Текст книги "Целитель. Союз нерушимый?"

Глава 4

Вторник, 4 февраля 1975 года, утро Первомайск, улица Чкалова

Январь прошел впустую, я словно отдыхал после Москвы и Подмосковья. А мысли зудят, как надоедливое комарье, нудно и противно, то отдаляясь, звеня на пределе слышимости, то над самым ухом, сверля мозг насквозь.

Словят меня или нет? А что будет, если словят? Спрячут в каком-нибудь «закрытом» городе? Хм. Не худший вариант – в Арзамасе-16 или Челябинске-70 со снабжением получше…

Немного встряхнулся я на той неделе, когда Светланка незаметно для других подбросила мне в сумку записку. В лучших детективных традициях послание требовало, чтобы я не звонил Шевелёвым и делал вид, будто мы незнакомы. Далее шло обещание все объяснить и приписка: «По прочтении сжечь».

Я и сжег. Не подходил к телефону. Не замечал Свету с Машей.

А в душе росла и росла тревога…

Кабинет химии находился ближе всего к столовой, поэтому наш класс занял столики первым, едва грянул звонок, призывающий голодных на большую перемену. Талончик, выданный мамой, я разменял на пюре с парой сочных биточков, салат и чай с рогаликом. Ел вдумчиво, не торопясь, поэтому Жека Зенков и Дюха, делившие со мною столик, испарились к середине трапезы. Зато тут же подсел Володька Лушин, торжественно выставляя перед собой тарелку супа.

– В обед надо обязательно кушать жидкое, – наставительно сказал он. – Полезно для здоровья, и вообще…

Выхлебав полтарелки, Лушин взял деловой тон.

– У меня есть к тебе предложение, – заговорил он, – от которого ты… ну не то что не сможешь, но не должен отказываться.

– Заинтриговал, – усмехнулся я. – Опять политинформацию хочешь на меня повесить?

– Бери больше! – мажорно воскликнул комсорг. – Ну, во-первых, я тебя поздравляю с успехом на ВДНХ, а во-вторых… Я все эти дни пропадал в райкоме комсомола, советовался с ответственными товарищами, и они поддержали мою идею – создать при нашей школе Центр НТТМ!

– О как! – вяло удивился я. Чего-то подобного я ожидал – наш комсорг не упустит шанс нагрузить рядового члена ВЛКСМ общественной работой. А Центр НТТМ мне пригодится – мой Центр, где я сам стану пестовать будущих соратников и помощников.

Один я не справлюсь. Спасать СССР нужно большим, дружным коллективом! Да таким, чтобы не только по мастерским да лабораториям ошивался, а мог бы и на баррикады выйти, если потребуется, оружие в руки взять и – огонь по врагам рабочего класса!

– Надо полагать, руководящую роль в новом Центре отведут райкому ВЛКСМ, – проговорил я, четвертуя биток. – Правильно я понимаю политику партии?

– От и до! – выразился комсорг. – А конкретно… Есть один товарищ, уже на пенсии, но дядька интересный. Рабочий-новатор, изобретатель и рационализатор. Я вас потом познакомлю. А ты будешь его заместителем по научной части!

«Ну, это мы еще посмотрим, кто кем будет…» – потеребил я нос.

– Задача руководителя, – невнятно вещал Лушин, смакуя компот, – все организовать, пробить и согласовать, а твоя – собрать думающую молодежь и занять ее тем самым научно-техническим творчеством. Понял?

– Нет, – спокойно ответил я.

– То есть? – подался назад Володька.

Я молча доел салат.

– Давай так, товарищ комсорг, – всерьез сказал я, приступая к обряду чаепития. – В принципе я согласен с идеей Центра, но ты даже не представляешь, какую мороку себе создаешь…

– Морока! Ха! – отреагировал Лушин. – Я в этом году заканчиваю школу и хочу поступать… не скажу куда. Только туда нужна рекомендация как минимум от республиканского ЦК ВЛКСМ, и я ее получу там, – указал он на потолок, – если буду крутиться здесь! – палец уткнулся в стол.

– Все с тобой ясно, – кивнул я, откусывая от рогалика. – Теперь, что касается меня. О массовости сразу забудь – в Центр я приглашу тех, кто реально дружит с наукой и техникой, кто хочет чего-то добиться, а не просто с пользой провести время.

