо противоречие между различными «кантовскими взглядами» возникло не от того, что Канта неправильно истолковали, а от того, что сам Кант был достаточно «тщательным, разносторонним и изобретательным», чтобы противоречить самому себе.

Таково «движение Канта», а сейчас я лишь сообщу, что в Греции жил поэт и танцор Каллипид, о котором древние говорили, что он всегда бежит, но никогда не двигается. В остальном читатель может сделать собственные выводы.3232
  Принципы гениального противоречия и терпимости, которые были встречены бурными аплодисментами, принадлежат только одной особенно выдающейся школе ученых. Но и все остальные тоже имеют свою особую «кантианскую концепцию» и преподносят ее как правильную без убедительных доказательств. Перед лицом такого количества различных интерпретаций следовало бы сохранять нейтралитет и как само собой разумеющееся признать возможность того, что сложная доктрина еще не понята. Следовало бы произнести «non liquet» [неясно (лат.)]. Ибо какое еще доказательство отсутствия понимания требуется, если не тот факт, что по вопросу о содержании книги нет всеобщего согласия?


[Закрыть] Во всяком случае, он признает, что, кроме возможности того, что Кант противоречил самому себе самым разносторонним и изобретательным образом, то есть что он вообще ничего не говорил самым разносторонним и изобретательным образом, существует еще одна возможность (только одна возможность, конечно), а именно:

что Кант не противоречил себе, то есть что он не был гением, но что его интерпретаторы (мыслимые как единое целое) действительно гении и доказали своими противоречивыми интерпретациями, что они гении, но что все они не поняли Канта.

Ведь можно представить себе, что кто-то может быть гением и при этом не понимать Канта, так же как, например, были гении, которые не понимали смысла математики (например, Гёте). Эта возможность тем более очевидна, что Кант (как если бы он и подозревал такое) иногда всеми силами отрицал, что он гений, и что он не хотел, чтобы его науку оценивали как гениальную, а только как правильную или неправильную. Это, конечно, домашний и обывательский педантизм, но все же возможно, что Кант был архи-филистим. Как бы то ни было, из этого предостережения видно, что старик знал свой народ. Он был в ужасе от того, что однажды его возведут в ранг «гения». Но если теперь есть возможность для нас, непрофессионалов, поскольку все эти знатоки не поняли Канта, то есть сами являются непрофессионалами, то остается возможность (опять-таки я специально говорю только: «возможность»),

что Кант, возможно, открыл истинную науку, и притом такую, какую он сам представляет себе как науку, а именно нечто вроде математики, то есть совершенно нетерпимую науку, науку, которая не противоречит сама себе (то есть науку, которая ничего не говорит), науку, которая не терпит никаких противоречий, науку, которая не бездоказательна, а тщательно доказана.

Тем не менее, рассматривать такую возможность достаточно важно, поскольку никогда нельзя знать, какие последствия для прогресса человечества может иметь новая истина, вытесняющая старую ошибку. Однако было бы в высшей степени печально, если бы столько проницательных «взглядов Канта» оказались бесполезными, а следовательно, и печально, если бы учение Канта оказалось истинной наукой. Но – последняя возможность должна быть исследована, ибо из нее может вытекать много приятного. Кантоведы, однако, не хотят исследовать эту возможность (по неизвестным мне причинам); они утверждают, что их «взгляд Канта» правилен, и тем самым объявляют эту возможность невозможной. Следовательно, этим трудным исследованием должны заниматься уже другие. Но какой же путь у нас теперь есть, чтобы исследовать нашу «возможность»? Что ж, есть путь, на котором (как сказал бы Кант) некоторые уже «нащупали», но который еще не исследован и поэтому пока не лежит перед нами в явном виде. Этот путь – один из тех путей, которые Кант называет «военной дорогой науки», «королевской дорогой науки». Это путь от проблемы к ее решению.

Поэтому необходимо представить основную проблему Канта с полной ясностью – но только в общих чертах. В основе каждого подлинно научного начинания лежит проблема, вопрос, загадка, еще не решенная задача, требующая решения, пробел в знании, который необходимо заполнить.

Если математик (например, Гаусс) написал книгу, которую долгое время не понимали, знаток сначала спросит себя: «Какую проблему хотел решить этот человек?», а затем попытается решить эту проблему самостоятельно, принимая во внимание новый метод Гаусса. Аналогично, в данном случае я бы спросил: – Какая проблема лежала в основе предполагаемой науки Канта? – Если бы я определил и ясно понял проблему, я бы попытался решить ее по методу Канта; если бы я получил результат, отличающийся от результата Канта, я бы снова сравнил свой результат и результат Канта с проблемой и спросил бы себя, нет ли ошибки в том или ином решении проблемы. Только тот, кто знает проблему, способен увидеть, есть ли ошибка в решении. Пусть ученик скажет вам результат своей задачи на умножение (например, 25), и вы не сможете судить, правильно или неправильно он вычислил, пока не узнаете, была ли задача 3 х 8 или 5 х 5. Это ясно из свидетельства.

