Текст книги "Древнерусское предхристианство"

Древнерусское навь (навие, навей, навье, навья, навка, мавка) считают синонимом слов «мертвец», «покойник». Однако его начальное значение, связанное с индоевропейской чередующейся основой *nav-/nov-/ nev- было иным. В более древнем употреблении оно связывалось с понятиями «обновление»: греческое νέος, латинское novus, древнеиндийское náuṣ, авестийское nava, древнерусское новь «новизна, новый». Во всех языках, кроме древнерусского и балтийских, у этой формы имелись производные, восходящие к индоевропейскому *néwos и означающие «девять» (буквально – «новое число, идущее после восьмёрки»): древнегреческие νέοσ и εννέα, латинское novus и novem, древнеиндийское návan, немецкие neu и neun, английское new, французское neuf и пр.

Возможно, индоевропейскую основу *nav-/nov-/nev– поначалу относили к смерти: греческое νεκρóς «мёртвый», готское naus «труп, мёртвый», древнепрусское nowis и латышское nâve «смерть». Затем её связали с погребальным обрядом сплавления по реке в символическом «корабле»: греческое ναῦς, латинское navis, древнеиндийское náuṣ, авестийское nāv ирландское nau. В более поздних, земледельческих культурах корень nav– относился уже к погребению в «возделанной, родной земле» (на поле, пашне): греческое νειóςи νειϝóς «поле», древнеиндийское nivat «низина», восточнославянское нива «хлебное поле, пашня, óрань»

Словом навь (навий) прарусы называли не мертвеца, а его душу в бестелесной оболочке, и потому это слово могло означать не-явь «нечто невидимое». В древнем понимании, тело являло вещественную природу человека и животного. К праславянскому *tēlo восходят слова теля «телёнок», тыл «задняя часть, спина, затылок», ты́ти «жиреть, полнеть, толстеть». Умерший терял тело, разделявшееся на мёртвую плоть и бессмертный дух – это слово родственно глаголу ýхати «незримо витать, дуть, пахнуть». Тело воспринимали как живой сосуд, хранящий в себе кровеносные сосуды и содержащий душу. После сожжения останки человека помещали в погребальный сосуд. Древнерусское съсудъ родственно слову судьно «сосуд, судно, лодка» и сохранило связь с двумя главными обрядами погребения: закапыванием сосуда с прахом (кубышка, горшок, крынка «покрытая крышкой») в земле и его отправлением по реке на похоронном судне. Однокоренные слова сосуд, судно, посуда, судок, ссуда восходят к основе судъ в значении «судьба, приговор, доля, участь». По-видимому, от суда жрецов зависела посмертная судьба тела – сосуд или судно, которые в зависимости от чести человека ему ссужали для новой жизни. Судьба души после отделения от тела и чин погребального обряда были неразрывно связаны. Она либо сразу возносилась к ирию в огне священного костра, либо медленно плыла по руслам земных рек к «небесной реке», либо мучительно долго перерождалась в лесном мире, поглощаемая его обитателями или же нескончаемо страдала во чреве подземного гада.

Слова новый и корабль в древнерусском языке никак не соотносились, однако подтверждением связи «погребения» и «уплывания» служит родство основы греб- с глаголами разгребать, погребать и грести, гребсти, а также паронимическая близость с цепочкой родственных слов гроб, короб, корабль. Это сопоставление находит продолжение в созвучных латинских словах carabus «челнок из прутьев, обтянутых кожей», corbis «корзина» и corpus «тело, плоть».

Двойное значение глагола пла́вити «сплавлять, плавить по реке» и «плавить на огне, расплавлять» следует соотнести с двузначностью глагола топи́ти «утапливать в воде» и «топить печь, сжигая топливо». Тело умершего символически топили в священном огне и сплавляли на небо. Забытый смысл «мыть, обмывать» у глагола плавать, плыть сохранился в однокоренном литовском pláuti «полоскать, мыть», в древнеиндийском plutás «плывущий, омытый» и в греческом πλυτóς «мытый». Словом плоть, видимо, называли сплавляемое по реке тело, которое очищалось водой перед тем, как достигнуть ирия. Понимание древнерусского пълть «кожа, плоть, тело», как «плавающей оболочки», отразилось в словах плю́че «лёгкое», плоути «плыть» и пълтъ «плот», родственных латышских pluta «плоть, кожа» и pluts «плот, паром», а также в греческом πλεύμων «лёгкое».

