Текст книги "Око Марены"

Глава 4
Переговоры

Если обладаешь волей к состраданию, то это лишь шаг к тому, чтобы возобладать и волей к жестокости, – именно в качестве как права, так и долга.

Фридрих Ницше

– Да ты уже вроде все обсказал, – тихо молвил Ингварь. – И как под самими Исадами было, и что далее с тобой приключилось.

– Иными словами, веры у тебя моим словам нет, – нахмурился Константин.

– Сам посуди, – уклончиво отозвался его собеседник. – О ту зиму, кою ты гостил у моего отца, невинно убиенного ныне, – сделав упор на трех последних словах, гость Константина перекрестился и продолжил, – ты тоже много чего рек. Тогда я и впрямь поверил, что от всего сердца слова твои идут. И про то, что которы[45]45
  Ссоры.


[Закрыть] и при наши надлежит уладить, и что сам князь Глеб пуще всего о том же печется, и… Да что там о пустом, – досадливо махнул рукой он. – Получилось же вовсе не так, как тобой было обещано. Скорее обратное. А ведь отец поверил… – Ингварь скрипнул зубами, но после недолгой паузы нехотя произнес: – Опосля батюшка совет со мной держал, ехати ему али нет. Я ж, дурень, сказал, что будь моя воля, то тотчас свое согласие на такую встречу дал. Как знать, кабы не мои слова, то, может… – Он, не договорив, умолк.

– Я понимаю тебя, – вздохнул Константин. – Тяжко все сие вновь и вновь в памяти крутить. Оставь. Тех, кто ушел на небо, уже не вернуть, и не о них ныне речь. Ты – князь, а значит, тебе в первую голову надо беспокоиться о живых.

– А я даже не смог его в последний путь проводить, – никак не мог отойти от тягостных воспоминаний Ингварь.

– Хочешь, нынче же выедем в Рязань? Туда да назад – за седмицу обернемся, коль подольше погостить не захочешь.

– В порубе, – саркастически добавил Ингварь.

– Ну зачем ты так? Княжеское слово – золотое слово. Оно должно быть крепче булата и цениться дороже золота, – с укоризной отозвался на язвительную поправку Ингваря Константин.

– И это ты тож в ту зиму нам рек, – не унимался тот. – Вышло же…

– То не по моей воле вышло. То князь Глеб так восхотел. За это сатана и забрал его к себе в ад.

– И опять скажу: ты в плетении словес умудрен вельми. Я в оном пред тобой, аки кулик пред орлом. Но от слова мед во рту у меня слаще не будет. Ныне тебе надлежит еще чем-то слова свои баские закрепить, дабы вера им была. Иначе… – Ингварь беспомощно развел руками, красноречиво показывая, что, мол, и рад бы я тебе поверить, да не могу.

– А то, что я, вместо того чтоб навалиться на твою рать всей своей силой да тебя вместе с воеводами полонить, речи веду о прочном мире меж нами – не закрепление моего слова? – начал потихоньку злиться Константин.

– То ты своих воев жалкуешь, – проницательно заметил Ингварь. – Пускай супротив моих их вдесятеро мене лягут, но ведь лягут. К тому ж после такого тебе уж и вовсе боле никто не поверит.

– Воев своих, стало быть, я жалею, а родичей не пожалел? Что-то тут я… – Константин запнулся, не зная, как перевести на язык тринадцатого века простейшее выражение «логики не вижу», но Ингварь и так все понял:

– Вои твои, вот тебе и жаль их, а батюшка мой хучь и братаном тебе доводился, но был для тебя уж больно опасным соперником. Опять же, Ольгов, кой у нас Глеб Володимерович отъяша, еще до Исад к тебе в володение передан бысть, одначе ты оный град под свою длань прияша и ворочать батюшке мому и не мыслил.

– И снова ты за свое, – вздохнул устало Константин. – Чего же ты хочешь?

– Дабы вера была слову твоему, вели воеводам своим вольный проход для моей рати оставить, а сам вместе с нами в град мой гостем дорогим приезжай. В нем и разговоры вести учнем.

