Текст книги "Око Марены"

Глава 1
Когда хочет женщина

И это рассказ не о находчивой женщине или ее путях, – это урок всем, кто забывает в вещах их свойство казаться и быть…

Ольга Погодина

Мстислав Удатный уже надумал было идти походом на Рязань, поскольку послание Константина ничуть не уверило его в невиновности нынешнего рязанского князя. Более того, грамотка князя Глеба выглядела для Мстислава куда убедительнее. Почему? Ну хотя бы потому, что она пришла раньше, а Мстислав если уж принимал чью-то сторону, то надолго, и редко, притом весьма неохотно, менял свою точку зрения.

Однако, перед тем как по обычаю собрать новгородское вече, он решил заглянуть в светлицу к дочери Ростиславе. Ежели идти в поход на Рязань, то через переяславские земли, и тут князя Ярослава никак не миновать, а жена его – вот она сидит, с девками дворовыми рубахи вышивает.

Это для всех прочих Мстислав в такой обиде на зятя за свой Новгород, что в качестве наказания даже забрал у него жену. Да мало того – уже два посольства от Ярослава отправил восвояси. Не отдам Ростиславу, и все тут! На самом деле именно за город он особой обиды на зятя не таил. Ну поцапались малость, пришлось поучить, на будущее урок дать – серчать-то чего? К тому же на битых и вовсе зла держать негоже. Наоборот, сейчас самое время к окончательному примирению прийти.

Одно худо – для этого дочку свою старшенькую, Ростиславу, непременно вернуть придется. А как это сделать, когда она всякий раз на своего батюшку глядит, а в глазищах такая смертная тоска застыла, что все внутри переворачивается. Отец же он родной – не зверь какой-нибудь.

К тому же и мать ее, свою первую жену Догаду Давидовну, любил он крепко. Рано она ушла из жизни – всего-то и длилось их счастье три лета. С тех пор Мстислав успел жениться на дочери половецкого хана Котяна, прозванной после святого крещения Марией, прожить с нею без малого пятнадцать годков, сызнова овдоветь, но память о Догаде оставалась свежа, будто та умерла не двадцать три года назад, а совсем недавно.

Вот и перенес Мстислав любовь к безвременно ушедшей из жизни жене на единственную дочь, которой успела одарить его Догада. Да и как ее не любить, когда чем больше подрастала Ростислава, тем отчетливее становилось видно, что дочка переняла от матери всю ее ангельскую красу. К тому ж добавлялось и родство судеб – ведь и сам Мстислав тоже остался без матери будучи пяти дней от роду.

Нет, услужливая и во всем покорная супругу Мария Котяновна падчерицу всегда ласкала и свою родную дочь Анну, которая родилась буквально годом позже, чем Ростислава, ни в чем не выделяла, равно относясь к обеим, однако как ни крути, а все одно – мачеха.

То, что не все ладно в супружестве любимой дочери, Мстислав понял еще давно, спустя всего год после веселой шумной свадьбы. И пусть Ростислава не жаловалась, но в весточках своих к отцу добрыми словами тоже не сыпала. Если изложить вкратце суть ее посланий, то смысл их был таков: нормально все, живем не тужим, как и все прочие. Только просьбы частые – румян с белилами прислать заморских, самых лучших, кои токмо попадутся у купцов, а то, дескать, худо с ними тут, в Переяславле.

Слал, конечно, и гривен за них не жалел, но позже, и то от верных людей, а не от самой Ростиславы, прознал он кое-какие подробности их совместной жизни. Тогда и понял, зачем его умнице и красавице понадобились в таком количестве румяна с белилами. Да затем, что негоже, когда на лице синяки видны. Что для холопки иной не в поношение, то для переяславской княгини – страшный позор. А для Ростиславы вдвойне – гордая у него дочка.

Однако и у каждой гордости есть свой предел. Последнее письмо от нее ему привезли, когда он был в Галиче. И вновь жалоб в нем не было, только просьба подсобить с выбором – какой монастырь лучше всего выбрать. Да еще внизу свитка стояла необычная подпись: Феодосия.

