Текст книги "Нам здесь жить"

Глава 9. Двое дерутся – третий не встревай…

«И дернул же меня чёрт напоследок пойти проверить ловушки. Мясца в дорогу закоптить захотелось, мало, видишь ли, показалось», – вздохнул Улан, глядя на плетущегося чуть впереди и то и дело спотыкающегося пленника.

Учитывая то, что рассказал московский дружинник, дальнейшие перспективы для друзей и впрямь получались безрадостные…

Засветло он со Званом вернуться в деревню не успел. А может оно и хорошо, поскольку ввиду позднего времени на околице, за исключением весело переговаривавшихся между собой Петра и Заряницы, никого не было.

– Мать честная! – ахнул Сангре, завидев едущего на коне побратима и уныло бредущего перед ним связанного пленника. – Ну как чувствовал, что рано тебя одного в лес отпускать. Это где ж ты такого двуногого сохатого раздобыл? – Улан виновато поморщился. – Та-ак, судя по полному отсутствию боевого ликования на лице воина-победителя, сдается, сюжет фильма закручен значительно тоньше, чем мне, бестолковому, показалось поначалу.

Улан сконфуженно развел руками:

– Так получилось. Понимаешь, я…

– Стоп, – остановил его Петр. – Вначале отведем этого гаврика на конюшню, да и лошадку в стойло поставим, а тогда ты мне все подробненько и обстоятельно изложишь, лады? Хоть духовной пищей мой желудок усладишь, а то из телесной, по твоей милости, кроме пустого супчика вприкуску с черствыми сухарями, у нас ничего нет, – и он, повернувшись к Зарянице, попросил: – Слушай, ты нам сегодня печку не поможешь затопить, а? – и ободрил ее: – Да ты не бойся, всё расскажем, ничего не утаим.

Заряница, нахмурившись, кивнула, но побрела в избу с видимой неохотой. Сангре терпеливо дождался, пока она закроет за собой дверь и, бесцеремонно ухватив пленника за шиворот, потащил его, как он сострил, в пустующее стойло. По пути он продолжал шутить, вслух прикидывая, кто на ком поедет, когда они подадутся на заработки. Улыбка пропала с его лица, едва они вышли обратно во двор.

– Ну а теперь излагай, где ты надыбал этого орла и на кой чёрт он нам сдался? – осведомился он у Улана, остановив его на пороге и не дав войти в избу.

– Это не орел, – уныло покачал тот головой. – Это… дружинник московского князя Юрия Даниловича.

– О как! – изумился Петр. – Ну-ну, обертка оказалась с интригой, теперь посмотрим за начинку. Продолжай, продолжай.

Улан замялся, вздохнул и виновато развел руками:

– Я, наверное, и впрямь погорячился. Понимаешь, обидно стало: я дорогу показал, а они…

– Стоп, – остановил его Петр. – Сделай вдох, за ним глубокий выдох, и приступай с самого начала.

Улан кивнул и послушно начал свой рассказ:

– Мне последнюю ловушку проверить осталось, ну, там, куда лоси забредают осиновой корой полакомиться. Заряница советовала посмотреть, вдруг какой-нибудь угодил.

С каждой секундой Петр все больше мрачнел, а когда услыхал, что его друг показал московскому князю обходную дорогу мимо местных болот, не смог сдержаться и горестно охнул:

– Издрасьте вам через окно, где вы сохните бельё… Нет, ну ты окончательно охренел, сарацинская твоя душа!

– Буддист я, – машинально поправил Улан.

– Не-ет, Уланчик, – вкрадчиво протянул Петр. – На этот раз ты все перепутал и решил, согласно евангелию, поступить как христианин, то бишь помочь ближнему. И национальность твоя – добрый самаритянин. М-да-а, сдается, что очередной изгиб судьбы снова вышел не в нашу пользу. Слушай, а может ты специально, чтоб мы в Тверь не могли попасть? – с подозрением уставился он на друга, но тот столь старательно замотал головой, что сомнения Сангре бесследно улетучились. – Хотя какая разница, специально или нет, – грустно продолжил он. – Главное – факт. А он таков, что если в Твери узнают, сколь усердно ты поработал на Юрия Данилыча в качестве проводника, дав ему улизнуть, то…

Петр задумался. Улан терпелив подождал продолжения, но не выдержав, переспросил:

– То что?