В эпоху хтонических культов полагали, что тело, сотворённое их мировых стихий, должно исчезнуть, воссоединившись с одной из них. По мере усложнения религиозной картины мира посмертный путь души всё больше связывался с её чистотой, с честной жизнью человека. В зависимости от благочестия умершего, его предавали огню и воздуху (прах развеивали в небе), речной воде, лесу, земле. К глубокой древности восходил обычай омовения и обряжения покойного в чистую одежду.[183]183
  В дореволюционной России существовал обычай облачаться в чистую одежду перед неминуемой смертью: тяжёлым сражением, казнью или кончиной.


[Закрыть] Следы обряда сплавления тела умершего по «омывающим, очищающим» водам реки, остались в древнерусскм мыто «пошлина за ввоз, награда, выкуп», связанного с глаголом мыть. Мытарство стало означать «искупление, очищение». Близки по смыслу к слову мыто готское mota и древневерхненемецкое mûta «выкуп», латинское mūto «я изменяюсь», древнегреческое μετανοώ «раскаиваться, изменяться». В христианскую эпоху посмертные «мытарства» души сопровождали оплакиванием – «слёзным омовением» души покойного и сорокадневными очистительными молитвами о её спасении.

Значимость чинов погребения основывались на восприятии обрядов предыдущих эпох, как всё менее достойных. У почитателей небесного света вызывало отвращение предание умершего «в жертву» медведице-куме, заменившей первобытную «мать рода», или погребение его тела в «чреве земли» под насыпным курганом. Пережитками отвергнутых верований считались захоронения в крытых ямах-могилах, уподобленных берлогам. Им на смену пришли обряды сплавления умерших по рекам «на небо» и «погребения в огне» – наиболее поздний и почётный, зародившийся в лоне солнечной религии.

После перехода протославян к древнему единобожию – почитанию небесного света в образе свето-огненного Сварога, высшей посмертной целью рождённых от света сварожичей, стало освобождение души от телесных уз, превращение в свет и достижение сияющего ирия. Кратчайший путь к обители бессмертных начинался в священном огне. На месте погребения дрова складывали невысокой горкой – в виде костра (так до наших дней называется высокая округлая дровяная поленница). Скрывая умершего от глаз, над ним шатром составляли брёвна, обкладывали соломой и хворостом. Связь древнерусского шатóръ с обрядовой защитой подтверждается его родством с праславянским *ščitъ «щит, защита, навес», с древнерусскими шáта «верхнее платье, плащ» и цáта «оклад иконы», а также с персидском čatr «заслон, палатка», с древнеиндийским cháttram «заслон», с немецким schattieren «затемнять».[184]184
  Тюркские šatyr, čadyr с тем же значением произошли от персидской праформы čatr, возведение к ним древнерусского шаторъ не оправдано. Ср.: Фасмер Макс. Цит. соч. Т. IV. С. 413.


[Закрыть]

«Огненное погребение» сопровождалось захоронением оставшегося праха в глиняных сосудах. Его смешивали с зерном и хранили до весны, а засевая поля в Семик, возвращали его дух к жизни.[185]185
  Отголоски веры в посмертное перевоплощение сохранились в русских сказках. Так, герой сказки «Царь-медведь» просит: «Сожгите меня, а пепел посейте на трёх грядках: на одной грядке выскочит конь, на другой собачка, а на третьей вырастет яблонька…». См.: Народные русские сказки А.Н.Афанасьева… T.II. С. 92–93.


[Закрыть] Хлебные нивы становились могилами родителей, почитались родовыми, окрестная земля превращались в родную. Плоть умершего возрождалась в колосе, зерне и праздничном каравае. Быть может, потому до начала XX века первый (последний) сноп нового урожая, следуя забытым верованиям, крестьяне обряжали в мужскую или женскую одежду. В последующие эпохи, вкушая на тризну зёрна поминальной каши, потомки приобщались к жизни предка, символически повторяя древнейший обряд. Остатки поминальной трапезы хранили до Радоницы-Семика, когда их также погребали, запахивая на ниве. Вероятно, прарусы верили, что душами, вознесшимися словно искры погребального костра, Сварог, засевает «небесную ниву», на которой они «прорастают» к новой жизни в виде звёзд. Следы сходных верований остались у древних греков в представлении о Ἠλύσιον πεδίον «Елисейских полях» («месте прибытия душ умерших» в вечную обитель).