Никогда ранее дочь своим крестильным именем не подписывалась. Не любила она его. Всегда ей больше по душе гордое княжеское было – Ростислава. Да и к монастырской жизни тяги у нее отродясь не имелось. Скорее напротив. «Чем рясу на себя надевать, так уж лучше сразу к русалкам. У них-то жизнь попривольнее», – говорила она всегда. А тут и муж ее словно с цепи сорвался, решил любимый Мстиславом Новгород на колени поставить. Словом, все одно к одному – возвращаться надо. За град поквитаться да… за дочку.

Оттого и Ярослав, разбитый на Липице и устроивший со зла страшный самосуд над ни в чем не повинными новгородскими и смоленскими купцами, оказавшимися на свою беду в Переяславле-Залесском, поехал, смирив гордыню, не к тестю, а именно к брату Константину. И просьба у него была одна – чтобы тот не выдал его Удатному на расправу.

Потому и Мстислав, обычно добродушный и незлобивый, невзирая на все уговоры своего союзника, не захотел мириться с зятем – и к городу его не пошел, и даже видеть Ярослава не пожелал. Последнее из опаски, что сдержаться не сумеет. Он и даров его не принял – счастье дочери на злато-серебро не купишь, – лишь потребовал, чтобы зять ему Ростиславу вернул. А дабы скрыть нелепость своего пожелания – когда такое было, чтоб князь у князя жену отбирал, пусть даже она ему и дочь родная, – Мстислав к этому повелению присовокупил, чтобы и все новгородцы, кои в живых остались, тоже были к нему доставлены.

И оба – и Удатный, и Ярослав – знали, какое из требований главнее, а какое так, лишь для отвода глаз. Скрипнул переяславский князь зубами в бессильной ярости, но делать нечего – все исполнил. И скоро Ростислава с густо набеленным лицом – а как иначе два свежих синяка скрыть? – сидела у отца в шатре.

Глядел на нее Мстислав и тоже зубами от злости скрипел. Это ж сколь его лапушка, заинька, кисонька, детонька ненаглядная перестрадала, коль ныне от нее прежней – а ведь всего два года прошло с начала замужества – почитай, половина былой стати осталась. Была-то розовощекая, округлая, словно яблочко наливное, а ныне эвон какая исхудавшая.

Тогда-то, сидючи в шатре, он в сердцах решил вовсе не возвращать ее мужу. К тому же и за собой чувствовал изрядную вину – ведь предупреждали его, что не просто так умерла первая жена Ярослава, Аксинья Юрьевна. Хоть и терпеливой была дочка половецкого хана Юрия Кончаковича, но все одно – доставалось ей порядком, а рука у мужа ох и тяжела. Вот только он, Мстислав, не послушался доброхотов, порешив, что пред такой красой никто не устоит, потому и дал согласие на свадебку. Зато ныне сызнова вручать ее извергу на поругание он не собирался. Да и сама Ростислава сразу повеселела, узнав про отцовское решение, так что обратно в Новгород он уехал вместе с нею.

Да и потом, когда Ярослав прислал за нею послов, выпроводил их ни с чем. Стоило ему вспомнить то свидание в шатре и измученную, исхудавшую Ростиславу, как тут же все в нем вздымалось, и он, глядя на вновь расцветшую под его заботливым крылом дочку, решительно отказал в ее выдаче. Правда, выпроводив восвояси второе по счету посольство, князь поневоле призадумался – а что же дальше? Как ни крути, а такое ведь тоже не может длиться до бесконечности. Замужней бабе – будь она хоть кто – место рядом с законным супругом, а не у отца.

Зато теперь вроде бы подворачивался удобный случай – не просто отвезти Ростиславу, а заодно и зятя с собой на Рязань пригласить. Думалось, что совместный поход должен их как-то друг с дружкой сблизить, а коли Ярослав сердца на тестя держать не станет, глядишь, и с женой своей полюбезнее будет, а там как знать, может, и к общему ладу придут. Да и намекнуть можно, время подходящее выбрав, что, мол, все, шутки давно кончились и вдругорядь он, Мстислав, такого обращения со своей кровинушкой прощать не намерен.

Но вроде бы и все продумал, а на душе у него по-прежнему было неспокойно, так что он продолжал хмуриться, хотя и сам толком не понимал почему. Вроде бы со всех сторон складно получалось, так чего ж кошки на сердце скребутся? Однако раз решено, значит, быть по сему.

– Сбирайся, – хмуро буркнул он, войдя к дочери в светлицу, и повелительно махнул дворовым девкам, что сидели рядышком с переяславской княгиней на лавках, склонясь над вышивкой.

