Текст книги "Однополчане. Спасти рядового Краюхина"

Глава 10
Разведка боем

Еще девятнадцатого июля 10-я танковая дивизия вермахта, шедшая в авангарде 46-го мотокорпуса 2-й танковой группы Гудериана, заняла Ельню и попыталась развить наступление на Спас-Деменск, однако Красная Армия остановила сей порыв.

Противник перешел к обороне – и образовался так называемый ельнинский выступ, глубоко вдававшийся в советскую оборону.

Это было опасно – Ельнинский выступ мог стать опорным пунктом для дальнейших атак немцев в вяземском направлении.

Решено было выступ «срыть» и выровнять фронт.

После очередной безуспешной попытки ликвидировать ельнинский плацдарм фрицев генерал армии Жуков, командующий Резервным фронтом, подтянул артиллерию и тридцатого августа начал наступательную операцию.

Замысел Ельнинской операции предусматривал прорыв немецкой обороны встречными ударами войск 24-й армии с севера, а 28-й – с юга под основание выступа с целью окружения войск противника, рассечения немецкой группировки ударом с востока и уничтожения ее по частям.

Южнее 28-й должна была наступать 43-я армия – в направлении Рославля[7]7
  В нашей реальности в распоряжении Г. Жукова имелись лишь 24-я и 43-я армии.


[Закрыть].

В последний день лета в 7.30 утра начался артналет – восемь сотен орудий, минометов и «катюш» обрушили огонь на немецкую оборону. Ровно в 8.00 началось наступление.

* * *

– Марьин! Макеев! Сулимов! Исаев! Краюхин! Якушев!

Абанин оглядел вышедших из строя и сказал:

– Пойдете со мной в разведку.

– Есть!

Лейтенант каждому торжественно вручил по новенькому автомату «ППШ». Марлен тоже получил такой.

Насупился, вспомнив Тимофеева, и сразу же разозлился – он в няньки не нанимался!

Ваня Якушев повесил автомат на шею и, как заправский бармен, взял в каждую руку по две бутылки с «коктейлем Молотова».

– Приберег для особых случаев! – ухмыльнулся он.

Но Абанин был серьезен. Видать, в первый раз вел людей за собой.

– За мной! – скомандовал он.

В этот момент грохот близкого боя резко усилился – вражеский снаряд упал совсем недалеко.

– Бегом!

Марлен кинулся бежать улицей села, оставшегося для него безымянным – все дома горели, а от крайних изб простиралось гладкое поле, укрытое пеленой тумана. Из белесой мги выползали немецкие танки, за ними густой цепью наступала пехота.

Наших было мало, они медленно откатывались назад.

Впереди маячил Марьин, мешая Абанину наблюдать за противником, и лейтенант крикнул:

– Возьми левее! Отсекаем пехоту!

Хорошее дело – автомат…

Исаев, сильно пригибаясь, чуть не падая, перебежал, бросился в траву, под ненадежную защиту оплывшей огородной грядки, и длинными очередями стал отсекать пехоту от танков. Цепь гитлеровцев сломалась, пошла рваться и распадаться.

Кто-то из панфиловцев бросился навстречу танку, нырнул в черную воронку и оттуда перебил гусеницу гранатой. «Тройка» повернулась бортом к разведчикам, будто хвалясь, выпячивая жирно намалеванный крест. В ту же секунду где-то слева хлопнула «сорокапятка», вгоняя снаряд точно в крест![8]8
  Использованы материалы генерал-полковника А. Зайцева.


[Закрыть]

Танк вспыхнул, словно его бензином облили.

Замершие было бойцы взбодрились, снова ринулись вперед. Еще раз хлопнула «сорокапятка», и второй по счету танк, клюнув носом, остановился и зачадил. Немецкие танкисты живо полезли из горящей машины, но далеко не уползли, мешками падая под очередями разведки.

Прочуяв ситуацию, гитлеровские танки замедлили ход, а пехота залегла, ожидая огня противотанкового орудия. Но пушка молчала.

Теперь вдохновились немцы – танки резко прибавили скорости.

