Текст книги "Красный Восток (сборник)"

Красный Восток

…Чувствует Иван, что лежит он снова с закрытыми глазами, и где-то что-то опять тарахтит. Сразу облегчение почувствовал. Решил, что заснул в аэростате, и все ему приснилось – весь этот ужас, кошмар, тревоги и волнения. …Фу ты, Боже мой! Страсть какая! Опять аэроплан, что ли?!

Пошевелился и понял, что лежит-то в этот раз на земле и носом в землю уткнулся.

Открыл глаза – вокруг пшеница стоит высокая, колосья большие и уже созревшие, солнце сквозь них теплым мирным светом греет, сверху небо голубеет с легкими облачками.

Сел Иван, смахивая песок с лица, а пшеница все равно выше него. Ядреная пшеница такая!

Встал Иван и увидел, что прямо по пшенице прет на него огромная широкая зеленая машина, впереди неё что-то крутится, а в стеклянной кабине сидит человек.

– Танк! – решил Иван, развернулся и снова побежал, а про себя думает, – Что-то тут не так! Почему кабина стеклянная-то? Оглянулся, споткнулся, ноги заплелись, – и упал. А «танк» – всё ближе и ближе! Вот совсем рядом подъехал и остановился. Сел Иван, обернувшись навстречу. Пыль стоит. Перед «танком» какая-то штука вращается, пыль эту поднимает, остановилось вращение, стало тише, из кабины вылез человек и спустился к Ивану. Идет, прямо перед собой возле губ микрофон держит, такой металлический, прямоугольный, блестящий, без проводов, и говорит в него что-то непонятное, а микрофон ему сам вслух отвечает, – также непонятно. Подошел, убрал микрофон, глядит то на него, Ивана, то на микрофон, остановился, – молчит.

Смотрит Иван, а человек-то этот – нерусский. Скорее киргизский, кайсацкий, такой, какие на бухарской стороне дальше в киргизских степях живут на родине Ивана, в Гурьеве. И одёжа на нем вся какая-то странная! Синие портки плотные, вышитые желтыми строчками, что-то типа черной тельняшки без полос с короткими рукавами и с нерусской белой надписью на груди («Vodka connecting people» там было написано), на ногах – обувь из белой резины. Стоит, на Ивана поглядывает своими узкими глазами, ухмыляется.

– Где я? – спрашивает Иван.

Киргиз-кайсак с трудом сдерживая смех, отвечает:

– Красный Восток это.

– Красный Восток? – не поверил Иван, – А это Россия?

Тут уж вообще нерусский рассмеялся:

– Ну, да! Канешна, Россия! Раньше был «Совхоз Красный Восток», теперь просто Красный Восток, – говорил он с акцентом, но вполне прилично по-русски для киргиза.

– А что ты тут делаешь?

– Как что? Хлеб вам убираю.

– Ты ведь киргиз?

– Ну, да. Из Оша…

В это время прибежал ещё один киргиз-кайсак, и они стали говорить по-своему. А Иван всё это время думает: «Вот куда избушка привела! Рай это или ад?»

Прибежавший полез в кабину «танка», а тот, первый киргиз, протянул руку и говорит:

– Вставай братан, нельзя здесь, задавит комбайн.

Протянул Иван руку, помог киргиз встать ему. «Танк» снова заурчал. Иван смотрит на «танк», а киргиз на босые ноги Ивана, на спину, исполосованную, на руку со следами веревки и головой качает.

– Меня Александром зовут, тебя как?

– Александром? Тебя-я?

– Хм! Кыргызкие имена понимаешь? Тогда зови Алибеком.

– Алибек? Всё равно странно. …Иван я, Услонцев. Складно, однако, ты по-русски умеешь.

– Пойдем, Иван, что-то со спиной твоей ужасное.

Идут Иван с Алибеком, вокруг поле пшеницы бескрайнее, только неподалеку от «танка» дуб одинокий в поле этом затерялся.

– Вообще я не комбайнер, – продолжает Алибек, – в Оше инженером был. В Бишкеке… Фрунзенский политех окончил…

Иван идет и думает:

– О чем это сейчас ангел с ним говорит, и куда они идут? – вслух же добавил, – Как киргиз может быть ещё и инженером?!

Замолчал и посуровел Алибек. Пришли к синей низкой сверкающей металлическими деталями и прозрачными стеклами коробочке с пневматическими резиновыми колесами стоящей на краю очень гладкой асфальтовой дороги.

