Текст книги "Око Марены"

Глава 8
А дальше что?

 
Два демона ему служили,
Две силы чудно в нем слились:
В его главе – орлы парили,
В его груди – змии вились…
 

Федор Тютчев

Сразу после бескровной победы над Ингварем Константин с частью своей дружины и лучшими ратниками из пешего ополчения совершил солидный вояж по всей северо-западной окраине Рязанского княжества.

Дел было много. Помимо установки в каждом городе своих гарнизонов необходимо было еще и заниматься обучением молодого пополнения. С этой целью с Константином поехали лучшие полусотники и сотники, уже успевшие зарекомендовать себя с самой положительной стороны в октябре – ноябре.

Тех, кто был постарше, рязанский князь распорядился отпустить только по одной простой причине – народу слишком много, а хороших педагогов нехватка. К тому же и без того возникла масса трудностей как с размещением, так и с вооружением новобранцев. Да и ни к чему было столь сильно разжижать основное ядро. Непомерно увеличивать количество за счет качества – последнее дело. И без того предстояло сколотить в приличное войско еще не меньше полутора тысяч ратников, причем в крайне ограниченные сроки. На все про все Константин после недолгого раздумья положил от силы два месяца – на больший срок рассчитывать было просто опасно.

Но вначале предстоял краткий марш-бросок назад в Рязань. Необходимо было экстренно направить посольства ко всем соседям. Самое представительное должно было выехать во Владимиро-Суздальскую землю, к тезке рязанского князя, поскольку именно к нему, скорее всего, обратится за помощью юный Ингварь. Возглавить его Константин доверил боярину Хвощу.

Задач перед ним стояло несколько. Первоочередная – заключить что-то типа договора о дружбе и военной помощи. При этом Хвощу было строго-настрого указано, что все речи о неравенстве договаривающихся сторон и о том, что рязанский князь в грамотах к владимирскому должен величать себя сыном, сыновцем или младшим братом, надо пресекать на корню.

– Рязань ни под кем никогда не ходила и ходить не будет, – сурово заявил он боярину, на что тот согласно кивнул, радуясь в душе, что не придется унижаться и лебезить перед надменными владимирцами и ростовчанами. – Если же такой договор заключить не удастся, то надо попытаться составить ряд поскромнее. Ну, скажем, хотя бы о ненападении, но тоже на равных правах для обеих сторон. Для нас на первые несколько лет и это будет благом, – продолжал князь инструктировать Хвоща. – Но если ты и такого ряда заключить не сумеешь, то тогда самое простое – оставь человечка или парочку, чтобы могли выведать о рати – когда она выходит, кто поведет и куда. И пусть он сразу незамедлительно скачет в Рязань.

Хвощ задумчиво поскреб в затылке.

– Приметить могут, – протянул он.

– А ты близ себя его не держи – пусть он у купца какого-нибудь в пособниках будет.

– Молодого, стало быть, надобно, – принялся рассуждать боярин. – Молодого, да из смекалистых. Да на вид чтоб простецом смотрелся, душа нараспашку. Опять же он должон еще и быть…

Оглашение перечня необходимых для резидента качеств заняло еще пару минут, после чего Хвощ попросил время для поиска такого. Дескать, вот так сразу не видит он никого в этом качестве.

– Зато я вижу, – возразил Константин. – Пока ты перечислял, я все и увидел. Любомира возьмешь.

– Кого-о?! – удивился боярин.

– Есть тут один малец, – усмехнулся князь, – летами совсем млад, так что на него никто никогда не подумает. Правда, вначале мне самому с ним надо переговорить, но думаю, согласится.

Хвощ согласно кивнул, довольный тем, что хоть одну заботу с него сняли, и уточнил:

– А коли Ингварь там примется воду мутить?

– Надо успеть опередить! – резко заявил Константин. – Сам, поди, знаешь – в таких делах кто первым начнет, тому и веры больше.

Боярин развел руками.

– На все твоя воля, княже, а токмо невмочь мне его обогнать. – И посоветовал: – Ты сам-то глянь, что ныне на реке деется. А опосля нее как быть? Хорошо, коль морозы протянутся, а ежели сызнова к ростепели дело пойдет? Он-то налегке, а у нас обоз. Да и приедем в Ростов Великий все в грязище, яко нищие побирушки, народу на посмех.