Одна из «троек» вырвалась вперед. Качаясь на ухабах, танк шел прямо на разведчиков.

– Товарищ лейтенант, прикройте меня, – вскочил Якушев, торопливо поджигая «коктейли». – Особый случай!

И бросился навстречу бронированной махине.

– Ты куда? Назад! – крикнул Абанин, но куда там…

Ванька мчался, увертываясь от очередей – петляя по полю, бросаясь то влево, то вправо, то вдруг замирая на месте.

– По смотровым щелям!

Марлен хищно улыбнулся – в десанте хорошо учили стрелять! Он стал садить короткими очередями, целясь в смотровые щели, – это был единственный способ прикрыть Якушева.

Пули, высекая искры из брони, с визгом рикошетили, и вдруг танковый пулемет умолк, и Ваня швырнул на лобовую броню бутылку с «коктейлем Молотова». Тут же забежал сбоку и разбил другую бутылку на моторной части.

– Ну, ты молодец! – крикнул Абанин. – Вперед!

Минуты не прошло, а разведчики уже были у подбитых танков.

Укрывшись за ними, Марлен с Мишкой хлестали очередями по пехоте, не давая фашистам поднять головы.

Когда чей-то взвод, поддержанный разведчиками, добил последнего фрица, Марлен с товарищами повалились на землю и долго не могли отдышаться. Трое были ранены, правда, легко.

«Целые» помогли им с перевязкой.

– Ну что ж, мужики, имеете право уйти в санроту… – сказал Абанин.

– Обижаете, товарищ лейтенант! – прогудел Макеев.

– Простите, мужики…

Тут справа донеслись нечастые короткие очереди «шмайссеров» и одиночные выстрелы «мосинок».

– Прорвались, гады… – выцедил Краюхин. – А патроны на исходе…

– Подъем! – скомандовал Абанин. – Берем у немцев оружие – и вперед!

Вооружившись трофейными винтовками и гранатами, разведчики набрали патронов, сколько смогли унести, и поспешили к месту прорыва – бой шел на западных скатах высоты, где располагался НП.

Кто-то из окопов отстреливался одиночными – так стреляют последними патронами.

Цепь гитлеровцев поднялась во весь рост, полагая, что окопники им не помеха, и тут налетела разведка. Длинные очереди скосили немцев, но напирали новые.

Марлен с ходу спрыгнул в окоп – никого. Подняв глаза, он увидел возле телефона связиста. Тот сидел, прислонившись спиной к стенке окопа, запрокинув вверх стриженую голову – по щеке от виска сочилась кровь.

А телефон надрывно зуммерил, ему было все равно, кто на проводе, живой или мертвый.

Исаев схватил трубку и услыхал плачущий голос связистки:

– Сосна, Сосна, миленькая, ну ответь, что с тобой…

– Сосна слушает! – ответил Марлен.

Голос сразу зазвенел хрустальным колокольчиком:

– Ответьте Десятому!

Исаев оглянулся. Якушев с Макеевым прикрывали его, отбиваясь от наседавших гитлеровцев. Вот рядом с Ванькой упала немецкая граната-«колотушка» на длинной ручке и медленно закрутилась на месте.

– Ваня! Граната! – крикнул Марлен, падая на дно окопа.

«Колотушка» взрывается на счет «пять», но Исаев уже и до семи сосчитал, а взрыва нет. Значит, успел отбросить Якушев…

Исаев по-прежнему удерживал левой рукой телефонную трубку возле уха. В правой он сжимал «шмайссер».

– Кто на проводе? – послышался голос Панфилова. – Где Первый?

Едва Марлен открыл рот, чтобы ответить, как прямо над ним, на бруствере окопа, выросла фигура немца. Исаев мигом ударил по нему короткой очередью, и фриц с грохотом, звеня всей своей амуницией, врезался головой в дно окопа.

Марлен огляделся в поисках лейтенанта. Рядом Краюхин стрелял с колена, чуть выше бил по врагу Якушев.

– Кто на проводе, спрашиваю? – надрывался комдив. – Где Первый? Что у вас там творится? Можете ответить или нет?