– Согласен! – быстро сказал комсорг. – Мне важна не массовка, не охват, а конкретные результаты.

– Результаты будут, – пообещал я. – Только знаешь что… На модели да макеты мы размениваться не станем. Для начала соберем автомашину…

– Ого! – развеселился Лушин. – Вот так вот, сразу?

– Ну, не сразу, – дернул я уголками губ, – месяца за два-три. Помнится, школе передавали легковой «Иж» на уроки по автоделу? Ну там, разобрать-перебрать…

– А, да, стоит такой в гараже. Так он же битый весь!

– Это пустяки, – небрежно отмахнулся я. – Движок, главное, целый, а остальное – руками и головой. Задок у «Ижа», помню, всмятку, так что сделаем из него пикап, но с двойной кабиной. С электронным впрыском и зажиганием, с электроподъемниками стекол, с кондиционером, с автоматической коробкой передач, с турбонаддувом…

– Ого! – комсорг изобразил на лице все уровни впечатления, от умеренного до сильного. – А сможешь? Хм… – тут же смутился он. – М-да.

– Вот-вот, – проворчал я. – В общем, ладно. Считай, что ты меня уговорил, но учти – побегать тебе тоже придется.

Володька легкомысленно махнул рукой.

– А! Не потопаешь – не полопаешь! Когда сможешь начать двигать прогресс?

– Да хоть сегодня. – Я допил чай и отставил пустой стакан. – Помещение нужно, желательно при гараже. В идеале для Центра подойдут школьные бокс и мастерская. С отоплением чтоб. На крайний случай «буржуйку» сварганим. Инструменты и приборы по списку – завтра передам. Как справишься, так и начнем. А пока я переговорю с массами. И еще. Меня не интересует прогресс сам по себе, я хочу, чтобы наш будущий Центр пропагандировал одну простую вещь: советская наука и техника – самые передовые в мире! Как раз это мы и будем показывать – и доказывать! – в металле. Ну и в других материалах…

– Согласен! – Лушин протянул руку через стол, чуть не опрокинув стакан, и я ее пожал.

Центр НТТМ… Ну что ж, пусть будет Центр.

Мое знакомство с Сусловым – это лишь первый робкий шажок к достижению цели. А цель пугает колоссальным размахом и завораживает своей грандиозностью.

Какие только стратегии будущей борьбы мы не перебирали с Леной там, в «прекрасном далёко»! И «Революционер», и «Диктатор», и даже «Партизан»! Но, чем дольше я живу в этом времени, в чудовищном и чудном семьдесят пятом, тем сильнее склоняюсь к варианту «Советник». С виду все просто – мне надо искать сторонников, зазывать под свои знамена нужных людей среди партаппаратчиков и прочей номенклатуры, продвигать их наверх, затевая аппаратные игры, а то и «прямые действия», как в КГБ называют ликвидации и прочие веселые штучки. Выходить на прямые контакты с ключевыми фигурами – Андроповым, Косыгиным, Сусловым, Брежневым, Громыко, Устиновым, хотя этот еще не министр обороны. Добьюсь их доверия – поделюсь информацией, опосредованно и строго дозированно. Пусть выполняют отдельные части плана, порой даже не догадываясь, что спасают первое в мире государство рабочих и крестьян.

А попутно хорошо бы устроить… ну хоть точечную чистку, удаляя предателей нынешних и будущих! Не обязательно напрямую. Человека можно убрать, послав сигнал компетентным органам или слив «чернуху» конкурентам – пусть сами его топят, оттирают, снимают…

– Привет! – сказала Рита, проходя мимо и бросая нечитаемый взгляд. – Зайди в пионерскую комнату.

Я, занятый своими мыслями, даже не кивнул, словно вступая в непонятную мне девчачью игру.

До урока оставалось еще минут десять. Спустившись этажом ниже, я убедился, что рядом никого, а веселый шум эхом гуляет по коридору. Дверь пионерской комнаты, обычно запертая на ключ, поддалась, и я вошел.

Огромная гипсовая голова Ленина пугающе белела с постамента. Рядом по стене пласталось знамя из бархата, с витыми кистями и шитым профилем Ильича. На столике в углу покоились горны и барабан с парой кленовых палочек. А у окна стояли Рита и Светланка.

– Привет, – сказал я и велел: – Выкладывайте.