Следующим по чести у прарусов было отправление умершего по реке, которая в своих далёких низовьях, за краем земли соединялась с небом. Предание воде было возможно лишь от весеннего половодья до ледостава и предполагало «сплавление» тела по реке на плоту, в гробу (в коробе из бересты, в корабле из выдолбленного древесного ствола). В зимнюю стужу умершего хоронили до времени в сугробе – снежном подобии гроба, на что указывает приставка су-, такая же, как в словах «суглинок», «сумерки», «сукровица» и др.

Ещё более низким по чину являлся обряд оставления умершего в чаще леса на стволе упавшего дерева «в жертву» сородичу-медведю, в которого, как считалось, вселялся дух покойника. Следы такого обряда ещё середине минувшего столетия сохранялись в среде сибирских охотников-староверов. Остатки плоти, «непотреблённой» медведем, переходили к меньшим обитателям леса и растворялись в его недрах, становились частью живой природы, а душа, следуя своей участи, постепенно освобождалась из-под власти лесных духов и возносилась к свету.

По-видимому, в течение продолжительной эпохи христианские обряды захоронения в земле несожжённых тел вызывали отторжение. Плутание нечистой (нечестивой) души, которой было суждено скрыться в земле, представлялось долгим коловращением, движением вверх-вниз в поисках избавления и восхождения в небеса. Эти неправедные души, пребывающие под землёй, вызывали ужас и назывались навьями, виями. Таковыми же считались проклятые небом заложные покойники – умершие от удара молнией или покончившие самоубийством. Их нельзя было предавать похоронам ни в огне, ни в воде. Трупы посмертных изгоев «не принимала» Мать-сыра-земля. Их души, пленённые подземными гадами, не могли освободиться от плоти, «залеживались» в ней. Заложные мертвецы преследовали людей, насылали засуху, бури, ливни и прочие бедствия. Считалось, что их погребение возможно лишь весною, на Семик – в Навий день, следовавший за Радоницей.

Возможно, в индоевропейской культуре колоколовидных кубков III–II тысячелетий до н. э., во время поминального обряда горшок-скудельницу с прахом сожжённого покрывали другим, чуть большим горшком наподобие колоба и водружали посреди святилища на столбе. Затем этот схрон переносили на общинный погост и оставляли над землёй на столбе или ступе, подобной древнеиндийской полусферической stūpa, изначально представлявшей собой могильное сооружение в виде кургана.[186]186
  Форма западноевропейских и русских куполов эпохи барокко иногда напоминает «конус на перевёрнутом конусе», при этом нет оснований видеть в ней воспроизведение под церковным крестом древнейшего схрона «захоронения» умершего. Ср.: Рачинский А.В., Фёдоров А.Е. Навершия славяно-арийских храмов. М.: ЛЕНАНД, 2014. С. 535. Внешнее сходство русских костровидных куполов с «луковичными» навершиями храмов Индии или Ирана, вероятно, объясняется близостью у протославян и индоариев погребальных обрядов, восходящих к эпохе до их разделения. Однако следует отвергнуть какую-либо связь символики купольных наверший русских церквей, как и «членённых на дольки» «куполов с фонарём» на севере Италии (собор св. Марка, Пизанский собор), в Южной и Восточной Германии, Австрии и пр., со священным индуистским символом – плодом «амалаки», растительным подобием «солнца-лотоса», напоминающем луковицу. Неприемлемым является объяснение слова купол из санскритского kapala «чаша, оболочка, скорлупа, череп; сосуд, сделанный из верхней части человеческого черепа», используемый для ритуальных целей сектой «капалика». Абсурдным является утверждение о том, что «тайные практики» этой секты «во многом напоминают древние, уже давно не существующие у славян, но реконструируемые на основе фольклора особенности празднования Купалы (принесение человеческих жертв, каннибализм /…/)». Там же. С. 535–579.


[Закрыть]Схожий обычай погребения в схронах на столбах, видимо, существовал и у проторусов. Глиняный сосуд с прахом сожжённого помещали в выдолбленный сверху столбообразный бдын «бдящий», в буду, которая названием и видом соответствовала немецкому buode «шалаш, палатка». В Средние века над кладбищенским крестом сооружали лишь двускатный покровец, называемый го́лбец.