Сангре встрепенулся, очнувшись от тяжких дум, и мрачно ответил:

– Да ни хрена хорошего. Ты ж и гаммы одной прочесть не успеешь, как тебе все чакры наизнанку повыворачивают…

– Не гаммы, а дхаммы[10]10
  Название молитв в буддизме.


[Закрыть], – уныло поправил товарища Улан. – Ну-у, получилось так. Нечаянно я. Каюсь, маху дал.

– Маху, – скорбно подтвердил Петр. – Да еще с каким размахом! А за нечаянно, между прочим, бьют отчаянно. И бить станут не тебя одного. Мне само собой достанется, но и всей деревне, боюсь, несдобровать. Тверичи разбираться не станут, и я их хорошо понимаю. На их месте я бы тебя нашинковал мельче капусты.

– Я ж не понял, что этот рыжий на самом деле князь, – поморщился Улан. – У него разве кольчуга чуть покрасивее была, а одежда такая же замызганная, как и у остальных. Потом, конечно, сообразил, но… Да откуда и кто узнает-то?

– Как откуда? Вот этот козел, что сейчас у нас на конюшне пребывает, и расскажет. Кстати, он-то каким боком здесь оказался? Князь подарил?

– Если это можно назвать подарком, – грустно улыбнулся Улан. – Там и еще один был, но я его…

Выслушав друга до конца, Сангре прокомментировал:

– Если имя тебе Юра, ты – садистская натура. Но нет худа без добра. Одного ты уже приговорил к заслуженной каре, и остался единственный свидетель, оказавшийся в наших руках, – и он многозначительно почесал в затылке.

– Ты чего, Блад? – насторожился Улан. – Решил его…

– Да нет, – отмахнулся Сангре. – Желательно, конечно, но к превеликому сожалению, у меня напрочь отсутствуют навыки палача. Тебе тоже не предлагаю, не смогёшь. Если б край приперло, либо ты, либо тебя – дело другое, а так запросто безоружного, да еще связанного человека… Может, через год-другой, когда окончательно свыкнемся с местными реалиями, сумеем бритвой по горлу и в колодец, как товарищ Доцент рекомендовал, да и то навряд ли. Воспитание – штука въедливая. Но и здесь его держать нельзя. Погоня-то по пятам идет – запросто в деревню заглянут. И что получается? – вопросительно посмотрел он на друга.

Тот неуверенно развел руками:

– Получается, надо его просто отпустить, – он вопросительно посмотрел на Петра. – Хотя и тут пятьдесят на пятьдесят. Хорошо, если ему до Новгорода удастся добраться, но ведь он может по пути и тверичам попасться, а те из него живо все вытянут. Да и отпускать его надо прямо сейчас, чтоб ни один сельчанин не увидал, а он из деревни в лес на ночь глядя ни за что не пойдет.

– Эх, нам бы Малюту Скуратова на пару часов или Чикатилу какого-нибудь! – посетовал Сангре. – Ладно, коль одни самаритяне в наличии, и впрямь придется отпустить. Притом прямо сейчас. А за то, что не пойдет, можешь не беспокоиться, побежит вприпрыжку, – заверил он друга. – Ну-ка пошли обратно, – а по пути на конюшню напомнил другу. – В двух словах: мы – людоеды. С тебя обычный подыгрыш.

Едва они вошли вовнутрь, Петр скорчил недовольную гримасу и суровым тоном обратился к Улану:

– Хреновая дичь. Лось и здоровее, и вкуснее намного.

– Отпустили бы, – подал голос пленник. – За меня князь хорошую деньгу заплатит. А ежели убьете, он все ваши развалюхи велит по бревнышку разметать.

Сангре недобро прищурился и, вплотную подойдя к дружиннику, сурово заметил:

– А ты, дружок помолчал бы. Или не понял, к чему я сказал про лося, кой вкуснее тебя. И куда тебя девать мы найдем, не волнуйся, – он многозначительно погладил себя по животу и плотоядно облизнулся.

– Э, э, вы чего удумали? – обеспокоился связанный.

– Звать как? – осведомился Сангре.

– Званом.

– Еще и хамит.

– Да нет, у него действительно имя такое, – заступился за пленного Улан. – А крестильное – Демьян.