– Я же говорила, что Мишка умный, – вспыхнула Сулима белозубой улыбкой. Светлана вздохнула. Тут со двора донеслись вопли малолеток – и бабахнула бомбочка, начиненная магнием с марганцовкой. Шевелева шарахнулась к простенку.

– Света, ты меня пугаешь, – серьезно сказал я.

– Это я вчера пугалась. – Света послала вымученную улыбку.

– Да ладно, Светка, все ж нормально! – грубовато успокоила подружку Рита. Обернувшись ко мне, она сказала с милой улыбкой: – Помнишь, в прошлую пятницу урока не было? Мы тогда со Светкой в кафе пошли, где ее тетя Тома работает – она вкуснющие пельмени варит, в горшочках, а сверху корочкой из теста запечатывает… Там мы встретились с Мариной.

Сердце дало сбой или мне это показалось?

– С какой Мариной? – спросил я, чувствуя, как сохнут губы.

– С твоей, – невинно улыбнулась Сулима. – С Исаевой.

Зябко обняв себя за плечи, Светлана заговорила сбивчиво:

– Марина предупредила, чтобы мы ничего тебе не рассказывали, но так уж совсем нечестно получается! В общем, она… мы с ней условились, что я буду говорить, когда… если мне покажут твое фото в гриме и… и спросят, знаю ли я этого человека.

– А еще Марина сказала, – перебила ее Рита, возбужденно блестя глазами, – что с Кацманом и Черноусовым уже поработал ее человек. Григорий, она сказала. Знаешь его?

– Довелось, – вздохнул я.

– А вчера меня вызвали к завучу. – Шевелева нервно затеребила передник. – Валентина Ивановна вышла, а какая-то женщина устроила мне… ну, такой вежливый допрос. И показала фоторобот…

– Нос с горбинкой, длинные волосы? – проговорил я. Изначально, еще подходя к двери пионерской комнаты, я весь сжался внутренне, но сейчас, как ни странно, меня стало отпускать.

– Да-да! – подтвердила Света. – Все, как Марина говорила! Ну, я и выложила нашу «легенду»…

– Мы ее втроем придумали, – похвасталась Рита. Она сделала два быстрых шага и крепко обняла меня. Я механически положил руку на тонкую талию.

– Мы никому-никому тебя не отдадим, – негромко, чуть задыхаясь, проговорила девушка. – Да, Свет?

Шевелева часто закивала, прикусывая губку.

– Девчонки, – голос у меня дрогнул, как у героя сентиментального сериала, – какие ж вы у меня хорошие!

Девчонки расцвели…

Среда, 5 февраля 1975 года, день Первомайск, улица Шевченко

Погода, как зыбкие весы, – постоянно качается между «тепло» и «холодно», но в этот день она установилась точно посередке. Ясные выси невинно голубели вокруг солнечного жерла, а редкие облачка пугливо жались к краю небосвода да прятались за крышами, словно боясь растаять.

Я храбро расстегнул куртку и покачал клеенчатой сумкой – увесисто, но руку не оттягивает. Вернувшись с ВДНХ, заделался главным поставщиком продуктов для семьи. Я же обещал маме выделять ей три часа в день, чтобы она спокойно готовилась в заочницы и не забивала себе голову домашними хлопотами. А подвизаться на поприще кормильца именно мне всего ловчей. Родители приходили с работы поздно, когда в магазинах выстраивались очереди, а я мог отовариться сразу после школы – и уже пару раз очень удачно заходил в гастроном. Неделю назад выбросили чай «со слоном», по две пачки в руки, а вчера прикупил курицу свежемороженую, и не «тошнотика», как мама прозывала синюю «дичь» с птицефабрики, а на редкость упитанную тушку по два шестьдесят пять за кило.

Теперь мой путь лежал в «железнодорожный» магазин, что у вокзала – туда привозили вкуснейшие караваи «Подольского».

Выйдя на перрон, я сразу увидел девушку в черных очках, прятавшую красивое лицо, белое, как у гейши. Невысокая, стройная, с расстрепанными волосами, она семенила ломким шагом к краю платформы, поникнув и безвольно опустив руки – лишь тонкие пальцы, выглядывавшие из рукавов ношеного пальто, то растопыривались, то нервно сжимались в кулачки. Девушка не глядела по сторонам, зато напряженно прислушивалась – с запада подходил товарняк.

