Текст книги "Первопроходец. Бомж с планеты Земля"

Искали, где бы им прописаться, и чтобы никто их не трогал. А я, можно сказать, бродяжничал. Ходил на север, ходил на юг, поднимался на лодке по Герру… В Новой Ялте меня опознали, как террориста, и сюда этапировали. Вот и все…

Я подумал, что Кузьмич многого, очень многого не договаривает, но промолчал. Бунша и так разоткровенничался, не стоило его и дальше «колоть» – придет время, сам все скажет.

– Хотите, верьте, хотите, нет, но я вам завидую, – серьезно сказал Эдик и встрепенулся. – А видали вы купольный город у Одиноких гор?

– Видывал, видывал… – усмехнулся Бунша. – Здоровенный такой купол, с километр в поперечнике, прозрачный. Ворот там нет, а внутрь надо было через маленький такой лабиринтик попадать…

– Так вы и внутри были?! – охнул Лахин.

– А как же, захаживал. Ночевал там. Тот лабиринт с каким-то секретом – не пропускает снаружи воздух, что ли. Совсем другие запахи внутри, и растения всякие… Я таких нигде больше не видел. И дома странные – на грибы похожи, или на волчки. А самое удивительное – не пустой он, тот город. Никого там нет, тишина полнейшая, но везде чисто, на дорожках ни одной хвоинки. Будто какая сила за порядком следит.

– Здорово…

– Здорово! – хмыкнул Кузьмич. – Что – город… Ты вот про Цитадель слыхал?

– Кто ж про нее не слыхал!

– Я не слыхал, – сказал я, и оба, Лахин с Буншей, сильно оживились. – Что за Цитадель?

– О-о-о… – затянул Кузьмич. – Цитадель – это мечта любого здешнего сталкера. Кстати, «папы-основатели» обещают сразу выдать миллиард тому, кто эту Цитадель найдет. Так-то. Первым ее нашел тутошний Магеллан и Колумб, Клишин его фамилия. Было это лет восемь тому назад или даже раньше. Клишин первым поднялся по Герросу, добирался до равнины за Одинокими горами, выходил к Большому озеру – это там дальше, на севере. Слабость у него тоже была – любил он выпить. И вот как-то по пьяни рассказал об одном месте. Туда, дескать, ведет прямая широкая дорога, прямо по джунглям, а потом видишь, как Эдик выражается, циклопическое сооружение. Вроде как крепость, только все там давно мертво – и орудия всякие, и… и все, короче. Все, кроме одного – госпиталь продолжает… того…

– Функционировать, – нетерпеливо договорил Лахин, перехватывая инициативу. – Клишин рассказывал, что там звучит Голос, что он спрашивал его, как всякий доктор, и вылечил ото всех болячек. Только там не госпиталь, и вообще не медцентр – в Цитадели не лечат, а восстанавливают. Принесешь туда тяжелораненого – поставят на ноги. Притащишь раскуроченный компьютер – починят, как новый станет. Дерево засохло – оживят.

– Так и я о том же, – перебил его Бунша. – Только никто Клишину не поверил. Тогда он уговорил одного инвалида, одноногого и однорукого – на лесопилке «укоротили» – и отвел калеку в Цитадель. Через неделю вернулись оба – у каждого по две руки, по две ноги, а Клишин еще и от алкоголизма вылечился. Поверили им… Неделю спустя Клишина нашли мертвым. Пытали его и паяльником, и… Большой был набор инструментов. Вот и все. А калека бывший сбежал, в лес ушел. Вот с тех пор все ту Цитадель ищут, а найти не могут. И с самолета искали, и так, да все без толку.

Я задумчиво кивал, стараясь не глядеть в огонь. А то потом, когда в темноту глянешь, не увидишь ничего. И никого.

Рассказ про Цитадель был занимателен, вот только я опять не поверил Кузьмичу. Финтил он чего-то.

