Текст книги "От тьмы – к свету. Введение в эволюционное науковедение"

Томас Кун создал такой образ науки, с которым, казалось бы, невозможно не согласиться. В нём всё на месте: его автор изобразил историю науки как эволюционный процесс, в котором долгие периоды её постенного развития меняются сравнительно быстрыми революционными периодами.

Между тем у Т. Куна нашёлся противник – Пол (Пауль) Фейерабенд (1924–1994). Он был гражданином мира. Родился в Австрии (Вене), жил в Англии, Новой Зеландии, Италии, Швейцарии, а с 1958 г. обосновался в США, работая до 1989 г. профессором философии в Калифорнийском университете в Беркли.

Главный пункт, в чём П. Фейерабенд разошёлся с Т. Куном, состоял в том, что последний представлял себе «нормальную науку» (т. е. науку, находящуюся между двумя революциями), как единую, монистическую, тогда как П. Фейерабенд стал изображать «нормальную науку» в анархистско-плюралистическом духе.

Научные истины, с точки зрения П. Фейерабенда, во все времена постигаются в борьбе между разными теориями, между разными позициями в решении одних и тех же проблем. Любая истина – плод сталкивающихся мнений, противоборствующих точек зрения, плод научного плюрализма.

Главный труд П. Фейерабенда – «Против метода. Очерк анархистской теории познания» (1975). В этой книге он поместил «Набросок основных рассуждений». Его можно рассматривать как ведущие установки его науковедческой концепции. Вот почему я процитирую из этого наброска ключевые пункты:

[1] «Наука представляет собой по сути анархистское предприятие: теоретический анархизм более гуманен и прогрессивен, чем его альтернативы, опирающиеся на закон и порядок.

[2] Это доказывается и анализом конкретных исторических событий, и абстрактным анализом отношения между идеей и действием. Единственным принципом, не препятствующим прогрессу, является принцип все дозволено.

[3] Например, мы можем использовать гипотезы, противоречащие хорошо подтвержденным теориям или обоснованным экспериментальным результатам. Можно развивать науку, действуя контриндуктивно.

[4] Условие совместимости (consistency), согласно которому новые гипотезы логически должны быть согласованы с ранее признанными теориями, неразумно, поскольку оно сохраняет более старую, а не лучшую теорию. Гипотезы, противоречащие подтверждённым теориям, доставляют нам свидетельства, которые не могут быть получены никаким другим способом. Пролиферация теорий благотворна для науки, в то время как их единообразие ослабляет её критическую силу. Кроме того, единообразие подвергает опасности свободное развитие индивида.

[5] Не существует идеи, сколь бы устаревшей и абсурдной она ни была, которая не способна улучшить наше познание. Вся история мышления конденсируется в науке и используется для улучшения каждой отдельной теории. Нельзя отвергать даже политического влияния, ибо оно может быть использовано для того, чтобы преодолеть шовинизм науки, стремящейся сохранить status quo.

[6] Ни одна теория никогда не согласуется со всеми известными в своей области фактами, однако не всегда следует порицать её за это. Факты формируются прежней идеологией, и столкновение теории с фактами может быть показателем прогресса и первой попыткой обнаружить принципы, неявно содержащиеся в привычных понятиях наблюдения.

[15]…если наука существует, разум не может быть универсальным и неразумность исключить невозможно. Эта характерная черта науки и требует анархистской эпистемологии. Осознание того, что наука не священна и что спор между наукой и мифом не принёс победы ни одной из сторон, только усиливает позиции анархизма.

[16] Даже остроумная попытка Лакатоса построить методологию, которая а) не нападает на существующее положение вещей и всё-таки б) налагает ограничения на нашу познавательную деятельность, не ослабляет этого вывода. Философия Лакатоса представляется либеральной только потому, что является замаскированным анархизмом.

[18] Таким образом, наука гораздо ближе к мифу, чем готова допустить философия науки. Это одна из многих форм мышления, разработанных людьми, и не обязательно самая лучшая. Она ослепляет только тех, кто уже принял решение в пользу определённой идеологии или вообще не задумывается о преимуществах и ограничениях науки. Поскольку принятие или непринятие той или иной идеологии следует предоставлять самому индивиду, постольку отсюда следует, что отделение государства от церкви должно быть дополнено отделением государства от науки – этого наиболее современного, наиболее агрессивного и наиболее догматического религиозного института. Такое отделение – наш единственный шанс достичь того гуманизма, на который мы способны, но которого никогда не достигали» (Фейерабенд, П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986: http://www. twirpx. com/file/99677).