– Понятно, – кивнул Петр. – Значит так. Думаю, ужин из него получится неплохой. Конечно, из медвежатины или лосятины лучше, зато этот можно назвать его именем, то бишь званным. Первое блюдо я, так и быть, беру на себя. Готовить буду демьянову уху согласно рецепта Ивана Андреевича Крылова. А второе с тебя, Уланчик. Думаю, лучше всего отбивные из него сварганить, – он деловито пощупал бедро пленника и удовлетворенно кивнул. – Ну да, на котлеты пустить – мяса маловато, и мясорубка заржавела, а на отбивные самое то.

– Да вы чего?! – взвыл окончательно перепугавшийся пленник. – Побойтесь бога!

– Того, что ближнего возлюбить требовал? – уточнил Сангре.

Не в силах вымолвить ни слова, Демьян в ответ торопливо закивал головой.

– Ну это господь сказал, не подумав, – вздохнул Петр. – На самом деле ближнего мало возлюбить, надо еще уметь вкусно его приготовить.

– Как… приготовить?! – пролепетал пленник, но Сангре не ответил, проигнорировав его вопрос и, больше не обращая на него внимания, принялся деловито инструктировать Улана.

– Не забудь, я мясцо с кровью люблю, особо прожаривать ни к чему. И перед тем как прирезать, лупить его, – последовал деловитый кивок в сторону Демьяна, – сегодня будешь ты, а то я в прошлый раз запарился.

– Да на кой меня лупить-то?! – пуще прежнего взвыл пленник.

– А чтоб мяско перед забоем понежнее было, – ласково пояснил Петр. – Потому и название такое: отбивная. Уразумел? Да не переживай ты так сильно, все равно помирать, – и направился в угол конюшни, где на крюках в стене висели пара хомутов, вожжи, седло и прочая нехитрая утварь. Похлопав по одному из крюков, он деловито заметил другу: – Когда его за ребро подвесишь, не забудь вниз корыто подставить – кровяную колбасу сделаем.

– А во что набивать? – подыграл Улан.

– У тебя совсем память отшибло? – удивился Сангре. – Да в его же кишки. Но чур хорошенечко промой их, а не как тогда. Знаешь ведь, я брезгливый.

Помимо прочего скарба в углу стояло несколько жердей и тоненьких бревнышек. Оценивающе поглядев на них, Петр выбрал самую увесистую, в запястье толщиной, дважды махнул ею в воздухе, удовлетворенно кивнул и неспешно направился обратно. Дойти не успел – привязанный к столбу дружинник охнул, закатил глаза и сполз вниз.

Пренебрежительно глядя на него, Петр прокомментировал:

– Чуйствительный подвернулся. Это хорошо, хлопот меньше, – и он скомандовал. – Все, здесь нам больше делать нечего. Возвращаемся. Но вначале давай обеих лошадей в хлев отведем.

Управившись с конями, они подались обратно в избу.

– Ну ты и садист! – восхищенно заметил Улан, плюхнувшись на лавку. – И как тебе в голову такое пришло.

– Да я одного капитана забавного вовремя припомнил, – улыбнулся Петр. – Он у нас в десантной бригаде начпродом служил. Уж больно чудно҆ выражался. Нет, по сути правильно, но если вдуматься в смысл… – и он, вытаращив глаза, явно копируя этого неведомого капитана, испуганно забубнил: – Значится так. Берите весь наряд по столовой и давайте его на мясо.

– А теперь что с этим Демьяном делать будем?

– Стандартный вариант, – пожал плечами Петр. – Включаем старый принцип: добрый следователь – злой следователь. Здесь он прокатит на ура. Правда, мы вроде оба себя злыми показали, но есть у меня на примете один гуманный человечек, поможет нам, не сомневайся, – он многозначительно посмотрел в сторону возившейся возле печки Заряницы. – Вот она и сработает. Не хотелось бы девку в мужские игрища вовлекать, но деваться некуда, придется. Сейчас она тихонько прокрадется к нему, развяжет веревки и расскажет, будто ты меня уговорил, что он и без битья сойдет, а то сильно есть хочется. Словом, мы в избе ножи точим. А ей жалко этого Звана-Демьяна стало, вот она и… Думаю, после ее сообщения он вылетит из нашей деревни и на ночь не посмотрит. Правда, придется на всякий случай покараулить, чтобы он от страха с самой Заряницей чего-нибудь не учудил да коней из хлева не выкрал. Ну ладно, это я беру на себя, а ты давай дуй спать, нам завтра рано подниматься.