– Очень похоже на автомобиль! – усмехнулся Иван.

– Садись, остряк! – глянул исподлобья Алибек, сел сам, открыл дверь Ивану, а потом с удивлением наблюдал, КАК залезает Иван в машину. Изменился взгляд Алибека. Понял он всё. Сам заботливо пристегнул ремнем Ивана, который сидел, наклонившись вперед, не опираясь на спинку сиденья, а широко раскрытыми глазами обшаривал салон.

– Это рай или ад? – спросил, наконец, Иван.

Алибек, пристегнулся сам, кивая головой и думая, как ответить, чтобы не расстроить больного человека. В это время мимо пролетели две черных лупоглазых приземистых машины, совсем не похожих на его машину, и забыл он о раздумьях своих.

– Для этих, наверное, рай! – сказал зло Алибек, – Для нас, точно, – ад!

Иван обернулся, смотря вслед черным машинам, и мелькнула такая догадка: «Видно, жителей ада заставляют ездить на сверкающих цветных машинках, для отличия, а райские жители, как на том, так и на этом свете всегда предпочитают черный цвет автомобиля…»

Машина тихо завелась, и они очень быстро и мягко поехали. Алибек включил музыку.

– Радио или граммофон? – спросил Иван.

Алибек не глядя на дорогу, посмотрел на Ивана, на свою музыку, опять на Ивана и нажал кнопку. Музыка тут же прекратилась, и вылез диск.

– О-ох! – испугался Иван, и дрожащим пальцем осторожно потрогал его, – Железная?

– Кто?

– Пластинка.

Алибек почесал затылок и показал на неё:

– Эта-а… пластик.

– Что-о???

– Ну да, железная! – Алибек нажал на диск, он уехал в щель и музыка продолжилась.

Долго ехали молча, пока резко не остановились у таблички. Иван все это время смотрел на поле вдоль дороги.

– Смотри! – сказал Алибек.

– Да-а, – ответил Иван, – поля у ва-ас – бескрайние!

Алибек посмотрел на поле, туда, где затерялся взгляд Ивана, и, тронув его за плечо, указал на табличку перед машиной:

– Сюда смотри!

– Крас-ный Вос-ток. – прочитал Иван белые буквы на синем фоне, – …А ять где?

– Какое ять? – Алибек не понимая, смотрел на Ивана.

– Какая. …Буква такая. Должно быть Красный Востокъ, – Иван показывал на табличку, – а здесь, – Красный Восток.

Алибек посмотрел на табличку, покрутил головой, показывая, что ничего не понимает и вновь уставился на Ивана.

– С ятью, понимаешь? …Вам-то, киргизам, конечно, всё равно, и этого не понять. Или что…, до вас тоже уже дошла революционная реформа?

– Какая реформа? …Их так много. Все – революционные!

– Об упразднения знака отличия грамотности от неграмотности. – Тридцатой буквы русской азбуки то бишь. …Ну, циркуляр Временного правительства.

– Послушай…, ты долго издеваться будешь? Я тебе говорил про Красный Восток? Говорил? Вот, – киргиз показывал на табличку.

Иван задумался: «Сплошной ад. Повсюду «Красный Востокъ». Что такого натворил я по жизни? Не крал. Не убивал. … Лётчик???»

– Ты сам местный? Откуда ты, Иван? Откуда родом? – Алибек протянул обе ладони к Ивану.

– Гурьев. Уездный город Уральского казачьего войска. Гурьевский отдел.

– Каза-ачьего??? Опять! – Алибек ударил двумя руками по рулю, – …Тьфу! Сразу бы сказал, что больной ты. Что псих ненормальный. Что алкоголик! – Алибек, снова повел машину, – Я тут голова ломаю. Думаю, чем тебе помочь. Время тяжелый. Сам выжить пытаюсь. Хлеб вам убираю. А ты казаки-мазаки! Всякий дрянь придумаешь! Играешь! Что нельзя просто человек быть? А?! – Алибек взмахнул руками, отпуская руль, – Просто советский человек быть? Как раньше? Равенство. Братство. А ты – ка-за-аки! – Алибек вновь ухватился руками за руль и долго молчал, – …У меня в Ош дом сожгли. Н-ничего не осталось. Представляешь? Еле ушел ночью, я, жена, дочь. Думал, чуть заработаю и вернусь снова, дом построю. Это же не я вся страна развалил, все украл и пропил! Это же ваша Горбачева и Ельцина сделал! Это – Москва сделал! А ты, Иван… – каза-аки!