– Если ты сейчас меня признаешь главой Рязанского княжества и подпишешь грамотку, что берешь от меня Переяславль в держание, то я так и сделаю. В том тебе роту даю, – пообещал Константин.

«Может, все-таки удастся избежать войны», – мелькнула у него надежда.

– В володение, – неуступчиво поджал губы Ингварь.

– Нет, в держание, – поправил Константин, чувствуя, что напрасно он размечтался.

– В володение князь боярам своим селища раздает, а я сам князь. – Ингварь медленно покачал головой в знак отрицания. – Не приемлю я таковского.

– Ну хорошо, – сдался Константин, прикидывая, что сейчас мир куда дороже маленького городка, о котором они говорили получасом ранее. К тому же он в стратегическом отношении все равно ничего не значит. – Пусть Ольгов перейдет в твою отчину на веки вечные. Дарю.

– Ишь какой чукавый![46]46
  Хитрый. Здесь употреблено в весьма неодобрительном смысле.


[Закрыть] – насупился Ингварь. – Стало быть, Переяславль с Зарайском и Ростиславлем в держание, а заместо них куцый Ольгов. На тебе, паря, шкурку заячью, дарю, а про те лисьи, кои тебе от деда с батюшкой остались, памятай, что они теперь мои, а ты ими токмо пользоваться можешь. К тому ж и сам Ольгов всего пять лет назад тоже нашим был. Тако же и Коломна, и Лопасня, где ты ныне своих воев усадил.

– Во как?! А когда это они под княжением твоего батюшки были? – усомнился Константин, который успел изучить подробный расклад владельцев городов в Рязанском княжестве. – Помнится, Коломной владел Олег Игоревич, а в Лопасне сидел Глеб Игоревич.

– Верно, – согласился Ингварь. – И оба – мои родные стрыи. Детишков ни один не оставил, посему я самый ближний и самый старший. А ныне что получается – ты ж мой Переяславль яко волка обложил – куда ни прыгни из логова, везде охотник с луком. Мне и братьям моим меньшим токмо град батюшкин и остался, да еще Ростиславль с Зарайском, кои ты…

– Говорю ведь – выморочное наследство переходит не к братаничу, но к великому рязанскому князю, – отрезал Константин.

– Уже великому, – усмехнулся Ингварь.

– А чем Рязань хуже Киева или Владимира? – пожал плечами Константин. – Вон даже Новгород всего-навсего град, а и тот Великим называют. Ну и отличие в титуле между князем и его меньшой братией тоже должно иметься.

– Ну-ну, – многозначительно улыбнулся юноша. – А я тебе так поведаю. От деда твоего, а моего прадеда Глеба Ростиславича тоже отказа требовали от Коломны и иных волостей рязанских. Притом требовал сам Великий князь Владимиро-Суздальский Всеволод Юрьич, одначе дед твой порешил в нетях остаться, а на таковское «добро» не дал. И стрый твой Роман Глебович тоже помер в нетях у суздальцев, одначе не покорился. Мой же дед Игорь Глебович вместях с твоим батюшкой Володимером в самой Рязани сиживал…

– Ишь куда замахнулся, – невольно вырвалось у Константина.

– Никуда я не замахиваюсь, – огрызнулся Ингварь. – Ведаю, что я – твой двухродный сыновец, потому мне там делать нечего, покамест ты жив. Но и своего места я тебе уступать не стану, и от Переяславля отказываться не подумаю, равно как и в кормление от тебя его принимать не стану, яко боярин какой-нибудь, ибо мой он, исконный!

– В держание, – поправил Константин.

– А чем у него от кормления отличка?

– Ну-у хотя бы тем, что держание учреждено только для князей – это раз, – начал было пояснять рязанский князь, но Ингваря уже понесло, и он перебил:

– И слушать не желаю, ибо ведаю, сколь ты горазд кружева словес плести. – И юноша дрожащим от волнения голосом подытожил свою мысль: – Стало быть, решайся, княже. Ежели ты дружбы жаждешь, то дружба токмо меж равных есть. Открой проход моим воям и сам приходи в Переяславль. Ну а ежели тебе восхотелось, дабы все удельные князья на Рязанщине в данниках твоих ходили, да без твоей указки рать на ту же мордву али еще куда собрать не смели, да пошлин торговых с гостей не взыскивали, – убей, но я ничего не подпишу. К тому ж, даже если б и подписал, у меня братья меньшие есть. Они, когда в возраст войдут, нашу харатью, что мы составим, раздерут напрочь, и правильно сделают.