Уж коли «совки» тут больше полувека обретаются, стало быть, разведали все вокруг, и уж что-что, а «циклопическое сооружение» точно не пропустили бы. И я сделал еще одну зарубочку на памяти.

Неторопливый разговор у огонька расслаблял, и не только меня. Трое гвардейцев за соседним костром тоже утратили бдительность.

И когда над пустыми ящиками вздыбилась кошмарная тень, их осталось двое. Тень мгновенно изогнулась, материализуясь в пляшущем свете. Больше всего явившаяся из мрака тварь напоминала оборотня из ужастиков – могучее чешуйчатое тело, когтистые лапы, зубастая пасть, жуткие буркала.

– Упырь! – заорали у дальнего костра.

А упырь уже выбрал жертву – ляскнув пастью, он перекусил шею гвардейцу, сидевшему спиной к нему, и чихать он хотел на огонь. А вот товарищи погибшего сплоховали – отложили автоматы в сторонку, чтобы не мешали поглощать сухпай. Сидели, придурки, раскидав свой рацион, и шарили руками по синей пыли.

А я уже был на ногах, какой-то рефлекс во мне сработал, что ли. В два скачка я оказался около «калашей», упал на колено, хватая и вздергивая ствол. Короткая очередь в морду упырю отбросила тварь в темноту.

Перекинув еще один автомат икавшему охраннику, я обежал костер и добил шевелившегося «вурдалака».

Икавший как сидел, так, сидя, и открыл огонь в темноту.

– Чего ты патроны тратишь? – заорал я на него. – По видимой цели стреляй!

– Пуга – ик! – нуть, – прояснил он свою тактику.

– Лучше посвети!

Икавший послушался и схватил фонарь. Прыгающий луч обежал «огрызки» стены, глыбы, каменное крошево. Никого.

Лишь тогда я склонился над пострадавшим. Шея разорвана, но крови из артерии пролилось подозрительно мало – видать, не зря пристреленную мной зверюгу упырем назвали. Хлебнул, скотина, кровушки.

Кобура на поясе у мертвого охранника была расстегнута, а пистолет рядом валялся. Выпал, видать.

Я узнал «Гюрзу»[5]5
  9-мм самозарядный пистолет Сердюкова (СПС).


[Закрыть] – и не спрашивайте меня, как. Пистолетик убойный – за полста метров просаживает лист стали в пять миллиметров толщиной. И «защита от дурака» на нем стоит удобная, аж два предохранителя.

Кнопка-клавиша первого располагается на тыльной стороне рукоятки – стоит ее, рукоятку эту, плотно охватить ладонью, и он отключается. Второй предохранитель не дает нажать на спуск – его кнопка находится на спусковом крючке и выключается указательным пальцем.

Мигом сунув пистолет за пояс, я тут же и запасные обоймы позаимствовал. «Двухсотому» они уже ни к чему, а мне могут пригодиться.

Тут подбежали патрульные.

– Ушел? – крикнул усач в широкополой «ковбойской» шляпе.

– Сва – ик! – лили его.

Усатый посветил, ругнулся, увидав «груз 200», матюкнулся еще разок, узрев «оборотня».

– Ты его? – обернулся он ко мне.

– Я его.

– За это спасибо, – проворчал усач. – «Калаш» только верни.

Я протянул ему автомат, а про «Гюрзу» он не спрашивал…

Где-то с другой стороны участка разок та-такнул автомат. И все стихло.

Тут же показались жертвы оргнабора. Из-за вагонеток выполз безгубый и независимо отряхнулся. Его «подельники» уже налюбовались видом убитого чудовища и отошли подальше от границы темноты и света, а Димон боязливо приблизился. Глядел с очень серьезным выражением лица, а потом, повернувшись идти, выразился:

– Я таких в кино видел.

А вот я углядел другое – смутное пятно за его плечами. Я все это время избегал смотреть на огонь, поэтому и заметил ночного хищника.

– Падай! – рявкнул я, выхватывая «Гюрзу».