– Зачем?

– Надо ж и прочую добычу забрать. Ты с пленного кольчугу, то бишь бронь, как ее здесь называют, снял, а с покойника забыл. Ну а дальше собираем шмотки, ноги в руки и айда.

– А может ну ее, кольчугу эту, – неуверенно предложил Улан.

Сангре почесал в затылке, прикидывая, но затем резко мотнул головой.

– Не может, – твердо ответил он. – Прежде чем делать променад до тверского князя, нужны срочные инвестиции в наш внешний вид, дабы одеться в то, что здесь отчего-то считается приличным, а за прибарахлиться требуется серебро. К тому же эта бронь считай не наша, а Заряницы.

– То есть?

– Да я тут прикинул – пешком идти нам в Тверь как-то не того, значит, лошадку придется у нее позаимствовать, а чем компенсировать, чтоб она потом смогла другую прикупить? То-то и оно. Да и за гостеприимство с лечением рассчитаться – святое дело. Спасибо и поклон низкий – само собой, но к словесной и спинно-поясничной благодарности желательно добавить и нечто материальное.

…Все прошло как нельзя лучше. Пленник, услышав от Заряницы зловещий рассказ о братьях, точащих ножи, едва девушка развязала веревочные узлы на его руках, буквально в считанные секунды покинул деревню.

Друзьям же оставалось похлебать пустого супчика с лохмотьями капустных листьев и завалиться спать. Улан заснул быстро, а к его другу сон пришел не сразу – пустой желудок давал о себе знать, время от времени недовольно урча на своего хозяина. Да и дурные предчувствия мешали. Может, и прав был Улан, предлагая укатить спозаранку. Но тогда они теряли кольчугу. А в том тряпье, что у них сейчас имеется, предстать перед князем решительно невозможно. И Сангре, скрипнув зубами, сказал себе твердое «нет».

«А кроме того, почему с московским дружинником непременно должно случиться самое плохое для нас? – попытался успокоить он себя. – Глядишь, доберется этот орел до Новгорода или… волки до него, что для нас, в принципе, одинаково. И вообще, если он и встретится по пути не тем, кому надо, его, скорее всего, сразу прикончат и о нас так никто и не узнает».

Успокоив себя этими рассуждениями, он сладко потянулся и наконец заснул.

Поутру ничто беды не предвещало. Друзья вместе с Заряницей сходили к яме-ловушке и к полудню вернулись обратно, нагруженные под завязку трофеями – саблей, бронью и прочим снаряжением погибшего воина. Осталось очистить кольчугу от крови и, собрав вещи, рано поутру уйти из деревни. Отмазка имелась: якобы помолиться в тверском храме по случаю рождества Христова. Правда, оно было сегодня, ну и что: лучше поздно, чем никогда.

Все изменилось спустя час после их возвращения из леса. Оказывается, события покатились по предсказанному Петром наихудшему варианту сценария. Началось с того, что бежавший дружинник с перепугу запутался в пояснениях Заряницы насчет дороги, свернул в противоположную сторону и поутру нос к носу столкнулся с тверской погоней. Кто он такой – было ясно без слов, да и Демьян в надежде, что ему сохранят жизнь, откровенно рассказал обо всем, в том числе и о том, кто указал московскому князю путь к спасению.

Прибыв в деревню, первенец князя Михаила княжич Дмитрий, возглавлявший погоню за Юрием, недолго думая, велел разобраться с иудой, показавшей дорогу московскому князю, на месте. Улана, хотевшего рассказать, как все происходило на самом деле, он и слушать не пожелал. Только и буркнул: «Заткнуть рот татарской собаке», а дружинники и рады стараться – мигом засунули ему в рот кляп.

Досталось и Петру, вступившемуся за друга. Кулак у дородного мужика с длинными вислыми усами, оказался увесистым, вложил он в удар всю душу, так что отлетевший от него как футбольный мяч Сангре, вдобавок приложившийся затылком о бревенчатую стену избы, на минуту потерял сознание.

