Текст книги "Пещера"

Иногда некоторых из нас вдруг одолевает сумасшествие. Дописываю письмо в прескверном настроении. Круглолицая вдруг исчезла, я не знаю, где она и что делает. И это совершенно невыносимо. Извини, пожалуйста. Знаю, мне пора очистить свою систему. Какой выбрать для этого способ?

Пусть Время откроет тебе свои секреты.

OО.

* * *

– Вы один? – медсестра подняла на него удивленные накрашенные глаза.

– Один.

Молодая, ухоженная. Такая не пустит мужа одного. Никуда. И ничего от нее не скроешь. В теле. Никакой интриги. Банальный запах зрелой плоти. Без одежды выглядела бы значительно интересней. Если не прячет складки на талии.

– Вы замужем?

Он удивился не меньше ее своему вопросу. Первый раз в жизни, наверно, позволил себе такой вопрос к незнакомой женщине.

– Да, я замужем. А вы женаты?

– Женат.

– Как же вас жена отпустила одного?

Сам напросился.

– Она не знает.

– Не знает? – настоящее удивление. – Хорошо. Пройдите, пожалуйста, со мной в эту комнату, – она показала рукой.

Через пятнадцать минут он сидел на стуле в одном больничном халате, ожидая прихода врача. Еще через двадцать минут он был под наркозом, над его телом молча работали три фигуры в белых халатах, с повязками на лицах.

Когда он очнулся, его напоили соком, оставили одного одеться, проинструктировали, что повязку можно будет снять вечером, и отпустили домой. Предварительно сообщив, что результаты пробы будут через неделю. Он вышел на улицу в слепящее закатное солнце и зашагал домой, раздумывая о том, как спрятать повязку от жены, отгоняя другие, тревожные мысли, от которых в такой день бесполезно стараться избавиться совсем.

Он решил пройти пешком десять остановок до дома. Погода хорошая, и не нужно будет объяснять, почему рано с работы. Центральная улица уже оживилась в приближении часа пик, в ноздри проникал запах выхлопа. На лицах толпящихся на остановках людей нетерпение и обреченность. Проходя мимо очередной остановки, он попытался выхватить лицо, фигурку. Ну да. Накатило ощущение бессмысленности всего вокруг и внутри. Он поднял глаза к солнцу. К быстро уменьшающейся красной полоске на горизонте. Уйти с большой дороги? Шумно и грустно здесь. Он свернул на боковую улицу и обрадовался тишине.

А что, если…? Глупости, ничего у меня нет. Воображение, как всегда, не хотело с ним соглашаться, и он знал, что лучше не пытаться его остановить. Нужно просто не обращать на него внимания. Впереди показалось высокое дерево с окрашенной солнцем макушкой разноцветной листвы. Он глубоко вдохнул наполненный воздух осени.

* * *

Терять драгоценное время легкомысленно. Но не остановиться на несколько минут и не полюбоваться округой – преступление. Дмитрий стоял на макушке белого гребня с развешанными на нем повсюду огромными снежными карнизами. Это был первый день чистого неба на восхождении, пятый по счету, включая два дня отсидки в снежной пещере. Он осмотрел округу глазами восторженного новичка. За вершинами и гребнями – другие вершины и гребни, за ними следующие. Показалось солнце. Пора идти. Снега выпало очень много. Слишком много. До перемычки двадцать минут. Он взял в руку ледоруб и зашагал вниз, оставляя зубьями кошек дырки в насте. Хорошо, что так надуло.

На перемычке он присел для короткого отдыха. Самый безопасный путь вниз пролегает по скальному гребню слева. Он, конечно, не пойдет туда. Там, скорей всего, придется застрять еще на одну ночь. Он не был способен на такой подвиг. Есть другой путь. Он приспустится немного по этому контрфорсу, пересечет кулуар в сужении и попадет на снежные поля справа. А там кубарем вниз.

Еще через три часа, стоя на камне у сужения, он посмотрел наверх. Много свежего снега. Слишком много. Но с этим ничего нельзя поделать, разве что продолжить спуск по длинному и утомительному гребню. Нет, он не способен на такой подвиг. Дмитрий спрыгнул на снег кулуара и провалился выше колен.