Снова Иван не понимал, о чем говорит ангел.

Свернули с дороги, по краю поля, по проселку приехали к роще и пруду. В тени стояла маленькая палатка, перед ней столик с белыми гладкими легкими стульями, лавкой и летняя кирпичная печка, на которой киргизка, одетая в штаны и легкое шелковое платье готовила еду. Алибек вышел из машины, подошел к женщине и заговорил с нею, оглядываясь на Ивана. Позвал его, махнув рукой. Иван покрутился в машине, но выйти не смог. Не знал как. Алибек подошел, открыл дверь, отстегнул ремень и отошел. Иван, поставив ногу на порог, стал исполосованной спиной вперед вылезать, застрял в тесной кабине, затылок уперся в потолок, и наконец вывалился из «Жигулей». Алибек развел руками, Женщина прикрыла ладошкой рот. Ивану помогли встать, и они с Алибеком пошли мыть руки в пруду.

…С удивлением рассматривал он кусок туалетного мыла, которое ему дали, принюхался и даже откусил кусочек.

– Вкусно? – спросил Алибек.

– Ага, как пирожное, …но несладкое, или как сало, …только несоленое.

– Вот не надо это есть! Пойдем за стол!

На столе уже накрыто. В тарелках лежала еда. Мясо! Мясо! Было что-то ещё, овощи, но запах мяса просто закружил голову и опьянил Ивана, который вспомнил о своем голоде.

– Жена моя, Айжамал, – представил женщину Алибек, – это Иван.

Накрывая стол, и видя, как Иван смотрит на еду, Айжамал прослезилась.

…Все, что было на тарелке, Иван проглотил за один раз, просто нагнувшись и смахнув все лепешкой с тарелки прямо в рот. Не притронувшийся к еде Алибек, увидев это, сидел в глубоком раздумье.

– Можно ещё? – спросил Иван у изумленной Айжамал и затолкал всю лепешку в рот. Из глаз Ивана пошли слезы.

– Ваня, как давно Вы ели в последний раз? – спросила Айжамал.

– Третий день, …нет, четвертый – попытался сказать Иван полным ртом и просто показал три, а потом четыре пальца.

– Нет, Ваня, больше нельзя, боюсь, что и этого было слишком. Человеку нельзя сразу так много, если он долго не ел. Можно умереть. Возможен заворот кишок.

– Дайте же мне хоть один раз умереть по-человечески! Сытым! – опять полным ртом бубнил Иван.

– Вы ещё очень молоды, чтобы умирать, – догадалась Айжамал.

– Налей ему чай! – попросил Алибек, – Эй, Вань! Чай пей! Пей! Продави всё! Потом Кызжибек тебе раны обработает. Кыз! Кызжибек! – крикнул он в сторону палатки почти по-русски. Потом что-то совсем уже не по-русски.

Палатка зашевелилась, и из неё вылезла сонная стройная девушка. Также в брюках. Восточная красавица! Короткие для женщины волосы. Правильные черты лица. Светлая кожа, глаза четко очерченные, черные, на переносице небольшая сыпь черных мелких веснушек. Иван, дожевывая, развернулся на стуле, чтобы разглядеть её, и поразился такой необычной для него красоте восточной, крошки сыпались из его раскрывшегося заполненного непережеванной пищей рта.

– Дочь моя, Кызжибек, – представил её Алибек, – это Иван.

– Катя, – сказала присев Кызжибек возмущенно скривив губки папе и очаровательно улыбнувшись Ивану. Легкими воздушными шагами она побежала, скорее – полетела, к машине.

– Э-э, – Алибек махнул рукой, – Иван кыргызкие имена очень хорошо понимает.

Кызжибек пришла от машины с аптечкой. За это время Иван успел дожевать лепешку и обжечься налитым ему горячим чаем.

– Он что у вас, с сахаром??? – Иван дышал открытым ртом, – Ваша жена, почтенный Алибек, тоже хорошо по-русски говорит для киргизки, только малость странно.

– Да-а, Ваня, – разведя театрально руки над раскрытой аптечкой, лежавшей на лавке, и смотря вверх, ответила Кызжибек, – она же в Оше… русский язык преподавала.

– Кто? – повернулся к ней Иван, – Ваша мать? Была учительницей русского языка, ваша мать? Как такое возможно? – и вновь посмотрел на Айжамал.