Челядь мигом исчезла. Лишь Вейка, любимица дочери, как бы невзначай немного замешкалась у выхода, ожидающе косясь на свою хозяйку, не подаст ли та какой знак, не повелит ли остаться. Знака она не дождалась, зато Мстислав так грозно глянул в ее сторону, что пришлось проследовать за остальными. Уходя, Вейка успокоила себя мыслью, что отец – не муж и худа над ее обожаемой княгиней не свершит.

– Как скажешь, батюшка, – послушно откликнулась Ростислава, поняв все без дальнейших объяснений и лишь спросив: – Сколь скоро ехать повелишь?

– Пока вече сберу, пока дружину проверю – с неделю, не менее, провозимся.

– Так ты сам меня повезешь? – не поняла княгиня. – А почто со всей дружиной? Чай, не на битву едешь, к зятю родному. – Но не утерпела, тут же иронично протянув: – Хотя да, иной зять, он… – А договаривать не стала, и без того обоим ясно.

Мстислав вздрогнул и смущенно пояснил:

– Я к нему лишь попутно загляну, чтоб тебя из рук в руки передать… да поговорить кое о чем, – добавил он грозно.

Лицо Ростиславы вмиг зарделось ярким румянцем. Она прекрасно поняла, о чем именно, а точнее, о ком будет идти речь. Ох, как же стыдно, как же непереносимо стыдно… Мстислав же, не обращая внимания на раскрасневшиеся щеки дочери, продолжил:

– А дружину с собой на Рязань поведу. Да не токмо дружину, но и новгородский полк мыслю прихватить, потому как негожее там творится.

– А я-то думала, что ты ныне Галич непокорный в мыслях держишь.

– Да бог с ним, с Галичем этим, – беспечно отмахнулся Удатный. – Подождет он, никуда не денется. Успею угорского королевича оттель выгнать, а сейчас поважнее дела имеются. Слыхала, поди, что там на украйне земель русских стряслось?

– Как не слыхать. Ужо две седмицы[14]14
  Седмица – неделя.


[Закрыть] весь Новгород, почитай, токмо о том и говорит. Да и ты мне последнюю грамотку от князя Константина показывал, чла я ее. А ты, стало быть, сызнова о правде печешься? – печально вздохнула Ростислава.

– Надо ж кому-то, – проворчал Мстислав Мстиславич, которому в этот миг пришло на ум, что на душе у него, скорее всего, неспокойно как раз из-за Рязани.

Дело-то даже не в ней, а вообще – ну сколько ж можно?! То в Киеве творится бог весть что, то в Галиче, то у Всеволодовичей, а теперь вот еще одно к ним добавилось. Неужто у князей ныне вовсе ни стыда ни совести не осталось, коли они вот так-то?!

– А меня, значит, попутно… – задумчиво протянула Ростислава, прерывая тягостные раздумья отца.

Лицо ее слегка омрачилось, но длилось это недолго.

«А ведь ежели не поедет батюшка на Рязань, тогда и меня… попутно… не повезет, – мелькнуло у нее в голове. – Ежели не поедет…»

Она покосилась на князя и тихонько осведомилась:

– Одного я токмо в ум не возьму. Когда ты прямиком с моей свадебки на Чернигов подался – тут все ясно. Святославичи Мономашичей забижали – негоже такое спускать. К тому же Мстислав Романович, что на Смоленске сидел, братом тебе двухродным доводился. И когда ты с Галича вернулся, чтоб за свой Новгород вступиться, да на Ярослава с Юрием пошел – там тоже все понятно.

Что именно, она вновь уточнять не стала. Ни к чему свой срам лишний раз прилюдно выставлять. Хоть и отец родной, ан все одно. Вместо этого далее свою ниточку потянула:

– Ты за старину вступился, Константина на Владимирский стол усадил, порядок должный навел, чтоб средь суздальских Мономашичей тоже все по дедовым обычаям было. А вот ныне я в толк не возьму: чай, в Рязани Святославичи грызню учинили. Так почто тебе туда лезть?

– Ежели бы черниговские али с Новгород-Северского княжества – тогда и впрямь чужие, – возразил князь. – А с теми, что на Рязани, я в родстве, потому и болит у меня душа. Никогда еще братоубивец на столе княжом не сиживал. Лучше помереть, чем неправду терпеть.