По свидетельству «Повести временных лет», ещё в XI–XII веках обряд похорон напоминал дохристианский: «И аще кто умряше, творяху тризну над ним, и по сем творяху кладу велику, и възложаху и́ на клад /костёр – ВБ/, мьртвьца и сожьжаху, и посемь, събравъше кости вложаху в судину малу, и поставляху на стълпѣ на путьх, еже творять вятичи и нынѣ. Си же творяху обычая кривичи и прочии погании, не ведуще закона Божия, творяще сами себе закон».[187]187
  Повесть временных лет. С. 15.


[Закрыть] Древнерусское обрядовое веселье на похоронах основывалось на праотеческой вере в посмертное оживание души и резко отличалось от ветхозаветного обычая погребальных плачей. Ибн Даста в Х веке описывал похоронные обычаи русов, которые «при сожигании покойников предаются шумному веселью, выражая тем радость, что Бог оказал милость покойному (взяв его к себе)».[188]188
  Известия о Хозарах, Буртасах, Болгарах, Мадьярах, Славянах и Руссах Абу-Али-Ахмеда-бен Омара-Ибн-Даста, неизвестного доселе арабского писателя начала X века по рукописи Британского музея. СПб., 1869. С. 31.


[Закрыть]

В погребальном костре – земном храме свето-солнечного Сварога – тела умерших преображались, а души превращались в свет и пребывали в ирии до возвращения к жизни в новом обличье.

Часть вторая
Солнечное коло

Круговое время и древние новолетия

Изучение древних календарных систем подобно археологическим раскопкам.

Зачатки календарного счёта возникли в палеолите вместе с простейшими пригоризонтными «обсерваториями». Стремление осмыслить происходящее, разделить вереницу событий привело к счёту дней по восходам солнца и по вехам луны – неделям и месяцам. В эпоху ямной культуры (IV–III тыс. до н. э.) древние европейцы от Южного Предуралья до Днестра стали устраивать на возвышенных местах круговые святилища. Спустя тысячелетие их сменили величественные мегалиты Стоунхенджа и Карнака, древесно-земляные сооружения Аркаима, каменные сейды Карелии и Скандинавии. Мироздание из плоского превратилось в трёхмерное, обрело небесную вертикаль. Линейный счёт дней сменился летоисчислением.

Вытеснение «земного» времени «небесным» шло постепенно. Трёхчастный и пятичастный хтонические календари были поглощены солнечным. С эпохи энеолита и бронзового века индоевропейцы делили годовой круг на четыре и восемь частей. Следы такого счёта до недавнего времени сохраняли жители местности Лима на северо-востоке Албании.[189]189
  Байдин Валерий. Солнечное коло восточных славян IV-Х вв. // Наука и жизнь. 1994. № 1. С. 34–42.


[Закрыть] Во II тысячелетии до н. э. в культурах древних европейцев появились солярные знаки (круг, прямой и косой крест, крест в круге), возникли изображения «солнечной колесницы» с четырьмя кресчатыми колёсами (повозка из Трундхольма, XVIII–XVII вв. до н. э., Северная Европа), знаки солнца с восемью вращающимися лучами (древнеармянский «аревахач») и др.[190]190
  Схожие солярные знаки находят по всей Евразии, от Средиземноморья и Средней Азии до Китая и Японии. Косой крест дважды использовался в финикийском алфавите: для букв тьет (крест в круге) и тай. В арамейском он стал начальной буквой алфавита алаф X. В первые века новой эры свастики нередко изображали на мозаичных полах ближневосточных синагог.


[Закрыть] Знаки солнечного года в виде спирали, простого или восьмилучевого креста (иногда в круге) вошли в религиозную символику многих культур. Священную восьмёрку изображали вписанные в квадрат восьмилепестковые янтры буддистов, «розы» и «колёса Фортуны» на фасадах готических соборов, восьмилучевые звёзды в древнерусских украшениях и восьмериковые шатры деревянных церквей.

Аркаим. Южный Урал.