Когда он достиг снежных полей, солнце уже серьезно поработало над макушкой гребня. Он ругал себя за поздний подъем. Тем более что кубарем вниз не получалось. Вместо этого приходилось пропахивать в снегу глубокую борозду. Он вспотел и остановился, чтобы снять лишнюю одежду. Он бросал взгляды на черную полосу боковой морены ледника. Там безопасность, конец восхождения.

Внезапный шум наверху не застал его врасплох, его уши были в постоянной готовности. Он резко поднял голову и увидел белое облачко на нависающих скалах. Он побежал изо всех сил, как только решил – в каком направлении, не обращая после этого внимания на то, что делалось наверху.

Прошло время. Внезапно снег под ногами зашуршал. Попал! Он стал лихорадочно выгребаться из потока, надеясь, что гребет в нужном направлении. Вправо, вправо. Где право?

Снег остановился. Лавина прокатилась дальше. Дмитрий тяжело дышал, зарытый по пояс в снег. Затем он услышал многократно отраженное эхо.

Отдышавшись, он вытоптал вокруг себя небольшую площадку и сел удобней. Лихорадочная пробежка отняла много сил. Он опять посмотрел наверх, на скалы. Карниз? Или камни? Какая разница? Нужно убираться отсюда, пока еще что-нибудь не свалилось.

Это была приличная лавина. Он специально отклонился от пути, чтобы встать на нее ногами. Твердая. Он осмотрелся вокруг. Солнце уже оживило готовящуюся к теплому дню округу. Тишина.

Вот так он когда-нибудь умрет, спрессованный внутри такой лавины. На плоском дне ледника, окруженный покрытыми льдом и снегом вершинами. Никто его здесь не найдет, а в один день остатки его тела покажутся наружу и будут растасканы птицами и смыты талой водой. Хорошая будет смерть. Дмитрий направился к камням морены.

Подойдя к палатке, он осмотрел ее со всех сторон, затем открыл молнию входа. Все на месте. Он не испытывал ни сильной усталости, ни большого облегчения. Залез внутрь и лег поверх расстеленного спального мешка. Хорошо. Тело погрузилось в мягкость, по которой соскучилось на горе. Он закрыл глаза. Нужно дать знать о себе. Он потянулся, достал из бокового кармана палатки рацию и проверил ее. Работает. Связь в двенадцать часов.

Через двадцать минут он вышел наружу, вскипятил чай, расстелился на редкой зеленой травке поляны и с удовлетворением ощутил состояние полного расслабления и счастья. Он был хорошо осведомлен о том, как быстро оно проходит, и наслаждался им не спеша и умело.

За перегибом гудел полный ручей, уже готовый стать шумной горной рекой чуть-чуть ниже, метрах в пятистах, у слияния. Дмитрий подставлял лицо появляющемуся в просветах белых облаков солнцу, одинокий человек в безлюдном ущелье на границе миров. Он только что вышел из мира наверху. Там на покрытой льдом макушке вершины сложенный его руками тур обдувается холодным северо-западным ветром. Там сейчас некого обдувать. Там тяжело дышать и пальцы рук не перестают мерзнуть под двумя слоями перчаток. Там сейчас некому дышать и ничего не мерзнет. На снежном склоне у начала маршрута в тишине безветрия теряют форму под солнечными лучами его спусковые следы. Начала таять едва не сбившая его лавина. После пяти дней, проведенных наверху, каждая клетка тела тянулась к теплу безмятежного полуденного воздуха. Вот за этим он, наверно, пришел сюда, в это ущелье. Здесь, на границе, настоящая, полная смысла жизнь.

Он не спешил вниз. Там его мама просыпается каждое утро с тихой молитвой о сыне. Нетвердо помнящая, где он сейчас, но твердо знающая, что он не с ней, а далеко-далеко. Там две души на его попечении. Неожиданно подросший сын и неожиданно повзрослевшая жена. Он скучал по ним, хорошо осведомленный о непостоянстве и этого чувства. Надеясь на его непостоянство. Надеясь на то, что ему скоро захочется вернуться опять сюда. Он вынужден спускаться, природа не приспособила его для постоянной жизни здесь. Ему необходимо восстановиться. Набрать вес, накопить тепло, накопить желаний и амбиций. Чтобы было что растрачивать.

