Текст книги "Пещера"

Валерий Бардаш
Пещера

1

– Папа, а мы здесь все умрем?

Взрослые переглянулись. Высказывать вслух такие мысли на восхождении не принято. Даже на их необычном восхождении. Даже если слова мальчика никого не удивили. Удивились взрослые лишь тому, что тонкий голос не выдавал никакой тревоги. Саша ничуть не возражал против такого оборота дел, вполне готовый разделить любую участь со своим отцом и его теряющим силы другом. Это было первое, что они услышали от мальчика с самого утра. После того как его напоили теплым чаем, он лежал тихо и вместе со всеми прислушивался к шуму непогоды. Мой сын, подумал Дмитрий.

– Нет, мы обязательно спустимся вниз. Откуда у тебя такие мысли?

Мальчик смотрел на отца внимательными и понимающими глазами.

– Как ты себя чувствуешь? Хорошо?

Саша утвердительно кивнул головой.

– Голова не болит?

Саша отрицательно покачал головой.

Дмитрий сидел у входа палатки, слегка пригнувшись под сотрясаемой ветром крышей. Время от времени он подпирал крышу головой в каске, проверяя силу ветра. Изредка он бросал взгляды на лежащих перед ним сына и друга. Они с трудом различали черты его поросшего темными волосами лица на слепящем фоне стен и крыши палатки.

Взрослый беспокоил его больше всего. Из-под седой бороды Павла иногда появлялась ничуть не обманывающая Дмитрия улыбка. Сильно похудел. Еще не поднимался с утра, не выглянул наружу. Нехороший знак.

– Как голова?

– Вроде получше. Что делается снаружи?

– Все так же. Придется сидеть еще один день.

Павел кивнул головой. Лежа на спине, он согнул ноги в спальном мешке, заслонив себя коленями от Дмитрия.

– Сделать еще чаю? Ответом было молчаливое одобрение.

Дмитрий приоткрыл кольцо входа и, стараясь не впустить внутрь ветер и холод, высунул голову наружу. Он осмотрелся по-деловому спокойно. Его среда. Осматривать особенно было нечего. Тяжело трудящиеся растяжки палатки, не справляющийся с защитой палатки от ветра небольшой скальный выступ. Все остальное вокруг было закрыто пеленой быстро перемещающегося тумана и мелкого снега. Снежинки не беспокоили привычное лицо. Дмитрий только прищурил слегка глаза. В них появилось выражение, которое он не позволял себе внутри палатки.

Возможное спасение его сына было наверху, в светлой теплой пещере. Возможное спасение его друга было в противоположном направлении. Там, где в воздухе больше кислорода и меньше движения. До пещеры, в которую Павел тоже стремился, ему, наверно, не дойти.

Несмотря на полное отсутствие видимости, Дмитрий хорошо ориентировался. Их палатка находилась приблизительно посередине между полюсами спасения. Но не только это усложняло их задачу. Наверх или вниз – им нужно будет продираться через большую непогоду, которая в такое время года приходит в эти места, как правило, серьезно и надолго.

Хорошо знакомая ему погода. Его старый приятель. Со времен когда он только начинал постигать умение совершать невозможное в горах, преодолевать непреодолимое. Постигать, как, шаг за шагом, перемещать свое тело из одной негостеприимной точки пространства и времени в другую, казавшуюся недосягаемой за непроходимыми скалами и льдом, за стеной ветра и холода, за пределами разумного. Когда он учился принимать неразумное за разумное, бессмысленное за чрезвычайно важное и простое. Теперь ему нет в этом равных. Вниз или вверх, он готов ко всему. Ко всему, что есть в запасе у этой горы. Они с ней старые приятели. Он мог позволить себе так считать. Сколько раз я уже был здесь? Много.

Незащищенные глаза стали слезиться от холодного ветра. Дмитрий высунул наружу руки, набил котелок снегом и залез обратно внутрь, тщательно закрыв за собой вход. Под молчаливым наблюдением он разогрел газовую горелку и поставил на нее котелок. В палатке потянуло теплом.