Я остановился в растерянности, не зная, что предпринять, и стоит ли думать о плохом. Может, она вообще не читала «Анну Каренину»! А беспокойство росло и росло, поднимаясь, как столбик ртути в градуснике под мышкой температурящего больного Тепловоз басисто загудел, волоча за собой замурзанные цистерны, и дивчина качнулась – я едва поспел, рванув на сверхскорости. Схватил ее за руки, оттащил рывком – мимо, рядом совсем, обдавая горячим воздухом, пропахшим маслом, пуская дрожь, пронесся зеленый локомотив.

– Ты что, не видишь, что ли? – заорал я, стараясь перекричать рев дизеля и грохот колес.

– Не вижу… – покачала девушка головой, сникая, и из-под черных очков потекли слезы. – Пусти… Больно…

– Извини, – буркнул я, разжимая пальцы. – Не плачь… Пойдем, я тебя провожу.

– Да не надо, – слабо воспротивилась слепая. – Ты меня только до стенки, дальше я сама… Я помню дорогу, мне до «военного двора»…

– Пойдем, пойдем, – проворчал я, подбирая оброненную сумку, и взял девушку за руку. Ее холодные пальцы вяло поддались.

Я не обольщался – в этот момент она испытывала не доверие, а простое безразличие. Ей было все равно, куда идти, с кем идти… Какая разница, если и днем, и ночью, вчера и завтра одно и то же – тьма? И никогда ей не нащупать выход на волю, к солнцу и свету – полная безысходность. Конец мечтам, тупик желаний.

Девушка молчала, понурившись. Легчайшие дуновения перебирали ее пушистые волосы.

– Тебе не холодно без шапки? – спросил я, лишь бы задать вопрос, расколотив сотрясением воздуха тоненькую стеночку отчужденности.

– Нет, сегодня тепло, – мотнула спутница головой. Помолчала неуверенно, словно не решаясь на откровенность, и все-таки сказала: – Это из-за нее… всё. Из-за шапки. Я никак не могла ее найти, расплакалась, психанула… Зеркало, кажется, разбила… И ушла. И… и вот…

– Давно это у тебя? – осторожно поинтересовался я.

– Полгода, – бесцветным голосом проговорила девушка. – Менингитом переболела и…

– Осложнение?

– Угу… Атрофия зрительного нерва.

– Ну, тогда не страшно, – вырвалось у меня.

– Не страшно?! – со зловещим присвистом выдохнула девушка, вырывая руку. – Страшно! Страшнее всего! Я ничего не вижу! Ничего! Ты спас мне жизнь, да? А я тебе даже «спасибо» не сказала! А за что? Зачем мне такая… недожизнь? Я же ничего не могу! Ни-че-го! Весь мой мир – это запертая комната, где вечный мрак! Я брожу по ней, спотыкаюсь, шарю руками… и так будет всегда, пока не сдохну! Господи, да я даже отравиться не могу – не вижу, какие беру таблетки, аспирин там или снотворное! Жизнь – это не про меня, она вокруг, а я отдельно – в этом дурацком пальто, в этом теле – корчусь! Мука это – не видеть! Мука страшная!

Она не кричала в голос, а выговаривала быстрым, вздрагивающим шепотом, кривя губы и всхлипывая. Я резко обнял ее и прижал к себе.

– Прости, пожалуйста! Это я сдуру, сболтнул, как… Послушай меня – я могу тебе помочь! Потому и сказал, что не страшно. С атрофией я справлюсь. Честное комсомольское!

Дивчина не запрыгала от счастья, а неожиданно успокоилась, лишь горькая улыбка на ее пухлых губах напоминала о только что пережитом отчаянии.

– Пошли, – безрадостно сказала она, вновь протягивая мне руку. – Мы уже перешли улицу Революции?

– Да, мы около книжного.

– Угу… – Слепая девушка чуть поворачивала голову, чтобы лучше слышать. – Месяц назад… Ну, может, раньше или позже – я же не слежу за временем. Ночь я узнаю по тишине за окнами. В общем… Нашла я бабушкину икону, бухнулась на коленки и стала молиться. Как крестятся, не знаю, я и так пробовала, и так… «Господи, – шепчу, – верни мне зрение! Пожалуйста! Умоляю! Лучше пусть я безногая буду, но смогу видеть! Или пусть у меня все болит, да так, что криком кричу, но вижу!» Долго молилась, да все без толку…

Я не стал ничего говорить, только сильнее сжал безвольные пальцы. Обойдя магазин «Ткани», мы вышли к решетчатой ограде «военного двора». Будто караульные будки, торчали два киоска, «Галантерея» и «Союзпечать».