– Ну что ж… – Константин с трудом – затекли, окаянные, – поднялся на ноги.

Ингварь легко встал и молча, не без некоторой внутренней дрожи во всем теле стал ожидать окончательного приговора. В том, что он, скорее всего, будет смертельным, молодой князь почти не сомневался.

Константин еще раз печально посмотрел на гордо выпрямившегося перед ним Ингваря и тяжело вздохнул. С тем, что предлагал сейчас этот статный юноша, можно было согласиться, да и то с трудом, лет сто или двести назад – не страшно. Хотя и тогда ничего хорошего подобная демократия не сулила. Оно ведь лишь поначалу вроде бы звучит нормально: «Всяк да сидит в вотчине своей». Было, проходили. Только сразу после этого вновь все забывали и начинали новую грызню между собой: брат с братом, дядья с племянниками, Всеволодовичи со Святославичами…

Ныне же о таком и речи быть не может. Все! Надо срочно заканчивать это разудалое веселье, ибо пришло время подчинения единому главе, единой силе, иначе в самом скором времени русские города заполыхают как рождественские свечки, и побредут на юго-восток, в сторону бескрайних степей, падая и оглядываясь с тоской, целые толпы пленных славян, которым уже никогда не увидеть своей родины. И начало будущему единению должно положить именно Рязанское княжество, потому что лишь после наведения должного порядка в своей комнатке можно приступать к капитальному ремонту всего дома, имя которому – Русь.

И чтобы не щерился в глумливой улыбке бездушный вонючий степняк, придется принимать свое первое суровое решение именно сейчас. Первое, но, как чувствовал Константин, далеко не последнее в бесконечной веренице столь же тяжелых, сколь и обязательных решений. Позже у него сыщется время, чтобы попытаться доказать свою правоту, особенно после Калки. Пусть не все, а лишь малая часть князей, но должны его понять или просто покорно склониться перед его силой. Сейчас же… Короткие объяснения не помогли, а на пространные времени у него нет.

Впрочем, у этого юноши, что стоит напротив него, тоже есть своя правда и своя вера в нее. И пока это возможно, хоть и не совсем правильно, в память об его отце, которого Константин хотел, да так и не успел защитить в том шатре под Исадами, надо принять пусть и жесткое, но не жестокое решение.

– Хотел я с тобой яко с сыновцем, да не выходит что-то, – грустно произнес Константин. – Стало быть, будем иначе. Ныне ты, княже Ингварь, неизмеримо слабее меня. Вои твои в моей власти – могу помиловать, могу… Тут все от тебя зависит. Ежели ты дашь мне роту, что нынче же уйдешь из рязанской земли, – я в спину бить не стану.

– А дружина, бояре, пешая рать? – растерянно спросил Ингварь, с трудом приходя в себя и понимая сейчас только одно: он будет жить.

– Твоих пешцев я распущу по домам… к весне. Во всяком случае, никого из них карать не стану. Хоть и показали они себя под Ольговом не воями, а скорее шатучими татями, но я их прощаю, так что вязать их и раздавать своим ратникам в обельные холопы не собираюсь. Дружина пусть оставит бронь и мечи, а самим тоже даю волю и право выбора. Если кто-то захочет уйти вместе с тобой – препятствовать не стану. То же самое с твоими воеводами и боярами, кроме… Онуфрия. Сей переветчик мне нужен.

– Я ему защиту обещал, – неуступчиво поджал губы Ингварь. – В том слово свое княжье дал, потому выдать его не могу.

– И это после всего, что я тебе про него рассказал? – удивился рязанский князь.

– И что? Пока что твое словцо супротив его, – парировал Ингварь.

– Но у меня есть видоки, что все было именно так, как я говорю, – напомнил Константин.

– Видоки-то все из твоей дружины, – пожал плечами переяславский князь.