Надо отдать должное Димону – рухнул, как подкошенный. Из темноты тут же вырвался знакомый силуэт – упырь, вскидывающий лапы с выпущенными когтями, и напоролся на пулю. Рывок бестии почти погасил ее убойную силу, а вторая пуля добила тварь. Издав низкий рык, упырь повалился, придавливая безгубого. Тот завизжал – и сомлел.

Послышался топот – это спешили давешние гвардейцы, уносившие «двухсотого», и сразу три фонаря осветили чешуйчатую тушу упыря.

– Еще один?!

– Смотря который, – пояснил я, отдуваясь. – Тот, что сверху, сдох. Тот, что снизу, не должен.

Служивые вдвоем откатили труп чудища, вызволяя помятого, но живого и здорового Губошлепа. Залитый кровью и мочой упыря, безгубый, мне кажется, был даже рад такой «маскировке». Что-то мне подсказывает, он и сам напрудил со страху.

Сотоварищи увели безгубого отмываться, а я вернулся к «своему» костру. Эдика не было, а Кузьмич, похоже, и не покидал облюбованного ящика.

– Ну, ты даешь, – покачал он головой и кивнул на мою робу, под которой едва проступала «Гюрза». – Разжился?

– Пригодится в хозяйстве, – проворчал я.

– Эт-правильно… – кивнул Бунша, засовывая свой пистолет в кобуру.

А я подвигал плечами, руками, прогнул спину. Устал я чего-то…

– Аппетит не пропал? – поинтересовался Кузьмич.

– Ну уж нет!

Бунша подошел со свету и вытащил мешок, набитый не то кочанами капусты, не то футбольными мячами – было похоже.

– Пора подкрепиться, – сказал он.

Кузьмич вынул из мешка пару пупырчатых шаров и постучал ими друг о друга.

– Наш ужин, – объявил он. – Это вот – плод мясного дерева, а этот – хлебного. Не того, что на Земле растет, я те и не пробовал никогда. Все здешнее. Кладешь брот в костер – через полчаса каравай готов. Вот и все.

– А мясное дерево? – полюбопытствовал я. – Что-то типа соевого мяса?

– Чистая говядина! – высказался Кузьмич. – Или свинина. Тут от сорта зависит, – расширял он мой кругозор. – На юге, если по берегу от Усть-Герроса идти к Новой Ялте, растут махи со вкусом курицы или какой иной птицы.

– Махи?

– «Мах» по-монгольски будет «мясо», – объяснил бригадир.

– Понятно…

Бунша рассмеялся.

– Ничего ты еще не понял, но за день ни хрена не уразуметь. Я тут сколько уж лет толкусь, а и то… Дикие махи растут в радиусе трехсот километров от Нового Киева, дальше их не встретишь. Видать, не зря все четыре портала у Нового Киева стоят – место там какое-то особенное, пришельцами излюбленное. Вопроса нет – это все пришельцы какие развели и наверняка – гуманоиды, вроде нас. А мы, стало быть, пользуемся…

Махи с бротами трескались, напуская манящие запахи, и скоро вся бригада собралась вокруг, предвкушая пиршество. Бунша выкатил два обгорелых шара. Они лопнули посередке, как орехи, и распространяли дивные ароматы свежеиспеченного хлеба и шашлыков. Я чуть слюной не подавился.

Брот, пока пекся, верхнюю скорлупу выдавил и разбух, образуя каравай в форме толстого гриба. Я отломал кусок горячего, дымящегося хлеба, а Кузьмич, ловко орудуя ножом, вырезал мне изрядный ломоть мяса.

– И солить не надо, – сказал он, откусывая.

– Фкушно! – еле выговорил Полторашка с набитым ртом. Да кто бы спорил… Правда, доедать нам пришлось на ходу – «КамАЗ» вернулся под погрузку.

Вернулись мы поздно, усталые, но сытые. И сразу завалились спать. Тука полез на чердак к своим, но меня уже ничего не интересовало, ни свои, ни чужие.