Когда Петр пришел в себя, перед ним открылась безрадостная картина – к тому времени Улана успели подтащить к небольшой сосне, росшей на околице деревеньки, а один из дружинников успел вскарабкаться на дерево, деловито привязывая к одной из нижних ветвей веревку…

Глава 10. Божий суд

Времени оставалось всего ничего и терять его понапрасну Петр не стал. Вскочив на ноги, он вновь ринулся на выручку Улана. Дружинников, пытающихся его остановить, он яростно раскидывал в стороны – кого подножкой, кого подсечкой, кого ловким броском. Последние же два метра, отделявшие его от княжича, Петр преодолел в отчаянном прыжке, успев обхватить руками ноги Дмитрия. Плюнув на свою гордость, он не стал подниматься, а то еще оттащат от княжича, не дав сказать ни слова. Инстинктивно рассчитывая на его молодость, каковая, как известно, горяча, но отходчива, отчаянно завопил:

– Не милости прошу, но справедливости!

Дмитрий и впрямь выглядел молодо, под носом да на подбородке не борода с усами – пух курчавился, но уж больно зол он был из-за неудавшейся погони. Широкие черные брови мрачно хмурились, из темно-синих глаз чуть ли не искры летели.

– По ней и сужу, – сурово отрезал он и многозначительно кивнул на спущенную к тому времени вниз веревку с петлей. – Вон она, дожидается наворопника московитского[11]11
  Здесь: лазутчика московского.


[Закрыть]. Верно, Иван Акинфич? – повернулся он к тому самому вислоусому мужику, недавно приложившемуся тяжелым кулаком по скуле Сангре.

– Он же по неведению дорогу-то показывал, согласно святому евангелию! Помоги ближнему своему и все такое! – возмутился Петр и, не выдержав, вскочил на ноги. О том, что он погорячился, Сангре узнал спустя всего пару секунд, когда оказался схваченным сзади за руки. Но этого его не смутило. Он и вырываться не стал, не до того, торопился поскорее выпалить побольше доводов в защиту друга. – Выходит, в святых книгах одно пишут, а ты иное повелеваешь?! И как быть?!

– С каких пор магометяне по евангелию поступать стали, – хмуро проворчал Иван Акинфич. – Верно ты, Дмитрий Михалыч, рассудил, вздернуть татарина и вся недолга…

– Да какой он татарин-то?! – торопливо перебил Петр. – Он самый настоящий калмык. И в аллаха не верит, потому как буддист! Ему по вере всем положено помогать, вот и… помог, – он сокрушенно вздохнул и напомнил: – Но по незнанию. Зато когда узнал, кто они такие, вмиг в бой кинулся промах свой исправлять. Ну, не смог в одиночку всех задержать, но дрался-то отчаянно – одного в плен взял, а второго вообще завалил. За это, между прочим, награда полагается.

– Ну ты и наглец! – развеселился от таких слов Сангре княжич. – Может, ему еще и боярство пожаловать?

– Али серебром с ног до головы осыпать? – угодливо добавил Иван Акинфич. – Так я мыслю, с него и тех гривен довольно, кои он от московского князя за свое иудство получил. За таковское щадить…

– Да ничего он не получал! – отчаянно завопил Петр. – Я ж говорю – поступил по незнанию и по не-ве-де-ни-ю, – произнес он по складам. – А ты, Дмитрий Михалыч, лучше вспомни, чему святые книги учат. А у Екклезиаста-проповедника прямо сказано: «Не будь духом твоим поспешен на гнев, потому что гнев гнездится в сердце глупых». Да к тому ж кто знает-то, возможно, москвичи и сами дорогу бы нашли, без его помощи! А тогда вы нипочем за ними не успели бы – вон на сколько отстали.

При этих словах Дмитрий вновь насупился и почему-то с безмолвным упреком во взгляде оглянулся на Ивана Акинфича, недовольно крякнувшего и зачем-то начавшего теребить конскую уздечку. Петр, воспользовавшись этой паузой, продолжил, торопясь сказать самое главное:

– И не надо нам ничего – ни боярства, ни гривен, хотя мой побратим их и заслуживает. Ты, Дмитрий Михайлович, просто сочти все его заслуги и прегрешения и раздели. Оно ведь как: если за одно – награда, а за другое – кара, то вместе получается…

Он развел руками, прикидывая, как половчее перевести на средневековый лад фразу «Минус на плюс дает ноль». Но не смог отыскать подходящего варианта и, вовремя припомнив, какой сегодня день, зашел с другого бока.