– А Стожар?

– Ему б поверил, но он одно токмо и заладил: «Ежели Константин сказывает, стало быть, так оно все и было», а сам вовсе ничего не упомнит, – пояснил Ингварь.

– И все-таки Онуфрия придется выдать, – твердо произнес Константин.

– Помнится, ты сам сказывал, что слово княжье из злата и крепче булата. Али ты токмо про свое мыслил, а у князей-данников оно – медь звенящая и кимвал бряцающий?[47]47
  Библейское выражение, которое употребляется в отношении пустых речей.


[Закрыть] Так, что ли? – горько усмехнулся Ингварь. – Ан памятаю я заветы свово батюшки, так что забрать силой ты его возможешь, а вот выдать…

«Из-за одной скотины отменять всю капитуляцию?» – задумался рязанский князь, видя, что его собеседник уперся не на шутку и миром Онуфрия нипочем не отдаст.

– Ну раз дал слово, – нехотя протянул Константин и согласно махнул рукой. – Ладно, забирай и его. А вот град твой, Переяславль Рязанский, я ныне беру под свою руку. Не хочешь принять в держание – твое право. Но и в твоем владении ему не бывать. Да и иные твои грады тоже забираю.

– Лихо ты меня, стрый-батюшка, – невесело улыбнулся Ингварь. – А не боязно тебе, что народ воев твоих во град мой не пустит?

– Тут уж не твоя печаль, княже.

– Да какой я ноне княже? Милостью твоей изгой я, да и токмо.

– Ты сам выбрал, – посуровел Константин. – А теперь скажи, согласен ли ты на слово мое, дабы кровь людей не проливалась попусту?

– Так ведь ты мне выбора не оставляешь.

– Выбор всегда есть. Даже при твоем упрямстве он еще остается – либо бой, который для многих твоих ратников станет последним, либо уйти без крови.

– Понапрасну руду лить не буду, – твердо произнес Ингварь. – Стало быть, уйду без.

– Что ж, рад, что ты хоть здесь поступил разумно. А теперь… – Константин протянул руку к свертку с иконой, доставленной Вячеславом, и неспешно развернул ткань. – Целуй в том, что слово свое сдержишь.

Ингварь наклонился над изображением божьей матери, да так и замер, не в силах пошевельнуться. Именно эта икона стояла в красном углу его ложницы. Именно перед нею долгими осенними вечерами клал он поклон за поклоном, когда в первый раз в жизни влюбился и истово просил богородицу, дабы она пособила ему и обратила столь милый Ингварю девичий взгляд безмятежных голубых глаз на юного княжича. Именно ее пять лет назад, дурачась с братьями, Ингварь нечаянно уронил на пол, за что ему изрядно влетело от отца, хотя сама икона от падения практически не пострадала, только откололся маленький кусочек снизу. Ингварь провел пальцами по выщербленному деревянному краю – сомнений больше не оставалось.

– Стало быть, вот ты как, – протянул он грустно. – Пока мы тут с тобой… ты уже все давным-давно решил. А Давид, брат мой? – с тревогой спросил он у Константина.

– Жив и здоров – что ему будет? – пожал плечами тот. – Мои вои с малыми отроками не сражаются. Коль захочешь, через день-другой я тебе его пришлю. А пожелаешь – оставишь пяток своих дружинников, и они отвезут его к матери и прочим братьям, чтоб все вместе были.

«Все знает, злыдень», – мелькнула в голове Ингваря мысль.

Пытаясь сохранить остатки мужества и не давая себе впасть в глубокое бесполезное отчаяние, он с благоговением поцеловал край синего плаща богородицы.

– Об одном прошу… – Слова давались Ингварю с трудом. Вместо этого хотелось рвать и метать, грызть землю, а еще лучше впиться зубами в глотку ненавистного врага, который стоял тут же, совсем рядом, только протяни руку и коснешься. Но Ингварь был князь и старался все время помнить об этом. Вот потому он и шел, с его точки зрения, на откровенное унижение. – Отсрочь свою волю хоть малость. Для пешцев моих все ясно, а дружине время надобно, чтоб обдумать все как следует. Про воевод с боярами и вовсе молчу. Сразу поведаю – неволить никого не стану, потому, ежели кто восхочет к тебе на службу перейти, – путь чист, но время поразмыслить им надобно.

