Текст книги "Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове"

Валерий Есенков
Рыцарь, или Легенда о Михаиле Булгакове

Часть первая

Глава первая
Занавес поднимается

Мой читатель, никогда не верьте никаким предсказаниям и никаким предсказателям! Ребенку, который появился на свет в городе Киеве в 1891 году, была по душе сосредоточенная, тихая, может быть, совершенно скромная, однако свободная от нестерпимых страданий, далекая от нечеловеческих зверств и жестоких катаклизмов истории, вполне счастливая жизнь. Лично я ни за что не поверю, чтобы по воле судьбы или по причине не совсем удачного расположения звезд всё перевернулось вверх дном и он слишком много страдал, был беспрестанно гоним, таинственно одинок и обрел наконец один только смертный покой. В это уродство, в это извращение поверить нельзя! Никакая, даже самая злая судьба не имела бы духу заранее приготовить ему тех нестерпимых, тех унизительных испытаний, какие обрушились на него, как никакая, даже самая злая судьба не имела бы духу заблаговременно приготовить тех нестерпимых, тех унизительных испытаний нескольким поколениям русских интеллигентов только за то, что они были и остаются интеллигентами. Это вздор! Типичный и злонамеренный вздор!

На самом деле в тот год над городом Киевом, прекраснейшим в мире, светит, смеется и плещется ласковый май. Своим особенным цветом зацветают каштаны. Сирень готовит тяжелые кисти, чтобы вот-вот расцвести и разлить по всем улицам и переулкам необыкновенно-тонкий свой аромат.

Его первый стремительный выход на подмостки существования, а вместе с тем и на подмостки русской истории, происходит третьего, а по-нынешнему пятнадцатого числа месяца мая, на Воздвиженской улице, в доме под номером двадцать восемь, где квартирует молодой, подающий большие надежды доцент Афанасий Иванович и его супруга Варвара Михайловна. Восемнадцатого мая, здесь же, поблизости, в церкви Воздвижения Черного Креста, происходит крещение. Восприемником со стороны отца присутствует ординарный профессор духовной академии Николай Иванович Петров, восприемницей со стороны матери присутствует супруга священника города Орла Сергиевской кладбищенской церкви Олимпиада Ферапонтовна Булгакова. Во время обряда крещения мальчику дают прекрасное имя в честь хранителя города Киева архангела Михаила.

В жизни нет ничего замечательней детства, и всё же я не могу не сказать, что во всей литературе, русской и даже всемирной, едва ли отыщется детство более замечательной, чем детство этого мальчика, даже если благосклонный читатель припомнит колыбельное детство Николая Васильевича или немецкого писателя Гете.

Улица Воздвиженская, как и все близлежащие улицы, покрыта ровным булыжником, по которому летом шумно и весело проносятся потоки дождя, а зимой, когда они покрываются снегом и льдом, по ним ещё веселей с замирающим духом мчатся на санках как можно быстрей и всё дальше, всё дальше, до самого низа, румяные от мороза мальцы. Тротуары, напротив, выложены особенным, киевским, желтоватым, поставленным на ребро кирпичом и то и дело прерываются несколькими ступенями, чтобы удобней спускаться вниз и ещё удобней подниматься наверх.

Дом стоит высоко, чуть не на вершине крутейшей горы. Панорама, не сравнимая ни с какой другой во всем мире, открывается с этой горы. То там, то здесь мелькают строения, возвышаются белоснежные стены русских церквей, купола и кресты, однако все они, точно в море, утопают в громадном саду, который тянется без конца и без края. Сад уходит, точно живой, всё далее и далее вниз, темнеет узкими прорезями аллей, чернеет в изломах оврагов, широко раскидывает ветви каштанов, кленов и лип, сплошь покрывает прекрасные горы, которые мощной громадой своей наступают на Днепр, отвесные стены которых обрываются от террасы к террасе, ломают землю, но не в силах преградить путь всемогуществу Царского сада. Всё одолевает этот непостижимый, этот единственный сад. Великолепнейшие деревья этого сада возвышаются всюду, где находят хотя бы самую шаткую, однако всё же точку опоры. Они словно падают на Террасы. Они словно переливаются в береговые беспечные рощи. Они подступают к самой кромке шоссе, которое бежит вдоль реки. Во всем своем несравненном величии отражаются они в скользящей воде, оттого вода становится темной, и сам Днепр стремится освободиться от них, убегая течением вниз, за пороги, где Запорожская сечь, Херсонес и загадочное, вечно манящее море. На это могущество и величие жизни можно глазеть без конца, не в силах отойти от окна, можно фантазировать без конца, можно мечтать.