Отсюда вытекает еще одно обстоятельство в этом запутанном деле, которое полностью расходится с правилом.

В большинстве научных работ сразу понятно, на какой задаче они основаны. Как правило, автор не может обойтись без ясного изложения. Но с Кантом ситуация совершенно иная. Здесь основная проблема, великая проблема, решение которой лежит в основе системы, вообще не вырисовывается четко. Дается только решение, а не основная проблема, и она появляется лишь как средство для завершения так называемой критики познания. Это великая мировая проблема, которую Кант должен был решить, чтобы иметь возможность написать «Критику чистого разума», и вместо того, чтобы представить эту великую проблему независимо и остро, он прячет ее решение в «Критике чистого разума» и использует его только как средство для достижения цели, а именно для установления границ нашего знания, именно так, как если бы великая проблема и ее решение сами по себе не представляли достаточного интереса3333
  Почему Кант скрыл это ядро своего учения, его фундамент? Неужели он сам не понимал, что ему удалось сделать? – Это совершенно невозможно. Но я подозреваю, что он сам боялся масштабов революции, которую предлагал, боялся первым выступить с доктриной, столь противоречащей всеобщему мнению. Он боялся шума; своего рода боязнь литературной сцены могла заставить его приглушить масштаб переворота с помощью схоластических, сухих формулировок. Почему эпохальные труды Коперника были опубликованы только после его смерти? Вероятно, он боялся не только духовного, но и литературного суда инквизиции, суда, который, состоящий из низших умов, склонен с большим шумом ломать планку над новым. Кстати, это – заметьте – всего лишь предположение с моей стороны. Я говорю об этом прямо, потому что в этой лекции я обычно не имею дела с простыми предположениями и недоказанными мнениями.


[Закрыть].

А теперь я разрешаю читателю надеть еще одно изумленное лицо обывателя. Те же самые ученые, которые характеризуют учение Канта как полностью или частично ложное, то есть утверждают, что он не решил свою проблему, – это те же самые ученые, которые спорят о том, какую именно проблему он хотел решить. Кстати, достаточно взглянуть на изложения Канта, чтобы убедиться, что ему и в голову не приходило сравнивать решение с проблемой. Там всегда обнаруживается, что знаток Канта излагает «учение мастера» (а разве Коперник или Ньютон тоже были «мастерами»? ) в точно таком же порядке и примерно теми же словами, которые он нашел в сочинениях Канта – чисто работа по памяти, если не копия с вариантами, то стилизация Канта. Сильно удивленный читатель сначала узнает, что Кант учил о так называемой идеальности пространства; он также узнает доказательства, которые Кант приводит для этого, красиво расположенные по порядку. Но он ничего не узнает о той огромной проблеме, которую Кант загнал и должен был загнать в эту самую чудесную мысль. Зато приводится другая чудесная причина, а именно, что Кант был «идеалистом» и поэтому превратил реальное пространство в идеальное. Один думает, что Кант преследовал эту цель, другой – что он преследовал эту цель. Здесь все точно так же, как и со взглядами Канта, и удивительно только, что никто еще не поддался идее, что Кант мог иметь в виду множество гениально противоречивых проблем.

Следует, однако, признать, что кантовские ученые в целом имеют представление о том, что это была и проблема познания, которой Кант занимался до него, поскольку называют его учение «эпистемологией». Но какое-либо ясное, отчетливое, острое представление о самой проблеме, об обзоре ее составляющих, об отношении учения к проблеме полностью отсутствует, как это видно и из их суждений о первооткрывателях проблемы (Картезий, Локк, Юм). Но тот, кто не знает головоломки или знает ее только «по существу» 3434
  Ранее я утверждал, что Кант был совершенно неправильно понят, что ученые Канта вообще не понимали. Один из рецензентов сказал, что автору не следовало этого говорить, поскольку его неправильно поняли многие выдающиеся ученые и т. д. – Я же, напротив, считаю, что должен был это сказать. Ибо Кант говорит: «Либо мое учение делает все, либо вообще ничего», а мой вывод: «Либо понимать Канта полностью, либо не понимать вовсе»; действительно, трудно избежать понимания отдельных его предложений, то есть его самого по существу. Но даже эти предложения не понимаются. Это приводит к неправильным выводам и полному непониманию других предложений. Учение Канта можно сравнить с великим математическим доказательством, которое вы либо понимаете полностью, либо не понимаете вовсе. Таким образом, мое вызывающее возражения и действительно ужасающе нескромное утверждение можно отнести к самому Канту. Оно также не намного более нескромно, чем утверждения исследователей Канта, которые заявляют, что сам Кант ничего не понимал в своем предмете.


[Закрыть](т.е. лишь частично), не может судить о том, правильно или неправильно она решена. Итак, давайте рассмотрим основную проблему Канта – проблему познания. Даже если учение Канта не годится, проблема все равно достойна исследования, ибо проблема – это не книжная мудрость, она лежит в природе вещей. Ее нужно взращивать и сохранять. Ибо, возможно, еще найдется Коперник, которому мы сможем передать ее для решения в будущем – на случай, если Канту все-таки не удастся ее решить.