– Могу… теперь могу, – ответил Марлен, вертя головой. – Это я, красноармеец Исаев. Я тут случайно. Первого не вижу.

Сбивчиво докладывая обстановку, Исаев стал почему-то заикаться. Доклад выходил слишком уж длинный и подробный, и комдив перебил его:

– Все ясно! Направляю вам подкрепление – человек пятнадцать. Постарайтесь продержаться, товарищ красноармеец, минут сорок хотя бы.

– Есть продержаться, товарищ генерал-майор!

Прибежавшему Абанину Марлен передал просьбу комдива.

– Просьбу? – удивился лейтенант. – Не приказ?

– Именно что просьбу. Понимает «генерал Батя»[9]9
  «Генерал Батя» – прозвище Панфилова, данное ему солдатами.


[Закрыть], что продержаться в данном случае означает «стоять насмерть», а он этого не любит. Генерал сказал хотя бы сорок минут не сдавать позиций.

Абанин выглянул из окопа.

– А немцы прут и прут… – проговорил он озабоченно. – У тебя патронов много, Марлен?

– Полдиска к «ППШ» и один магазин к «шмайссеру».

– У-у… Да ты у нас богач! – невесело пошутил лейтенант.

Тут в окоп сполз Марьин.

– Товарищ лейтенант! Здесь артиллеристы рядом!

– Да ты что? Где?

– А вон, за рощей!

– Бегом!

Марлен подумал и отправился следом – вдвоем носиться по здешним местам было опасно для здоровья.

За рощей обнаружились ценные трофеи – немцы бежали, оставив целую батарею из четырех 75-миллиметровых орудий и больше сотни снарядов к ним.

– Товарищ лейтенант! – бросился к Абанину Якушев. – Немцы уже дважды контратаковали, все хотят пушечки свои отбить!

– Так чего же стоять? Открывайте огонь! Там целые роты фрицев на приступ идут!

Артиллеристов среди разведчиков не нашлось, а между полем, где наступали немцы, и огневой позицией росли высокие деревья.

– А что, если навести стволы орудий на макушки деревьев? – подумал Абанин вслух. – Куда полетят снаряды?

– А давайте попробуем, товарищ лейтенант!

Разведчики открыли затвор, кое-как справившись со сложным замком, через ствол прицелились, зарядили орудие.

– Огонь!

Пушка подскочила, выплюнув из казенника пустую гильзу. Снаряд взорвался позади немецких цепей и серых коробочек танков.

– Перелет!

– Все четыре орудия навести в середину деревьев!

Разведчики навели и зарядили.

– Залпом – огонь!

Снаряды разорвались прямо между танков, выкашивая пехоту.

– Теперь беглым! Быстрее!

Четыре снаряда накрыли цель – осколки догнали убегавших немцев, а один 75-миллиметровый «подарочек» вошел точно в моторный отсек танка. Готов.

И пошла потеха…

Настрелялись вдоволь. Еще пара снарядов угодила в танк, но не уничтожила, только башню заклинило. Немецкие танкисты полезли из люков, красноармейцы их встретили салютом из «ППШ»…

– Уже час держимся! – крикнул Якушев.

– А орешь чего?

– А? А-а… Оглох малость!

Панфилов не обманул, прислал подкрепление – родимый 1073-й полк, – и все вместе продвинулись еще на полтора километра, приближаясь к населенному пункту, раскатанному бомбежками наполовину в пустырь.

Первая немецкая траншея тянулась по кукурузной посадке, через огороды, в сотне метров от околицы села, а перед наступавшими красноармейцами лежало чисто убранное поле, насквозь простреливаемое противником. Одолеть его было архитрудно, 2-й батальон на левом фланге вообще залег, а связь с комбатом прервалась.

– Отправляйтесь туда, Абанин, – приказал майор Елин, командующий полком, – разберитесь, в чем дело, и доложите мне. Возьмите двух связных. Если сумеете, повлияйте на ход боя.

– Есть! – бодро ответил лейтенант.

Оглянувшись – все разведчики подтянулись, плечи развели, животы втянули, грудь вперед, – он указал на Исаева и Краюхина:

– Ты и ты! За мной!