Проведя в калитку спутницу, я вышел к трем домам в пару этажей, замыкавших двор буквой «П». Их строили для офицеров-ракетчиков, поэтому и звали «военными». Летом здесь зелено и красиво, а зимой пусто и голо.

– Я живу в том, что справа, – подала голос девушка. – Первый подъезд. Пятая квартира.

Мощные стебли винограда оплели крыльцо, дотянулись до балкона, увивая его лозами. Летом, надо полагать, и на крышу заберутся. Широкая дверь подъезда открылась без шума, на хорошо смазанных петлях. В тамбуре малость припахивало теплой сыростью, как в остывшей бане, – видимо, трубы прохудились.

Теперь девушка сама вела меня – касаясь рукой облупленной стенки, выкрашенной в извечный зеленый колер, поднялась на второй этаж, нащупала замок и открыла дверь, с третьего раза попав ключом в скважину.

– Заходи… – обронила хозяйка, переступая порог. – Это бабушкина квартира, она умерла в прошлом году, и теперь я здесь одна. Да мне так и легче – трудно жить, когда тебя жалеют. Обычно я гуляю, долго брожу или сижу на лавочке. Летом, так вообще… А сюда возвращаюсь вечером – люблю спать! Когда я сплю, то вижу сны. Вижу! Как все!

Я зашел и прикрыл расхлябанную дверь. Принял пальто у девушки, стащил куртку. Сорванная вешалка валялась на полу, под ногами похрустывала отпавшая штукатурка. Видать, тоже послед недавнего «психа». Поставив на ножки перевернутый стул, я сложил вещи на его высокую спинку.

В квартире было не убрано, но свежо – в раскрытую форточку задувал ветерок и доносились вопли детворы из садика напротив. Простенок между парой окон украшала старенькая вышивка, большая, как картина. Она изображала Ассоль, протягивающую руки навстречу кораблю под алыми парусами. Правда, вышивальщица изобразила не галиот, а фрегат, но это уже придирки.

На подоконнике в большой хрустальной вазе грустно сохли забытые цветы, а строго посередине комнаты, под розовым абажуром с бахромой, крепко стоял дубовый стол на толстых точеных ножках. Скатерть почти сползла со столешницы на истертый паркет, ее удерживал лишь ворох бумаг, да немытая тарелка. Я поднял с пола оброненный паспорт.

Ага… Выдан Наталье Фраинд. Прописана… Родилась… Так… Ей двадцать три. Бедолага…

– Чего ты хочешь? – устало спросила девушка, оставшись в длинной мятой юбке и пуловерчике, выгодно обтягивавшем фигуру. Сложив руки под грудью, Наталья стояла в дверях на кухню, изогнув бедро и привалившись боком и головой к косяку. Она привставала на цыпочки, чтобы меньше касаться холодного пола. Тапки лежали рядом, но девушка их не видела.

– Хочу вылечить твои глазки, – ровным голосом сказал я. – Ну-ка… – присев и взявшись за тонкую щиколотку, я приподнял девичью ножку. Фраинд вздрогнула, но подчинилась, а я, в позе принца, примерил ей мягкие тапочки с меховой опушкой, ворча по-стариковски: – Всю квартиру выстудила…

– Ты… врач? – спросила Наталья с недоверием.

– Знахарь, – буркнул я. Иногда меня покусывала совесть – дескать, ты же можешь исцелять, так давай, иди в народ! Вот только излечить всех страждущих – это непосильная задача даже для целой бригады целителей, хоть бы они все не уступали Христу.

Калек, прикованных к постели, изувеченных недугом, – превеликое множество. Легко утонуть и потеряться в этой бездне мучений и горя! Да и не хочу я лечить! Не виноват я, что мне по наследству достался редчайший дар. Другие у меня цели, и желания другие.