Алибек еле сдерживал смех над тарелкой, Айжамал, улыбаясь, сидела рядом с мужем, поставив локти на стол и положив подбородок на кулачки.

– Вы знаете, Ваня, – Кызжибек уперла руки в бока, вскинула одну бровь вверх и качала головой, – у неё даже были русские двоечники! Русские ученики, плохо знающие русский письменный, – вы меня понимаете? …Вы готовы, Ваня? Я начинаю, – Кызжибек взяла и затрясла бутылочкой зеленки, заткнув её ватой и осматривая его спину.

Иван, не веря, крутил головой, то на неё, то на Айжамал, которая многозначительно кивала, подтверждая слова дочери.

В это время Кызжибек прижгла ранку на спине Ивана, тот вскочил, ревя от боли.

– А-а-а!

– Терпенье мой молодой друг, только терпенье! – Кызжибек, нажимая пальчиком на плечо, усадила его обратно на место.

– Больно-то как! Так вы, что, не ангелы, что ли? – спросил Иван, прикусив губу и приготовившись терпеть, – Я уже думал, что совсем умер, и тут вы появились…

– Вань, вот Вы какого года? – спросила Айжамал.

– С девяносто пятого… С тысяча восемьсот девяносто пятого.

Айжамал переглянулась с мужем.

– Только хотела сказать, что мы – ровесники… Хм, а тут оказывается, Вам уже сто восемнадцать стукнуло. На сто лет старше. Как Ваше самочувствие, дедушка?…Ангелы какие-то. – Кызжибек не отрывая внимательного взгляда от спины Ивана и, продолжая обрабатывать раны, негромко говорила сама себе, – …Так, интересно, …а что же Вы в таком случае делали седьмого ноября… Упс-с-с! …Двадцать пятого октября одна тысяча девятьсот семнадцатого года?

– Как что? Ясно дело. В окопах сидел. На фронте. Германском. Барановичи. …Почему сто восемнадцать? Двадцать три мне только.

– Ага! Смольный, значит, Вы не брали? А с математикой у нас бо-ольшие проблемы. К тому же лишь на пять лет меня старше хотите казаться? …С чего это, а-а? Хм! Что, родители? Как вам такой кандидат в мужья вашей дочери? Пять лет разницы – это же то, что надо!

Айжамал смеялась. Алибек показал кулак выглядывающей из-за спины Ивана дочери.

– Вань, а Вы Ленина видели?

– Видел.

Алибек перестал жевать, Кызжибек выпрямилась. Все смотрели на Ивана.

– А-а-а, в мавзолее, наверное? – догадалась Кызжибек и замахала руками.

Иван посмотрел по очереди на каждого.

– Нет. В каком таком м-ма-мавзалее… В этом году видел. На митинге в Петрограде. Маленький, лысый, бородка рыжеватая, картавит, быстро говорит. Складно говорит, как отрубает. …По-том, после, когда мы на поезде ехали с фронта. Путь преградили какому-то эшелону. Там сплошь латышские стрелки. Дошло до драки. До стрельбы в воздух. Их-то – больше, все холеные, надутые, важные, в обновке. Обложили нас, оружие отобрали. Говорят, Совнарком в Москву переезжал. Ну, и он с ними вроде как был в том поезде, – Иван повернулся к Кызжибек, – …Хочешь сказать, сейчас две тысячи тринадцатый?

– О-у, йес! Наконец-то. Фу-ты! Наконец-то к нам вернулась математика начальных классов. Но во времени…, – она качала головой, – заблудились. Окончательно. Живой Ленин в этом году, как это вам? Но, впрочем, это тоже можно понять. Двойников много развелось. В каждом городе свой Ленин, …свой Арбат. Люди кушать хотят. Бизнес такой. Чужой копирайт тырят. …Истории странные у Вас, – Кызжибек снова принялась за лечение, – А как у Вас с географией? Where are you from? То бишь откель Вы будете, Ванятка?

Иван усмехнулся:

– Восемнадцать. У меня сестры двоюродные двенадцатилетние старше тебя выглядят.

– Вань, я Вам льстить не буду, без ложных сомнений можно дать Вам сороковник, сходу, как с куста. Ну, так как? Откуда Вы родом? Да…, и состоите ли на учете?