Константин досадливо поморщился. Да, погода явно выступала на стороне Ингваря. Уж больно долго медлила в этом году зима, все никак не решаясь заявить о себе во весь голос. И похолодало поздно, да и какие там холода – не каждое утро лужи под ледком оказывались. Снег хоть и бывал, но тоже непутевый – пополам с дождем. А коль и успевал лечь на землю, так и то ненадолго – час-другой и все, поминай как звали.

По-настоящему за дело зимушка взялась только вчера, словно дожидалась того момента, чтобы Ингварь успел перебраться через Оку. К тому же князь-изгой и его люди сидели в ладьях, поскольку река хоть и встала, но не окончательно – лед был не тонок, а вовсе хлипок, плюс то тут то там зияли даже не полыньи – здоровенные проемы. Словом, хоть люди Ингваря и затратили на переправу несколько долгих часов, однако после полудня все равно причалили к противоположному берегу. Зато уже к вечеру так резко похолодало, что теперь о ладьях нечего было и думать, а помышлять о санях вроде бы тоже рановато. Получалось, придется ждать, теряя драгоценные дни.

«Черт! Надо было притормозить отъезд Ингваря!» – с досадой подумал Константин.

– Так что отвечать, ежели он учнет тебя хулить? – терпеливо повторил боярин свой вопрос.

– А что ты можешь сделать? – пожал плечами князь. – Ответить тем же? До такого нам опускаться нельзя, ибо он сын славного Ингваря Игоревича, подло убиенного со своей братией безбожным Глебом. Пожалуй, самым лучшим ответом на это будет твой рассказ, как я поступил с самим князем и с его ратниками. Думаю, мой тезка оценит по достоинству. И еще одно. Если с договорами ничего не выйдет – не огорчайся. Помни, что у тебя есть и еще одна задача – закупка воинских доспехов и прочего вооружения. Ее начинай с первого же дня. Мне много потребно – лишку не будет. И последнее. Кого ты мне посоветуешь отправить послами к Муромскому князю Давиду, а также к новгород-северским и к черниговским князьям?

– Им легче – не такие уж могутные княжества у них, – степенно заметил Хвощ. – Давид, сидючи у себя в Муроме, все больше к духовному тяготеет. Его бы никто не трогал, а уж он-то… Правда, он Святославу Всеволодовичу тестем приходится, но мне так мыслится, что все одно – по доброй воле сам князь не отважится на таковское. Токмо ежели владимирцы пойдут да его с собой покличут, тогда лишь и насмелится.

– А нам есть разница – сам или по зову? – хмуро осведомился Константин и тут же отдал новое распоряжение: – К нему на обратном пути загляни да предупреди. Мол, рязанский князь понимает всю его шаткость – тяжко жить меж молотом и наковальней. Вот только как бы ему не ошибиться с выбором, чью сторону принять. Наковальня-то, в отличие от молота, сама первой бить не станет, но если уж навалится, так не отступится, пока совсем не задавит. Вот и пускай призадумается.

– А что касаемо новгород-северского князя, то мне тут, княже, сразу его мать на ум пришла, Свобода Кончаковна, брат коей Юрий Кончакович, – продолжил Хвощ свои рассуждения. – Ежели ты к своему свояку Даниле Кобяковичу в степь гонца смышленого отправишь да басурман этих отговоришь на Русь идти, то и новгород-северцы в одиночку на Рязань не сунутся.

Константин кивнул, улыбнулся и одобрительно хлопнул боярина по плечу:

– Дело говоришь. Молодца! Только мне недосуг по степям кататься. Надо бы кого иного туда послать. Ты кого мыслишь, боярин?

Хвощ от такого доверия к нему со стороны князя приосанился и, выдержав небольшую, но достойную паузу, веско заметил:

– Мстится мне, лучшей всего туда бы опытного воя послать, чтоб и в летах был, и слава о былых победах имелась за плечами. Ратных дел людишки завсегда у них в почете были. Хорошо бы Ратьшу, да неможется старику. После него, стало быть, одного из твоих тысяцких, Стояна. Он, конечно, хучь и поял[68]68
  Поять – захватить, полонить, взять в плен.