Он открыл глаза. Двенадцать тридцать. Проспал. Он быстро включил рацию. Тишина. Следующая связь в пять часов.

К вечеру следующего дня показался караван из трех лошадей с сопровождающим. Экспедиция закончилась.

* * *

От окна кухни по полу стелился холодный воздух, неприятный для ее голых щиколоток. Вот и наступила опять пора носить дома носки. Мария закрыла дверь кухни и подошла к окну. Красивый закат. Там холодно и красиво. Она прикрыла окно, оставив небольшую щель.

На сковороде задымил подгоревший лук. Мария убавила огонь, размешала лук, подошла опять к окну и приоткрыла его чуть шире. Она увидела, как Павел вошел во двор, и задержала взгляд на его слегка сутулой фигуре, пока он не исчез в подъезде. Она повернулась лицом к плите. Подгорелый лук продолжал дымить.

Он рано сегодня. Она тоже рано. После работы сразу домой, никуда больше идти не хотелось. На базар нужно было зайти. Это она обнаружила, когда открыла холодильник. Чем его сегодня накормить? В голове появился план.

– Ты картошку будешь? – спросила она, открыв мужу дверь.

Он кивнул утвердительно головой и пошел переодеваться. Мария вернулась на кухню к догорающему луку. Тьфу. На губах его задумчивый поцелуй. Он всегда становится грустным, когда Дима долго не возвращается с гор. Посерел, похудел немного. На свежем воздухе мало бывает. Она отставила сковородку от огня и продолжила нарезать картошку.

Павел ел без аппетита, знакомый отсутствующий взгляд.

– Вкусно, – прозвучало с большим опозданием.

Все равно не скажет. Мария легко подавила в себе озабоченность.

Павел посмотрел ей в глаза.

– Как ты сегодня?

– Хорошо. А ты как? Ты сегодня раньше с работы?

– Чуть раньше ушел. Надоело.

– У тебя вид усталый.

– Спал ночью плохо. Нужно пораньше лечь сегодня.

Один из дней, когда ее муж выглядит старше. Когда она не может не заметить это вопреки желанию. Малознакомое поблекшее лицо, которое, она надеялась, исчезнет завтра, когда он выспится и отдохнет. Она не хотела начинать к нему привыкать. Еще не время.

А что происходит на моем лице? Она надеялась, что больше никто на свете не вглядывается в него так же пристально, как она. Настойчивым, затуманенным взглядом. Она отгоняла назойливую мысль, что видит не то, что отражается в ее зеркале. А лицо, которое навсегда запечатлелось у нее в голове. Это лицо ни в коем случае нельзя потерять, забыть.

Все равно не скажет. В своих мыслях. Она догадывалась, что мужа тоже стало волновать его лицо. По-особому волновать. Думает о нем чаще, посмотрелся в зеркало в спальне. Посерел.

– Ты сегодня хорошо выглядишь.

Этим словам она всегда верила.

– Хочешь еще немного? Остатки?

Теперь она не могла представить другого мужа для себя. Всегда могла, почти не затрудняясь, в любой момент. До самого недавнего времени. Когда она не пугалась отражения в своем зеркале. Удивительно, но забыла, не помнит совсем, каким он мог бы быть. Другой мужчина. Исчез, как будто его никогда не было. Довериться другому мужчине. Смешная мысль. Никому больше она не сможет никогда довериться.

– Чай будешь? Еще осталось немного пирога.

В воскресенье она вдруг решила испечь яблочный пирог. Так, как он его любит. Почти всегда не так, как она. Она останавливала себя в ключевых моментах. Столько яблок, столько сахара. Как испечь. Это очень важно. С сухой, немного жесткой коркой. Слишком жесткой и сухой для ее рта. Она получила от этого удовольствие. Когда открыла духовку и увидела темно-коричневый цвет. Как раз. Он его плохо ест. Обычно пирог исчезает за два дня.

– Тебе нравится мой пирог?

– Очень вкусный.

Крошки обильно падали на стол. Слишком большой кусок отрезала. Она видела это по его лицу. Ничего не скажет. Нужно было два маленьких. Иногда она любила его подразнить. И сделать вид, что он любит большие куски. Смотри, как удобно!