Глава 6
Дальний участок

Подъем скомандовали в семь утра, а я поспать люблю. Впрочем, меня утешало одно обстоятельство – на Манге сутки длиннее, где-то двадцать пять часов с копейками. Так что можно было сказать, что встал я в восемь.

Спалось мне на новом месте не очень. Кто-то храпел, кто-то стонал, да и спина с непривычки побаливала. Даже когда наступала полная тишина в блоке, шум накатывал снаружи – самосвал проезжал, пол «толкался», а вскоре и воздушная волна доходила – это взрывники трудились, варварски разваливая заброшенные горизонты.

Я сел и потянулся, зевнул как следует.

«Вставай, проклятьем заклейменный!»

Оделся, умылся, позавтракал. Каску на голову, «намордник»-респиратор – сами знаете куда. И шагом марш.

С утра я был не в духе. Снилась всякая хрень, да еще вся эта чересполосица вокруг… Вот что меня доставало сильнее всяких инопланетных диковин! Дурацкая, идиотская смесь земного с внеземным – ТБ и «КамАЗы», цверги и бомжи. Все это совершенно не стыковалось между собой, не сочеталось никак!

По-хорошему если, то я сюда должен был прибыть на космическом корабле, высадиться и что-нибудь этакое, чеканное изречь, а потом бродить вокруг с важным видом и собирать образцы.

А я эти самые образцы ломом колупаю, чтобы хитрозадый дядя, прихватизировавший портал, рябчиков с ананасами трескал (надо ли говорить, что я желал ему подавиться?).

– Все здесь? – осведомился Кузьмич, оглядывая понурых отработчиков. – Пошли!

И мы потопали, шаркая и односложно переговариваясь: «Ты че?» – «Я ниче» – «Ну и все!»

Хорошее настроение не наблюдалось ни у кого. Да и какой позитив мог быть у каторжанина?

Когда мы добрели до забоя, то туда же, светя фарами, подъехала приземистая ПДМ, с ходу опуская ковш и нагребая породу. А тут и «Хово», китайский самосвал, подали.

И пошла работа…

…Вся следующая неделя слилась для меня в череду монотонных, однообразных и скучных действий. Я спал, я ел, я отправлял естественные надобности, я работал, а между этими деяниями ходил туда и обратно. На участок и с участка, в столовую и из столовой, в блок и из блока.

Медленная, унылая карусель. Уставал я до того, что никаких мыслей не возникало вообще, даже о еде думалось редко. Руки за столом тряслись так, что приходилось подносить судок с похлебкой к самому рту – из ложки все расплескивалось.

Но постепенно я входил в норму организм свыкался, и я втянулся понемногу. Так прошел месяц.

Жизнь «на зоне» налаживалась. Мы уже, как в первый день, собирались у костра, пекли махи, даже анекдоты травили. Эдик, которому доставалось больше всех, чуть ли не лекции нам читал, и все слушали. А что делать? Телевизор – йок, даже радио отсутствует, и в смартфон не уткнешься – связи нет. Оставалась нам одна лишь роскошь – человеческого общения.

Порой Кузьмич не выдерживал и начинал спорить с Лахиным, тогда это и вовсе реалити-шоу выходило.

К середине января мы уже настолько поднаторели, что я, к примеру, подменял Туку за перфоратором, а пару раз даже поводил ПДМ, устраиваясь в ее странной кабине – там машинист сидит как бы боком.

Комендант был доволен нашим ударным трудом, и где-то к началу февраля отправил «кузьмичевцев» на дальние участки.

Исполнилась мечта идиотов…

…Утром нас никто не будил, и мы проспали аж до восьми часов. Лениво собрались, сходили на завтрак, и лишь тогда дождались вахтовки «НефАЗ», почти новой, но малость помятой и подраной. Все окна в кабине и кунге были усилены листами металла с амбразурами, заделанными толстыми стеклами – из тех, что используются на машинах инкассаторов.