– Завтра будет хорошая погода, – сказал он в своей обычной полусерьезной, полушутливой манере, хорошо знакомой другу и сыну.

Несмотря на обстоятельства, в палатке поддерживалась подобающая среди знающих горы людей атмосфера.

* * *

Ледоруб: Готовясь к этому интервью, мы покопались в нашем архиве. Это ваша двадцать первая беседа с нашим журналом. Своего рода рекорд, которым мы очень гордимся.

Дмитрий: Безусловно. Это свидетельство долголетия и популярности вашего журнала. Не думал, что их было так много, но самое первое интервью я помню очень хорошо. Оно случилось тридцать лет назад.

Ледоруб: Совершенно верно. Сразу после памятного восхождения на Вершину Мира. Мы также подсчитали, что уже задавали вам следующий вопрос десять раз. И все же: в чем секрет вашего спортивного долголетия?

Дмитрий: Отвечаю в одиннадцатый раз: у меня нет никакого секрета.

Ледоруб: Глядя на вас, невозможно поверить, что вам уже пятьдесят пять лет. Это почтенный возраст не только для восходителя. Вы один из старейшин мирового альпинизма.

Дмитрий: Да, мне и самому трудно в это поверить. Никогда не думал, что смогу ходить так долго. Хотя не люблю слово старейшина, есть немало восходителей старше меня.

Ледоруб: Согласны, оно вам совершенно не идет. Ваше последнее восхождение по северной стене Безымянного пика получило первую премию года. От всей души поздравляем!

Дмитрий: Спасибо. Это, конечно, приятно, хотя призы меня уже давно не интересуют. Это было очень хорошее восхождение.

Ледоруб: Расскажите, пожалуйста, о нем. Нашим читателям очень интересно. В печати было совсем мало сообщений.

Дмитрий: Я уже давно не беру с собой никаких средств связи, а в этот раз не было даже никого в базовом лагере. По сути, и базового лагеря не было. Одна палатка с небольшим запасом продуктов и горючего. Некому было поддерживать связь.

Ледоруб: Да, теперь восходительская элита предпочитает одиночные экспедиции. В чем их привлекательность?

Дмитрий: Я хожу в горы больше тридцати лет. Многое изменилось в альпинизме за это время. Восхождения в группе становятся редкостью.

Ледоруб: Наш журнал участвует в дискуссии на эту тему. Многие любители и некоторые профессионалы сожалеют о тех временах и о том, что альпинисты перестали ходить вместе. Хотелось бы узнать ваше мнение.

Дмитрий: Ну не перестали совсем. Ходят и, я думаю, будут еще долго ходить. Но лучшие из лучших всегда впереди, всегда ищут чего-то нового, неиспытанного. Это нормально.

Ледоруб: Вы, разумеется, один из первых. Но теперешнее поколение восходителей мало знает о прошлых временах. А вы не жалеете о них?

Дмитрий: Нет, это не в моих привычках – сожалеть. Я бы не смог продолжать ходить в горы с такой привычкой. Те времена имели свои хорошие стороны. У меня было гораздо больше испытанных друзей среди альпинистов. Теперь мы встречаемся только на кинофестивалях. Но я совершенно ни о чем не сожалею. Я с удовольствием отправляюсь в одиночные экспедиции.

Ледоруб: Чем они вас привлекают?

Дмитрий: Одиночество в горах может быть губительным, а может быть целительным. Целительное одиночество очищает мысли и душу. Это совершенно необыкновенные ощущения.

Ледоруб: Существует точка зрения, что современный альпинизм, особенно тот, который практикуется на самом высшем уровне, утратил свои соревновательские качества. Что он превращается в своего рода культ, образ жизни, религию, если хотите.

Дмитрий: А альпинисты превращаются в монахов?

Ледоруб: Что-то вроде этого.

Дмитрий: Альпинизм изначально отличался от других видов спорта. В нем всегда присутствовала некоторая духовность, близость к природе, кастовость. Но без соревновательного духа альпинизма не может быть. Мне кажется, что наш спорт переживает небольшой кризис. Отсутствие достойной цели, того, что еще никто не делал, что кажется невозможным.