– Каком учете? Воинском? Родом мы из Гурьева. Уральская область. Мать – казачка. Отец – нет. Не казак я. Матушка не хотела, чтоб был казаком. Категорически. Почему? – Не знаю. Что-то личное. Обида. Получается, русский я уже. Или почти русский. Или почти нерусский. Учет – так самый обычный.

– Сложно как-то всё… Запутано. Русский это, значит – не казак? Ну-ну. …Вообще-то, ПНД я имела в виду. В психушках часто бываете? И где этот ваш Гурьев? Он вообще в России?

– Конечно, в России. Где ж ещё ему быть? На реке Урал. Недалеко от Каспийского моря.

Кызжибек ненадолго задумалась, а затем категорично заявила:

– Нет такого города!

– Это как это – нет? Как нет? …Куда ж он тогда подевался?

– Не знаю, Вань. У меня пятак по географии.

– Постой-постой, как это – нету? Он там с семнадцатого века. Ещё при первом Романове основан[3]3
  Город Гурьев был основан в 1640 году русскими купцами Гурьевыми.


[Закрыть]. При Михаиле Федоровиче. Куды он мог деться, можешь объяснить?

– Куды-куды… За Волгой, за Астраханью, на Юг и Восток – кончается матушка Россия! Совсем кончается. Дальше подбрюшье её, как сказал ваш классик[4]4
  А.И. Солженицын «Как нам обустроить Россию», 1990 г.


[Закрыть], – сплошь Казахстан. В дельте Урала уже на территории Казахстана стоит только город Атырау.

– Какой ещё наш классик? …Отраву? Эта…, эта ка-кого-та-ко-го-Казах-стана? Вашего Казах-стана, что ли? – Иван схватился за голову, – Это… белые наделали, да? Или красные?! Это тоже он, …это опять Ленин виноват? Вот шпион немецкий!

– Это, Ваня, закономерный итог исторического развития. По-любому! К этому привели рост национального самосознания и национальное самоопределение всех угнетенных народов России. …Да, и запомните, чтобы не возвращаться, – киргизы и казахи это два совсем чуть-чуть разных народа. Ну, как у Вас получается – русские и казаки. Тоже очень похожих и братских.

– Кем угнетенных народов? Баями и ханами? …Что же вы тогда здесь делаете, если у вас это… национальное самопознание выросло? Почему уехали …из подбрюшья?

– Ой, Вань, не затрудняйте! Это уже экономика пошла. И политика тож. …Все так запутано. Так запутано! О-ох! Мама моя ведь… узбечка с киргизским именем. Так что я тоже нигде непонятая и непринятая, как и Вы. И не кыргызка вроде, и не узбечка уже. …Выходит, – Кызжибек покачала головой, – простая русская баба я теперь, понимаете, Вань?! Так вот получается, по вашей логике! …Где Вы ещё невесту найдете такую?

Алибек и Айжамал смотрели куда-то вглубь стола.

Наконец Алибек закончил с едой и встал.

– Так, кончай разговоры! Иван, какие у тебя планы? Куда направляешься?

– Теперь даже не знаю. …Куда хотел – там теперь одна отрава какая-то сплошь…

– Не Отрава, а А-ты-рау, – поправила Кызжибек, – столица нефтяного края. Вся нефть Казахстана – там.

– Вань, – спросил Алибек, – у тебя паспорт вообще есть?

Иван покрутил головой и пожал плечами, – Был.

– Понятно. …Вань, так значит! Предлагаю вот что. Мы в Красном Востоке у одного старика сняли дом. Хозяину лет под сто. Дому ещё больше. Ремонт надо, а у нас урожай, видишь, – некогда. Крыша и печь в доме совсем плохие. Ты молоток держать можешь? Помоги! А мы тебе, а? Договорились?

На следующий день, вечером, Иван в своих штанах, той самой тельняшке с коротким рукавом (черной с белой надписью) и черных сланцах, вместе с Алибеком въезжали на Жигулях в Красный Восток. За околицей бегали цыганские дети. Выглядывавшие из-за заборов жители, провожавшие их машину взглядами, были какой угодно национальности кроме русской.

– Слышь, Алибек, а куда это русские из России подевались?

Алибек уже привыкший к нестандартным вопросам Ивана, пожал плечами, так как иногда он эти вопросы просто не понимал, и два раза кивнул.

– Вымерли и разъехались.