Она училась не отгонять мысли о счастье. Они чувствовали себя все свободней и привычней в ее голове. И незначительней. Подходит к концу день привычных дел, нескольких поцелуев, значимых прикосновений. Неуместно задумываться о счастье в такой. Похожий на вчерашний и, бог даст, завтрашний. Грешно.

Она грешила раньше. Где мое счастье? Тогда между ними всегда присутствовала тень другого мужчины. Тогда она оглядывалась вокруг себя и не находила никого. Дуреха ты, дуреха. Счастья захотела.

– Дима уже приехал?

– Нет еще. Наверно, скоро.

– Как его Тамара отпускает?

– Сама знаешь как. Куда она денется? Знала, за кого выходила.

– Откуда она знала? Вышла девчонкой.

– Ты тоже вышла девчонкой.

– И я не знала. Как у них?

– Сама знаешь. Не похоже, чтобы она была очень счастлива. Пацан их держит пока. Ожидает чего-то. Непонятно чего. Дима никогда не притворялся. В этом его обвинить нельзя.

– Захотел себе молодую жену?

– Наверно. Почему бы и нет?

Кто бы мог им быть? Никто другой? Веселое усатое лицо с небольшим шрамом на щеке. Интригующим. Почему у нас не получилось? Из-за меня. Из-за меня? Почему я сделала такой выбор? Она не сомневалась в том, что выбор был ее. Почему? Потому что выбирала не двадцатилетняя девчонка, а та, которая всегда живет во мне. С которой я родилась. Мудрая и острожная. Правильный выбор она сделала. А вдруг?

Мария улыбалась внутри, не подозревая, что ее выдают огоньки в глазах. Павлу приятно было их видеть. Он радовался их участившимся появлениям. Будут еще ужины, яблочные пироги. Теплое, мягкое тело. Прощающее и умудренное. В их уютной кухне, в многоквартирном доме, в утихающем на ночь районе большого города.

Ночью к ним обоим пришло желание. Нечастой силы и свежести. Павел ласкал грудь жены. Не растерявшую совсем свое девичество грудь. В его глазах. Под ней стучало гулко ожидающе сердце. Самое близкое на свете сердце. Малознакомой умудренной земной женщины.

* * *

Нет в мире аэропорта жарче, чем в родном городе. И более медлительного персонала. В душном салоне Дмитрий наблюдал через окошко вместе с остальными пассажирами, как люди снаружи неспешно и, казалось, безучастно приготавливаются к тому, чтобы выпустить их наружу. Он не сообщил домой, каким прилетает рейсом, и не был уверен, что его встречают.

Его встретили. Сначала он увидел издали голову высокого Андрея, рядом светловолосую голову жены, и вдруг перед ним оказался сын, который уже успел перебраться через ограждение.

– Папа!

Дмитрий подбросил мальчика вверх и сразу почувствовал, как напряжение в руках неприятно отдалось болью в спине. Тяжелый стал для такого упражнения. Вырос. Он прижал сына к себе. Волосы мальчика испускали запахи кухни. Они подошли к Тамаре и Андрею. Дмитрий обнял их по очереди. Тело жены с готовностью притянулось к нему. Он обратил внимание на ее усталые глаза и бледную кожу. Андрей снял с его плеча сумку.

– Давай рюкзак тоже.

– Зачем, мне не тяжело.

– Ну как съездил?

– Хорошо съездил, очень красивый район. Обязательно вернусь туда еще раз. Выбери время поехать со мной.

Андрей кивнул головой в знак согласия. Горы уже не разъединяли отца и старшего сына. Взрослый Андрей перестал стыдиться отсутствия интереса к ним, смотрел на отца умудренным взглядом мужчины, гордился и даже завидовал его достижениям. Они сделали несколько восхождений вдвоем. На них не очень умелый Андрей не стеснялся чувствовать себя маленьким, нуждающимся в поддержке отца.

– Ты на машине?

– Да.

Внутри машины свободно гулял наполненный всевозможными запахами теплый воздух города. Запах возвращения, запах обновления жизни. Тамара закрыла свое окно, поток изменил направление и стал трепать волосы Дмитрия.

– А это что такое?

– Новый бар открыли. Почти год строили, не помнишь? Пиво хорошее. Зайдем, когда у тебя будет время.

– Пиво хорошо.

– Можно сегодня вечером.