– Ан тут запамятовал ты малость, – деликатно заметила Ростислава отцу.

Ну не говорить же ему: «Батюшка, ты хоть одну харатью[15]15
  Харатья – квадратный кусок бараньей или козлиной кожи, вываренной и выскобленной, на которой в то время писались документы и книги.


[Закрыть] за свою жизнь читал ли?»

Нет уж, тут тоньше надобно, чтоб, упаси бог, не обидеть. Лучше про плохую память сказать. Она – дело житейское. Для воина зазору нет предание далекой старины подзабыть.

– Еще пращур наш общий Владимир, хошь и равноапостольный, но повелел своего брата Ярополка на мечи вздеть, – привела она пример.

– То сами варяги учинили, – неуверенно возразил Мстислав, сам чувствуя слабость своих слов.

– Без княжьего дозволения на такое ни один варяг бы не решился, – не согласилась она. – К тому ж не в битве и не в сече, а когда тот мириться к Владимиру приехал. Один! Без меча!

– А Святополк Окаянный? – взвился князь. – Пришел Ярослав Мудрый и покарал братоубийцу.

– Это верно, – не стала спорить Ростислава. – Но он поначалу в точности уяснил, что Святополк в смерти братьев повинен, а уж тогда пошел на Киев. А ты, батюшка, сам-то до конца ли уверен, что это Константин Рязанский задумал братьев своих изничтожить?

– А кто же еще? – с недоумением посмотрел Мстислав на дочь. – Али ты словеса его, кои он в грамотке отписал, на веру взяла? Мол, ненароком в лес пошел, невзначай топорище вырубил. Тогда Глебовы письмена припомни. Там-то вовсе иное сказывается.

– Стало быть, ты Глебовым словесам больше веришь? – уточнила Ростислава, еще раз прикидывая в уме, как половчее зайти да с чего начать, и припоминая, что именно было написано в обоих свитках.

– Как же не верить, коль людишки Константина не токмо его братьев под Исадами, но и все их потомство сгубили?! – возмутился Удатный. – Один токмо род Ингваря и остался в живых, да и то потому, что не успел Константин и сам в полон угодил. Ну а после уж исхитрился и своего последнего брата Глеба умертвил. Тут тоже все ясно как божий день. А не выступлю я, чтоб правду на рязанской земле учинить, он и остальных на мечи поставит. Мне же юный Ингварь Ингваревич и братовья его меньшие хошь и двухродные, ан все одно – сыновцы. Стало быть, надобно им заступу дать.

– Это хорошо, когда все ясно, а я вот ничегошеньки уразуметь не могу, – певуче протянула Ростислава, бросив в сторону отца лукавый взгляд и тут же вновь низко склонив голову над рубахой.

Казалось, девушка полностью отдалась вышивке, но это было обманчивое впечатление. На самом деле она торопилась все продумать. Времени, можно сказать, не было вовсе, а надо успеть выстроить из обоих посланий и прочих всевозможных обрывочных сведений, полученных преимущественно от заезжих купцов на богатом новгородском торгу, единую нить логичных рассуждений и веских доводов.

Вообще-то послание от Константина понравилось ей куда больше. У Глеба оно было написано слишком уж льстивым языком. Так впору оправдываться после свершенного, а не пояснять, что стряслось. А вот Константин спины перед ее отцом не гнул, держался с вежеством, почтительно, но и своей чести не забывал. Мол, ты мне старший братан[16]16
  Двоюродный брат.


[Закрыть] не только по летам, но и по своим делам, потому и хочу тебя известить о том, что стряслось…

Хотя, конечно, спору нет, и он тоже чего-то недоговаривал. Ну как может господь на небо живым взять? Конечно, возможны всякие чудеса и стоит лишь вседержителю захотеть, так он любое учинит, но вроде бы такой благодати лишь праведников удостаивают, а тут совсем напротив, братоубийцу. Но сейчас ее задача была убедить отца не вмешиваться в рязанские дела, следовательно, нужно безоговорочно принимать сторону Константина, вот только зайти похитрее и донести до своего отца то, в чем хотел убедить его нынешний рязанский князь. Хотел, да… не сумел.