XX–XVI вв. до н. э. Фотография

Древний календарь воспринимался как закон жизни, на его основе складывалось архаическое общество, вековое движение небес находило соответствие в незыблемости религиозных установлений. К древним религиям и их календарям применимо замечание К.Г. Юнга: «Все мифологизированные естественные процессы, такие как лето и зима, новолуние /…/ и так далее не столько аллегория самих объективных явлений, сколько символическое выражение внутренней и бессознательной драмы души».[191]191
  Юнг Карл Густав. Архетип и символ. М.: RENAISSANCE, 1991. С. 99.


[Закрыть] «Психическая данность», привносимая в восприятие мира, свидетельствовала о зарождении в коллективном подсознании рода глубинных культурных архетипов.

В первобытную эпоху не существовало праздника «нового года» в современном смысле. Прошлое и будущее тонуло в «круговом времени», сливалось с природным круговоротом. Поток жизни отражался в потоке сознания, следовал за перемещением звезд в ночном небе, за дневным и годовым движением солнца от восхода к заходу и наоборот. Повторяемость небесных явлений стала основой религиозного искусства и культурной памяти. Одним из самых древних явился миф о «вечном возвращении».[192]192
  Mircea Eliade. Le mythe de I’eternel retour. Archetypes et repetitions. Paris: Payot, 1969, P. 21–107.


[Закрыть] В эпоху кочевничества многократные переселения индоевропейцев с новых земель и пастбищ на уже знакомые завершались возвращением души в «сияющую степь» – на звёздную прародину. «Небесное время» следовало за луной и солнцем повторяющимися месячными и годовыми кругами, «земное время» подчинялось весенне-летнему оживанию и осенне-зимнему умиранию природного мира.

Наблюдения над небом требовали преемственности в передаче знаний от поколения к поколению, соединялись со священными обрядами, почитанием Солнца и Луны. Обсерватории становились святилищами. Глубокий «небесный отпечаток» остался на всех великих религиях, мифах и верованиях. Нельзя не согласиться, «мало найдётся других показателей культуры, которые в такой же степени характеризовали бы её сущность, как понимание времени».[193]193
  Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1984. С. 103.


[Закрыть] У индоевропейцев точка конца-начала годового круга менялась в течение тысячелетий. В эпоху скотоводства новолетие отмечалось в дни наивысшего подъёма солнца, обильного роста и цветения, зачатий и рождений. После перехода к земледелию, летний «новый год» стали переносить на весеннее равноденствие.[194]194
  Хотя время восхода солнца быстрее всего меняется именно в равноденствия, их научились с точностью определять уже в эпоху палеолита. Вуд Джон. Солнце, Луна и древние камни. М.: Мир, 1981. С. 19–21.


[Закрыть] Значение этого праздника победы света над тьмой более всего сохранил иранский Новруз «новый день» (буквально, «новый свет»), который отмечали на рассвете дня равноденствия. Древние греки называли этот праздник Ἀνάβασις «восхождение, восход (солнца)», древние римляне Hilaria, что может быть понято, как «Веселье» (от hilaris «весёлый»), а праславяне, предположительно, Новосветы: сходным словом Новосвяты болгары до сих пор именуют Масленицу.

М.Элиаде определял архаический «новый год» как «Большое Время» (Grand Temps), в течение которого происходило «полное обновление времени» (régénération totale du temps). Новогодние «обряды перехода» (rites de passage) от «старого» времени к «новому» предполагали обновление солнечного света и всех земных огней (для чего их гасили на ночь и разжигали утром), телесное очищение, изгнание нечистых духов из домов и селений. Празднество сопровождалось представлениями в масках, означавшими встречу с душами умерших на границах обжитого мира (опушка леса, берег реки или моря), ристалищами мужчин, выражавшими борьбу «старого» и «нового» времени, посвящением молодых в жизнь взрослых, умыканием невест, оргиями, пирами, «карнавальными переворачиваниями»: сменой полов, возраста, общественного положения и пр.[195]195
  Eliade Mircea. Traite d’hitoire des religions. Paris: Payot, 1964, P. 333–342.


[Закрыть]

Праславянское *godъ, родственное немецкому gut «хороший, добрый», означало годное для земледелия время. Первые месяцы после равноденствия называли весной, пролетием, а последующие – летом.[196]196
  Бывшим почитателям солнца после принятия христианства слово равноденствие (пер. греч. ἰδημερίας) оказалось понятнее и ближе противоположного по смыслу латинского aequinoctium «равноночие».