– Сегодня не будет времени.

Вечером Дмитрий зашел к матери. Она ждала. На столе стояли теплые его любимые пирожки с мясом. Он с удовольствием их попробовал, несмотря на забитый плотным домашним ужином желудок. Ей, как обычно, не понравилась его худоба и обгорелый нос.

– Когда ты уже перестанешь из дома уезжать? Сын без отца растет, что из него получится?

– Андрей вроде ничего получился. А раньше я больше разъезжал.

– Андрей! За Андреем я смотрела. А теперь уже нет сил. Не заметишь, как Саша вырастет.

Это Дмитрий знал. Он остался довольным состоянием мамы. Выглядит хорошо. Прежней энергии нет и никогда уже не будет. Он постепенно свыкался с этой мыслью. Как будто выключилось что-то внутри в один день. Память давно начала барахлить. Ее хватка на Дмитрия разом ослабла, почти сошла на нет. Впервые в его жизни. Но соединяющая их ниточка как будто стала еще прочней и важней. Дмитрий как мог сопротивлялся мыслям о неизбежном. Редким, непривычным для него мыслям. Свобода, когда-то, наверно, желанная, не имела теперь никакого значения. Он не чувствовал себя свободным и без колебаний бы вернул свою прежнюю маму, если бы мог. Только рядом с ней он мог по-настоящему ощущать самые главные, основные правды жизни. Простые и нестареющие, вечные. Прозорливые или невежественные. В ней угасала сила, которой в нем никогда не было и, наверно, никогда не будет. Непреклонная правота и мудрость поколений. Выживших и оставивших после себя потомство. На нем эта цепочка прервется. Он никудышное звено. Его сыновья один на один с миром. Андрей. Теперь Саша. Несправедливо, но поделать с этим уже ничего нельзя. Нет во мне такой силы, такой убежденности.

– Ты хорошо выглядишь, мамуля, – он помнил о том, что нужно говорить громко.

Она кивнула головой и улыбнулась.

– Как твоя спина? Не болит?

– Слава богу.

Из ее малоподвижных глаз вдруг глянуло что-то безрадостное и отчужденное. Не в первый раз. Одиночество, обреченность старости? Что там у нее в голове? Он испытывал грусть и вину. И неясное облегчение. Освобождение. Каждый сам по себе. Он заерзал на стуле. Пора.

– Мамуль, тебе уже надо спать. Пирожки очень вкусные. Мне пора домой, устал с дороги. Завтра придем с Сашей.

Она завернула ему с собой пирожки и напомнила, чтобы он был осторожным на дороге. Ночные фонари едва пробивались сквозь осеннюю прохладу улиц. Он вырулил на большую, еще оживленную. Суета. Когда опять в горы?

* * *

– Человечеству нужна новая религия. Без нее мы все пропадем. Напрасно ухмыляешься. Есть что-то в грамотном, интеллигентном промывании мозгов. Все равно они у нас промыты, только вот не тем.

– А чем мы сейчас с тобой занимаемся?

– От этой гадости мозги только болят. Завтра мне будет крышка. Наливай, что там осталось.

– Вот, закусывай. За здоровье!

– За здоровье. Какая гадость, – Павел скривил рот. – Нужна умная, современная религия. Для таких, как я.

– Лучше водки ничего нет, Паша.

– Тебе не понять. Молодой еще. А я вот не знаю, как дальше жить.

Дмитрий поглядывал на захмелевшего друга, прикрывая мысли дружеской улыбкой. Постарел. Он замечал это против желания, опасаясь пробуждения давнего своего попутчика – глубоко скрываемого чувства вины. Перед Павлом оно наваливалось с особой силой. Как ни перед женой, ни перед сыном, ни перед матерью.

– Мы с тобой одного возраста.

– На бумаге. Посмотри на себя, посмотри на меня. Ты еще пацан.

– Ну что ты опять заладил?

– Ладно, не буду. Но ты мне скажи: ты чувствуешь в себе перемены с возрастом?

– Какие перемены?

– Не чувствуешь.

– Ну, почему? Много перемен.

– Например?

Дмитрий откинулся на спинку стула, Павел последовал его примеру. Наступила небольшая пауза.

– Я совсем по-другому хожу в горы.

– Это хорошие перемены, я не о том.