[Закрыть] тебя в то лето, но в Ольгове воеводствовал справно, опять же…

Константин усмехнулся, не в первый раз подмечая за Хвощем такой незамысловатый прием. Все-таки боярин чуть-чуть, совсем немного, но трусил, опасаясь, что рязанский князь припомнит ему верную службу у Глеба. Потому он нет-нет да и вставлял словцо, вот как сейчас, но не о себе, а о ком-то из тех, кто тогда тоже находился в стане врагов Константина. Их защищать для боярской чести вроде как не зазорно, но, заступаясь за Стояна или за того же Коловрата, он одновременно лишний раз подстраховывал и себя.

Впрочем, пускай опасается. Если немного, то оно даже полезно. Главное, не давать повода, чтобы эти опасения усилились, – тогда человек и впрямь может призадуматься, как бы понадежнее обезопасить свою шкуру, а способы для этого могут быть разнообразные, в перечень которых входит и предательство, и измена. Но Константин таких поводов не давал, а потому был спокоен за Хвоща. Вот и сейчас он, не подавая виду, что давно раскусил смысл такого заступничества, лишь недовольно поморщился и резко возразил:

– Он тогда у Глеба службу ратную исполнял, так же как и ты посольскую, потому ни ему, ни тебе пенять не за что. А о том, кто в то лето и на чьей стороне был, ни ныне, ни впредь речи вести ни к чему. За совет же мудрый благодарствую. Теперь и сам вижу, что лучше него навряд ли кого найду. А в самом Новгород-Северском княжестве, думаю, Коловрат справится. – И князь закончил комплиментом в адрес немолодого боярина, стоящего перед ним: – Тебе, Хвощ, тяжелее всего придется. Потому я именно тебя туда и посылаю, ибо верю, коль ты лишь малое возможешь, иной и вовсе ничего не сумеет.

Хвощ еще больше напыжился от гордости:

– Благодарствую за веру. Не сумлевайся, княже, что токмо в моих силах – все сделаю.

Он склонился перед Константином в низком поклоне и степенно направился к выходу.

С прочими намеченными для отправки послами князь решил не спешить. Погода позволяла еще раз как следует все продумать – о чем говорить, что сулить, чем пригрозить. К тому же назавтра в княжеском тереме предполагался пир со всеми военачальниками и прочими видными мужами из спецназовцев Вячеслава, которые более других отличились при взятии Переяславля Рязанского, так что пусть веселятся от души, не думая о предстоящей поездке.

Увы, но получилось не очень весело. Были и шутки, и улыбки, и смех, но все какое-то натужное и неестественное. Складывалось такое впечатление, что все присутствующие чего-то ждали от Константина, вот только чего? Не помогли и песни Стожара, которого Вячеслав самолично извлек из поруба в княжьем тереме Переяславля. Гусляр, пожалуй, единственный из всех был по-настоящему весел, если не считать верховного воеводы Ратьши, самого Вячеслава, да еще княжеского тезки, гордого тем, что он командовал пускай половиной дружины, но тем не менее. Даже Эйнар выглядел непривычно хмурым. Впрочем, с ним Константин успел прояснить ситуацию еще на пиру, поинтересовавшись о причинах мрачного настроения.

– Когда все кончится, я тоже улыбнусь, – пообещал он. – Ныне же, сдается, все токмо начинается, вот я и не спешу радоваться.

С остальными вопрос оставался открытым, поэтому, едва дождавшись, когда наконец все станут разбредаться, Константин, оставив у себя Вячеслава, поинтересовался у него:

– Ты к народу ратному поближе меня, так что должен знать, в чем дело.

– Оно и неудивительно, – пожал плечами бывший спецназовец. – Народу как минимум подавай славу и почет.

– Ну слава у них всегда впереди на лихом коне скачет, – съязвил Константин.

– Балда ты, княже. Отечественную войну вспомни. Там намного хуже было, а все равно никто не вякал. Смекаешь?

– Нет, – недоуменно ответил Константин. – Ты к чему клонишь? НКВД ввести или Приказ тайных дел?