[Закрыть] Праславянское *lẽto родственно с латинским laetus «цветущий, изобильный, благоприятный» и литовским lẽtas «тихий, спокойный». От него исходят старинные слова летéе «легче», лѣтьба «лёгкость, помощь»[197]197
  Срезневский И.И. Цит. соч. Т. II. Ч. 1. С. 80.


[Закрыть], лѣть «можно, дозволено».[198]198
  Макс Фасмер. Цит. соч. Т. II. С. 489.


[Закрыть] Осенью годная, хорошая пора для жизни сменялась пáгодой, непогодой. Осеннее равноденствие знаменовало вхождение в мрачное время года. У европейцев оно сопровождалось обрядами прощания с убывающим светом, вызывало в сознании образы сна и смерти. Однако в жарком Средиземноморье его соединили с весёлым праздником нового урожая и новолетия. Древние евреи отмечали день Рош Ха-Шана («голова года») в новолуние, ближайшее к осеннему равноденствию.

Римляне праздновали Новый год 1 марта, пока в 46 году н. э. Юлий Цезарь не перенёс его на 1 января, утвердив иной, юлианский календарь. Византийский император Константин, провозгласив в IV веке христианство государственной религией, под влиянием ветхозаветной традиции избрал днём нового года 1 сентября. На Руси «благовещенский» Новый год, отмечаемый 25 марта, был приурочен к византийскому новолетию лишь в 1492 году. Это новшество, оторванное от природной жизни, не было принято крестьянами, которые в течение последующих столетий продолжали считать началом «нового года» либо весеннюю Масленицу, либо церковное Благовещение,[199]199
  Даже в XIX веке крестьяне по старинке начинали «новый год» с Благовещения. Калинский И.П. Цит. соч. С. 105.


[Закрыть] либо Коляду, отмечавшуюся в день зимнего солнцеворота. Черты народной новогодней обрядности были размыты по нескольким весенним и осенним дням. В 1699 году Петр I постановил праздновать светский Новый год 1 января, при этом церковное сентябрьское новолетие было сохранено.

Святилища

Памятники археологии свидетельствуют о ярком символизме религиозного мышления прарусов. Найденные в святилищах середины I тысячелетия до н. э. из Днестро-Днепровского междуречья земляные рельефные изображения лебедей были засыпаны толстым слоем пепла от погребальных костров. Они вызывали в сознании образ взлёта в клубах дыма этих проводников душ умерших к ирию. Иная, не менее насыщенная смыслом символика сопровождала обряды в древнерусских круговых святилищах следующего тысячелетия. Все они были устроены, как и у иранцев, под открытым небом. Храмом являлось всё окружающее мироздание. Первоначальное значение слова храм, хорóм «круговое сооружение» объясняется родством с кельтским crom «круг», греческим χορóϛ «хор, хоровод, круг», болгарским хóро «круговой танец».

Геоглифы. Пожарная балка. Полтавская область. Скифская культура. VI–V вв. до н. э.

Изображения лебедей на зольнике святилища. Археологическая реконструкция.

Красногорское святилище. Смоленская обл. VIII–X вв.

Реконструкция В.В. Седова. Представляет собою простейший круговой лабиринт. Вход обращён на восход солнца.

Спиралевидные булавки. Бронза. Зарубинецкая культура. III в. до н. э. – I в. н. э. Образ возрастающего и убывающего солнца.

Среди почти лишенных камня лесов и заболоченных равнин прарусы выбирали для святилищ места с наибольшей обзорностью: холмы, пригорки, высокие берега рек. Наиболее древние из них относятся к IV–VII векам, а самые поздние создавались в XI столетии, уже после принятия Русью христианства. В земляных святилищах смоленских кривичей VIII–X веков движение к обрядовому костру по несложному круговому лабиринту знаменовало восхождение к небу. Вход и выход совершались посоло́нь: спираль движения сначала сворачивалась, а затем раскрывалась в пространство, что означало угасание и новое разгорание солнечного света после его «воскрешения» в пламени жертвенника. Посолонь совершалось и обережное окуривание жрецом молящихся.[200]200
  Следы обережно-очистительного окуривания, восходящего к древнеевропейским мистериям, сохранились в православном богослужении при обхождении священником с кадилом храма посолонь и каждении перед иконами и верующими, отходящими от стен в середину церкви.