– Не перебивай. Дай договорить. Я теперь не знаю, что меня тянет туда. Когда-то было проще понять: приключение, честолюбие, природа, скука. Теперь это все не так важно и интересно, но какая-то сила все равно выталкивает из города, и сопротивляться ей трудней и трудней. Знаю, что нужно быть с сыном, с женой, с тобой. И хочу. Наверху часто об этом мысли, но спускаюсь вниз – и через неделю опять зудит.

– Там жить легче, потому и тянет.

– Совсем по-другому, чем в нашу молодость. Помнишь особое чувство, когда возвращаешься домой в тепло, к вкусной еде, к девочкам в коротких платьях? Как будто заново родился. Теперь все наоборот, я чувствую настоящий подъем, когда возвращаюсь обратно в горы. Выгляну утром из палатки и понимаю, что опять живу.

– Мне бы твои проблемы. Я совсем не о том. Твоя религия замечательная, это я и сам знаю. Но чтобы ее практиковать, нужно иметь много здоровья. Молодым нужно быть. А когда молод – на черта тебе помощь? Вот когда член становится похожим на вопросительный знак…

– Ну ладно, не прибедняйся. Серьезно, что ли?

– Да не в этом дело. Вопрос в том, для чего подниматься утром. Ему и мне. Время беспричинной радости жизни ушло.

– Что с тобой сегодня? Пить точно надо меньше, хрен старый.

– Да не сегодня. Уже давно. Что-то исчезло. Ощущение того, что много радостного еще впереди. Что еще что-то со мной случится, встретятся новые люди, новые друзья, новые женщины, новые приключения. Нет этого больше, исчезло. Впереди пустота, усталость в глазах. Нужна новая вера. Или старая. Что-то нужно, Дима.

– Найди себе бабу на стороне.

– На черта мне баба?

– Лучше религии.

– Не знаю. На что надеяться? Где искать опоры? Кто подскажет, как дальше жить, радоваться, как стареть? Как стареть – очень важно. Я не знаю, как это делать.

– Все, тебе сегодня хватит. Понесло. Ты за мной не гонись, я только что с горы.

– Да брось ты, я не пьяный.

– Чаю хочешь?

– Давай. Пофилософствовать человеку нельзя?

– Можно. Я как начинаю задумываться над жизнью, так сразу знаю, что пора в горы.

– Средство хорошее. Проверенное. Но некоторым оно уже недоступно, повторяю еще раз. Мог бы и не сыпать соль.

– Почему недоступно? Сколько раз предлагал – давай сходим вдвоем. У меня есть очень хорошая гора на примете.

– Сытый голодного не разумеет. Куда мне на серьезную гору? Спина. Только болтать остается. Читать книжки. Ты знаешь, на свете жило много умных людей. Но каждый начинает всегда сначала. Каждый убеждает только одного человека – себя, если повезет. Мне нужно убедить себя. Не всем это по силам в одиночку. Приходится заимствовать чужие мысли. А они, может, и умные, но чужие, в этом их самая главная слабость. Еще по одной?

– Нет, хватит, а то мне достанется от твоей супруги. То одна религия на всех, то каждому по философии. Бардак у тебя в голове, Паша.

– Бардака в голове у нас у всех хватает. А ты задумываешься над тем, как жить?

– Запарил ты меня. Давай о чем-нибудь другом.

– Ни хрена не задумываешься. Ты еще не знаешь, что это такое. Молодой.

– Паша, сейчас у меня голова заболит. Прекрати. Давай лучше сходим вместе. Все пройдет.

– Куда мне? Помру на горе, будешь вниз тащить.

– Тащить не буду. Там оставлю.

– Тем более. Ты же знаешь, как я хотел бы, но поезд ушел.

– Это ты себе внушаешь. Давай попробуем. Потренируйся немного. Потом сходим на отличную стену. Три дня. Горы все вылечат.

– Здорово было бы. Эх. Горы вылечат? Тебя они, действительно, лечат.

– Давай сходим.

– Нога не тянет совсем. Еле-еле приседать могу. Не поднимусь.

– Ты помнишь, когда это у тебя началось? Как ходить перестал.

– Нет. Я перестал ходить потому, что у меня это началось.