– Как говорил наш комбат в училище, вам что здесь, на блюдечке поднести, чтобы это тут на подносе было? – развеселился Славка. – Ну, княже, доведешь ты меня когда-нибудь до белого каления. Тут тебе не армия, копать надо глубже! Ты возьми мозги в руки и потереби их…

Константин молчал и терпеливо ожидал, пока друг не угомонится, устав черпать из своей сокровищницы с запасом армейских цитат. К тому же, как он подметил, чем большее их количество выдаст Славка, тем лучше. Это означало, что он не просто имеет ответ на поставленный вопрос, но и убежден в его правильности.

– А клоню я к необходимости организации вещественного, ясно и четко зримого всеми почета, удостоившись коего подавляющая часть забудет не только о земле с людьми, но и о гривнах тоже, – уже серьезным тоном заявил воевода и презрительно протянул: – Эх ты, историк фигов… Как говорила моя дорогая мамочка Клавдия Гавриловна, голый энтузиазм бывает только в бане, так что ордена вводить пора. Ну и медали тоже. Названия из прошлого возьми, то есть из будущего. «За отвагу» – обязательно. «Честь и слава» – это начальству, за умелое командование. Орден Мужества – общий. «Золотая стрела» – наиболее отличившемуся в бою лучнику-снайперу, который завалил неприятельского воеводу или князя, и так далее. Принцип понятен?

– Об этом я уже думал, – кивнул Константин. – Даже собирался заняться, только все руки никак не доходили.

– Теперь это для тебя задача номер раз, – твердо произнес Вячеслав. – Посему бросай все и займись ими. – И он тут же сменил тему: – Кстати, насчет того, чтобы завалить мешающих запланированному тобой единству князей. Пока один – ноль не в твою пользу. Ингварь-то утек. Какого хрена ты его отпустил? Ведь, как я понимаю, на твои жутко льготные условия он не пошел?

– Не пошел, – вздохнул Константин. – Только это были не льготные условия. Для него они прозвучали унижением. Надо было бы сформулировать их как-то иначе, поделикатнее, а у меня не вышло.

– Подлаживаться к побежденному? – насмешливо фыркнул Славка. – Гуманист ты, Костя, а я тебе так скажу: быть святым – для князя непозволительная роскошь. К тому же ты дал промашку. Ты его интеллектуально уговаривал, а надо было физически. Ну а если уж и в этом случае получил бы отказ, то… – И воевода решительно отрубил: – Брать его и в поруб. Или… в отруб. Легким движением топора голова отделяется… отделяется голова… и опасный князь превращается в безопасного покой…

– Да иди ты! – возмутился Константин. – Я же слово дал, что отпущу его!

– Не надо было давать. Сам виноват, – всплеснул руками Вячеслав.

– Но я же рассчитывал договориться.

– Хорошо. Тогда надо было сдержать слово и отпустить… до дружины. Но потом-то ты ничего ему не обещал? Значит, руки развязаны.

– Грех это, – влез в разговор подошедший к ним отец Николай. – Власть должна подавать людям пример: и гуманизма, и прощения, и человеколюбия.

– А еще порядка, дисциплины и законности, а также пример того, что надо не бояться пролить кровь по минимуму, чтобы погасить смуту в зародыше, – непримиримо отрезал Вячеслав. – Между прочим, наглядный пример, к чему приводят сопли руководства, у вас уже был перед глазами – сами ж видели, как всякие козлы страну развалили.

– Кровь… Я бы пролил, не побоялся, – медленно произнес Константин. – Но ты пойми, что, во-первых, в бою – навязав его войску Ингваря – я потерял бы не меньше нескольких десятков дружинников и пару-тройку сотен ополченцев.

– Лес рубят… – хладнокровно пожал плечами воевода.

– Люди – не щепки, – возразил священник.

– Подождите оба. Вначале дайте договорить мне, – перебил их Константин. – Да, потеря невелика, но только в людях. А вот мой моральный авторитет упал бы до нуля, и я бы уже никогда не отмылся.

– Я слыхал, что победителей не судят, – не согласился Вячеслав.

– Это с одной стороны. Но есть и другая сторона – родственная, – пояснил Константин.

– Загадками говоришь, княже, – нахмурился воевода.