– Это верно, – охотно согласился Константин. – К утру как раз и ладьи с Ольгова подгонят. Будет на чем отъехать.

Процедура с клятвой для него тоже была тягостна. Не нравились ему ситуации, в которых приходилось припирать человека к стенке и диктовать свои условия. Нет, если бы сейчас перед ним стоял какой-нибудь подонок или мерзавец – одно. Тогда Константину было бы наплевать. Но Ингварь был чистым, порядочным человеком, и, ломая этого парня, выкидывая его из города и вообще из рязанской земли, Константину попутно приходилось ломать еще и себя. Он, конечно, понимал, что поступить так требуют интересы даже не Рязанского княжества, а всей Руси, но легче от осознания необходимости всего происходящего ему почему-то не становилось.

– Дружине моей и боярам с воеводами тоже до утра о многом помыслить надобно. Идти со мной или оставаться, а если идти, то куда? Кто нас ждет? – продолжил Ингварь.

– И тут все верно. Однако думается, что до утра времени с избытком?

– А я большего и не прошу. Токмо остатнее – дозволь икону эту с собой взять. Она у нас от отца к сыну переходит. Ею еще Глеб Ростиславич моего деда Игоря Глебовича благословил. И матушке нашей она дорога как память.

– И икону бери. Мне она без надобности, – не препятствовал Константин. – Пойдем, провожу тебя до коня.

«Ну ничего, – стрелой металась в мозгу Ингваря злая, колкая мысль, – роту в том, что не приду более на землю рязанскую, я не давал, а владимиро-суздальские князья давно на Рязань недобро косятся. Дадут мне рать в помощь, а они – не наши… лапотники. Жаль токмо, что я сразу к словесам Онуфрия не прислушался, надо было еще по осени их зазвать. Эх, Кофа, всем ты хорош, да и яко воевода тож из первых, а вот тут сплоховал со своим советом. Не след, не след… Ну и пущай. Теперь уж точно… след».

Он уже вздел ногу в стремя, вскочил на лошадь и собирался погнать ее с ходу в галоп, как был остановлен негромким голосом Константина. Ингварь обернулся. Его двоюродный дядя стоял, грустно глядя на отъезжающего родича.

– Не думай, что я забыл взять с тебя обещание, дабы ты больше не возвращался на рязанскую землю и не наводил на нее полки владимирских или черниговских князей. Мне просто не хотелось, чтоб ты не сдержал княжеского слова, если б согласился дать такую клятву. Пусть уж лучше оно будет на твоей совести. Только если ты все же решишься на такое, то хорошенько подумай: гоже ли самому ворогов на землю нашу звать?

– То не вороги, а такие же русичи, яко и мы с тобой, – возразил Ингварь и осекся, понимая, что он невольно проговорился о своих потаенных мыслях.

Но рязанский князь оставался на удивление спокойным и не отреагировал на эту фразу своего племянника. Он лишь насмешливо хмыкнул:

– Эти русичи только за последний десяток лет нашу землю не раз и не два разоряли, включая и стольную Рязань. А впрочем… у тебя и своя голова на плечах имеется.

Константин устало махнул рукой и отпустил племянника восвояси.

Слово свое переяславский князь сдержал и никаких препон не чинил – каждый дружинник мог выбрать любой вариант. Больше половины – сотни три – тут же направили своих коней к Константинову шатру, изъявив желание послужить новому князю. У таких оружие и бронь не отбирали, но собирали в отдельный отряд. Другие бросали на землю оружие и направляли коней к Переяславлю Рязанскому, а около двадцати человек решили сопровождать Ингваря в дальний и безрадостный путь изгнанника. Бояре же все как один последовали за своим князем.

Что до пешцев, то им пояснили сразу, что после процедуры прохождения под копьями некоторым из числа тех, что помоложе, предстоит поучиться ратному ремеслу в войске князя Константина, заверив, что к весне, еще до половодья, а то и раньше, всех их отпустят по домам. На том и закончилась первая, самая маленькая и самая бескровная гражданская война между русичами за передел Рязанского княжества. Следующей, гораздо большей, по всем прикидкам оставалось ждать недолго.