– А призывая к милости, княже, я одновременно и о тебе забочусь. Вспомни, что ныне рождество господне и негоже тебе омрачать сей великий праздник смертоубийством. И в послании апостола Павла коринфянам о том же говорится: «Если служение осуждения славно, то тем паче изобилует славою служение оправдания». Да и не о прощении речь! Он иного от тебя жаждет, княжич: справедливости. И в будущем мы тебе тоже пригодиться можем. Мы ж сами к тебе на службу собирались, не сегодня-завтра в Тверь бы подались.

– Ишь какие ловкачи, – зло хохотнул вислоусый. – Вы б до весны собирались. А теперь на кой ляд вы нам сдались, когда мы своего ворога одолели? – И он властно распорядился: – Давай, робяты, вздергивай его.

Но Дмитрий властным жестом руки остановил дружинника, собиравшегося накинуть на шею «предателя» веревочную петлю, и задумчиво протянул, обращаясь к Петру:

– Насчет пригодиться, мне мыслится, что, сказывая про обоих, ты малость погорячился. На тебя я в деле чуток поглядел: и впрямь ловок. Ну а татарин сей, или кто он там есть, чего может? Стрелы быстро пущать? Так оно нам ни к чему, мы иным берем.

– При чем тут стрелы?! Я ж к чему говорил, что он в одиночку и без оружия двух конных одолел? Да к тому, что по сравнению с ним я неуклюжий как медведь.

– Сразу видать, не охотник ты, – хмыкнул Дмитрий. – Косолапый порой столь ловок бывает, что…

– Каким бы ловким он не был, а мой побратим и топтыгина одолел, причем вообще без ничего, даже рогатины с собой не было.

– Ишь ты. А с виду и не скажешь, – подивился княжич. – Ну да сейчас не о том речь, – и он, иронично кривя губы, обратился он к Улану: – Сказываешь, не за гривны, но по неведению дорожку указал, согласно святому писанию?

Тот закивал, промычав что-то в ответ.

– Добрые ратники мне и впрямь нужны, но уж больно неказисто ты выглядишь… – княжич презрительно скривился. – К тому ж из московлян вои никакие, это они не далее как три дня назад показали, потому хоть и одолел ты у них пару человечков, но похваляться тебе покамест все одно нечем. Про косолапого иное. Ежели ты его и впрямь голыми руками…

Деревенский народ, не дав договорить, бурно загудел, подтверждая. Дмитрий, бросив на них взгляд, продолжил:

– Однако зверь по своему неразумию зверем так и останется, а вот коль ты голыми руками моего дружинника на снег уложишь, тогда… – он помедлил, прикидывая, и решительно закончил: – так и быть, оставлю в живых по случаю рождества господнего… до Твери. Пущай батюшка мой тебя судит. Ну а ежели не управишься с моим воем – не взыщи, – он многозначительно кивнул на веревку в руках дружинника и распорядился: – Тряпицу у него изо рта выньте – услышать хочу: согласен али как.

– И охота тебе с ним рассусоливать, – попрекнул Иван Акинфич. – И без того видать, что из наших ему ни с одним не управиться. Ростом удался, а телом хлипок. Одно слово, недокормыш.

– А ты сам выйди против меня, тогда и поглядим, кто из нас хлипче, – дерзко заявил избавленный от кляпа Улан. Вислоусый изумленно вытаращил на него глаза и гулко захохотал. Но смех его быстро оборвался, когда княжич, согласно кивнув, молвил:

– Что ж, пожалуй, так и учиним. Развязать его, – распорядился он и, повернувшись к Ивану Акинфичу, спросил: – Как, боярин, принимаешь вызов?

Тот недоуменно уставился на княжича.

– Неужто взаправду решил меня супротив него выставить? – недоуменно спросил он. – Да мне и сабелька ни к чему. Разок к нему шуйцей приложусь и одесная[12]12
  Здесь: шуйца – левая рука, одесная – правая.


[Закрыть] не занадобится.