Эх, знать бы ей еще тогда, при чтении свитка, как все обернется, она б сразу этим занялась. К тому ж и времени для обдумывания у нее было бы куда больше. Во всяком случае, не один день, а ныне, коль не получится, и денька лишнего нетути. Уже завтра грянет вечевой колокол, сберется новгородский люд, скажет ее батюшка свое словцо, а Великий Новгород, после того что Мстислав Удатный для них сделал, за своим князем и в огонь и в воду.

– И чего ж тебе не ясно, разумница ты моя? – почти весело осведомился князь.

Ему и впрямь стало радостно. Еще бы. В кои веки выпадал случай разъяснить что-то в многомудрых княжьих делах своей дочери, которая порой просто поражала Мстислава своими умными рассуждениями. Выслушав ее, он иной раз еще долго расхаживал в раздумьях, а случалось, что и менял свои решения. Порой сразу, иногда только к утру, но поступал именно так, как подсказывала своими намеками Ростислава. Однако теперь-то уж она наверняка не права, и пришел черед отца утереть ее милый славный носик.

– Ну вопрошай, – ободрил он ее, усаживаясь рядышком с дочерью, – чего там моей Догаде невдомек.

«Догаде, – радостно отметила Ростислава. – Это хорошо, добрый знак. Раз матушкиным именем назвал, стало быть, и выслушать готов, и душой на долгую беседу настроен».

– Да невдомек мне, почто Константин, ежели к убийству страшному еще с зимы изготовился, лучших воев из дружины своей на мордву отправил? Да еще и Ратьшу с ими вместях, – пропела она.

– Боялся, поди, что не пойдут они на такое, – предположил Удатный. – Хороший вой катом[17]17
  Кат – палач.


[Закрыть] николи не станет.

– Может, и так, – легко согласилась с ним Ростислава. – А те, кого он за пару месяцев до Исад у себя поместил? Они-то людишки подневольные. Нанялся на службу, гривны получил – служи и делай что укажут. Одначе он их тоже вместях с Ратьшей отправил. Это как?

– Тоже не согласились, – уже не так уверенно пояснил князь.

– А ежели они все в отказ пошли, тогда неужто среди них людишек не нашлось, дабы о беде страшной прочих князей упредить? Неужто они все молчунами оказались?

– Может, он допрежь того, как с ними поделиться, роту[18]18
  Рота – клятва.


[Закрыть] о молчании взял? – предположил Мстислав и наставительно заметил: – К тому ж хороший вой завсегда язык за зубами держать умеет.

– А мне ведомо, что иной мужик почище бабы этим языком мелет. И что было, и чего не было – столь всего наплетет, что и за месяц не распутать, – возразила дочь, предложив: – Да ты, князь-батюшка, свою дружину оком в думах окинь. Она ведь у тебя ладная, один к одному, а такие языкатые все едино сыщутся, да не один-другой, а поболе десятка.

Мстислав послушно окинул, после чего крякнул и возражать дочери не стал, а Ростислава все так же неспешно продолжала плести свои словесные кружева:

– И опосля опять же не понять мне, батюшка, ни Ратьши, ни прочих. Вот себя на их место поставь. Ты, к примеру, воевода в дружине Константиновой. Предлагает тебе князь братьев своих умертвить. Отказался ты и со всеми прочими уехал мордву бить. А возвернувшись, узнаешь, что побил он их все-таки. Ныне же пояли Константина люди князя Глеба, и он, в железа закованный, в Рязани стольной, у брата в нетях[19]19
  В плену.


[Закрыть]. Ты бы что стал делать – неужто пошел бы с дружиной да стал бы требовать, чтоб братоубийцу на волю выпустили?

Князь кашлянул, продолжая все сильнее хмурить брови и морщить лоб. Разумеется, он бы на месте воеводы только радовался такому исходу дела и никогда бы не стал ратовать за освобождение этого каина. А вот Ратьша – муж хоробр, сед, честен – стал. Почему?

– Тут я и сам в толк не возьму, – откровенно сознался Мстислав.

– Мне гости[20]20
  Купцы.


[Закрыть] рязанские да и иные, что в его Ожске побывали этим летом, про суд княжой взахлеб сказывали, – тем временем продолжала Ростислава. – Обо всем я тебе глаголить не стану – больно долго, но в каждом случае Константин строго по Правде Русской[21]21
  Русская Правда – свод древнерусского права.