Вот только пройти мимо чужого несчастья не всегда удается, а Наташу мне просто жалко. Самого приводит в содрогание жуткая перспектива ослепнуть! Но одно условие надо соблюсти – пусть я останусь для «Натальи Львовны Фраинд» неизвестной величиной…

– Давай садись в кресло, – распорядился я тоном властного превосходства, и девушка, вздохнув, подчинилась. – Руки на подлокотники, голову на спинку. Расслабься…

Сейчас Наталья ощущалась очень четко. Она не верила, что я смогу ей помочь – надежда умерла давно. Девушка просто общалась, устав от долгого одиночества, и, коли уж я затеял какую-то странную игру, то пускай, поиграем…

Я пригладил Наташины волосы и накрыл ладонями ее глаза. Меня сбивала с мысли волнующая ложбинка, открывавшаяся в зоне декольте, и я с огорчением зажмурился. Сосредоточился. Напрягся.

– Какие у тебя ладони горячие… – пробормотала Фраинд. – Печет…

– Это хорошо… – глухо сказал я.

Минута за минутой я подпитывал энергией увядший зрительный нерв, тормошил девичий организм по-всякому – ускорял обмен веществ, будил скрытые резервы, умножал и возводил в степень регенерацию тканей.

– Все на сегодня, – выдохнул я. – Сейчас тебе надо посидеть, а лучше полежать. Поспать можно. Поднимется температура, но ты не пугайся – это не воспаление, так надо. Улучшение наступит часа через четыре или через пять, у каждого по-разному. Сделаем так – я пока схожу домой, а вечером зайду к тебе. Хорошо?

– Хорошо, – кивнула Наташа и добавила неуверенно: – Слабость такая и тепло… А в глазах будто иголочки малюсенькие, часто-часто покалывают… И вправду, спать потянуло!

– Давай, помогу. – Уложив девушку на диван и укрыв ее пледом, я сказал негромко:

– Все будет хорошо, вот увидишь!

Одевшись и прихватив сумку, я покинул пятую квартиру и уже на лестнице хмыкнул, припомнив свои последние слова. А вот увидит!

В «военный дом» я вернулся после шести, когда уже стемнело. Изо всех окон выбивался уютный желтый свет, кроме двух темных рам на втором этаже. Поднявшись, я толкнул знакомую дверь.

– Это ты? – окликнул Наташин голос из темноты.

– Это я.

Нашарив рукой выключатель, я щелкнул им. Ярко вспыхнула лампа под абажуром, освещая Наташу, – девушка, закутавшись в теплый махровый халат, устроилась с ногами в кресле, прихватив полы коленями. Лицо ее вдруг исказилось в жалкой гримасе.

– Я вижу свет! – тоненько закричала она. – Свет! Я его вижу!

Она спустила босые ноги на пол и вскочила, водя перед собой руками. Халат распахнулся, сверкнуло белым и розовым голое тело, и я тут же отвел глаза, как будто Наташа могла заметить мой неуёмный интерес.

– Ну вот, видишь, – обрадованно забормотал я, одной рукой целомудренно запахивая полу халата, а другой улавливая девичью ладонь. Наташа тут же ухватилась за меня, прижалась, стиснула, заревела, покрывая мое лицо горячими поцелуями и касаясь мокрыми щеками.

– Я вижу свет… – блаженно тянула она. – Спасибо, спасибо тебе! Я теперь буду жить! Понимаешь? Господи, ты представь только – я вижу свет! Это… это…

Не находя слов для выражения, Наташа замотала головой и уткнула ее мне в грудь.

– Спасибо… Спасибо…

Гладя девичьи волосы, я ощутил, что они влажные – помыла-таки, молодец. Ожила!

Девушка подняла голову и посмотрела на меня все еще незрячими глазами.

– Меня зовут Наташа, – сказала она. – А тебя? – Я вздохнул.

– Лучше я промолчу, Наташ, – сказал виновато. – Меня ищут и могут выйти… через тебя. Давай познакомимся позже, ближе к лету!

– Давай! – с готовностью согласилась девушка. – А ты еще придешь?

– Обязательно! – заверил я ее. – Я еще тебя недолечил. Дня через три-четыре ты начнешь различать не только свет, но и тени.

– Тени! – всплеснула руками Наташа. – Я что, буду видеть дома, деревья, людей, машины? Как тени?

– Как темные пятна на светлом фоне.

– Здорово… Я буду тебя ждать! Каждый день! О-о… Я же теперь и день от ночи отличу?!

– Отличишь, – улыбнулся я ласково. – Выздоравливай!