Ледоруб: Горы уменьшились в размере?

Дмитрий: Что-то в этом роде.

Павел оторвал глаза от чтения. Его звали. Наверно, уже не один раз. Он отложил журнал в сторону, положил обе руки на подлокотники кресла и осторожно поднялся. Спина оценила его старания. Он учился быть с ней в хороших отношениях и задабривал, как только мог. Уже много лет, с переменным успехом. Капризная особа. Ей по-прежнему не нравились его нерегулярные пробежки. Он перестал пытаться понять почему, но сдаваться отказывался. И так уже много уступил – давно не делает ненавистные ей наклоны и приседания, следит за осанкой, сидит как прямая палка, укоротил дистанцию, но совсем перестать бегать он не желал. Он покрутил бедрами для разминки и, стараясь держаться прямо, пошел на кухню.

– Сколько тебя можно звать?

– Извини, зачитался.

– Что читаешь?

– Интервью с Димой в “Ледорубе”.

– Еще одно? Опять говорит о том, как оставаться молодым?

– Пока нет. Не дочитал еще до конца. Отвлекают тут всякие.

– Можешь идти обратно читать. Подожди, хлеб греется.

– Ну вот, не готово, а зовешь.

Павел сел за стол и посмотрел в окно. Их дуб продолжал держаться за желто-коричневые листья. Уже совсем готовые. До хорошего дождя с ветром. Наступающий день ничего такого, слава богу, не обещал. Чистое небо, будет опять сухо и тепло. Он пододвинул к себе тарелку. Пахло хорошо. Пришла привычная мысль о том, что ему всегда нравится, как Мария готовит. С самых первых блюд молодой жены. В этом им не нужно было подстраиваться. Готовит как умеет, и ему это всегда по нраву. Так же привычно он удержался от соблазна сверить точность своих воспоминаний с воспоминаниями жены, помня о неожиданных поворотах, которые всегда возможны во время их совместных экскурсий в глубины их супружества.

– Очень вкусно, спасибо, солнышко.

– Кушай на здоровье. О чем же он говорит? Вид у тебя очень задумчивый.

– О горах, философствует немного, как обычно. Опять залез на красивую стену. В одиночку. На фотографиях очень здорово смотрится. Ну и сам, конечно, как огурчик.

– Завидуешь?

К этой ее привычке он еще до конца не привык.

– Мы уже с тобой не раз говорили на эту тему. Не отказался бы сбросить лет тридцать. Кто бы отказался? И ты бы, наверно, не отказалась.

– От чего?

– Сбросить лет тридцать.

– Зачем? А мне и так двадцать пять.

– Извини, солнышко, забыл. Ты у меня еще хоть куда. Спелая.

Павел посмотрел в глаза жены, не надеясь проникнуть внутрь их на какую-нибудь значительную глубину. Ему по-прежнему не было туда доступа. Он мог полагаться только на накопленные с годами трудно поддающиеся анализу эмпирические факты и учиться принимать некоторые вещи в мире как есть, без объяснения и анализа. Когда-то совсем чуждое ему, но интригующее умение.

Они снова стали тянуться друг к другу и ценить проведенное вместе время. Особенно таким вот ласковым неспешным воскресным утром. С того, наверно, времени, когда чувство одиночества, унылый предвестник, стало подталкивать их друг к другу. Ненастойчиво и твердо. Они не желали еще ничего знать о том, что оно предвещает, надеясь, что это далеко впереди, но, конечно, знали достаточно об их супружестве, чтобы бессловно радоваться такому неожиданному подарку. Ни на минуту не забывая о его хрупкости и непостоянстве.

– Ты же говорил, что перестал скучать по горам.

– Говорил. Мало ли что я говорил, солнышко. Как удержаться от мыслей, когда посмотришь на фотографию горы и на его тридцатилетнее лицо на переднем плане?

– Он, конечно, молодец. Совсем не стареет. Помнишь, выглядел моложе своего старшего сына? Как его зовут, забыла?