– Значит, туда и дорога, – хмыкнул княжич. – Сам сказывал, что сей иуда смерти заслуживает. А от доброго кулака ее принять али от веревки пеньковой – разница невелика.

– Оно, конечно, так, да негоже боярина именитого поединщиком супротив незнамо кого выставлять, – протянул Иван Акинфич, горделиво вскинув голову и оглаживая длинный ус. – Как бы честь родовую не замарать.

Княжич хмыкнул и жестко, с легкой неприязнью в голосе произнес:

– На тебе, боярин, тоже вина имеется. Кто меня осаживал, едва сумерки наступали, на привалах настаивал? Глядишь, пораньше бы Юрия Данилыча догнали, до того, как этот пострел ему дорожку указал. Выходит, есть кой-какая правота в словесах его сотоварища.

– Да нешто ночью по лесам да болотам шастают?! – возмутился боярин. – И без того четвертый день в седлах с утра до вечера, ажно спину заломило.

– Вот и оправдайся. Считай, на божий суд вышел. Заодно и косточки разомнешь. И честь твоя непорушенной останется. Сам ведаешь: на божьем суде ни бояр, ни мужиков нет. Ежели все так, как сей краснобай сказывает, – кивнул Дмитрий в сторону Петра, – то тебе и одесная не поможет. А коль инако выйдет и зашибешь его, стало быть докажешь, что людишки московлянина сами верной дорожки через болота нипочем бы не сыскали и нет твоей вины в том, что главный ворог от нас убег.

Боярин, что-то недовольно ворча себе под нос, нехотя слез с коня. Небрежно бросив поводья одному из дружинников, с угрожающим видом подошел к Улану.

– Я тебя счас яко комара прихлопну, – злобно посулил он.

– Что для одного комар, для другого слон, – уклончиво возразил Улан и, повернувшись к Дмитрию, деловито уточнил: – До первого падения, княжич, или как?

– Оскользнуться и случайно можно, – покачал головой Дмитрий. – До трёх. Тогда ошибки точно не будет.

– И ногами тоже дозволь, хорошо?

– Лишнее, – отрезал княжич. – У нас на Руси таковского боя не ведают.

– Должен же он тебе свое искусство во всей красе показать, – вновь встрял Петр. – И тебе выгода: воочию увидишь, чему он способен твоих людей научить.

– Ты как, Иван Акинфич, согласный? – осведомился Дмитрий.

– Пущай ножонками повихляет, – самодовольно отмахнулся тот. – Я его за одну ухвачу, на другую наступлю да пополам и раздеру.

– Вот и хорошо, – облегченно выдохнул Петр и, ринувшись к другу, торопливо зашептал: – Давай, старина, не подведи. И толстого лупи без пощады. У него – сам, наверное, подметил – какие-то контры с Дмитрием, так что тот простит, если морду боярскую расквасишь. Но по возможности красоту боя тоже продемонстрируй, чтоб княжич сам слюну от зависти пустил и захотел научиться.

– Попробую, – кивнул Улан, продолжая старательно растирать затекшие запястья рук.

Проба оказалась удачной. Первый раз Иван Акинфич рухнул на снег, когда Улан стремительно увернулся от его удара и, ловкой подсечкой подцепив шагнувшего вперед противника, резко дернул на себя его ногу.

– Один, – громко объявил Сангре.

– Не в счет – оскользнулся я! – взвыл боярин, резко вскакивая.

Петр вопросительно покосился на княжича, напомнив:

– Помнится, для того ты и велел до трёх падений бой вести.

Дмитрий помедлил, но, соблюдая справедливость, нехотя подтвердил:

– Пущай один.

Тем временем Иван Акинфич продолжал резво молотить кулаками, но… по воздуху. Ни одного удара в цель не пришлось, хотя порою его здоровенные ручищи пролетали в опасной близости от лица Улана, ловко уворачивавшегося от них. Так длилось с минуту. А на вторую, улучив удобный момент, соперник боярина сделал резкий прыжок вбок и, оттолкнувшись, взмыл в воздух и почти одновременно произвел два удара. Правая его нога пришлась по затылку, сбив с противника шапку, а в следующее мгновение левая с ходу врезалась в подбородок. Зубы Ивана Акинфича громко и звонко лязгнули и он, нелепо взмахнув руками, повалился на снег. Рядом упал Улан, но моментально вскочил, приняв боевую стойку в ожидании, когда поднимется боярин. Однако тот остался лежать недвижимым, а возле его лица неспешно расползалось кроваво-красное пятно…

– Неужто насмерть зашиб? – встревожился Дмитрий.