Ещё заманчивей, ещё загадочней в доме, сперва на Воздвиженской, а через несколько лет по Кудрявскому переулку, под номером девять, принадлежащем Вере Николаевне Петровой, дочери профессора духовной академии, крестного. Дети идут в семье один за другим, красивые девочки, крепкие мальчики, все непоседы, и в конце концов их однажды становится семеро. Отец Афанасий Иванович непременно уходит с утра, так же непременно приходит к обеду, снова уходит, возвращается к вечернему чаю, а после вечернего чая долго сидит в своем кабинете. Всё детство, и отрочество, и много поздней мальчик чаще видит отца со спины: отец что-то пишет за широким столом, часто обмакивая в чернила перо, а на столе приятнейшим рассеянным светом светит обыкновенная лампа под спокойным, полезным для глаз абажуром зеленого цвета. И так это зрелище важно, так значительно, так хорошо, что бумага, перо, просторный письменный стол и зеленая лампа вызывают горячую, ничем другим не утолимую зависть ребенка, становятся вечной мечтой и вечным символом необыкновенного счастья, как вечным символом женщины становится мама, светлая королева, царившая в доме весь день.

Начать хотя бы с того, что между ними обнаруживается, и очень рано, поразительное сходство во всем: то ли она походила на сына, то ли сын походил на неё. Оба они белокурые, глаза у них светлые, она располневшая, он тоже пока ещё пухлый. Оба живые, подвижные, так что обоим не сидится на месте, ему бы всё прыгать, скакать, ей бы всё что-нибудь делать в небольшом, но сложном хозяйстве растущей семьи. И хотя она занимается этим хозяйством весь день, то и дело рожает детей и несет все обязанности по их воспитанию, у неё ещё остается довольно энергии, чтобы в теннис сыграть гейм-другой. Она к тому же доброжелательна, с мягкой улыбкой, какая часто играет и у него на губах, и с сильным, даже несколько властным характером, какой с течением времени начинает обнаруживаться и у него. Она и воспитывает его, а следом за ним и всех младших детей согласно деятельному характеру и полученному образованию: каждому приискивает и находит занятие, чтобы без дела, упаси Бог, никто не сидел, так что её старший сын, уже юношей, начинающим понемногу освобождаться от доброжелательно-строгой опеки родителей, сочиняет по поводу её бесконечных распоряжений шуточные стишки: «Ты иди песок сыпь в яму, ты из ям песок таскай». Стишки, как видите, до крайности слабые, скорей говорящие о самостоятельном и насмешливом складе ума, чем о сверкающем даре поэта.

Главное же заключается в том, что бесконечное трудолюбие и, как обязательный его результат, довольно скромные, но всё же достаточные доходы отца вместе с веселыми легкими хлопотами очаровательной мамы создают в доме особенную атмосферу безмятежности, устойчивости, благополучия и самого доброго мира везде и во всем.

В комнатах большую часть дня сохраняется невозмутимая тишина: все заняты каким-нибудь делом, в кабинете сосредоточенно что-то пишет отец. Тишина любовная, ласковая, сладкая, в какой только и вырастают здоровые дети. Везде стоит обитая красным бархатом мебель, пестреют ковры с завитками, ласкает зрение лампа, бросая мягкий рассеянный свет, манят шкафы, плотно уставленные разнообразными книгами, разумеется, лучшими в мире.

Вдруг в соседней столовой башенным боем бьют большие часы. Ещё они не успевают умолкнуть, как в таинственной маминой спальне, куда вход категорически воспрещен, другие часы уютно и сладко играют гавот. Эти великолепные звуки, повторяясь множество раз в течение множества лет, становятся живой частью отчего дома, частью семьи, и уже совершенно представить нельзя, что когда-нибудь какая-то посторонняя сила заставит эти милые звуки замолчать навсегда.