От КП полка до левофлангового батальона было меньше километра, вот только по открытой местности. Двигались где перебежками, а где и ползком. Дважды попадали под огонь врага, но убереглись. У Марлена лишь пилотку сбило, но по пути он подобрал чужую – было с кого снять…

Комбата нашли на свекольном поле, он был ранен в голову. Вокруг рвались мины, а он лежал в борозде и что-то кричал в телефонную трубку.

– Товарищ капитан! – прокричал Абанин. – Елин приказал доложить обстановку! И повлиять на ход боя…

Удивленно глянув на лейтенанта, комбат сказал со злой иронией в голосе:

– Повлиять, говоришь? Вот и хорошо! Ползи прямо по борозде – сто пятьдесят метров. Там залегла рота. Подними ее в атаку!

Абанин связался по телефону с комполка – видать, связисты починили линию – доложил, что и как, и Елин приказал: «Когда проберетесь в цепь, внимательно наблюдайте за противником, постарайтесь все запомнить».

– Есть!

И лейтенант со связными поползли вперед. Батальон, конечно, оказался в очень невыгодном положении, особенно его правофланговая рота – все просматривалось насквозь. По боевому порядку немцы вели непрерывный минометный и пулеметный огонь.

Из воронки в воронку, где ползком, а где броском, трое разведчиков пробрались в цепь наших стрелков. Когда солнце уже касалось вершин деревьев, подползли к расчету станкового пулемета. Сержант-пулеметчик оглянулся, пуча черные глаза.

– Почему не стреляете? – спросил Абанин, пластаясь.

Сержант потупился.

– Между крайними избами, у стожка сена, пулемет видите?

Сержант кивнул.

– Подавить!

– Товарищ лейтенант, – с мольбой в голосе проговорил пулеметчик, – сразу же минами нас накроют…

Абанин огляделся, оценивая местность. Метрах в тридцати справа чернела воронка, будто специально подготовленная для пулеметного гнезда. Лейтенант показал на нее:

– Это ваша запасная позиция! Я сейчас открою огонь. Закончу стрельбу – вы с пулеметом сразу туда. Как можно быстрее!

Абанин сам лег за пулемет, тщательно прицелился, дал длинную очередь, затем еще одну. Немецкий MG-34 умолк, на одном из домов вспыхнула соломенная крыша.

Цепь красноармейцев смелее двинулась вперед, а лейтенант со связными быстро сменили позицию. И в ту же минуту там, где они только что ползали, вздыбились фонтаны от разрывов мин.

– Исаев! Краюхин! Отходим!

Немного погодя майор Елин отдал приказ отходить – комполка уже понял, что дальнейшие попытки ворваться в первую траншею противника приведут лишь к неоправданным потерям.

Враг успел занять оборону, пристрелял каждый метр у переднего края. Нужна была толковая подготовка, а прежде всего – обстоятельная разведка. Елин приказал Абанину выйти в поиск той же ночью, чтобы захватить «языка». Ну, это как бонус.

Главное – обстоятельно разведать огневые средства противника на переднем крае и в ближайшей глубине обороны.

Время пошло…

Глава 11
Восход «Сатурна»

– Хальт! Хенде хох, Иван!

К Тимофееву приблизились два немца, здоровенных парня – закатанные рукава обнажали мускулистые руки, а каски на головах и карабины придавали им угрожающий вид.

Нагловатые ухмылки гитлеровцев еще пуще добавляли опасности, которую Вика чуял всем своим ёкающим нутром.

Унтер-офицер, вышагивавший за спинами дюжих фрицев, приблизился вплотную к Тимофееву, задравшему руки вверх, оглядел его с высокомерием римского патриция.

– Я специально искал представителя Великого германского рейха, чтобы сдаться и предложить свои услуги, – заговорил Виктор на хорошем немецком. – «Один народ, одна империя, один вождь!»[10]10
  «Ein Volk, ein Reich, ein Führer» (нем.) – девиз Третьего рейха.