Что и говорить, оригинал! В отделении науки от государства есть рациональное зерно: оно делает науку свободной, хотя эта свобода так же относительна, как у церкви. К тому же, в этом случае ей придётся, как и церкви, перейти на самофинансирование. К этому дело в современной России и идёт. В результате церковь останется, а наука в лучшем случае будет влачить жалкое существование, а в худшем – исчезнет.

П. Фейерабенд был тотальным анархистом. Он считал, что анархизм – условие для прогресса в любой сфере жизни, включая науку: «Мой же тезис состоит в том, что анархизм помогает достигнуть прогресса в любом смысле. Даже та наука, которая опирается на закон и порядок, будет успешно развиваться лишь в том случае, если в ней хотя бы иногда будут происходить анархистские движения» (там же)

Почему П. Фейерабенд назвал свою книгу «Против метода»? Потому что он был против методологического принуждения. Метод в науке, с его точки зрения, – это узда, которая сдерживает свободу творчества. А он был за полную свободу научной мысли. Вот почему первая глава в его книге называется «Всё дозволено».

Правда, потом выясняется, что П. Фейерабенд был не против любого метода, а против жёсткого метода. «Идея метода, – пишет П. Фейерабенд, поясняя мысль, почему он против жёсткого метода, – содержащего жёсткие, неизменные и абсолютно обязательные принципы научной деятельности, сталкивается со значительными трудностями при сопоставлении с результатами исторического исследования. При этом выясняется, что не существует правила – сколь бы правдоподобным и эпистемологически обоснованным оно ни казалось, – которое в то или иное время не было бы нарушено. Становится очевидным, что такие нарушения не случайны и не являются результатом недостаточного знания или невнимательности, которых можно было бы избежать. Напротив, мы видим, что они необходимы для прогресса науки. Действительно, одним из наиболее замечательных достижений недавних дискуссий в области истории и философии науки является осознание того факта, что такие события и достижения, как изобретение атомизма в античности, коперниканская революция, развитие современного атомизма (кинетическая теория, теория дисперсии, стереохимия, квантовая теория), постепенное построение волновой теории света, оказались возможными лишь потому, что некоторые мыслители либо сознательно решили разорвать путы «очевидных» методологический правил, либо непроизвольно нарушали их» (там же).

Звучит как будто убедительно, но голословно. Непонятно, почему он решил, что перечисленные им достижения были получены в науке людьми, не опирающимися ни на какие методы. Разве можно, например, лишить человека общих методов (способов) познания? Сознаёт то человек или не сознаёт, но в его голове всегда сидит какой-нибудь способ познания, который стал преобладающим в его мышлении. В одной голове это абсолютизм (или – или), например, а в другой – релятивизм (и – и). Раньше в наших вузах учили студентов диалектико-материалистическому методу, а теперь наши философы застеснялись. Выходит, с методологической свободой дело обстоит не так просто, как казалось эпистемологу-анархисту Полу Фейерабенду.

Либеральный пафос П. Фейерабенда понятен: совершенно справедливо он считал, что творческая свобода – необходимое условие для работы учёных. Если эту свободу не абсолютизировать, она, бесспорно, способствует росту научных знаний. С этим «если» можно принять и следствие вытекающее из свободы научного творчества – плюрализм теорий.

Без плюрализма теорий в науке, по мнению П. Фейерабенда потому нельзя обойтись, что истина рождается на стыке альтернативных точек зрения. Он писал: «Познание представляет собой скорее возрастающий океан взаимно несовместимых (и, может быть, даже несоизмеримых) альтернатив, в котором каждая отдельная теория, каждая волшебная сказка, каждый миф являются частями одной совокупности, взаимно усиливают, дополняют друг друга и благодаря конкуренции вносят свой вклад в развитие нашего сознания» (там же. С. 178).

П. Фейерабенд вовсе не опроверг теорию Т. Куна. Он лишь привнёс в монистический образ «нормальной науки» Т. Куна океан плюрализма теорий и воззрений. Но в увлечении плюрализмом есть опасность запутаться в этих теориях и воззрениях. Между тем истина одна.

Плюрализм в науке не может господствовать над монизмом. В противном случае построение единой научной картины мира в тот или иной период времени превратится в химеру, а более или менее единая картина мира расползётся по швам.