[Закрыть] судил, не глядя, кто там пред ним – боярин али смерд простой. Ну прямо как ты, батюшка.

– Что ж ты меня с убивцем рядышком ставишь? – недовольно буркнул князь.

– И в мыслях не держала, – заверила девушка, торопливо пояснив: – Я тебя рядышком не с убивцем, но с рязанским князем ставлю, и токмо потому, что сдается мне – не повинен Константин в той татьбе.

– Но его же людишки под корень потомство князей убиенных извели, – упорствовал Мстислав.

– Это верно, извели, – опять согласилась княжна.

За долгие годы общения со своим отцом она давным-давно усвоила одно непреложное правило: если хочешь, чтобы князь начал дудеть в твою дуду, не вздумай ему ни в чем перечить. Горячий и вспыльчивый Мстислав Удатный терпеть не мог, когда ему возражают, а пуще того – обвиняют в неправоте.

«Да прав ты во всем, батюшка, – всегда говорила Ростислава. – Токмо ты растолкуй, а то невдомек мне что-то. Как-то оно получается непонятно…»

А далее следовали факты, стянутые неразрывной цепью стальной логики. Тактика была надежная, многократно и с успехом проверенная на деле, и Ростислава менять ее не собиралась.

– А вот откель в том же Пронске али в Кир-Михайлове людишки сведали – кто перед ним стоит да с чьей дружины вои эти будут?

– Так они сами об себе сказывали, не таились, – пояснил Мстислав.

– Вот-вот, – кивнула Ростислава. – И впрямь не таились. И это мне тоже в диковину.

– А тут-то чего дивиться? – не понял князь.

– Дело-то уж больно страшное. Чтоб детишек убить – не каждая черная душа такой грех на себя возьмет, а коли и возьмет, так все едино – с утайкой да с опаской к нему приступит. А тут еще и похваляются.

– Видать, вовсе без бога в душе людишки те были, – вздохнул Мстислав Мстиславич.

– Может, и так, – не перечила Ростислава. – А может, и иначе быть. След они свой заметали. Как зайцы на снегу петли делают, чтоб охотник не додумался, куда за косым идти и где он в нору забился.

– Погоди-погоди, – нахмурился князь. – Чтой-то я в толк не возьму – след заметали, а сами о себе сказывали во весь голос. Как так?

– А его всяко можно замести. Ты вспомни-ка, какой навет померанская княжна на своих пасынков измыслила. И ведь поверил ей твой шурин. А опосля что вышло? Я тебе еще грамотку от тетки зачитывала.

Мстислав нахмурился, припоминая. Действительно, совсем недавно, и месяца не прошло, получила Ростислава от родной тетки, некогда Янки Мстиславны, а ныне, после принятия пострига в одном из полоцких монастырей, сестры Агриппины, грамотку, в которой та сообщала о делах, творящихся в Полоцке.

Произошло же там следующее. На старости лет удумал тамошний князь Борис Давидович жениться вторично. В жены себе выбрал красавицу Святохну, дочку померанского князя Казимира. И мало того что она хотя вроде бы и приняла греческий закон, но все равно не отпускала от себя латинского попа, так вдобавок решила извести взрослых сыновей Бориса Василько и Вячко, чтобы княжение досталось ее малолетнему сыну Владимиру, которого она успела к тому времени родить престарелому Борису Давидовичу.

С этой целью она вначале надоумила пасынков отпроситься у отца на самостоятельное княжение в разные грады полоцкой земли, а после того, как они удалились, составила подметное письмо, адресованное им. Было оно написано якобы от имени наиболее авторитетных полочан, которые являлись рьяными сторонниками Василько и Вячко. В письме эти люди будто бы звали сыновей Бориса на княжение, убеждая свергнуть с полоцкого стола отца, выжившего из ума, а Святохну и ее сына предать смерти. Послание это померанская княжна передала Борису – дескать, удалось ей перехватить.

Зная о том, что в народе не любят его молодую жену, Борис Давидович поначалу поверил клевете, и как ни божились и клялись обвиняемые, однако были казнены. Но затем, проведав о случившемся, Василько Борисович сам отважно приехал к отцу, нашел того, кто все это писал под диктовку Святохны, и, приперев его к стенке, сумел обличить клевету мачехи.

– Так ты мыслишь, что и они… – задумчиво протянул Удатный.