О, нет! Эти благодатные звуки были всегда и пребудут всегда, та слышится в добром сердце ребенка, оттого что дают его чистой, невозмущенной душе покой обыкновенного счастья. Такого именно счастья, которое естественно для детей. Тогда дело, придуманное мамой для его воспитания, забывается само собой, выпадает из рук, и уже на невидимых крыльях отовсюду слетаются золотые мечты и заносят Бог весть куда, где стеклянные замки, стеклянные рыцари и вечный перезвон хрусталя.

А уже темно за окном, и в дальний угол переносят высокую лампу, и мама, светлая королева, обравши волосы и сбросивши фартук, поднимает черную крышку рояля. Наступает самый сладостный миг! Исподтишка, нередко в щель двери из детской, маленький мальчик жадно следит за каждым движением, страшась пропустить, хотя уже знает всё, что мгновенье спустя произойдет перед ним, потому что и это тоже происходит всегда: белокурая, приятно округлая, подвижная, очень живая весь день, она в этот торжественный миг затихает, долго сидит, точно пристально слушает что-то, чуть подкрашенными ресницами прикрыв светлые, почти стального цвета глаза, или медлительно перекладывает подержанные листы любимейших нот.

Он замирает и ждет.

Наконец она слабо трогает черно-белые клавиши, и тотчас вслед за движением её лаковых рук в уютную притемненную комнату входит печальный и мужественный Шопен, наполняя самый воздух гостиной пронзительной грустью. На эти, точно призывные, звуки из кабинета вскоре выходит отец, из потертого футляра извлекает свою старую скрипку, прижимает её ложе подбородком к плечу, ожидая, и вот уже, отвечая смычку, жалобно отзываются верные струны. Или красивейшим басом что-то поет. И часто, как часто она отчего-то играет из «Фауста»

Его веселят, зачаровывают то сильные, то зловещие звуки. Эти звуки куда-то влекут. Но куда же, куда?! Он только слышит распахнутой настежь душой, что они влекут к чему-то громадному, которое непременно ждет его впереди.

Только черствые, только деревянные души, только застегнутые умы не в силах понять, что единственно впечатления этого рода облагораживают податливо-мягкую душу ребенка и остаются в ней навсегда, навсегда, так что уже никогда такая душа не сможет вместить жестокое, грубое, дикое, пошлое, не испытав отвращения, не отвратившись, не попытавшись бежать, чтобы возвратиться обратно в свой естественный мир поэзии, любви, тишины.

Чему ж удивляться, читатель, что ребенку привольно и весело жить, что желание действия его непрестанно томит, что энергия нарастает в во всем его существе не по месяцам и годам, а по дням и часам, что настает вскоре время, когда эту энергию становится невозможно сдержать. Мальчик уже часами не стоит у окна, не придается слишком сладким, но туманным мечтаниям. В доме становится шумно. Что-то падает, грохочет и бьется. Сооружения из стульев появляются в разных углах. Под водительством смелого рыцаря на штурм крепости лезут младшие братья и сестры, ряды которых с каждым годом растут. Его замысловатые выдумки заражают и их, и все они любят его беззаветно, да и как же друг друга им всем не любить? И кто может им помешать? Кто осмелится запретить эти безвинные, хотя и слишком шумные игры?

Уверяю вас, что никто.

Глава вторая
Размышление о корнях

Правда, глава семьи сдержан, суров, но и добр, как подобает христианину, интеллигенту и всякому благородному человеку. Это крайне требовательный к себе, неутомимый работник. Он в совершенстве владеет древними языками, которыми нельзя не владеть и при самых малых способностях, если учишься в семинарии, так хорошо там поставлено дело по части именно языков, тем более нельзя не владеть, если окончил духовную академию, некоторое время преподавал греческий в духовном училище и возвратился преподавателем в духовную академию, в которой учился. Таким образом, это естественно и едва ли является очень заметной заслугой. Но что действительно оказывается немалой заслугой, так это владение новыми языками, немецким, французским, английским, которых в семинарии не преподают и даже не считают нужным преподавать, дабы излишним познанием не развращать молодые умы. А владение новыми, притом основными европейскими языками является громадным преимуществом в те времена, поскольку предоставляют единственную возможность следить за всеми достижениями научной и эстетической мысли Европы, как только эти достижения являются в свет, что и служит залогом действительного и глубокого просвещения. В связи с этим едва ли случайно то обстоятельство, что Афанасий Иванович владеет живым, правильным, достаточно выразительным слогом, а также много и с удовольствием пишет, главным образом в сфере избранной им специальности.