Вечер не складывался. Дмитрий отгонял мысли, неприятно похожие на те, которые он испытывает в присутствии мамы. Павел отгонял еще более неприятные, не похожие ни на что испытанное им прежде. Чувство одиночества все чаще незаметно окрашивало их встречи. Они сопротивлялись ему как могли, каждый считая, что у него есть больше причин для него.

– Паш, ты стал слишком много думать. Не к добру.

– По принуждению. Одним горы, другим философия. Кто-то занимается этим потому, что интересно. А я потому, что требуется помощь, одному не справиться.

– Никакой помощи ты там не найдешь, Паша.

– Тоже правильно.

Они встретились у Дмитрия через несколько дней после его приезда. Сели, как полагается, за стол и начали с обычного – рассказа Дмитрия. О длинных крутых обледенелых стенах. О красивых пиках и утомительных подходах. После стольких лет, проведенных вместе в горах, они говорили об этом на совершенно одном языке.

Несмотря на то, что их встречи стали принимать характер рутины. Каждый раз, когда Дмитрий возвращался с гор, он подробно рассказывал своему самому близкому другу обо всем, что там произошло. Так продолжалось уже много лет. С тех пор, как они перестали ходить вместе. С тех пор, как Павел перестал ходить совсем. Они не признавались друг другу в том, что один из них стал замечать уменьшение интереса у второго, а второй стал замечать уменьшение интереса в себе. Во многом они не хотели признаваться друг другу. Было сожаление о том, что они уже не могут пить спиртное на равных, не думая о последствиях, как в старые времена. Грустные мысли по поводу глубоких морщин, белых редеющих волос. Грустные мысли по поводу густого черного волоса и безошибочно молодого лица и тела. Но не это подтачивало их старую, много раз проверенную дружбу. Они могли бы справиться со всем этим, если бы не одно глубокое сомнение в душе одного из них и одно, еще более глубокое, чувство вины в глубине второго. Было между ними то, о чем они никогда не говорили. То, что становилось явней с каждым годом. Между самыми хорошими друзьями возможны темы полного умолчания. Если только они не касаются их обоих.

* * *

Тамара прислушалась. В доме тихо. Саша спит. Она стала бояться его ранних подъемов. Пусть лучше спит себе до обеда. Как любит. А не просыпается с головной болью. Она перестала его будить, как считала необходимым делать раньше. Пусть спит. Дима тоже заснул, она слышала его тихое дыхание. Раньше они бы долго разговаривали, лежа в обнимку. Когда-то ей было очень интересно каждое его слово. Она повернула голову влево и посмотрела на мужа. Он лежал на боку, прикрытый по пояс одеялом. Сильное тело, темное от загара лицо. Белые участки кожи на месте свежесбритой бороды.

Еще немного – и они будут почти одного возраста. Иногда ей казалось, что она уже старше. Многие ее ровесники выглядят старше его. Прошло лишь полчаса после того, как она опять это почувствовала. Когда он разбудил ее сильными нетерпеливыми руками и губами. Напор и энергия его желания не слабели. И, как обычно, в них растворились почти все ее сомнения. Хоть ненадолго. Она охотно чувствовала свою привлекательность и желанность. Привычное вознаграждение за пассивность. За молчаливое согласие и ненастойчивость желаний. Она привыкла довольствоваться этим.

Только когда он опять заснул, к ней пришли непрошеные мысли. Она всегда ждет его возвращения с гор. Всегда с новыми надеждами. Любви и радости. И с каждым разом надежды слабеют. Чуть-чуть, незаметно слабеют. Заметно. В самых верхних, громких своих мыслях она иногда винила в этом Диму. В памяти всегда были наготове поступки и слова или отсутствие поступков и слов. Эти громкие мысли не успевали набрать в ней силу. Она не могла долго сердиться на своего мужа. Даже теперь. Когда почти не сомневалась, что поторопилась выйти за него замуж.

Он ровно дышал рядом, добирая сладкий утренний сон. Пора вставать. Дома много дел. Она давно согласилась с несправедливым разделением забот о сыне, доме и семье. Она давно согласилась с тем, что Дима не считает это разделение несправедливым. Это не самое для нее главное. Не причина грусти в груди. Таким мягким утром. Когда его нет дома – она всегда в ожидании, когда он возвращается – она неизбежно опять в ожидании.