2. 2. Междисциплинарные подходы

Если представители внутридисциплинарного направления в науковедении – как кумулятивисты (Д. Сар-тон, К. Поппер, И. Лакатос и др.), так и антикумулятивисты (Г. Башляр, Т. Кун, П. Фейерабенд и др.) – сосредоточивают своё внимание на эволюции науки как таковой, то представители междисциплинарного направления в науковедении выходят за её пределы либо в биотическую эволюцию (поздний К. Поппер и С. Тулмин), либо в психическую эволюцию (М. Полани и А. Н. Лук), либо в культурную эволюцию (А. П. Огурцов и В. С. Стёпин).

2. 1. Биологизм

Карл Поппер (1902–1994) прожил 92 года. У него было время для его собственной интеллектуальной эволюции. Эта эволюция привела его к применению идей Ч. Дарвина к изучению истории научного познания.

7 мая 1983 г. восьмидесятилетний К. Поппер на конференции «Открытые вопросы квантовой физики» прочитал в Италии доклад Evolutionary Epistemology (Эволюционная эпистемология), где его автор милостиво согласился с мнением Д. Кэмпбелла о том, что его следует причислять к эволюционным эпистемологам.

В самом начале доклада К. Поппер сказал: «Эпистемология – английский термин, обозначающий теорию познания, прежде всего научного познания. Это теория, которая пытается объяснить статус науки и её рост. Дональд Кэмпбелл назвал мою эпистемологию эволюционной, потому что я смотрю на неё как на продукт биологической эволюции, а именно – дарвиновской эволюции путём естественного отбора» (http:// gtmarket. ru/laboratory/expertize/4708).

Мы должны быть благодарны потомкам великого Чарлза Дарвина, которые стали переносить его идеи из биологии на широкой простор других наук – в частности, на науки о культуре. Одним из них был французский историк Шарль Летурно (1831–1902). Вот лишь некоторые книги, свидетельствующие об этом: «Эволюция морали» (1884), «Эволюция брака и семьи» (1888), «Эволюция собственности» (1889), «Политическая эволюция» (1890), «Юридическая эволюция у различных человеческих рас» (1891), «Религиозная эволюция» (1892), «Эволюция рабства» (1897) и др.

Но использование дарвинизма за пределами биологии далеко не всегда приводило к прогрессу в развитии науки в частности и культуры вообще. Прямолинейное использование дарвиновских категорий, например, в этике и политологии привело к социал-дарвинизму, ярым поклонником которого был, к примеру сказать, Людвиг Вольтман (1871–1907). Он стал, пожалуй, самым выдающимся теоретиком расизма в начале ХХ в.

Л. Вольтман писал: «Человеческие расы… подчинены тем же общим биологическим законам изменчивости и наследственности, приспособления и отбора, внутривидового размножения и смешения, усовершенствования и вырождения, как все прочие организмы животного и растительного мира» (Авдеев В. Политическая антропология Людвига Вольтмана: http:// www. metakultura. ru/vgora/ezoter/woltman1. htm).

Выходит, дарвиновское учение для одних – это свет, а для других – это тьма. Одним он помогает добираться до истины, а других уводит от неё. А какую роль сыграл дарвинизм в эволюционной эпистемологии К. Поппера?

В 1972 г. К. Поппер опубликовал книгу «Объективное знание. Эволюционный подход». Особого внимания в этой книге заслуживает её 7-я глава «Эволюция и древо познания». Рост наших знаний он попытался объяснить в ней с помощью дарвиновских категорий естественного отбора и борьбы за существование.

К. Поппер писал: «Можно сказать, что рост наших знаний происходит в результате процесса, напоминающего “естественный отбор” Дарвина. В данном случае речь идёт о естественном отборе гипотез: наши знания в каждый данный момент состоят из гипотез, проявивших на данном этапе свою способность выжить в борьбе за существование; нежизнеспособные же гипотезы устраняются в процессе этой конкурентной борьбы» (Поппер Карл. Объективное знание. Эволюционный подход. М., 2002: http://baguzin. ru/wp/?p=8101).

К. Поппер добирается дальше до когнитивной эволюции: «Изложенная концепция приложима к знаниям животных, к донаучным знаниям и к научным знаниям. Научные знания отличаются следующим: тем, что борьба за существование усугубляется сознательной и систематической критикой наших теорий. В то время как знания животных и донаучные знания развиваются преимущественно через вымирание тех, кто придерживается нежизнеспособных гипотез, научная критика часто заставляет наши теории погибать вместо нас, устраняя наши ошибочные убеждения прежде, чем эти убеждения приведут к нашему собственному устранению» (там же).