Улан мотнул головой, хладнокровно пояснив:

– Если б я в сапогах был, тогда бы мог – у них носки острые. А берцами не то – они тяжелые, но тупые. Полежит немного и придет в себя. Правда, на коня ему лучше сегодня не садиться – свалиться может. Да и вообще денька два-три повременить, – и выжидающе уставившись на княжича, осведомился. – Третий раз нужен?

Дмитрий задумчиво оглядел Улана.

– Пожалуй, ни к чему – и без того ясно, – неспешно протянул он и похвалил: – А ты ловок, как там тебя, камык. И впрямь можно к себе брать, ежели батюшка… живота не решит.

Петр сокрушенно крякнул. Получалась всего-навсего отсрочка, а он-то надеялся…

– А с деревней чего учинить повелишь? – осведомился один из дружинников, явно разочарованный несостоявшимся повешением и враждебно поглядывавший на Улана.

Дмитрий помедлил, оглядывая небольшую кучку жителей.

– Виру с них взять и вся недолга, – подал голос другой дружинник.

– Виру сказываешь, – задумчиво протянул княжич.

– Смилуйся, батюшка! – бухнулся ему в ноги седой Липень. – Неповинны мы в евоном грехе, как есть неповинны. Да и не нашенские они вовсе, за что вира-то?! Мы этих пришлецов и знать не знаем. Это все Заряница. Она их в лесу по осени сыскала. Да и то взять – не бросать же. Поранетые оба были, медведь порвал, вот мы их из христианского милосердия того, пожалели. И ентого, – кивнул он на Улана, – тож она выхаживала, покамест он в себя не пришел. Кто ж ведал, что он московлянам подсоблять удумает. – И староста, потянувшись всем телом к княжичу и даже зачем-то привстав на цыпочки, заговорщически понизив голос, добавил: – И словеса в их речах случаются не нашенские. Может, они того…

«Козел», – глядя на него, зло подумал Петр, но усилием воли взял себя в руки. Да и правильно поступал дед. Ему ж сейчас главное: деревню спасти, то бишь своих. На дворе конец декабря, так что если княжич согласится с предложением «пустить ворогам огоньку», народцу придется ой как худо. А они с Уланом, как ни крути, чужаки.

Кроме того, если судить объективно, лишнего староста на них не наговаривал: все по делу. И касаемо «ненашенских» словес тоже крыть нечем. Они, действительно, особенно поначалу, частенько попадали впросак. Сангре, к примеру, до сих пор не мог без смеха вспомнить, как он во второй день пребывания в деревне, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, в течение получаса, не меньше, выяснял у Горыни, где тут поблизости туалет. Увы, но ни его, ни «параши», ни «очка», ни «сортира», ни даже самого что ни на есть русского «отхожего места» здесь не знали. А Петр в свою очередь отродясь не слыхал про «облаю стончаковую избу».

Да и во многих других вопросах он лишь диву давался, сколько казалось бы обычных слов, прочно вошедших в словарь русского человека еще в двадцатом веке, если не раньше, местные попросту не понимают. Приходилось немало попотеть, чтоб найти нужный средневековый аналог. Но находил, и «нюанс» сменялся «оттенком», «прогноз» – «предсказанием», «секрет» – «тайной», «деталь» – «частицей», «компенсация» – «возмещением», «моментальное» – «мгновенным», а «фрукты» для раненого друга – «плодами», а то и еще проще: «грушами» и «яблоками».

К чести наших героев надо заметить, что переучивались они быстро, особенно Петр – сказывалось пребывание в колонии, где за одно единственное неудачное слово можно было поиметь весьма крупные неприятности. Спустя всего месяц они почти не употребляли диковинных для аборигенов слов. Ну разве когда Сангре пробивало на одесский жаргон, но это не в счет, ибо тогда загадочных слов в его речи было так много, что перевода никто не удосуживался спросить, предпочитая вникать в смысл монолога веселого чужеземца, исходя исключительно из интонаций.