Удивительно, но ни одного гвардейца в сопровождающие нам не дали – не нашлось дураков конвоировать идиотов. Дальние участки располагались всего в каких-нибудь шестидесяти километрах к северу, но чем дальше, тем опаснее были места, а больше всего пугала полная неизвестность.

То невеликое знание о ТБ, которое имелось, было оплачено десятками жизней разведчиков и изыскателей, и никто особо не стремился сгинуть во имя науки. Импровизированный «рудник», устроенный миллиардерами-вандалами, расширялся от «патрубка» на север, в сторону мангианского города. Сначала шла зачистка – на всех горизонтах истреблялись вредоносные формы жизни. Стрелки зачищали территорию километра на два-три к северу, после чего изыскатели брали пробы, подходила техника, и отработчики начинали крушить стены и перекрытия, начиная с верхних ярусов и кончая самыми нижними.

Ближе к «патрубку» все уже было выработано, вплоть до самой трубы, материал которой не поддавался ни алмазной коронке, ни взрывчатке. А вот дальние участки находились уже в самом городе, заброшенном миллионы лет назад. Там добывали артефакты.

Уж не знаю, что могло сохраниться за миллионолетия, но, видать, было чего искать.

– Садимся, – скомандовал Кузьмич, первым влезая в вахтовку.

Я поднялся следом и присел у окна, вернее, у окошка. Рядом плюхнулся Эдик, продолжая болтать с Полторашкой.

– Господи, да какие там чудовища! – фыркал он. – Большие животные просто не выживут в условиях ТБ!

– Чего это? – сопротивлялся Колян.

– Того это, – пробурчал Бунша. – Им тут жрать нечего.

– Именно! – просиял Лахин. – Мангиане еще миллионы лет назад создали тут свой биоценоз… ну, это как бы совокупность живых организмов, которые поддерживают друг друга…

– …Ну, как бы жрут друг друга! – ухмыльнулся Кузьмич.

– Нет, ну почему сразу жрут? – возмутился Эдик. – Мхи, лишайники и ночники, то есть искусственно выведенные растения, способные жить без света, на хемосинтезе, создают ту биомассу, которую жр… э-э… потребляют животные. Животные выдыхают углекислоту…

– …И создают удобрения, – назидательно поднял палец Бунша.

Димон хихикнул, а Лахин лишь рассеянно глянул на бригадира.

– …В общем, тут свой круговорот воды, обмена веществ и всего такого прочего. Беда в том, что за миллионы лет вся эта флора и фауна подвергалась мутациям, и их эволюция зашла далеко, создавая, мягко говоря, опасные и вредные формы. Ну, представь себе, что ты на даче лучок выращиваешь, картошечку, кур держишь, а потом – раз! – и пошел естественный отбор! Картошечка стал ходячей – и съела петуха!

– …А хищные помидоры напали на лучок, – подхватил Кузьмич, – но петрушка натравила на них огурцы, и они друг друга покрошили в салат!

Бригада засмеялась, а тут и вахтовка тронулась.

Я сразу же прижался к окошку – хоть что-то новое увижу!

Правда, поначалу никакой новизны не заметил – машина шла широким проходом, то между стен с редкими проемами, то их сменяли могучие пилоны, как на станции метро.

Зато здорово посветлело – моховища работали на совесть, а среди колонн или в провалах стен хватало вьющихся растений, фосфоресцировавших в темноте, – словно какую лиану облепили скопища светлячков или крошечные лампочки, как на елочных гирляндах. И что-то шмыгало в отдалении, прячась в зыбкой тени, или мне это только показалось?

Машина свернула и выехала на пандус, вознесший нас на пару горизонтов вверх, в стрежневой коридор, широкий, как проспект. От него часто отходили поперечные проходы, и в них тоже что-то шастало.

«НефАЗ» неожиданно затормозил, и в свете фар промелькнуло что-то живое, мокрое и блестящее, размером с собаку, но больше смахивавшее на рептилию, хвостатую, со скрюченными лапами. Мерзкое создание вовсе не собиралось удирать – резко подпрыгнув, тварь бросилась на грузовик, распахивая зубастую пасть, – сверкнули ряды острейших зубов, похожих на стеклянные иглы.