А дальше мы видим, какой прогресс сделал К. Поппер в науковедении в сравнении с его книгой «Логика научного открытия», появившейся ещё в 1935 г. Не употребляя сомнительный термин фальсификация, он пишет: «Для решения проблем объяснения выдвигаются объяснительные теории, а для критики такой теории можно либо показать, что она внутренне противоречива, либо что она противоречит фактам или каким-либо другим знаниям. Но такая критика подразумевает, что цель наших поисков – истинные теории, то есть теории, которые согласуются с фактами. По моему мнению, именно это понятие истины как соответствия фактам делает возможной рациональную критику» (там же).

В докладе «Эволюционная эпистемология» К. Поппер подытожил свой вклад в эволюционное науковедение. Он сделал это с помощью таких тезисов:

«Первый тезис. Специфически человеческая способность познавать, как и способность производить научное знание, являются результатами естественного отбора…

Второй тезис. Эволюция научного знания представляет собой в основном эволюцию в направлении построения все лучших и лучших теорий. Это – дарвинистский процесс. Теории становятся лучше приспособленными благодаря естественному отбору. Они дают нам всё лучшую и лучшую информацию о действительности. (Они всё больше и больше приближаются к истине). Все организмы – решатели проблем: проблемы рождаются вместе с рождением жизни» (Поппер К. Эволюционная эпистемология: http://gtmarket. ru/laboratory/expertize/4708).

Вроде, казалось бы, всё хорошо, но, увы, автора этих слов социал-дарвинистская струя, увы, не обошла. Всё дело в том, как им понимается истина? В социал-дарвинистском духе. В качестве её критерия он берёт не принцип объективности, а принцип адаптации. Отбрасывая первый, он расценивает теории не с точки зрения их приближения к объективной истине о предмете познания, а с точки зрения их пользы для приспособления (адаптации) к окружающему миру.

Выходит так же, как у столпов американского прагматизма У. Джемса и Д. Дьюи: та теория ближе к истине, которая даёт нам большую возможность получше устроиться в этом мире по сравнению с другими. Я отбираю ту теорию, которая для меня более выгодна в сравнении с другими, даже если она – квазитеория. Вот как, выходит, нужно использовать идею естественного отбора и в науке, и в жизни вообще. Критерий истины у социал-дарвинистов совпадает с личной выгодой.

Объективная истина и личная выгода очень часто совпадают. Правильный диагноз, например, меня может спасти от болезни, а неправильный отправить на тот свет. Но всё-таки сводить истину к выгоде порядочному человеку не пристало. Всё дело в том, что истина и выгода далеко не всегда совпадают. Тогда приходится полагаться на «естественный отбор». А этот отбор может оказаться вовсе не на стороне истины, а на стороне личного преуспевания, даже если оно строится на лжи и обмане.

Выгодно, например, А. Т. Фоменко писать книги о квазихронологии, он их пишет. До объективной истины ему нет никакого дела. Истина для него там, за что платят. В подобном положении находятся все теперешние экстрасенсы, астрологи, колдуны и прочие прохвосты. Их «естественный отбор» на стороне лжи и обмана.

Отсюда вытекает, что нельзя в том числе и науковеду чересчур увлекаться дарвиновской идеей естественного отбора, как и идеей борьбы за существование. Между тем Карл Поппер возвёл эти идеи в высшее достижение эволюционной эпистемологии. В своём итальянском докладе 1983 г. он поёт им дифирамбы. Вот такие, например:

1. «Ясно, что этот взгляд на прогресс науки очень напоминает взгляд Дарвина на естественный отбор путём устранения неприспособленных – на ошибки в ходе эволюции жизни, на ошибки при попытках адаптации, которая представляет собой процесс проб и ошибок. Так же действует и наука – путём проб (создания теорий) и устранения ошибок» (Поппер К. Эволюционная эпистемология: http://gtmarket. ru/laboratory/ expertize/4708).

2. «Можно сказать: от амёбы до Эйнштейна всего лишь один шаг. Оба действуют методом предположительных проб и устранения ошибок. В чём же разница между ними? Главная разница между амёбой и Эйнштейном не в способности производить пробные теории, а в способе устранения ошибок. Амёба не осознаёт процесса устранения ошибок. Основные ошибки амёбы устраняются путём устранения амёбы: это и есть естественный отбор» (там же).

3. «Мы всегда стоим лицом к лицу с практическими проблемами, а из них иногда вырастают теоретические проблемы, поскольку, пытаясь решить некоторые из наших проблем, мы строим те или иные теории. В науке эти теории являются высоко конкурентными. Мы критически обсуждаем их; мы проверяем их и элиминируем те из них, которые, по нашей оценке, хуже решают наши проблемы, так что только лучшие, наиболее приспособленные теории выживают в этой борьбе. Именно таким образом и растёт наука» (там же).