– Слушай внимательно. Есть в Новгороде такой князь – Мстислав Мстиславич по прозвищу Удатный, что вроде бы означает то ли удалой, то ли удачливый, точно не скажу, но во всяком случае нечто лестное. Да и народ новгородский от него в восторге, а это говорит само за себя. Ребятки-то в недалеком будущем и Александра Невского сколько раз от себя выгоняли, а уж его отца Ярослава вообще раза три или четыре, а Мстислава чуть ли не на руках носят.

– Ну и что? – пожал плечами Вячеслав.

– А то, что этот князь – большой любитель справедливости, но только в том смысле, как он сам ее понимает. Кстати, это именно он посадил на Владимирский престол старшего Всеволодовича, который мой тезка. Он и битву на Липице организовал.

– Ну и что? – упрямо повторил воевода, но уже не столь уверенно.

– Да то, что Глеб, едва поймав меня, тут же отправил грамотки всем своим соседям, в том числе во Владимир, в Чернигов и в Новгород. Мол, не извольте беспокоиться, братоубийца изловлен, ныне уже закован в железа, и я ему не спущу, хоть он мне доводится трижды родным братом. Догадываешься, какого теперь мнения обо мне все соседи?

– Догадываюсь, – кивнул Вячеслав. – Они все считают тебя не очень хорошим человеком.

– Я не думаю, что они столь деликатны и изысканны, как ты. Скорее всего они отвели мне место где-то между Каином и Иудой.

– И уже ничего нельзя исправить? – сокрушенно покачал головой отец Николай.

– Надеюсь, что можно. Я ведь тоже первым делом, когда только-только сел в Рязани, принялся рассылать свои грамоты. Но доказательств у меня никаких, и юный князь, который жив, здоров и невредим – единственное, хотя тоже косвенное, что я далеко не такой зверь, каким размалевал меня братец Глеб. Теперь ты понимаешь, почему я отпустил Ингваря?

– Честно говоря, не совсем, – сознался Вячеслав. – Сам же говоришь, косвенное, а значит, слабенькое. Ну и хрен с ним совсем, с этим доказательством. И вообще, как говорила моя дорогая мамочка Клавдия Гавриловна, когда все чешется, то уже неважно, в каком месте сильнее.

– Да пойми ты, садовая голова! – взмолился Константин. – Как только Ингваря бы не стало, его место сразу занял бы наш великий поборник справедливости и заступник всех обездоленных и обиженных Мстислав Удатный. Тем более что его родная мать – дочка Глеба Ростиславовича Рязанского.

– А это еще кто?

– Мой дед, балда.

– Тем лучше! – возликовал Вячеслав. – Он за родню будет, а значит, за тебя. Ведь ты ему, получается, брат?

– Двоюродный, то есть по-нынешнему – братан, – уточнил Константин. – Но дело не в этом. Он будет в первую очередь за справедливость. Я это знаю по истории. И не забывай, Ингварь и его братья Мстиславу точно такие же родственники, которые даже сильнее нуждаются в защите, потому что двоюродные племянники, чьих отцов я подло поубивал.

– И что, у этого Мстислава большая армия? – нахмурился воевода.

– Новгородцы всегда могли выставить достаточно большую рать. Но беда в том, что если он пойдет, то не один.

– Она не одна придет. Она с кузнецом, – задумчиво процитировал Вячеслав фразу из еще одной кинокомедии.

– А в роли кузнеца, – в тон ему продолжил Константин, – будет сразу несколько князей. Во-первых, сидящий в Пскове Владимир Мстиславич.

– Сын? – уточнил Вячеслав.

– Родной брательник Удалого и готов за Мстиславом куда угодно. Он, кстати, и на Липице с ним был. Во-вторых, Давид Мстиславич, князь Торопецкий.

– Тоже брательник?

– И тоже родной, – подчеркнул Константин. – А еще есть двоюродные. Один – Владимир Рюрикович – сидит в Смоленске, а это достаточно сильное княжество, да и сам он в авторитете. Достаточно сказать, что как только что-нибудь случится с киевским князем, то этот Владимир тут же запрыгнет на его место. К тому же и нынешнего киевского князя Мстислава Романовича Старого на великий стол тоже подсаживал не кто иной, как Удатный. Так что стоит ему теперь только чирикнуть про должок, как Чудо-Юдо Беззаконное из детской сказки, то, думаю, что этот Старый незамедлительно отстегнет ему своих ратников, и столько, сколько Мстиславу понадобится. А еще гражданин Удатный может подписать своих знаменитейших в русской истории зятьев, которых знаешь даже ты.