– Вот те на! – думал про себя Иван, – Значит всё-таки…, сначала умерли и уже мертвыми потом разъезжались. М-да! А ведь честно сразу предупреждал, что это не рай, и ты не ангел… Что ж посмотрим, что будет дальше, и на что она похожа эта твоя «Россия»…

Проехав через всю деревню, на другой окраине подъехали к старому покосившемуся бревенчатому дому с огромной дырой в провалившейся, местами покрытой зеленым мхом крыше. Остановив машину у заросших бурьяном то ли ворот, то ли забора, Алибек посигналил и, вылезая из машины, стал кричать:

– Евдоки-имы-ыч! Евдоки-имы-ыч! – но в ответ, из-за забора доносился лишь остервенелый собачий лай. Только минут через десять за оградой появилось шаркающее, не собачье движение, и к ограде подошел древний седой старик с длинной бородой…Лицо его показалось Ивану определенно знакомым.

– Ев-до-ки-мов??? – удивился Иван.

Старик долго щурился на Ивана, а потом заявил:

– Пошёл на хрен отседова, бомжара! Щас кобеля спущу.

– Э-эй! Успокойся! Здравствуй, Евдокимыч, ты чего это? – вмешался Алибек, протягивая к нему руки, – Прекращай! Это я, Алибек, не узнал что ли? А это – со мной. Вот, человека нашел. Русского, видишь. Прямо в поле нашел. Иваном зовут, будет крышу делать. Поживет пока у нас.

– Много их таких шляется здесь, Иванов безродных. Может, у него вши и клопы? Русского… Чем он лучше киргиза? Заразу в дом мне не надо!

– Он сегодня уже ничего! Лучше чем вчера, а завтра ещё лучше будет, вот увидишь. Ты давай, собаку придержи и в дом пускай.

Дед смягчился:

– А ты это… Пузырь привёз?

– Конечно!

Иван с Алибеком с опаской лазили по всему дому и по крыше, боясь провалиться сквозь неё, и осматривали объемы работ, когда на улице появился всадник, он с любопытством поглядывал на них и не торопясь приближался.

…Крыша, как и весь дом, была очень древняя и ветхая, крытая старым уже хрупким и поросшим мхом тесом, который Алибек предлагал подправить и просто застелить рубероидом.

Руберойд, как называли его во времена гражданской войны, весьма понравился Ивану. По его мнению, это добротный и наверняка дорогой товар. Алибек смотрел в голубые честные глаза Ивана, давшего такую оценку купленному по дешевке с рук самому обычному рубероиду, приподняв одну бровь и не понимая, прикидывается тот или на самом деле так считает, но потом согласился:

– Нам, кыргызам? – Сойдет!

– Эй, киргиз, угости меня, казака, пивом! – раздался крик, прервавший все их изыскания.

Всадник стоял уже у ворот. В одеянии его, несомненно, было что-то очень отдаленно военное и может даже казачье, но весь вид его не был таким. В седле сидел он неуверенно. Из-под не заправленной в брюки рубашки свисали жирные волосатые бока. Он курил, а это было несовместимо с образом, по крайней мере, уральского казака. Судя по всему, всадник он был не очень, к тому же нетрезв, но он был вторым русским человеком после Евдокимыча, увиденным Иваном здесь, на вроде бы …или якобы русской же земле.

– Это кто казак? – удивленно спросил Иван Алибека, показывая пальцем на всадника, – Он что ли? – и нога Алибека тут же провалилась в трухлявую крышу.

– А ты мне… поговори ещё, бомж вонючий! – Всадник выбросил окурок и стал медленно вытаскивать из ножен, висевших у него на поясе, палаш. – Я вот сейчас шашкой из тебя ремней-то нарежу, докончу кем-то недоделанное. Вон ведь как тебя угораздило. Неспроста, видать? Язык – твое слабое звено, верно?

– Ша-ашкой??? Ха-ха! …Обалдуй! Ты махать-то уже научился ею, али нет?

– Ев-до-ки-мыч!!! – завизжал всадник и вынул палаш, – Сейчас мясо будет. Держите меня семеро! Если пса своего не уберешь, его тоже по ходу в хлам зарублю, – на британский флаг!

Собака Евдокимыча, старый худой облезший пес, изнывала от лая, хозяин ее озадаченно трепал бороду. Пса ему было жалко.

– Ты это, …прекращай! – крикнул он Ивану и махнул на него рукой.

Алибек вытаскивая из крыши ногу, тоже испуганно просил Ивана, чтобы тот прекратил, только просил он это в волнении по-киргизски, отчего Иван его не понимал, но о смысле просьбы догадывался.