Водитель был опытный, сразу газанул, и вахтовка сбила бестию в прыжке, ударив бампером. Правое колесо слегка подпрыгнуло, и машина покатила дальше.

– Они охотиться… как тэто… стая, – сказал Тука.

– Там еще! – завопил Эдик. – Вон, видите?

Я видел. Вдоль стены скакали такие же зубастики, то и дело оборачиваясь к машине и ляская пастями. Похоже, что они охотились на «НефАЗ».

Тут нас спасло появление еще одного существа, похожего на гигантского моллюска или слизня, медленно сползавшего по гладкой стене. Попав в свет фар, моллюск рефлекторно свернулся в клубок и шлепнулся вниз – как раз под ноги нашим преследователям. Зубастики налетели на слизня по инерции, смешались и начали рвать его на куски, жадно заглатывая трепещущую плоть.

– Вкусный, тока горький, – прокомментировал Тука. – Надо варить, долго-долго.

А самые умные из зубастых даже не стали бросаться в погоню за твердым и невкусным грузовиком – они пировали позади, терзая своего сбитого собрата. Их ожесточенное копошение было хорошо видно, а порой доносился противный визг.

– Приветливые тут места, – сказал я, – тихие и спокойные. Курорт!

И тут что-то мелко забарабанило по крыше.

– Не может быть! – удивился Эдик. – Дождь!

– В ТБ?

Но в свете фар сверкали тонкие струи воды и частая капель. С шумом подняв брызги из глубокой лужи, вахтовка одолела еще один пандус, и мы выехали на обширную площадь, уставленную как попало громадными емкостями, малость оплывшими, словно подтаявшими или оплавленными, больше всего имевшими сходство с бочками.

– Моя знать, – сказал цверг с важностью чичероне. – Водососы тэто, они… как тэто… разводить водоросли в себе, много-много. Они их… – Тука изобразил всасывание губами.

– Отцеживают? – подсказал Эдик.

– Так, – кивнул цверг. – Цедить и есть.

Над одними «вазами» клубился редкий пар, у других через край бежала вода. Она растекалась по площади и сливалась в трещины. На этом горизонте моховища светились настолько мощно, что хоть газету читай.

Пушистые бугры, выраставшие в этой сырости, прямо на дороге, показались мне чем-то вроде лишайников, наросты которых я видел на добычном участке, но это оказались не растения – мохнатые вздутия, отливавшие желтым и оранжевым, медленно отползали, трясясь и покачиваясь, как верблюжьи горбы.

– Упырь! Упырь!

Между «вазонов» в самом деле мелькнула сутулая фигура. Оглядываясь на машину, тараща свои жуткие бельма, упырь подскакал к ближайшему «бугру», схватил его передними лапами, оторвал от пола – потянулись, истончаясь и лопаясь, нити – и дунул прочь стоя, удерживая свою добычу.

За окном шла обычная жизнь, и я стал лучше понимать цвергов, покинувших сии негостеприимные места – под открытым небом житье куда привольней.

– Город, – негромко сказал Кузьмич, и я прильнул к окну. В сумрачном свете виднелись круглые здания-башни, как давешние пилоны, подпиравшие верхний горизонт. Дома выстраивались строгими рядами, занимая все видимое пространство. Проемы дверей я видел, а вот окон не заметил.

– Каково это – прожить здесь всю жизнь? – покачал головой Эдик. – Понимаю, что тогда мангианам ничего здесь не угрожало, но все равно… Всю жизнь в вечных сумерках, как в дантовом Лимбе! И точно знать, что и дети твои, и внуки обречены влачить существование в этом убежище… У-ужас!

– Погляди во-он на тот дом, – посоветовал я ему.

– На какой?

– Где фреска. Или это мозаика? Не важно. Видишь?