– Коль уж баба таковское возмогла учинить, то мужику оное измыслить – раз плюнуть, – передернула полным плечиком Ростислава.

Вообще-то в душе она считала совершенно иначе, однако, зная точку зрения своего отца на умственные способности тех и иных, решила и тут ему угодить.

– Выходит, на волка помолвка, а теленка пастух украл. Так, стало быть, ты мыслишь? – И он с невольным восхищением поглядел на умницу-дочь.

– Так, батюшка, – кивнула она. – И иное мыслю – ить из черного белого все одно не сотворишь. Как ни жаться, а в правде признаться. Эвон, Святохна крутила-вертела, ан правда все одно всплыла. А енти убивцы княжат малолетних признались в ней одним тем, что уж больно громко свою лжу везде повторяли.

Мстислав вновь погрузился в раздумья, беззвучно шевеля губами. Ростислава, внимательно посмотрев на отца, решила ковать железо, пока оно горячо, и на всякий случай тут же подкинула новый довод в пользу своей версии:

– Да еще об одном помысли-ка. Сказывали, что у Константина, когда он из Исад бежал, от воев Глебовых спасаясь, всего трое али четверо осталось из дружины всей, да и сам он весь в ранах был. До того ли ему, чтоб о детишках княжьих думать? Да и на что они ему, ведь в Рязани не он сидит, а его брат Глеб. Опять же и послать ему некого, да еще сразу во все места. А ведь сказывают, токмо в Пронск десятка два приехало, да и в другие грады столько же, – ты сам-то сочти, батюшка.

– А кто же тогда?.. – Мстислав, не договорив, оторопело уставился на дочь. – Убивец-то тогда кто?

«Экий ты недогада, батюшка!» – чуть не сорвалось с ее языка, но она сдержалась и спокойно, даже чуточку равнодушно – мол, далеки от меня дела рязанские – предложила:

– А ты на каиново место князя Глеба примости, и сразу все вмиг сойдется. Да и никакой несуразицы уже не будет. Опять же помысли, нешто гражане Рязани стольной утерпели бы такое непотребство, чтоб над ними братоубийца сидел? Они, конечно, не вольные новгородцы, но буйства и у них в достатке. Земли-то украйные, неспокойные, так что там удалец на удальце.

– А я вече сбирать хотел, – растерянно протянул Мстислав.

– Собрать его завсегда успеешь, – деловито заметила дочь. – Токмо в народе не зря сказывают: «Сперва рассуди, а опосля осуди». К тому ж я тут и еще кой-что вспомянула. Ты ведь на Чернигов не самовольно пошел – смоленские князья подсобить просили. А Великий Новгород возьми. Сами людишки за тобой в Торопец, а опосля и в Галич прибежали. Да и Юрия со стола во Владимире ты ссаживал не для себя – для старшего Всеволодовича старался, кой сам в твой стан полки свои привел. А ныне незваным возжаждал пойти. Рязань же, сколь я памятаю, незваных гостей не жалует. Там даже сын покойного Всеволода Юрьича усидеть не смог, а уж на что его батюшка силен был[22]22
  Имеются в виду события 1207–1212 гг., когда Всеволод Большое Гнездо захватил в плен большинство рязанских князей, а в Рязани в 1208 г. усадил княжить своего сына Ярослава. Однако рязанцы не смирились и открыли партизанскую войну против владимирских наместников и тиунов, после чего в том же году Всеволод был вынужден забрать своего сына, хотя в отместку за непокорство сжег Рязань.


[Закрыть].

– Силен-то силен, а со мной потягаться он не возмог – уступил[23]23
  Подразумеваются события 1211 г., когда новгородцы призвали торопецкого князя Мстислава Удатного, чтобы он избавил их от притеснений Всеволода Большое Гнездо.


[Закрыть], – заметил Удатный с удовлетворением и легкой гордостью.

– Верно, уступил. А еще и потому он так сделал, что чуял, на чьей стороне правда. А ныне, батюшка, ты сам-то ведаешь, у какого края ее в Рязани искать?

Мстислав смущенно засопел. До разговора с дочерью он это ведал точно, а вот теперь, после всех ее слов, и впрямь получалось, что… Нет, он все равно так до конца и не согласился с тем, что правда на стороне Константина, но если ее нет и у Глеба, тогда где она вообще? И что тогда делать?