– Андрей. Андрею уже должно быть больше тридцати. А папаше столько же, сколько мне. Но он не выглядит старше тридцати. Удивительно.

– Когда мы их видели всех в последний раз, на юбилее?

– Да, пять лет назад.

– А сколько их младшему?

– Около десяти должно быть, не помню точно.

– Тоже хочешь молодую жену? Налить чаю?

– Спасибо. Ты хорошо знаешь, что без молодой жены я проживу совершенно спокойно.

– Кто вас знает? Допьешь остатки? Немного осталось.

– Давай.

Застучала перекладываемая в раковину грязная посуда. Павел снова обратил свой взгляд к окну. На небольшом участке открытого ясного неба виднелось несколько тонких белых полосок. Идет издалека непогода? Давно пора. В горах уже несколько раз выпал снег. Он посетил мысленно свое ущелье. Оголенные деревья, кусты, твердая холодная земля, белый налет на высоких вершинах. Большая гора, конечно, поседела и приосанилась больше всех.

– Ты где?

– Мало мы были в этом году в ущелье. Нужно постараться зимой почаще ездить.

– Постарайся.

– Хочешь прочитать интервью?

– Давай, может, прочту. Да ты мне уже все рассказал. Что-нибудь новое?

– Да нет, ничего нового. Уже не так философствует, как прежде. Помнишь: о перерождении, обновлении души и организма? Помудрел. Только продолжает ходить. Теперь всегда один, даже без поддержки. Новая мода у них пошла. Представляешь, совершенно один в целом ущелье?

– Кому как нравится.

– Сын маленький, молодая жена, а его не оторвать от гор. Теперь, говорит, самый смак. Не для славы, не для острых ощущений, не из-за природы. А для того, чтобы просто быть там. Один из самых изысканных способов ухода от жизни.

– Пусть ходит, если нравится.

– Да. Ему нравится. И мне бы, наверно, понравилось.

Павел отклонился на спинку стула и затих, прислушиваясь к шуму кухни и улицы. На лице появилось выражение, которое никогда не нравилось Марии, беспокоило ее. Она, разумеется, не высказывала свое беспокойство вслух.

– Но нам ничего не остается, как стараться преуспеть в нашей жизни ниже облаков. Это задача посложнее, правда, солнышко?

Солнышко посмотрело на своего мужа и ничего не ответило, чем его совершенно не удивило.

– Как нам с тобой быть счастливыми? Какие есть. Здесь, сейчас?

В глазах Марии опять проявилась хорошо знакомая ему непроницаемость. Было время, когда он был уверен, что за этой непроницаемостью почти ничего нет. Неразвитость мысли. Медленно, очень медленно зарождалось в нем чувство, что, напротив, там очень много есть всего, что там совершенно незнакомый, неизвестный ему мир. Осознав это, он постепенно стал учиться уважать этот мир, совсем его не понимая, не уверенный порой, что не выдумал его, но уверенный почему-то, что в нем все гораздо понятней и проще, чем в его. И естественней. Появившись в первый раз, эта уверенность принесла ему неожиданную и окрыляющую надежду. Возможен другого рода порядок, другая логика, другая нелогичность. Возможен другой мир. Это, пожалуй, было одним из самых больших открытий его жизни. Появилась надежда на спасение. Потому что в его собственном мире с некоторых пор прочно поселилась безрадостность.

– Тоже продать дьяволу душу?

Он решил не развивать эту тему дальше, не уверенный, что знает как.

– Он скоро должен вернуться. Нужно позвонить Томе, узнать. Павел поднялся, обнял и поцеловал жену.

– А где он сейчас?

– В экспедиции. На Северном полюсе, кажется.