…Конфликт назревал. Обидные слова уже сказаны. Ситуация – очень неприятная. Как же выйти из неё? Иван был в меньшинстве и на чужой, непонятно какой территории. Он привычно поднял обе измазанные зеленкой и в синяках руки высоко вверх.

– Сдаюсь! Хорошо. Пусть будет твоя правда, и сила твоя, барин. …Или может даже товарищ?! Вот только…, вот даже хоть одну вон ту березку у ручья ещё разом смахнешь своим ятаганом, хотя бы одну – тогда всё. Поверю истинно, что ты настоящий казак. Буду звать тебя, хоть кем. …Даже атаманом! – Иван показывал на одинокие молодые березки в самом начале улицы у ручья. – Вот те крест! …Ну, так как? Смогёшь?

«Казак» поправил усы и смело погнал к деревцам коня. Широко размахнулся палашом и улетел в ручей.

За этим наблюдала вся улица. Иван с Алибеком торопливо слезли с крыши и побежали на помощь.

Мокрого потерпевшего вытащили из ручья, он держался за плечо и тряс головой.

– Черт, лошадь понесла…

Иван нашел клинок и, сидя на корточках, усмехаясь, попробовал ногтем его остроту. Возбужденный конь почему-то сразу подошел именно к нему и принюхался к его голове. Иван поймал его за узды, встал и стал успокаивать.

– Эх, каза-ак! – вздохнул Иван и с места запрыгнул на коня. Свистнул так, что у всех заложило уши, конь встал на дыбы и поскакал к дому Евдокимыча, там остановился, развернулся. – Э-ге-гей! – закричал Иван, размахивая над головой палашом, разминая кисть, привлекая внимание всей деревни, и помчался, ритмично свистя обратно, прильнув к шее коня и отведя руку с палашом назад. Возле ручья Иван встал в стременах и, подняв руку с палашом высоко вверх, рубанул с высоты по березке, потом так же смахнул березку дальше на другой стороне и ещё одну на этой стороне улицы.

Когда Иван возвращался, уже спокойным ходом, зрители за заборами хлопали и свистели. Сидевший на земле «казак» с удивлением рассматривал половину березки с руку толщиной в месте среза.

– Так ты что…, тоже казак что ли, получается?

– Нет, – ответил Иван, – у меня отец был не казачьего сословия, да и мать не хотела. Хотела, чтоб сразу в священники пошел, так что не казак я. Но по линии матери все – казаки. И дед воспитывал меня как настоящего уральского казака. А отец как бы – нет. Считался иногородним, и хотя всю жизнь там прожил, на многое не имел прав.

– Не боись, не боись, всё исправим! …Мы тебя примем в казаки, – уверял «казак».

Они возвращались в дом Евдокимыча, где для «казака» нашлось самое верное «лекарство», привезенное Алибеком. По пути хромающий «казак» показывал всем срубленную березу и палаш с такой гордостью, как будто он сделал это сам.

Алибек был гордым от того, что это был его человек, его гость, его – теперь уже местная знаменитость, и от того, что все это так мирно и почти удачно закончилось.

Иван ехал в седле в печали и недоумении. Он понимал, что это уже точно не та его Великая Россия. Здесь не расстреливали и вообще пока не стреляли. Не лилась кровь. Здесь люди жили много богаче, имели интересные и доступные вещи, о которых современники Ивана даже не мечтали или мечтали, но не всегда могли иметь по разным причинам. Например, руберойд и тот же адский автомобиль. Но в этом мире, прежде всего, не было его родного города Гурьева! Похоже, что это, всё-таки, был ад какой-то, и скорее не Красный Восток, а черный, так как большинство смотревших на него сейчас с восхищением глаз разного разреза были либо черными, либо карими, их хозяева имели смуглую кожу и волосы черного цвета разных оттенков. Хотя… по-другому-то на Востоке, наверное, и быть не может?

Добивая всю эту необычную картину, большим фоном закрывая все вокруг, в сознании Ивана почему-то постоянно навязчиво светилось смеющееся лицо Кызжибек с её черными как уголь глазами.