Воскресенье, 9 февраля 1975 года, позднее утро Первомайск, улица Гагарина

Степан Вакарчук покинул гостиницу «Первомайск» и не спеша прошагал к вокзалу. Давненько он тут не появлялся. Город сменил образ, но не сильно – старая застройка проглядывала, делая окружающее узнаваемым, своим.

Вобрав полную грудь холодного воздуха, Степан коротко, резко выдохнул и блаженно улыбнулся. Память верно вела его – вот и виадук через железнодорожные пути, так к улице Гагарина ближе всего.

Впрочем, радость, не покидавшая его вторую неделю подряд, относилась вовсе не к возвращению на малую Родину. К Первомайску Вакарчук оставался безразличен. Николаев нравился ему куда больше, все же областной центр.

Медленно поднявшись по дырчатым ступеням, Степан зашагал по переходу, скользя взглядом по сплетениям рельсов, блестевших внизу, по ярко раскрашенному маневровому тепловозу, тягавшему громыхающие вагоны, по старинным, закопченным депо. Шагал и радовался – третья неделя пошла, как к нему вернулось то драгоценное мироощущение, впервые возникшее в нем после вербовки. Возникшее и переполнившее всю его натуру, заставлявшее звенеть каждый нерв, петь каждую клеточку.

Унылая, скучная жизнь, нищая и неустроенная, вдруг заиграла ярчайшими красками, обрела насыщенность, открыла ослепительные перспективы. Его убогий мирок распахнулся на пол-Земли, сметая границы и «железный занавес». Лондонские пабы, пропахшие элем, и парижские кафе на бульварах; деловитые стриты и авеню Нью-Йорка; взлетающие «Боинги», раскрашенные в цвета «Пан-Ам»; огромные приземистые «Кадиллаки», с ворчанием рассекающие по Оушен-драйв…

Весь этот запретный, манящий, влекущий «свободный мир» открывался для него, агента Вендиго. Отныне он связан с ним незримой, но прочнейшей нитью – где-то там, в Лэнгли, в архивах ЦРУ хранится досье Степана Вакарчука, ценного источника секретной информации…

По правде говоря, когда вербовщик вил круги, как слепень над коровой, пытаясь склонить Степана к измене Родине, вербуемый едва сдержался. Вакарчук был готов работать на ЦРУ бесплатно, лишь бы знать, что когда-нибудь его вывезут отсюда или помогут выехать туда, где дрожат неоновые сполохи реклам!

Но рисковать свободой за идею значило бы себя не уважать, поэтому Степан сразу поставил вопрос ребром: «А что я с этого буду иметь?» Американец назвал сумму в долларах – и Вакарчук стал агентом ЦРУ. И никогда, ни разу не жалел об этом.

Началась новая жизнь. С виду она ничем не отличалась от прежней, но отныне все события и деяния обретали иной смысл, неведомый окружающим. Страху не было, а рискованные шпионские дела лишь разжигали азарт. Вакарчук с удовольствием фотографировал чертежи, проявлял пленку, пользовался шифроблокнотами и делал закладки – увлекательнейшая игра в разведчиков захватывала его целиком.

Улыбаясь, Степан спустился с виадука и зашагал мимо корпусов завода им. 25 Октября, где собирали мощные судовые дизели. Пыльные и закопченные окна пропускали ритмичные глухие удары, гулкий медный звон и басистое гудение.

Навстречу Вакарчуку шли, переваливаясь, толстые домохозяйки с авоськами, набитыми продуктами, – эти возвращались с центрального рынка. Другие, с пустыми руками, обгоняли его, спеша сделать покупки.

Он один шагал спокойно, будто совершал променад. Бабка, ковылявшая мимо, удивленно глянула на его блуждающую улыбку, и Степан тут же напустил на себя вид серьезный и деловитый. А в голове звучал бравурный марш. Так с ним всегда – стоило только зашагать поэнергичней, и тут же, как условный рефлекс, наигрывается музыка, обычно сопутствующая парадам.

А сегодня у него просто отличное настроение. Он снова в деле!

Эти несколько лет, пока он «лежал на дне», как подводная лодка, тянулись невыносимо долго, будто в заключении. Былая радость увяла быстро, лишь изредка вспыхивая робкой надеждой.