* * *

Картинки этого участка предвершинного взлета запечатлены только в памяти восходителей. В памяти нескольких сот побывавших здесь людей. Многих из них уже давно нет в живых. Участок не видно со стороны базового лагеря, прячущегося у основания северного ледника вершины. Не видно его ни с восточной, ни с западной, ни с южной сторон. Так утверждают знающие люди. Среди наблюдателей, тревожного племени, он известен под названием Черная Дыра. Большинство из них молчаливо мирится с тем, что, достигнув этого места, маленькие темные точки на белом фоне льда и снега, точки, которые, кажется, уже почти на вершине, должны хотя бы на короткое время исчезнуть из вида. С железной необходимостью. Самые беспокойные из наблюдателей спрашивают иногда у людей наверху, можно ли обойти этот участок слева или справа? Можно ли под него подрыться? И получают всегда один и тот же ответ.

За исключением этого вопроса внизу не любят говорить об участке. Отчасти потому, что говорить о нем всегда еще рано. Он находится под самой вершиной, он уже почти вершина, а до вершины всегда идти и идти. Целую экспедицию. Но это не главная причина неупоминания. О главной причине люди внизу и вовсе не говорят.

На маршрутах этой горы немало скрытых от наблюдения мест. Ни за одним из них не закрепилось специального названия. Когда темные точки исчезают в других местах, люди внизу не чувствуют себя беспомощными. У них есть представление о том, чем там заняты эти точки, а главное, они знают, чего следует ожидать. Ожидать следует появления точек на противоположной стороне участка. В некоторых случаях на той же стороне, что тоже логично и понятно. Поведение точек, скрывающихся в Черной Дыре, люди внизу с некоторых пор не пытаются предсказать.

Никому здесь не до фотографирования. Среди восходителей участок не пользуется какой-то особой репутацией. Широкий ледовый склон средней крутизны с выходами скал. Трудности маршрута позади. Поставив на него свой ботинок, некоторые из восходителей вспоминают, что случается здесь иногда с их товарищами, которые в предчувствии близости вершины забывают об осторожности. Об осторожности на участке в той или иной мере забывают все, но не всем это сходит с рук. Нет уже сил для нее. Сердце вот-вот готово лопнуть, как перекачанный воздушный шарик. Глаза, кажется, видят вершину, утомленный мозг уже давно на ней, но для работающего на надрыве тела до вершины еще целая вечность.

На спуске и вовсе не возникнуть мысли задержаться и вынуть камеру, которая только была спрятана после фотографирования на вершине. Не до того. День уменьшается, вдали видны подозрительные тучи – вниз как можно скорей. Здесь нет навешанных веревок, они начинаются на триста метров ниже, перед отвесами северной стены. Безопасное передвижение по такому рельефу не должно быть большой проблемой для опытной двойки. Все решают эту проблему приблизительно одинаково.

Они заранее договорились не связываться, поэтому веревки у них не было. Им не обязательно было ждать друг друга, но Дмитрий не одобрял раздельного хождения. С Павлом они всегда ходят вместе. И если бы напарник не решил спрыгнуть со скального выступа, вместо того чтобы обойти его, они бы никогда не вспомнили бы впоследствии об этом участке. Но он почему-то решил прыгнуть. С высокого довольно выступа. Что-то в его фигуре, когда он готовился к прыжку, привлекло внимание Дмитрия. Какое-то незнакомое неуместное движение. Бесшабашное, рискованное. Такое, о возможности которого в это время старались не думать потерявшие их из вида люди внизу.

В объяснениях подобного поведения на больших высотах нет недостатка. “Горнячка”, общее переутомление, ослабление внимание и воли. Если подумать, то это удивительно, что люди в состоянии вести себя нормально в таких условиях. Но Дмитрий и его напарник были не случайные здесь люди, а одни из наиболее подготовленных, закаленных и умудренных опытом. Может, Дмитрию нужно было обратить внимание на то, что напарник как-то не очень охотно поднялся на ноги, когда они собрались идти вниз. Их было четверо наверху. Вторая двойка быстро исчезла из виду, они пошли следом за ней. Может, Дмитрию следовало что-нибудь сказать по поводу незастегнутого ремешка каски. Между ними не было хорошего контакта. Не получалось. Несмотря на разницу в возрасте и опыте, в свои двадцать пять лет Дмитрий не чувствовал в напарнике большого авторитета. Неплохой мужик, но Дмитрий все время вспоминал о Павле, залечивающем дома сломанную руку. Это им, наверно, мешало.