– К тому ж и путь туда не близок, – прибавила Ростислава, видя отцовские колебания. – Как знать, можа, пока ты полки соберешь да туда подойдешь, младшой Ингварь с Константином, во всем разобравшись, сами мирком поладят. А тут и ты заявишься с дружиной. Получится, что ни к селу ни к городу.

Она окончила шитье, деловито перекусила нитку зубами и, держа рубаху на вытянутых руках, принялась придирчиво оглядывать свою работу. Мстислав сидел погруженный в глубокое раздумье. Молчание затянулось, но Ростислава терпеливо ждала, не мешая неторопливому ходу отцовских мыслей. Она даже затаила дыхание, чтоб ничем не потревожить князя, пока он будет делать новый выбор.

– Да-а-а, мыслится мне, что ежели все взвесить как следует, то надо бы малость погодить, покамест все до конца не прояснится. Какой ни будь острый меч, ан и им всех концов не отрубишь – все равно рано или поздно, а наружу выйдут, – пришел наконец Удатный к окончательному выводу и вопросительно посмотрел на дочь.

– Ох, ну до чего ж ты у меня мудер, батюшка, – радостно подхватила Ростислава. – Ишь яко славно поведал. А ить верно, – всплеснула она руками, словно только что постигла глубинный смысл отцовского решения. – Как ни крой, ан все одно – швы наружу выйдут. Так и тут – как ни путай, а божья воля со временем все распутает.

Довольный поддержкой, Мстислав уже гораздо увереннее продолжил:

– Опять же никто и подсобить не просил – так чего лезть? Можа, они и впрямь сами замирятся. Ты-то сама как думаешь? – повернулся он к дочери.

– Да по мне, как ты скажешь, батюшка, так оно и ладно, – певуче откликнулась Ростислава. – А думать я никак не думаю. Нешто бабское дело – в мудреных делах княжьих разбираться. Вон, – она с гордостью показала на рубаху с уже оконченной вышивкой, – это работа по мне. Как оно тебе, по нраву?

– Княжьи думы и впрямь не бабского ума дело, – согласился с дочерью Мстислав. – Тут со всех сторон обмыслить надобно. И так покрутить, и эдак посмотреть. Иной раз и вовсе ум за разум заходит, – пожаловался он. – А рубаха, что ж, и впрямь славная получилась.

– Самому лучшему богатырю на земле русской шила. Всю душу вложила, – похвалилась Ростислава, и Мстислав тут же ощутил легкий укол ревности.

С одной стороны, конечно, хорошо, что дочь всерьез решила замириться со своим мужем, раз принялась вышивать для него, но с другой – чего-то и жалко стало, вот только чего именно – непонятно.

Князь встал, выпрямившись во весь свой богатырский рост, и, глядя на рубаху, еще раз подтвердил:

– Баская[24]24
  Красивая.


[Закрыть]. Токмо у витязя твово я на Липице одну спину и видел, – не удержался он все-таки, чтобы не съязвить.

– А тут ты неправду речешь, батюшка, – впервые за все время разговора возразила Ростислава отцу, и ее васильковые глаза строго потемнели. – Мой богатырь николи ворогу спины не казал, потому как везде и всюду токмо за правду бился и бог завсегда на его сторону вставал. – Ростислава поднялась с лавки и, держа рубаху на вытянутых руках, низко склонилась перед отцом в глубоком поясном поклоне. – Так что прими ее и носи на здоровье, коли так по сердцу тебе моя работа пришлась, витязь ты мой любый.

– Так ты что же? – оторопел Мстислав. – Оно как же? Ты для кого ее шила-то?

– Для князя великого, чья слава по всей Руси соколом летит и коего в народе уже давно Удатным кличут, – напевно ответила Ростислава.

– Вона как, – растерянно констатировал ее отец и уже совершенно иначе оценил всю прелесть мудреной витиеватой вышивки, идущей по вороту и далее спускаясь к глубокому разрезу на груди. Да и обшлага рукавов вышивальщицы тоже не обделили своим вниманием, потрудившись на славу.

В причудливом сплетении волшебных трав и растений таились диковинные звери, готовые к прыжку на неведомую добычу. Золоченая нитка хитро свивалась с синей, та с желтой и зеленой, и все это в окружении всевозможных оттенков красного.