И вновь Константину пришлось вспомнить латинскую поговорку. Он тоже очень хотел мира, отлично понимая, как необходим он именно сейчас для Руси, и столь же прекрасно сознавал, что время для него придет нескоро. Оставалось только надеяться на то, что удастся подготовиться как следует и что враг окажется достаточно самонадеян, чтобы оказать Ингварю помощь, но малую, посчитав, что и такой для какого-то там ожского князька хватит за глаза.

А Чингисхан взял столицу Северного Китая, уничтожив империю Цинь, и уже начал бросать алчные взгляды на обширное и богатое государство Хорезм[48]48
  Хорезмийский султанат – государство в низовьях Амударьи. В его состав в то время входила огромная территория – от Аральского моря на севере до Персидского залива на юге.


[Закрыть]. До появления татар на Руси времени оставалось все меньше и меньше.

* * *

Оный же князь тьмы, бысть упрежден сатаною и выступиша противу Ингваря. Диавол, аки верный слуга Константинова, сотвориша тепло необычныя и река незамерзоша, а пеши пути тяжки стали. Константине же окружиша светлу рать княже Ингваря и повелеша воеводе свому безбожнаму Вячеславу рать пешу бити нещадна, а дружину в полон имати. Княже Ингваре с воеводами своими и боярами утекаша чрез Оку, ибо бог ему на заступу приидеша.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 г.

Издание Российской академии наук, Рязань, 1817 г.

* * *

Улеща всяко и дары даваша Константине-княже, невзираючи на силу свою великая и Ингваря силу малость, бо не желаючи, дабы христиане резанския терзаемы были нещадна. Ингварь же и дары и проча отвергаша, впаша в смертный грех гордыни непотребнай, и тогда изгнаша Константине свово сыновца с земли Резанской, дабы навеки на ней при и которы пресечь. Ратям же Ингваревым повелеша идти с миром, дабы руду людей росских не лити понапрасну.

Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 г.

Издание Российской академии наук, Рязань, 1760 г.

* * *

Войска Константина и Ингваря-младшего сошлись, по всей видимости, неподалеку от Ольгова, который, судя по некоторым летописным источникам, последний успел захватить и, возможно, сжечь.

Будучи застигнутым врасплох, Ингварь, очевидно, пошел на переговоры. Вполне вероятно, что это была лишь тактическая хитрость и на самом деле он ждал новых подкреплений из Переяславля Рязанского. В то же время Константин, скорее всего, тоже не был до конца уверен в своей победе, а потому на них согласился.

После того как переговоры ни к чему существенному не привели, чего, впрочем, и следовало ожидать, события стали развиваться по наиболее напрашивающемуся, исходя из логики, сценарию. Однако если быть логичным до конца, то следует предположить, что еще в ходе переговоров умный и хитрый воевода Константина быстро осуществил заранее намеченную перегруппировку сил, после чего неожиданно атаковал рать князя Ингваря и добился решительной победы.

Вечно поющая осанну князю Константину Владимиро-Пименовская летопись, разумеется, и при описании рассматриваемого нами события не удержалась, чтобы не указать на гуманность и милосердие этого князя, но и она умолчала относительно вопроса, состоялась ли битва. А уж коли молчит сам Пимен, стало быть, сказать ему в защиту Константина совершенно нечего.

Что же касается того факта, будто рязанский князь отпустил с миром всех воинов из Ингваревой рати, то, скорее всего, здесь подразумевается, что он не стал преследовать бежавших с поля боя простых землепашцев. А вот о дружине Ингваря Пимен помалкивает, и поэтому можно думать самое худшее, вплоть до полного уничтожения практически всех воинов.

Так или иначе произошло в декабре 1217 года, но ясно, что после этого Константин временно стал полноправным и единоличным властителем Рязанской земли. Почему временно? Да потому, что спустя всего какой-то месяц с небольшим…

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности, т. 2, стр. 131. Рязань, 1830 г.