…Лекарство пошло хорошо. Алибек, обговорив все с Иваном и отказавшись от «лечения», уехал. Иван, чокнувшись, – «Ну, за знакомство!» – влил в себя треть граненого стакана водки налитой из идеально правильной ровной гладкой прозрачной бутылки с яркой этикеткой «Русская» (не «Ру’сскія»), закусив зеленым луком, пахнущим как надо, гладкой бледно-розовой безвкусной колбасой, и таким же безвкусным белым, как вата хлебом, вышел во двор. Долго крутил там и изучал рулон понравившегося ему качественного руберойда. Собрал инструмент – молоток, топор, лом, двуручную пилу, гвозди в большом бумажном кульке и полез на крышу. Сидя на чердаке, он смотрел на деревню через дыру в крыше и никак не мог определить, та ли самая эта деревня из которой он улетел на аэростате или нет. Солнце садилось. В конце пустой улицы внезапно появилась целая демонстрация. Люди шли по улице группами, постепенно расходясь по домам. Каждая отдельная группа говорила не по-русски по-своему, но между собой все эти группы перекидывались русскими словами с акцентом.

Снова на улице никого не было, но теперь уже из разных дворов доносилась разная непохожая друг на друга своя нерусская речь, звучала, завывала, соревнуясь друг с другом, разная громкая нерусская музыка. С ревом пролетели, поднимая пыль, слепя всех ярким светом, пугая кур и поднимая собачий лай, две низких почти ползущих брюхом по земле черных райских машины.

– Вымерли! Боже мой! Все вымерли! Всё смешалось. Экономика! Политика! Самопознание! – переживал про себя Иван, – …Если разъехались, тогда куда?

Наконец, в этом нерусском хоре всё-таки послышались знакомые сочетания и слова: это Евдокимыч, который уже еле-еле стоял на ногах, вышел провожать «казака» Мишу.

– Ива-ан! Ва-аня-я! – закричал на всю улицу Миша, когда наконец-то залез на коня.

И десятки разных голосов со всех сторон, не по-русски откликнулись ему, передразнивая. Иван встал в провале крыши и поднял руку.

– Иван, ты меня научишь? – Михаил помахал рукой справа налево, как будто держит саблю и бросил обессилено руку, – Порубаем всех этих чурбанов нахрен!

Нерусский хор ответил дружно и враждебно, Иван просто кивнул. Миша махнул на прощание, и конь повез своего всадника, голова которого постоянно падала на грудь, знакомым маршрутом.

– …Хорошо, что конь не пьёт! – радовался за Мишу Иван, укладываясь там же, на крыше спать.

Евдокимыч сделал пару нетвердых шагов по двору и упал лицом в крапиву, блеванул и тут же захрапел. Подбежавший худой и местами лысый пес сожрал блевотину, слизывая остатки с лица хозяина.

Проснулся Иван с первыми лучами солнца. Деревня пробуждалась шагами, стуками, скрипами, отдельными нерусскими голосами, петушиными криками и собачим лаем. Во двор напротив приехала машина с кузовом и тентом над ним. Хромоногий и одноглазый усатый восточный водитель, приладив доску к кузову, пытался выгрузить из неё железную бочку. Увидев это, Иван слез с крыши и бросился помогать ему.

– А-а ничего-ничего, я сам справлюсь, – говорил водитель.

– Артелью, оно всегда сподручнее, да и легче, быстрее будет! – возразил Иван.

Выгрузили несколько полных тяжелых бочек, ящики со звенящими пустыми бутылками. Назад грузили запечатанные картонные коробки с полными бутылками.

– Подожди! – сказал водитель, когда закончили, и ушел в дом.

Внимание Ивана привлекло небольшое строение во дворе типа нужника с железной бочкой наверху. Открыв дверь, он увидел сверху лейку с краном и сразу все понял. Водопровод был разведен по всему поселку и заходил в каждый двор. Во дворе Евдокимыча он заканчивался просто в виде крана в утепленном стружкой деревянном колодце, что само по себе уже неплохо как считал Иван, а здесь… Иван повернул кран на лейке, и сверху на него закапала вода. Так и застал его смеющегося под этим искусственным дождем хозяин дома. В руках у хозяина была бутылка такой же водки, которую пили вчера.

– Это душ? – спросил Иван, – Вот здорово! Надо такой Евдокимычу сделать.

Сосед не знал, что ответить и протянул бутылку:

– Вот брат, …для себя делал, возьми. Меня Ашот зовут. Я из Баку.

– А я Иван Услонцев из Гурьева.

– Земля-як! Гу-урьевский! – обрадовался Ашот.

– Как? – Иван вышел из душа, волосы были мокрыми, капли струились по лицу и мочили черную (с надписью) тельняшку без полос, – Нет же такого города?!