Напарник прыгнул. Опрокинулся на спину и покатился. Удивительно быстро покатился для такого, казалось бы, некрутого ледового склона. Он энергично перевернулся на живот, пытаясь удержаться на зажатом в обеих руках ледорубе. Его движения в это время были быстрые и профессиональные, но они не произвели желательного эффекта на скорость его скольжения. Через несколько мгновений он покатился вниз бесконтрольно, ударяясь о склон разными частями тела. Еще через несколько мгновений он исчез за перегибом.

Все это время Дмитрий стоял не двигаясь. Он повернул голову направо – первая двойка, наверно, уже подошла к веревкам. Они не будут ждать. Он забыл им сказать, что батарея его рации “села”. Он обнаружил это вчера вечером, в штурмовом лагере.

За перегибом, где исчез напарник, было круто, почти что пропасть. Тело уже, наверно, в какой-нибудь трещине на предвершинном склоне. Там спуск очень быстрый.

Все равно нужно заглянуть. Дмитрий стал осторожно приближаться к крутизне.

В пропасть напарник не упал. Он лежал неподвижный на дне большой седловины, сто метров ниже Дмитрия. Без каски.

Ситуация усложнилась. После небольшого колебания Дмитрий продолжил движение. Спуск затрудняли частые скальные выступы. Под одним из них обнаружились следы крови.

Напарник не дышал. Кровь на ранах разбитой головы замерзла и перестала течь. Два больших красных пятна на льду. Дмитрий снял рюкзак с напарника и перевернул его осторожно на спину. В карманах куртки рации не оказалось, не нашел он ее и в рюкзаке. Он осмотрелся по сторонам. Мог оставить в штурмовом лагере. Любил разгружаться. Дмитрий присел передохнуть.

Вскоре он обратил внимание на груду камней метрах в десяти и подумал: еще полчаса. Он поднялся, подтащил к ней тело и стал осторожно откладывать камни в сторону, пока не образовалась небольшая яма. Затем он с трудом поместил в яму остывшее тело, положил на него несколько камней и остановился. Бесполезное занятие.

Он привязал тело в нескольких местах к самому большому камню и посмотрел в последний раз на белое лицо с закрытыми глазами. Нужно спасать себя. С двумя ледорубами в руках, он стал подниматься по пути своего спуска.

Погода портилась согласно прогнозу. На гребне сильно дуло, снизу поднялась густая пелена облаков, в которой все вокруг исчезло. Но Дмитрия интересовала только небольшая скалистая гряда, у основания которой сложен небольшой тур. Там начинаются веревки. Не было никакой уверенности, что он приближается к этому месту с каждым шагом, но остановиться в нерешительности он себе не позволял.

Осознание того, что он заблудился, не сразу одержало верх. Он шел в почти абсолютной пелене, не различая ничего в полуметре вокруг себя, и совсем не испугался, когда вдруг почувствовал, что падает. Так же неожиданно он с силой ударился правым плечом обо что-то острое и твердое.

Для людей внизу настало самое трудное время. Двое из четверки остановились на ночь в промежуточном лагере. От другой связки не было никаких известий после того, как они исчезли из вида в Черной Дыре и любое упоминание о дыре перестало быть возможным. Что делать? Посылать ребят завтра наверх? Но там непогода, которая будет продолжаться еще по крайней мере три-четыре дня. А ребята уже слишком долго на высоте. Может, связка ночует в палатке штурмового лагеря? Но там есть запасная рация. Оттуда всегда хорошая связь. Все знали, что произойдет завтра. Завтра первая двойка спустится вниз в базовый лагерь. Неумолимая логика самосохранения. Но до утра можно тешить себя мыслью о том, что есть и другие варианты.