– Ну это ж мне безбожно льстишь, княже, – ухмыльнулся Вячеслав и принялся кокетливо ковырять столешницу указательным пальцем. – Я, конечно, в свое время все уставы наизусть переписал и всю задницу себе сапогами стер, но из этого века помню одного только Александра Невского, – проворковал он, изображая жуткое смущение и робость.

– А папашку его, Ярослава? – ласково осведомился Константин.

– Ой, и правда. Значит, двоих! – возликовал воевода.

– Вот тебе и первый зять. Его жена Ростислава – дочь Мстислава.

– Как складно звучит… – мечтательно протянул Вячеслав.

– Зато весьма неприятно по смыслу. Вторая же дочурка, по имени Анна, – жена молодого, но весьма энергичного Даниила Галицкого, которого, правда, так назвать пока нельзя, поскольку в Галиче еще сидят венгры во главе с царевичем Коломаном.

– С кем? – переспросил удивленно Вячеслав. – Это что, имя такое – Колымага?

– Да не колымага – Коломан, – досадливо поправил его Константин. – Это сын венгерского короля Андрея Второго. Так что сам Даниил пока правит во Владимиро-Волынском княжестве. Но в надежде что воинственный тесть в свою очередь потом поможет ему с Галичем, этот Даниил пойдет за Мстиславом куда угодно. Но и этого мало. Каждый из перечисленных обязательно потащит с собой собственную родню. Владимир Рюрикович, который Смоленский, прихватит своего зятя Александра Бельзского, с Даниилом придет брат Василько, а с Ярославом… Там, считай, поднимется вся Владимиро-Суздальская Русь и…

– Молчи, грусть, молчи, – замахал на князя руками Вячеслав. – И так выше крыши. Господи, да что ж они все так повязаны?

– Я остановлю их, – вдруг твердым голосом сказал отец Николай.

– Словом божьим, наверно, – благоговейно прошептал воевода. – И убоятся они его, и остановятся в страхе, и пойдут прочь несолоно хлебавши. А мы всем войском на колени, помолимся господу за заботу о нас…

– Не юродствуй, сын мой, – мягко попросил священник. – Хотя ты прав. Именно словом божьим, но не сам, а поговорив с их епископами. Есть же там епископы?

– Во Владимире точно есть, а вот в Ростове… – растерянно протянул Константин, морща лоб и пытаясь припомнить.

Вообще-то такой вариант, как привлечение на свою сторону церкви, в его голове не возникал.

«А ведь и впрямь может получиться что-нибудь дельное, – обрадованно подумал он. – Духовенство сейчас в авторитете, так что…»

– Мыслю, что Ростов нам ныне и не нужен, – возразил отец Николай. – Твой тезка же во Владимире пребывает, посему…

– Нет, – перебил его Константин. – Он как засел в Ростове, так и продолжает в нем проживать. А сейчас из-за тяжелой болезни вообще оттуда ни ногой. Слушай, отче, а ведь, по-моему, там тоже епископская кафедра есть. Так ты думаешь, церковь сумеет остановить князей, если те соберутся воевать с нами?

– Выйдет, нет ли, а пытаться надо, – вздохнул отец Николай. – Уж больно много крови прольется, ежели то, что ты говорил, и впрямь произойдет.

– А что, – тряхнул головой князь. – Может, и впрямь получится. Значит, так и решим. Я собирался отправить в Ростов посольство, вот ты с ним и езжай. Хотя погоди-ка. Если Константин Всеволодович болеет, то кроме редких рукописей, надо бы ему… Ты вот что, – решительно изменил он планы, – завтра вечером давай-ка вместе с Хвощом, который главный посол, ко мне. Заодно скоординируем ваши действия, да я еще расспрошу боярина кое о чем. – И он довольно хмыкнул, посулив: – Будем давить на моего тезку и естеством, и… колдовством.