И вот ровно две недели назад зазвонил телефон. «Алло?» – буркнул Степан, подозревая, что это неугомонное начальство его тревожит, задумав, как в прошлый раз, вызвать на работу в законный выходной. «Ты уже собрался? – донесся из трубки грубоватый бесцеремонный голос. – Спиннинг свой не забудь! А я закидушки возьму. Там сомы – просто звери!»

Степан едва не послал любителя рыбалки, как вдруг до него дошло – это же пароль! Облизав пересохшие губы, Вакарчук ответил охрипшим от волнения голосом: «Вы ошиблись номером, я рыбалкой не увлекаюсь. Попробуйте набрать еще раз». После короткой паузы грубоватый абонент сказал: «А-а, это я, наверное, вместо тройки восьмерку набрал!» И пошли гудки…

– Да! – приглушенно воскликнул агент Вендиго. – Да! Да!

«Восьмерка» вместо «тройки» – значит, закладка на старом кладбище, на могиле тети Муси. Что может быть естественней, чем уход за местом вечного упокоения?

В жизни он никогда так быстро не собирался, как в тот день. Не вытерпев ожидания на остановке, тормознул такси.

На кладбище было тихо и спокойно. Корявые черные деревья, похожие на могильные кресты, оградки, кое-как сваренные из арматуры, пирамидки, крашенные серебрянкой, и того же серого цвета странные памятники, похожие на перекошенные трапеции. Атеистическая альтернатива кресту – стилизация огня факела, должно быть…

С громко колотящимся сердцем, Степан порылся в выцветшем венке… Его пальцы тут же нащупали жесткие кусочки фотопленки. И будто южный ветерок подул, донося чужедальнее тепло…

…На углу улиц Гагарина и Лейтенанта Шмидта выгибался дугой, будто кронверк, знаменитый «Красный дом», четырехэтажное здание из кирпича яркого кумачевого цвета.

Лёшка Бессмертнов по кличке Бес обнаружился во дворе, на обычном своем месте.

«Вся шайка здесь!» – усмехнулся Вакарчук, оглядывая скучающих пацанов, гревшихся на солнышке и в открытую смоливших папироски.

Удивительно, но милиция не брала Леху «на карандаш» – старшак отличался умом и природной сметкой. Громких дел за его гавриками не числилось – то бутылку портвейна выхватят с прилавка и шмыгнут через подсобку, то у школоты мелочь вытрясут, то схлестнутся с «молодежкой» из соседнего района. Баловство, лишь бы адреналин выпрыснуть.

Вот такие помощнички и нужны агенту Вендиго. Остап Бендер не зря рассчитывал на мальчишек – этот мелкий народец глазаст, пронырлив и вездесущ. Взрослые не обращают внимания на отроков и отроковиц, крутящихся рядом, точно так же, как кичливые аристократы не замечали прислугу. А ведь зрение и слух лакеям не изменяли… Идеальные шпионы!

Все видят, все слышат – и невидимы.

Подходившего Степана подростки встретили подозрительными взглядами. Пошли шепотки, губы зазмеились в глумливых ухмылочках, а сидевший с краю скамьи малолетка презрительно цвиркнул через зубы – мол, видали мы таких.

Бес развалился посередке, заняв треть скамьи у подъезда, и курил дорогую сигарету «Кэмел», небрежно вертя в пальцах белую коробочку «с верблюдом». Смотрел мимо Вакарчука выжидающе, но никак не выказывая интереса.

– Здравствуй, Алексей, – вежливо сказал Вендиго. – Можно тебя на минуточку?

Бессмертнов задумался на мгновение, по чину ли ему разговор с посторонним «мэном», но вот он передал недокуренную сигарету пацаненку из свиты – тот торопливо и жадно затянулся сладковатым дымком, – встал, приблизился с ленцой.

– Ну? – выдавил из себя, будто делая одолжение.

– Узнал? – усмехнулся Вакарчук.

– Ну! – подтвердил Бес, будто пародируя Эллочку-людоедку.

– Есть дело, – внушительно сказал Степан. – Надо найти одного типчика. Он вашего возраста, то ли школу кончает, то ли училище. Может, студент или только-только начал работать. Мне нужен его точный адрес, правильные имя и фамилия… Короче, координаты.

– Сколько? – прищурился Бес.

– Плачу пятьдесят сразу – тебе, – внушительно сказал Вакарчук. – Дальше сам разбирайся. Если пойдут сведения, подниму плату до сотни.