[Закрыть]

Слова так и лились из него, складываясь в предложения, исполненные такой бойкой лести, что в иное время Виктор поморщился бы от легкой гадливости. Но сейчас ему было не до гордости – немцы имели полное право шлепнуть его и идти дальше.

А он так и останется лежать, устремив незрячие глаза в голубеющее небо.

Ни. За. Что.

– Ты хорошо говоришь по-немецки, Иван, – поразился унтер.

– Я не Иван, господин офицер. Меня зовут Макс Отто… Бользен[11]11
  Бользен – один из псевдонимов Штирлица.


[Закрыть].

Сгоряча Тимофеев хотел взять фамилию Штирлиц, но счел, что это уже чересчур. Да и нет такой фамилии у немцев.

Унтеру, видимо, понравилось, что этот унтерменш назвал его «господином офицером», и он подумал, что, возможно, в этом Бользене присутствует толика арийской крови.

Правда, Макс Отто черноволос, ну, так и самого фюрера трудно назвать «белокурой бестией».

– В машину его, – велел унтер-офицер.

Машина оказалась, конечно же, не роскошным «Хорьхом», а довольно-таки разболтанным «Опелем Блиц», в кузов которого Тимофеев и залез. Следом запрыгнули фрицы-верзилы.

В кузове уже сидели двое, явно русской наружности – щеки небритые, глаза потухшие, но кровоподтеков незаметно. Парочка сидела тихо, затравленно поглядывая на немцев. Их широкие штаны и потерханные пиджачки были порядком изгвазданы, но вполне себе целы – не то живописное, окровавленное рванье, в котором полагалось расстреливать героев-комсомольцев в старых фильмах.

Тента над грузовиком не было, одни только металлические дуги. Вот об одну из таких и оперся спиной Виктор, прикрывая глаза.

Больше всего сейчас ему хотелось орать, лупить кого-нибудь кулаками. Ногами… Или биться головой об стенку.

Дурак… Господи, какой же он дурак…

Получилось как в дурацком шпионском романе – долго шел, шел и пришел к немцам. Сдаваться. А какие песни пел!

Только что «Хайль Гитлер!» не орал. Ничего, еще не вечер…

Срам-то какой…

Тимофеев вспомнил, как он переживал, шагая к Десне. Ах, что же скажет Марлен, когда вернется с войны?

А ничего уже не скажет. Такие, как «Макс Отто Бользен», для Исаева не существуют, Марлен терпеть не может предателей.

Что? И тебе не нравится быть предателем? А ты привыкай!

Убежать? Как? Это только в дурацких боевиках какой-нибудь инженеришка или клерк ловко сигают и дерутся, а в жизни они больше напоминают мешки с картошкой – та же грация, если из кузова выбросить. Да и куда бежать? Везде немцы!

Ему очень повезло, что он добрался почти до Рославля.

Да уж, повезло.

Проехали Рославль, потом показался Смоленск. Немцы-конвоиры дремали, свесив болтавшиеся головы в касках.

Беспечность? А чего им опасаться? И кого?

Этих троих, что прижухли? Так они уже оцепенели, как бандерлоги перед Каа…

«Опель» въехал в Смоленск. Выглядел город неряшливо. Следы бомбежек и артобстрелов убирались не слишком ретиво. Команда военнопленных разбирала завалы в каком-то переулке, да и то потому, что стена дома могла обрушиться. А если доблестного солдата вермахта придавит?

Все названия улиц и площадей были переименованы и выведены на немецком. Улица Советская стала Хауптштрассе, площадь Смирнова – Командантурплац, и так далее.

Народу на улицах было мало – «новый порядок» вводил строгие правила жизни. Здесь нельзя было нарушать трудовую дисциплину, а за малейшую провинность, скажем за опоздание, полагались пятнадцать суток в концлагере номер 126 на западной окраине Смоленска. На улицах полагалось появляться с шести утра до половины восьмого вечера, а выход за город и вовсе был запрещен.

Хотя бургомистром был назначен некто Борис Меньшанин, вся власть находилась в руках коменданта фон Шварца.