Священник опешил, почти испуганно уставившись на князя.

– Ка-ким колдовством? – с легкой запинкой выдавил он из себя.

– Шучу я, отче, – пояснил Константин. – Мы моего ростовского тезку только малость подлечим, вот и все. Думаю, тогда он еще добрее станет.

– А мы с тобой когда в Переяславль? – уточнил Вячеслав. – Послезавтра?

– Да нет, – внес последнюю коррективу Константин. – Теперь уже через пару дней, авось не горит. Сам же мне дал мудрый совет насчет орденов с медалями, и тут же в кусты? Не получится. Будешь завтра вместе со мной разрабатывать названия, статус, внешний вид и все остальное. День думаем, обсуждаем, еще день доводим до ума, затем… Кстати, скажи мне, как художник художнику, – ты рисовать умеешь?

– Точка, точка, два крючочка… – честно пояснил Вячеслав пределы своего таланта живописца.

– Понятно, – кивнул Константин. – Ладно, напряжем владыку Арсения, чтобы он нам нашел хорошего богомаза, кое-как доведем рисунки до ума, сплавим все нашему Эдисону, а уж тогда поедем.

– Как повелишь, княже, – вздохнул Вячеслав, изображая самую что ни на есть покорность.

Увы, но опасения рязанского князя полностью оправдались. Опоздавший Хвощ при всем своем желании уже не мог произвести благоприятного впечатления на великого владимирского князя Константина Всеволодовича. Дело в том, что уже при их первой беседе присутствовал брат владимирского князя Ярослав, прибывший из своего Переяславля-Залесского за три дня до появления в Ростове рязанского посольства. И прибыл он не столько на именины своего племянника Василько, на которые, собственно говоря, и пригласил его старший брат, сколько посмотреть, как будет реагировать Константин Всеволодович на просьбу юного Ингваря о помощи.

Накануне князь-изгой уже успел переговорить с Константином, живописуя все обиды и подробно рассказав о тех унизительных условиях, которые выставил ему во время переговоров его двухродный стрый. К ним присовокупились и те ужасы, что поведал владимирскому князю боярин Онуфрий. Надо ли говорить, насколько горячо принял к сердцу убийство малолетних княжичей Константин, особенно учитывая, что он сам имел трех маленьких сыновей, из коих даже старшему, Василько, едва исполнилось восемь лет, а самый младший, Владимир, не достиг и четырех.

Потому великий князь ныне хоть и слушал боярина Хвоща, не перебивая его, то есть со всем вежеством, однако скорее лишь изображал внимание, поскольку мысли его то и дело возвращались к своим сыновьям, и он то и дело зябко ежился, сидя в своем широком креслице.

Правда, Хвощ, поднаторевший в прелестных речах, невзирая на это, почти сумел добиться своей цели, выкладывая факт за фактом и доказывая непричастность рязанского князя ни к убийствам под Исадами, ни к расправам над малолетними княжичами. С последним особенно приходилось попотеть, ведь если исходить из хронологии событий, то получалось, что вначале Константин сел на рязанский стол, а спустя несколько дней произошло убийство детей Кир-Михаила, а затем в Пронске, когда старший из княжичей «случайно» угорел в баньке.

Однако боярин благодаря предварительной подготовке, причем отнюдь не хуля и никого не обвиняя во лжи, а только оперируя датами смертей и датой вокняжения на Рязани Константина, сумел доказать, что юный Ингварь попросту несколько спутал. Одно дело – день смерти, и совсем другое – день, когда весть об этой трагедии долетела до Переяславля Рязанского. Хвощ позволил себе только один ироничный пассаж, заметив, что Ингварь мог узнать о гибели того же Федора Юрьевича лишь в декабре, но это вовсе не означает, что княжича надо заново хоронить, в то время как по нему давно справили сороковины.

По счастью, великий владимирский князь логику понимал и уважал, поэтому слушал внимательно, все сопоставляя, и в конце полностью согласился с доводами боярина. По всему выходило, что убийцы детей посланы князем Глебом, после чего Хвощ смело протянул логическую цепочку к их отцам. Почему Глебу понадобилось убивать детей? Да потому, что именно он был братоубийцей и вполне естественно опасался мести за них со стороны сыновей, ибо божья правда рано или поздно все равно бы вышла наружу. И против этого старший из Всеволодовичей тоже ни разу не возразил, только согласно кивнул головой.