[Закрыть] Обрядовое шествие по «тропе света» вслед за солнцем глубоко воздействовало на сознание светопоклонников, его образ воспроизводили в многочисленных спиралевидных украшениях той эпохи.

Все святилища состояли из 2, 4, 8 правильных частей и являлись солнечными календарями. Их диаметр колебался от 20 до 100 метров, единственный вход и костёр находились с восточной стороны.[201]201
  Седов В.В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М.: Наука, 1982. С. 329.


[Закрыть] Более крупные святилища имели ясно выраженную обращенность на четыре стороны света. Наиболее известное из них, Киевское IX–X веков, было вымощено камнем и обладало четырьмя выступами, расположенными крестообразно. В святилище Ходосовичи X–XI веков около Могилева по внешнему от центральной площадки кругу были выкопаны четыре серповидных углубления для костров, что свидетельствовало о соединении солнечной и лунной обрядности. Равнинные святилища ограждались мелкими рвами и одним-двумя невысокими валами из земли или камней,[202]202
  Описания и реконструкции древнерусских святилищ приведены в обобщающих публикациях В.В.Седова, напр.: Седов В.В. Цит. соч. С. 261 и сл.


[Закрыть] которые намечали священную ограду – забор. Он не превышал рост человека, оставлял обозримым горизонт и был призван магически оборонять святилище от сил зла.

Немецкий хронист XII столетия Гельмгольд свидетельствовал: «Славяне питают к своим святыням такое уважение, что место, где расположен храм, не позволяют осквернять кровью даже во время войны».[203]203
  Гельмгольд. Славянская хроника… С. 186.


[Закрыть]Говоря о западных славянах, он отмечал: «Многих богов они вырезают с двумя, тремя и больше головами».[204]204
  Там же.


[Закрыть] Четырёхликим «богом богов» являлся смотрящий во все стороны Свентовит «Световидный», имя которого являлось лишь прозвищем Сварога-Перуна.[205]205
  Топоров В.Н. Предыстория литературы у славян. С. 67.


[Закрыть] Ему был посвящен сооруженный в Х веке главный храм на балтийском острове Руяне (нынешнем Рюгене). В отличие от западных славян, испытавших сильное германо-скандинавское влияние, русы отвергали изображение божества и возведение для него каких-либо чертогов.[206]206
  Древнерусское и церковнославянское чертогъ происходит от персидского čārtāk «верхняя часть дома».


[Закрыть]

При раскопках в древнерусских святилищах неоднократно находили основания деревянных срединных столбов, означавших «мировую ось», вокруг которой вращались солнце и небосвод. Возможно, такой столб играл роль гномона – указателя длины солнечной тени в течение дня (и года) и мог называться знак, подобно греческому γνώμων «знаток, знающий». Следуя древнеевропейскому обычаю, на святилищном столбе могли сохранять сверху несколько обрезанных сучьев, уподобляя его древу жизни. Судя по археологическим раскопкам, в проторусскую эпоху на нём иногда водружали медвежий череп в честь небесного сородича-сварожича, при этом изготовление каких-либо образов незримого божества являлось для русов попросту немыслимым.[207]207
  Б.А.Рыбаков утверждал, что у восточных славян «идолы божеств» существовали уже в IV веке и приводил в качестве примеров каменные скульптуры IV–XI вв. из Восточной Польши и новгородско-псковских земель. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси… С. 247, рис. 47. Изображения этого рода представляют собою фалловидные туловища с грубо исполненными ликами и, видимо, посвящялись поминовению предков. Приведенное Б.А.Рыбаковым изваяние из села Акулинино высотою 35 см современные исследователи определяют, как выполненную в XIX веке имитацию скульптуры «скифского» стиля. См.: Ершов И.Н. К проблеме атрибуции Акулининского идола // Археология Подмосковья. Вып. 5, 2009. С. 89–96. Тщательные исследования показывают, что так называемый Збручский идол, найденный на землях Восточной Польши в 1848 году, представляет собой мистификацию первых десятилетий XIX века. См.: Комар А., Хамайко Н. Збручский идол: памятник эпохи романтизма? // Ruthenica, Т.Х. Киïв, 2011. С 166–17.


[Закрыть]

Двухликий идол. Село Яровка. Верхнее Поднепровье. VII–IX вв.

Перынское святилище. Новгород. X в.

Реконструкция В.В. Седова. Восемь жертвенников-костров воспроизводят структуру дохристианского солнечного календаря.