– Ух ты…

Вахтовка даже притормозила, будто водитель чувствовал наше желание рассмотреть картину. Неизвестный художник всю стену дома покрыл натеками чего-то твердого на вид, что издали воспринималось, как мазки. Изображение было ярким и каким-то жизнерадостным, что ли.

Мангиане здорово походили на людей, только были потоньше в кости, повыше, поизящней. Голубоватая кожа хорошо сочеталась с белыми или пепельными волосами, уложенными в причудливые прически. Мангианки, не обремененные одеждами, стояли по колено в цветах. С маленькой грудью, с длинными, стройными шеями, гибкие, они воздевали руки к ласковому оранжевому солнцу, сиявшему с синего неба. Маленькие голыши тоже тянулись к свету ручонками, а мужчины в легких накидках стояли в сторонке, в тени деревьев с плоскими кронами, спокойно и гордо улыбаясь.

Я коротко вздохнул. «НефАЗ» медленно сворачивал в проход, и нашим глазам представала вся картина целиком.

Это был триптих. Левая его часть источала радость, а вот средняя вселяла страх – там, над согбенными фигурками, вытягивавшими руки в жесте защиты, полыхал огромный красный шар, змеившийся протуберанцами. Его свет был губительным и жестким, убийственным, несущим смерть и горе.

А потом открылась правая часть триптиха.

Мангиане стояли на пустынной земле с наметами пепла и сажи, робко взглядывая на непривычное им солнце, крошечное и белое. Но уже пробивались первые ростки, и на лицах, прикрытых ладонями от света, распускались неуверенные улыбки.

Вздыхая, я украдкой посмотрел на Туку – цверг просто прилип к окошку и глядел с благоговением. Когда грузовик миновал триптих, Тука с неохотой оторвался и сказал мне:

– Моя видеть – предки походить на хомо. Очень-очень.

– А раньше ты видел такие изображения? – поинтересовался Эдик.

– Моя видеть такой в святилище, – ответил цверг.

Я подумал, что Тука и его однопланетники потому и не воюют с людьми, что мы напоминаем их предков.

– Ты тоже похож на них, – сказал я.

– Я лохматый, как зверь, – серьезно ответил цверг, – они голые, как вы.

– А тебе известно, Тука, что у хомо есть такая болезнь – гипертрихоз? – медленно проговорил Лахин. – Хворь эта очень редкая, но иногда люди ею болеют – и все их тело покрывается шерстью.

Цверг был потрясен.

– Правда?! – выдохнул он.

– Правда, Тука, – сказал я и показал Эдику большой палец – молодец! Повысил самооценку аборигену.

Грузовик, между тем, выехал на круглую площадь, окаймленную все теми же круглыми домами, только слепившимися боками, как пельмени в пачке. Четыре прохода вели на площадь, по осям восток-запад и север-юг.

На площади горели два или три обычных фонаря на стойках, и даже встречающие вышли – двое с автоматами. «Урал» затормозил и остановился.

– Поезд дальше не идет, – пробурчал Кузьмич, – выходим.

Опять у Бунши настроение испортилось. Так бывает, когда стремишься к чему-то, добиваешься, а когда достигаешь желаемого, испытываешь разочарование и досаду – а стоило ли столько сил и времени тратить на ерунду?

– Стой, – придержал меня Кузьмич, – без оружия не выходить.

Он открыл ящик, лежавший в проходе, и достал оттуда новенький «калаш».

– Держи!

Я проверил, заряжен ли, и поставил автомат на предохранитель. Откуда узнал, как это делается? А я почем знаю? Руки, видать, помнили, что да как…

Когда мы вышли на площадь, встречающие вразвалочку приблизились.

– Здоров, Кузьмич! – воскликнул огромный человечище с бородой лопатой, шея – шире головы. – И ты к нам?

– Не все ж тебе одному хабар грести! – парировал Бунша.

Огромный гулко загоготал и с размаху шлепнул своей пятерней о бригадирскую ладонь.

– Гляди, Кузьмич, – вот с того краю дома проверены, двери мы уже навесили, осталось только свет провести. Генератор захватили хоть?