Привыкай, народ, к господам. А уж как пресмыкалась интеллигенция… Больше десятка газет, вроде «Нового пути» или «Новой жизни», наперебой славили оккупантов, в красках описывали мощь рейха, и аж подпрыгивали от нетерпения: когда же сильнейшая армия Европы промарширует по Красной площади…

«Опель» проехал на Крепостную, 14… то есть на Штадтмауэрштрассе, 14, где располагалась канцелярия Абверкоманды-1-Б, куда и направлялся грузовик.

Унтер быстро доложился, и на улицу важно вышел начальник канцелярии, капитан Зиг. Лениво помахивая стеком, он заглянул в кузов, оглядел троих пассажиров.

– Этих к фон Герлицу, – решил он, и унтер вытянулся во фрунт.

Грузовик тронулся и поехал. Покинул город и попал в пригород, в район Красного Бора, буквально напичканный танками и охраной – открыто здесь находился штаб группы армий «Центр», занявший еще советские бункера, а тайно располагалась ставка Гитлера «Беренхалле» – «Медвежья берлога».

Раз пять «Опель» останавливали, проверяли документы, зиговали, и снова в путь.

Посигналив, машина заехала в ворота дачи «Сатурн» – не особо приметного особняка, выкрашенного в голубой цвет. Раньше дача принадлежала санаторию «Борок», а теперь здесь разместилась диверсионно-разведывательная школа абвера.

Место было спокойное, тем более что рядом стояла другая дача, где проживал генерал-фельдмаршал Федор фон Бок, командующий группы армий «Центр». Мышка не проскочит.

«И не выскочит», – вздохнул Тимофеев.

– Слазь! – буркнул конвоир, небрежно пихая Витьку.

Тот безропотно слез. Его опять пихнули в спину, указывая направление движения, и привели в небольшую комнату с беленым потолком, засиженным мухами, и стенами, наполовину выкрашенными зеленой краской. За окном сияло садившееся солнце, освещая скромную обстановку – стул и стол.

«Зольдат» усадил Виктора на скрипучий венский стул, и Тимофеев поднял глаза на двух немецких офицеров, устроившихся напротив за столом. Один из них что-то сосредоточенно писал, а другой сидел рядом, лениво развалясь, и курил, не глядя на какого-то там «хиви»[12]12
  От немецкого Hilfswilliger – желающий помочь, добровольный помощник.


[Закрыть].

Говорят, Гитлер умел держать минутную паузу, взвинчивая зал. Так вот тот офицер, что затягивался сигаретой, выдержал как минимум втрое дольше. Он жмурился, пускал дым, стряхивал пепел, думал о чем-то приятном. С сожалением докурив, немец перевел скучающий взгляд на Тимофеева и спросил:

– В какой разведшколе вы выучили немецкий язык?

Виктор, чувствуя в душе пустоту, отчаяние и почившую надежду, усмехнулся.

– Не знаю, в разведшколах не бывал. Только вряд ли хватит года, чтобы выучить чужой язык. Я с самого рождения слышал два языка – немецкий и русский, потому и владею обоими.

– Имя? Фамилия?

– Макс Отто Бользен.

– Где родились?

– В России, в городе Марксштадт. Это в Поволжье. Но жили мы не там, а на Дальнем Востоке, в городе Хабаровске.

В Хабаровске Тимофеев бывал не раз, там жила его тетка, она возила «Викочку» в Китай.

– Тогда как вы объясните, что при вас нашли зольдбух красноармейца Тимофеева?

– Это долгая история… – вздохнул Виктор, соображая, как бы ему не запутаться в «сочинении на вольную тему».

– А мы не торопимся! – ухмыльнулся тот, что писал.

– Моего отца звали Отто…

– Звали? Он умер?