В Ржавинском святилище VIII–X веков на Северной Буковине был найден каменный четырехгранный столб высотою более двух метров, сужающийся кверху и не несущий каких-либо изображений. Двухликий каменный идол VIIIX веков, найденный у села Яровки в Подолии, скорее, следует отнести к надгробному культу степных кочевников. В предхристианскую эпоху на святилищном столбе, предположительно, вырезались календарные меты или к нему крепились чётки – покрытые «чертами и резами» дщицы для вычисления праздников и браков небесных светил.

В 1952 году в Перыни под Новгородом было открыто солнечное святилище наиболее развитого типа, созданное в IX–X веках. Оно представляло собою правильный круг диаметром 21 метр, окруженный рвом шириной до 7 метров и глубиною более одного метра. В середине находилась яма от столба толщиной около 60 см. Ров имел «восемь дугообразных выступов, расположенных правильно и симметрично. В каждом таком выступе на дне рва разжигали ритуальный костер, а в одном из них, восточном, судя по количеству углей и прокаленности материка, горел “неугасимый” огонь».[208]208
  Седов В.В. Цит. соч. С. 261.


[Закрыть] Таким же по первоначальному устройству являлось и святилище Богит X–XIII веков около Збруча (Тернопольская область, Украина). Круглая площадка диаметром 9 метров была вымощена мелким камнем, окружена восемью чашевидными углублениями, внешним полуметровым рвом и частично сохранившимся кругом из крупных камней. Общий диаметр святилища составлял 17 метров, однако единственный вход располагался с севера.[209]209
  Русанова И.П., Тимощук Б.А. Цит. соч. С. 250, рис. 21, 22. Авторы считают наружные углубления святилищ «жертвенными ямами», но признаков жертвоприношений в них не обнаруживают: судя по плану и описанию святилища, пять из них (№№ 1, 2, 3, 5, 7) остались пустыми и были заполнены камнями, остальные превращены в грунтовые могилы без признаков кремации (№ 4 – взрослого, № 6 – младенца, № 8 – младенца и взрослого). Эти находки свидетельствуют лишь о происшедшей в X–XIII вв. в этом месте смене языческого культа христианским при сохранении общего плана солнечного святилища.


[Закрыть]

Святилище Богит. Тернопольская область. Украина. X–XIII вв.

План и разрезы И.П. Русановой и Б.А. Тимощук. На плане видны следы восьми костровищ, превращённых в грунтовые могилы, вход в святилище расположен с севера.

В восьмичастном святилище переход к девятеричному счёту предполагался самим существованием срединного столба. Девятеричное обрядовое счисление соответствовало архаичному мировосприятию, в котором отсутствовал «нижний мир»: восемь земных направлений дополняло девятое, небесное. Девятый день солнечной недели посвящался божеству. Все вместе девятые дни составляли сороковину – девятую часть года, она являлась древней девятиной, жертвой части жизни, посвящённой Сварогу и поминовению предков.

Схема девятидневного и годового счёта времени в святилище перынского типа

Реконструкция В.В. Байдина.

Вероятно, в святилищах перынского типа при счёте дней огонь последовательно переносили в каждую из восьми лунок, расположенных по кругу. Поскольку восточный костёр горел постоянно, день, когда все остальные огни были погашены, считался первым. На второй день зажигался следующий по ходу солнца костёр, а первый продолжал гореть, подобное чередование длилось в течение восьми дней. На девятый день зажигали круг из всех костров, что означало жертвенное «всесожжение» в честь «сияющего неба» – дива. Девятина соответствовала неделе солнечного календаря и выражала завершенность малого временного круга. Девять сорокадневных солнечных месяцев или сорок недельных девятин составляли «круглый год» в 360 дней.[210]210
  Байдин Валерий. «Солнечное коло» восточных славян… С. 34–42.


[Закрыть]

Девятичастное членение Перынского святилища повторялась в устройстве полуземлянки VIII века из Боршевского городища (верховья Дона). Восемь столбовых опор равномерно располагались по три с каждой стороны, девятый столб находился в середине, а земляная печь – в восточном углу.[211]211
  Седов В.В. Указ. соч. С. 213.


[Закрыть] Это сходство вряд ли было случайным: жилище русы воспринимали как домашнее святилище, существовали связи и между археологическими культурами обеих областей.