– Обязательно. Ты лучше скажи, Коротышка, где вы сейчас шаритесь, чтобы на ваши морды не натыкаться.

Коротышка хохотнул и обвел рукой западную часть площади.

– Мы вон в тех кварталах роемся, а вы можете на востоке искать. Или, если хотите, на севере.

– С востока тогда начнем. Ну, что здесь окон нет, я уже понял. А двери? Они что тут, вообще не закрывались?

– Да не-е… Были тут двери. Такие мембраны полупрозрачные. Я так понял, они то стягивались, то лопались, когда пропускали хозяина или гостя. Так когда это было-то! Кое-где еще попадаются ошметки, вы их собирайте – научники все еще надеются понять, как эти перепонки работали. А мы однажды даже целую нашли!

– Да ну, целую…

– Я тебе говорю! – с силой сказал Коротышка. – Только посередке дыра такая была, овальная. Ну, мы ее сфотали, а через секунду она рассыпалась в пыль! Да, а фотик взяли?

– Взяли, взяли…

– Ну, тогда заселяйтесь!

– Вот спасибо! – сказал Бунша, напуская яду в голос.

И пошли мы заселяться. Все были взбудоражены и постоянно вертели головами, словно хищников высматривали. Кузьмич каждому по «сто третьему» выдал, так что мы шли, как взвод автоматчиков.

Дом, вернее, бункер, который мы выбрали для проживания, стоял с краю восточного прохода. Обычный для мангиан треугольный проем был грубо разломан в обычный квадрат и укреплен каркасом из уголков. На каркас навесили металлическую дверь с крепкими засовами и амбразурой. Дот.

– Тука! Саня! Пробегите доверху, проверьте, не забежал ли кто.

– Понял, – сказал я и махнул рукой цвергу: пошли, мол.

Тука заробел сперва – все ж таки жилище достославных предков, почти полубогов! – но справился с собой.

«Калаш» ему не полагался, но цверг мастерски владел своей духовой трубкой – с двадцати метров мог попасть в глаз упырю, а стрелки, выточенные из пустотелых шипов дерева вилофит, несли такую порцию яда, что хоть на слона ходи.

Посвечивая фонарем, я вошел в бункер. Планировка простейшая – одна или две комнаты с одной стороны, пандус наверх – с другой. Почему пандус – понятно, даже за тысячу лет ступени стешутся до основания, а за десять тысяч?

В обоих помещениях было совершенно пусто. Поднявшись на второй этаж, мы с Тукой оказались в общем зале, где ничего не было, кроме кучи пыли.

– Посвети, – сказал я Туке, передавая фонарь, и опустился на колено.

Не решаясь дотрагиваться до пыли руками, я разгреб кучу прикладом. Звякнули осколки.

Они были увесисты, видом напоминая красный воск. Осколки легко складывались, как паззлы, образуя цилиндр с толстыми стенками, на которых были выдавлены странные, замысловатые узоры. Странные потому, что не были симметричны.

Ваза, что ли? Или сосуд какой? Ладно, пригодится в хозяйстве…

– Его можно… – Тука несколько раз сцепил и расцепил пальцы.

– Собрать? Склеить?

– Так! Моя знает – склеить в воде.

– Ладно, попробуем. Пошли.

Больше мы, правда, ничего не нашли и, слава богу, никого.

О чем и доложили Кузьмичу. Тот был оживлен, бегал повсюду и наводил суету.

Тарахтел дизель-генератор «Ямаха», запитанной от него дрелью Полторашка сверлил стены. Димон вколачивал в дырки гвозди, а Лысый крепил к ним провода, растаскивая те по комнатам. Следом шел Эдик, «подрабатывая» электриком, – он подключал патроны и вкручивал в них лампочки.

Меня Бунша сразу поставил дежурным на кухню, а Туку с Катоо задействовал для надувания матрацев и разносу сей мебели по «спальням».

В общем, день приезда со всеми сопутствующими.