– Я не знаю… В прошлом году его арестовали по лживому доносу, обвинив в шпионаже, хотя он был простой бухгалтер. Отец бежал. Не знаю, как, но неизвестный человек передал нам от него письмо из Шанхая. Отец писал, что сумел перейти границу, представляясь японцам немецким гражданином, и теперь попытается добраться до Германии морем, на пароходе. Не знаю, добрался ли он до берегов рейха, больше мы не получали от него весточки. А перед самой войной чекисты арестовали мою муттер. Взяли бы и меня, но я застал сам момент ареста и спрятался за деревом. Я скрывался у друзей, а потом узнал, что мать расстреляли. То ли как жену шпиона, то ли как врага народа… Не знаю уж. И мне не оставалось ничего другого, кроме попытки пересечь границу, по отцовскому примеру, но папахен неплохо владел японским, я же выучил всего несколько слов, а соваться с таким багажом в Маньчжурию, где правят воины микадо… Это просто глупость. И я поехал на восток, украв у пьяного на вокзале в Хабаровске паспорт. По нему я купил билет на поезд и добрался до Москвы, откуда двинулся к фронту. На берегу Десны я столкнулся с красноармейцами, но сумел убежать от них. А потом наткнулся на убитых русских и вот не побрезговал, раздел одного из них, переоделся в красноармейскую форму, только сапоги оставил свои. Там же я взял зольдбух на имя Тимофеева, решив, что если встречусь с русскими солдатами, то притворюсь своим. Но мне это не потребовалось – я дошел до самого Рославля, где и встретил немецкий патруль.

– Вы сами хотели сдаться?

– Я хотел не сдаться, а верно служить рейху! Русские – враги Германии, значит, они и мои враги. Я еще ни разу не убивал людей. Наверное, из меня получится плохой солдат, но я готов снова уйти в Советскую Россию через линию фронта, как разведчик. Научите меня, и я принесу много пользы Фатерлянду!

Тимофеев старался несколько убавить степень пылкости, но немцы восприняли ее, как должное – сентиментальная нация.

– Меня зовут Готлиб, – представился писавший, – а вот его, – он указал на курившего, – Курт. И мы оба не верим, что тебя зовут Макс Отто. Мы считаем, что ты – русский шпион!

Виктор вздохнул. Им овладело смертельное равнодушие. Наверное, в таком состоянии люди пускают пулю в лоб или позволяют накинуть себе петлю на шею.

– Я дьявольски устал, господа. Все, чего я хочу, – это честно послужить родине. Вы мне не верите? Простите, но это ваши проблемы – я вам говорю правду.

– Где вы родились?

– Марксштадт.

– Где жили?

– Хабаровск.

– Улица?

– Волочаевская.

– Как звали отца?

– Отто. Отто Иоганнович.

– Мать?

– Марта. Марта Францевна.

И так до самого вечера. Тимофееву устраивали перекрестный допрос, пытались поймать на противоречиях, но память у него была хорошая, а страха не было – его в душе заместили отчаяние и обреченность. И только крошечная надежда еще подавала признаки жизни – если он пройдет проверку, то его сделают агентом абвера и сбросят с парашютом где-нибудь в России… На территории Советского Союза. И тогда он сразу сдастся НКВД…

Допрос продолжался до самой ночи. Менялись «следователи», а Тимофеев монотонно повторял, повторял, повторял свою «легенду», пока сам едва не поверил в то, что его зовут Макс Оттович и он жертва «кровавой гэбни»…

С утра все продолжилось. Опять допрос, да с напором, с криком: «Кто такой? Говори! Твое звание в НКВД! Твое задание! Отвечай!»

И Виктор в сотый раз выкладывал свою «легенду», поневоле заучив ее наизусть.

И вот снова Курт, снова Готлиб. Сто первый допрос…

– Говори правду, – заорал Готлиб, – или расстрел!

Тимофеев выложил им «правду» в сто второй раз.

Двое солдат вывели его из дома и поставили у стенки какого-то сарая. Виктор обмер, внутри все будто льдом покрылось.

Это что, конец? Его расстреляют? Вот сейчас – и все?!

Тимофеев заплакал. Слезы катились по щекам и падали в пыль. Он плакал не от жалости к себе, не от страха, а от полной безнадеги.

Грохнули выстрелы из винтовок, и пули выбили над его головой щепки и древесную пыль. Не попали… Так это имитация?

Это ненастоящая казнь?

Виктор медленно сполз по стенке сарая и растянулся на земле.