Правда, оставался еще один нюанс, говорящий не в пользу рязанского князя, – присвоенное им наследство, которое от родных дядьев Ингваря должно было по лествичному праву[69]69
  Лествичное право, или лествица – порядок наследования у князей Руси, согласно которому княжество (как Великое Киевское, так и любое другое) переходило не от отца к сыну, а от брата к брату до третьего включительно. Четвертый мог получить власть только при условии, что трое старших не имели сыновей, ибо он по своим правам приравнивался (тогда говорили «в версту») к старшему сыну старшего из братьев. Также имелось правило, что дети того из братьев, который не дождался своей очереди, чтобы сесть на княжение, лишались его вовсе. Правда, этот порядок частенько нарушался уже в XII веке.


[Закрыть] перейти к молодому князю и его братьям, ибо родной сыновец ближе двухродного брата. А уж лишать Ингваря его исконного удела рязанский князь и вовсе не имел права. И в этом случае великий владимирский князь тоже не видел разницы между держанием и кормлением, каковое и впрямь впору лишь боярину.

Ему на ум вновь пришел маленький Василько и его меньшие братья Всеволод и Владимир. Вот возьмет брат Юрий и после его смерти, которая, по всей видимости, не за горами, вручит им по примеру рязанца по городку, причем тоже в держание. Не-эт, такое вовсе никуда не годится. Не нами та лествица заведена, не нам и рушить мудрые заветы пращуров. Довольно и своевольных черниговцев, то и дело покушающихся на киевский стол.

Но Константин еще в Рязани предвидел свое самое уязвимое место, которое может особенно не понравиться его ростовскому тезке, поэтому Хвощ основной упор сделал на том, что все течет, все меняется, а потому некоторые заветы пращуров давно идут во вред всей Руси. Не счесть, сколько уже произошло споров, и все из-за того, что старшие племянники не хотели отдавать отцовское наследство своим дядьям, следовательно, давно пора установить иной порядок – от отца к сыну.

А у старшего Всеволодовича и тут на уме его сыновья. Действительно, куда лучше, если бы наследство переходило именно таким образом. Тогда все досталось бы Василько, а не Юрию и уж тем паче не Ярославу, который тоже присутствовал на этой встрече с рязанскими послами – от услышанного его лицо залило краской гнева. Оно и понятно: тогда ему и вовсе ждать нечего. А вот у Константина Всеволодовича, напротив, лик даже посвежел от приятных мыслей. Впрочем, он почти сразу отбросил их в сторону, хотя и с сожалением – не допустят такого его братья. Однако на Хвоща он все равно продолжал глядеть с симпатией.

Тот это почувствовал и решил, хотя разговор о лекарстве поначалу планировалось затеять в ходе второй беседы, не откладывать. Надо ковать железо, пока оно горячо, и боярин стал рассказывать, что ныне в их Рязани проживает такая славная лекарка, коя может отогнать от одра безнадежного больного человека и саму Марену[70]70
  Марена (Морена, Мара) – славянская богиня бесплодной болезненной дряхлости, увядания жизни и ее неизбежного конца – смерти. Ей неугодны никакие жертвы, кроме увядших цветов, опавших листьев и угасших человеческих жизней. Именно против нее предназначался обряд-оберег древних славян, творимых в Купальскую или Русалочью ночь.


[Закрыть]. И ежели только владимирский князь подпишет предлагаемый договор о мире и дружбе, то его рязанский тезка самолично озаботится, дабы оная лекарка, не медля ни дня, прибыла в Ростов.

В доказательство своих речей Хвощ с заговорщическим видом тут же извлек из сумы скляницу с темной жидкостью и предложил незамедлительно опробовать снадобье, посулив заметное облегчение в самые ближайшие часы. Причем, заметив, что хотя в глазах князя уже загорелся огонек надежды, но он еще продолжает колебаться, боярин, оглянувшись и не увидев на столе никакой посуды, извлек из сумы предусмотрительно захваченный с собой как раз для такого случая кубок червленого серебра.