В итальянском докладе К. Поппера мы обнаруживаем хвалебную оценку эволюционной эпистемологии Конрада Лоренца (1903–1989) в связи с признанием её автора врождённых когнитивных структур у людей и животных. Между тем К. Лоренц, в отличие от К. Поппера, не абсолютизировал категории естественного отбора и борьбы за существование по отношению к людям.

В 1973 г. вышла в свет книга К. Лоренца «Оборотная сторона зеркала». Под «оборотной стороной зеркала» автор этой книги имел в виду познавательную способность, которою обладают не только люди, но и животные. Рассматриваемая в психогенетическом плане, эта способность выступает как когногенез.

Когногенез есть эволюция познавательной способности у животных и людей. Без развития этой способности до научной эволюции дело бы просто не дошло. Вот почему соображения К. Лоренца о развитии когнитивных способностей у животных и людей придают проблеме научной эволюции необходимую эволюционную широту.

К. Лоренц увидел в когногенезе результат естественного отбора. Он писал: «В возникновении всех органических форм наряду с процессами мутации и рекомбинации генов важнейшую роль играет естественный отбор. В процессе отбора вырабатывается то, что мы называем приспособлением: это настоящий познавательный процесс, посредством которого организм воспринимает содержащуюся в окружающей среде информацию, важную для его выживания, или, иными словами, знание об окружающей среде» (Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. М.: Республика, 1998: http://modernproblems. org. ru/ sience/138-mirror1. html).

Иначе говоря, сам естественный отбор, направленный на выживание в живой природе наиболее приспособленных, рассматриваемый с информационной точки зрения, есть, по К. Лоренцу, когногенез, поскольку отбор признаков, жизненно полезных для выживания той или иной особи, осуществляется вовсе не чудесным, а когнитивным, познавательным образом.

Важнейшей составляющей биогенеза является прирост информационных ресурсов, которыми располагают его участники. Более того, вымирают именно те особи, которые оказались не способны к когнитивной эволюции.

К. Лоренц ушёл дальше Ч. Дарвина, который говорил о том, что в живой природе выживает сильнейший. С точки зрения австрийского этолога: среди отдельных представителей того или иного вида выживает умнейший. Это справедливо и по отношению к тем или иным видам в целом. Но в особенности это справедливо по отношению к людям – самым умным представителям биосферы. Однако весь парадокс здесь состоит в том, что современное человечество во многих отношениях утратило свой ум, который когда-то позволил ему создать культуру.

У сегодняшних людей, в частности, не хватает ума усвоить старую мальтузианскую истину о том, что нельзя людям размножаться на Земле до бесконечности. У него не хватает ума для решения многих других вопросов. «Зачем, – спрашивает К. Лоренц, – нужны человечеству безмерный рост его численности, всё убыстряющаяся до безумия конкуренция, возрастающее и всё более страшное вооружение, прогрессирующая изнеженность урбанизированного человека, и т. д. и т. п.?» (там же).

Вот почему современному человечеству следует повнимательнее присмотреться к законам эволюции живой природы, если оно хочет выжить. Вот почему ему нужно всё активнее и активнее принимать реальное участие в научной эволюции.

К. Лоренц очень высоко оценивал достижения человеческой эволюции. Он писал: «Кто по-настоящему знает животных, в том числе высших и наиболее родственных нам, и притом имеет хоть какое-то понятие об истории развития животного мира, только тот может по достоинству оценить уникальность человека. Мы – самое высшее достижение Великих Конструкторов эволюции на Земле (изменчивости, наследственности и отбора. – В. Д.), какого им удалось добиться до сих пор; мы их “последний крик”, но, разумеется, не последнее слово» (Лоренц К. Агрессия (так называемое зло). М., 1994. С. 242–243).

Что значит здесь «не последнее слово»? Это значит, что современный человек ещё очень и очень далёк от совершенства. Возводить его в венец творения очень и очень преждевременно. У К. Лоренца читаем: «Возводить в абсолют и объявлять венцом творения сегодняшнего человека на нынешнем этапе его марша сквозь время – хочется надеяться, что этот этап будет пройден поскорее, – это для натуралиста самая кичливая и самая опасная из всех необоснованных догм» (там же. С. 243).

Сегодняшних людей К. Лоренц расценивал в качестве промежуточного звена между животными и будущими людьми, в которых человечность одержит окончательную победу над животностью. Вот как остроумно он выразил эту мысль: «Связующее звено между животными и подлинно человечными людьми, которое долго ищут и никак не могут найти, – это мы!» (там же).