Другой вариант мог появиться, если бы по крайней мере один из первой двойки чувствовал, что не может спуститься вниз без того, чтобы не попытаться спасти своего товарища. Что он не сможет посмотреть в глаза его жене, друзьям, если не сделает этого, что у него просто нет выбора. Внизу были хорошо осведомлены о маловероятности такого оборота событий. Павел потеет дома в августовской жаре, никакое имя не вспоминалось в связи с напарником Дмитрия. Так будет легче всем. Не придется отговаривать восходителя от самоубийственного поступка. Никто не хочет потерять еще людей на этой несговорчивой горе. Они подождут внизу одну неделю, исчерпают малейшую возможность, соберутся и отправятся с хмурыми лицами домой.

* * *

Дмитрий открыл глаза. Через некоторое время он почувствовал, что ему неудобно, но продолжал лежать неподвижно, не считая работы век. Не было ощущения, что он владеет всем своим телом. Постепенно пришли боль и память. Он не имел представления о том, где находится, но не испытывал беспокойства.

Наконец он попробовал приподняться, успешно, несмотря на боль в левом плече. Он поднял туловище, прислонил его к чему-то острому. Холодный ветер сильно трепал капюшон куртки. Затратив еще одно усилие, он сел, почти распрямив спину, и осмотрелся.

Над ним нависала чернеющая масса большой скалы. Видимость улучшилась. Скала то исчезала, то появлялась в пелене. Непогода продолжается – отметил мозг. Он находился на чем-то довольно плоском – наверно, на широкой полке. Он не мог вспомнить о существовании хотя бы одной такой на маршруте. Где я? Он решил приблизиться к скале и поискать место, чтобы укрыться от ветра.

К скале пришлось ползти, ветер валил с ног, не удержаться. Вскоре он обратил внимание на широкое открытое место среди камней и устремился к нему с усиленной энергией. Он чрезвычайно обрадовался его ширине и глубине и ровному дну, растянулся во весь рост, наслаждаясь полной защитой от ветра, и забылся.

Очнувшись опять, он сразу вернулся к реальности и почувствовал себя в безопасности и тепле. Тепло исходило из глубины горы. Он повернулся на живот, вгляделся в расщелину, удивился и пополз внутрь. Через некоторое время он оказался в широкой высокой пещере, тускло освещенной непонятно откуда берущимся светом. В пещере было совсем тепло, он откинул капюшон куртки, снял каску и очки. Он вспомнил о своем рюкзаке. Куда задевался рюкзак? На площадке? Идти обратно и выглядывать наружу не было сил. Он снял куртку, ощупал левое плечо, затем ощупал и осмотрел все остальные части тела.

Навалилась усталость. Он постелил под себя куртку и заснул, положив голову на небольшой выступ. Ему снился сон равнин, наполнивший тело сладостными ощущениями тихой любви и страсти. Каждую часть восстанавливающегося тела: затвердевший пенис, умиротворенный мозг, застучавшее ускоренно сердце. Он хотел эти губы, эту грудь, черный треугольник. Его ласкали и грели светящие влюбленные глаза. Он овладел белым телом. В теплой, освещенной тусклым светом пещере, на высокой горе, покрывшей себя непроницаемым слоем непогоды.

Проснувшись после первой ночи, он не удивился своему хорошему настроению. Он был уверен, что спасется. Есть тепло, есть вода, есть здоровое, отдохнувшее тело. Что еще нужно восходителю? Не огорчило его и то, что рюкзака на площадке не оказалось. Ничего совершенно необходимого в нем не было. Дмитрий не нуждался ни в чем, особенно после того, как обнаружил, что снег в пещере медленно, но тает. Он набирал его в скорлупу каски и наслаждался неисчерпаемым источником воды. Он лежал безмятежно на теплом полу, осматривал потолок пещеры и удивлялся его до странности ровной поверхности. Он провел в пещере три дня, дожидаясь улучшения погоды.

На четвертое утро, выглянув из пещеры, он обнаружил вокруг себя ослепительное сияние. Темные очки с трудом справлялись с ярким светом. Дмитрий чувствовал, что прищуривает глаза. Он стоял у края полки и просматривал предстоящий путь. Солнце то открывалось, то скрывалось за редкими высокими облаками. На восточном гребне белели снежные флаги. В ста метрах траверса полка заканчивалась. Начинался ледовый склон, который упирался в скальную стенку. Наверху этой стенки должны быть их веревки. Дмитрий был уверен, что знает свое расположение на горе. Он еще раз посмотрел наверх, еще раз задумался над тем, как попал на эту полку, и вернулся в пещеру, чтобы приготовиться к выходу.