Самая большая ее потеря – привычка думать его мыслями, его головой. И сомневаться в своих. Но и в этом она не могла винить мужа. Когда-то она сама согласилась с такой небольшой, как ей казалось, платой за покровительство, защиту. От чего? Наверное, ошибка. Но она не знала, нужно ли ее исправлять и как. Это не я. Она часто вспоминала себя двадцатилетней, до замужества. Это не я. А кто я? Пришло знакомое ощущение, что все опять только в ее руках. Пришла грусть. Во мне дело. Ни в Саше, ни в Диме. Во мне. Беспомощная, почему я такая беспомощная? Она снова обратила взгляд на мужа.

Дмитрий проснулся и повернул к ней лицо.

– Чего не спишь?

– Поздно уже.

– Это разве поздно? Рань. На горе я не поднимаюсь раньше девяти часов, – он подвинулся поближе и обнял ее.

– Саше в восемь в школу.

– Сегодня нет школы.

– Нет. Он проваляется до обеда.

– Пускай спит.

– Пускай.

После неудачного первого супружества Дмитрий тщательно и со знанием выбирал себе вторую жену. И до совсем недавнего времени был уверен, что не ошибся.

– Мы возили его на обследование.

– Чего?

– Я же тебе говорила. У него голова сильно болит.

– Что сказали?

– Результаты будут на следующей неделе.

– Все будет хорошо.

В комнату проникало все больше света и теплого воздуха.

– Хороший день. Может, позавтракаем во дворе?

– Давай.

– Вы без меня сидите во дворе?

– Редко. У Саши нет времени сидеть со мной.

– Он почти не выходит на улицу.

– Стал меньше выходить, из-за головы, кажется. Энергии у него мало.

– А как он ест?

– Много. Он всегда много ест. Что, ты не знаешь?

– Вытянулся хорошо, скоро меня догонит.

– Он очень худой.

– Нормальный.

Ее волосы путались в его ресницах. Он не решался пошевелить рукой, чтобы их убрать. Не хотел неосторожным движением внести сомнение в момент близости. Его гнездо требовало ухода. Помимо крыши на головой, еды и одежды. Он чувствовал это все сильней в каждое возвращение. Хозяйка гнезда уже не была похожа на беззаботно щебетавшую птичку, которую он выбрал себе в жены. Он не знал, есть ли у него умение и терпение для нее. И время. Ему необходимо его гнездо. Чтобы было куда возвращаться с гор. Для восстановления и утоления нужд, которые горы не могут утолить. Как бы он ни хотел, он не мог жить все время там.

Она убрала свои волосы с его ресниц и прижалась плотнее. Он ответил еще более сильным объятием. Он верил, что они будут вместе до тех пор, пока между ними хоть иногда возникают такие моменты. Он верил, что она принимает его таким, какой он есть, и знает, что он делает для них все, что может. Отдает все, что есть отдать. Мало, совсем мало у меня есть для нее. Что есть. Я никого не обманывал. Обманывал, молчанием обманывал. Помнишь ее глаза? Какие были волнующие глаза.

С Сашей совсем другая история. С неожиданно выросшим Сашей. После встречи в аэропорту им не удалось еще провести вместе время. Несмотря на попытки Дмитрия. Мальчику было не до него. Если бы он пропадал целыми днями на улице, как делал Дмитрий в его годы… Саша уходил в свою комнату и появлялся, только когда был голодный. Он почти ничего не спросил об экспедиции и не сидел вместе с ними, когда пришел Павел. Раньше его нужно было отрывать от них, когда становилось поздно и они становились пьяные.

Дмитрий надеялся, что он научен опытом с Андреем. Он не хотел его повторения, хотя отношения со старшим сыном значительно улучшились. Он мечтал о том, чтобы заразить Сашу горами. Самым большим препятствием этому была Тамара. Он был очень осторожен в обходе этого препятствия, помня о другом своем опыте. Ему казалось, что он старается использовать любую возможность. Он напоминал себе, что должен проводить с Сашей больше времени. Больше, чем требовали его отцовские инстинкты. Времени всегда не хватает. Что можно с этим поделать? Но он твердо знал, что хочет для Саши своей жизни. Совсем не так, как с Андреем.