Через четыре часа он открыл вход штурмовой палатки и нашел в ней рацию напарника.

Из частной переписки

Да будет с тобой Время, Немногословный!

Какая приятная неожиданность – получить от тебя письмо. Не изменяешь себе, дружище? Планета 10000АВВ? Что это и где это? Впрочем, не утруждай себя ответом. Не хочу знать. Мысли о столь отдаленных местах всегда вводят меня в глубокую меланхолию. Зная тебя, я не сомневаюсь, что это очень, очень далеко. Бррр.

Не подозревал, что кто-то интересуется в наше время такими вещами. Чем примечательны эти примитивные цивилизации? Не будет ли время потрачено с большей пользой на то, чтобы понять нашу, которую мы вполне самонадеянно называем развитой? Представь, что и за нами кто-нибудь так же наблюдает, подсмеиваясь. Впрочем, я уверен, что ты относишься к своему заданию очень серьезно.

Надеюсь, что ты не совсем еще забыл меня и не обращаешь внимания на мой насмешливый тон. На самом деле я чрезвычайно рад твоему письму. Я уверен, что ты в этом не сомневаешься. Я также рад обнаружить тебя в прекрасном состоянии тела и духа. Последнее время я стал тревожиться, что совсем потерял твой след. Помнишь нашу последнюю встречу? Хорошее время.

Не могу похвалиться большими изменениями в своей жизни. Я по-прежнему прожигаю свои молодые столетия в одном из бесполезнейших отделов Ассамблеи. По-прежнему бюрократ. В отделе мне очень благодарны за согласие занять самую скучную должность и позволяют заниматься чем душа пожелает. Ну а моя душа все так же продолжает желать абсолютно все соблазны нашей рафинированной планеты.

Почти не слышу ничего от наших, не знаю, остался ли кто-нибудь на Тисе. Несколько сумасшедших, как ты, за пределами сферы. Остальные, вероятно, в теплых местах, заняты продвижением карьер. Наши выпуски всегда были нарасхват. Не перестаю этому удивляться.

Пиши. Буду с нетерпением ждать твоего ответа. Почему такие смешные ограничения на размер сообщения? В чем еще ты должен себя ограничивать? Страшно подумать.

Пусть Время откроет тебе свои секреты.

OO.

Да будет с тобой Время, мой добрый друг!

Помнишь: “Одиночество – удел погружающегося во Время?” Могу поделиться с тобой своим обновленным пониманием этих строк. Оно пришло ко мне как неизбежная плата за те роскошества, которыми награждает меня моя здешняя жизнь. За пределами сферы? Я так далеко, что эта фраза почти не имеет смысла. Чувство одиночества здесь поглощает несравненно быстрее и глубже, чем в наших краях вселенной. Берусь утверждать, что тебе неведом его настоящий вкус. Ну что ж, рано или поздно. Одна бесконечность, заключенная в другой.

Моя жизнь на станции не так скудна, как, возможно, тебе представляется, несмотря на множество параноидальных ограничений, которые должны соблюдаться нами без исключения. Размер сообщения – одно из них. Не мне оспаривать их разумность, у Комиссии огромный опыт. Невмешательство – ее главная директива. Для нашей с тобой переписки ограничения не должны быть помехой. Неудобства возникают, когда приходится отсылать большое количество материалов домой. Но это проблемы моего робота.

Мы с тобой собратья по бюрократии, Комиссия принадлежит Ассамблее, о чем ты, я уверен, и сам хорошо осведомлен. Я был приятно поражен, увидев знакомое имя в последнем сообщении о новых назначениях. Поздравляю! Очень быстро и очень высоко, даже для самого талантливого из нашей группы! Я сразу же захотел написать тебе, но не решался, опасаясь, что ты теперь слишком занят.