А его специальностью, причем близкой сердцу, надо заметить, становится, ещё со студенческих лет, англиканство, к которому православное духовенство относится с определенной терпимостью, поскольку англиканство, подобно православию, противополагает себя католичеству и ужасно, прямо-таки до зубовного скрежета не любит римского папу. Благодаря такой официальной позиции церковных властей открывается возможность изучать свой любимый предмет добросовестно и объективно, не приспосабливаться, не лгать, что свойственно лишь ограниченным и низким умам, но искать, исследовать истину, как свойственно сильным и благородным умам. И доказательство непредвзятости налицо: одну из его специальных работ переводят для английской печати, и Афанасий Иванович откровенно и заслуженно этим гордится.

Само собой разумеется, что такого рода спокойные, уравновешенные, добросовестные умы не падают с неба. Такие умы вырабатываются долговременными традициями семьи и неукоснительной твердостью нравственных принципов. Едва ли возможно считать совершенно случайным, тем более маловажным то обстоятельство, что Иван Авраамович, дед, многие годы служит сельским священником, наживает, как водится, мало добра, незапятнанное имя и большую семью и службу заканчивает скромным местом священника Сергиевской кладбищенской церкви в Орле. Этим положением Ивана Авраамовича неминуемо определяется будущее детей: для мальчиков – церковь, медицина, в меньшей степени юридический факультет, для девочек – супруга священника или учительница, однако последнее является уже исключением.

По этой причине не может вызывать удивления, что Афанасий Иванович заканчивает духовную семинарию, и если он заканчивает это учебное заведение блистательно и дирекцией заранее предназначается в духовную академию, то это неизбежное следствие и прочнейших семейных традиций, и прирожденных способностей, и наклонности к тихому трудолюбию. Духовная академия также заканчивается блистательно, а уже через год защищается диссертация под названием «Очерки истории методизма», за которую в высших инстанциях присваивается ученая степень магистра богословских наук. Ещё через год молодому магистру предоставляется должность доцента в той же духовной академии, в которой служит, кстати сказать, его наставник и друг, ординарный профессор Петров.

Едва ли также случайно, что Афанасий Иванович женится на девушке из того же сословия, к которому сам принадлежит по рождению, а не только по службе, поскольку женится он, тридцати одного уже года, вполне зрелым мужчиной, человеком, всесторонне обдумавшим делом, способным прокормить себя и семью.

Таким образом, молодая семья оказывается в определенной духовной среде, по рождению и воспитанию родственной ей, с обширным и разнообразным родством.

Отец Варвары Михайловны, другой дед, Михаил Васильевич Покровский, служит протоиереем Казанской церкви в Карачеве той же Орловской губернии, широко образован, даже талантлив, дает своим детям светское образование вместо духовного. Его дочь Варвара Михайловна оканчивает гимназию, а также дополнительный педагогический класс и поступает на должность преподавательницы и надзирательницы в Карачевскую прогимназию, откуда Афанасий Иванович и берет её в жены. Её братья, Михаил Михайлович и Николай Михайлович, после окончания университета становятся известными докторами в Москве. Сергей Иванович, младший брат отца, женатый на Ирине Лукиничне, служит во второй гимназии города Киева учителем пения и регентом церковного хора.

Составляется тесный, сплоченный кружок, съединенный складом духовным, интересами общими, привычками мыслить и жить, обиходом повседневного быта. В этот тесный кружок входят сослуживцы, знакомые, лечащие врачи, соседи по даче. Выворачивается ещё один пласт той культурной почвы России, которая рождает всё лучшее в ней: подвижников мысли, пастырей, ученых, философов, литераторов, медиков, юристов, актеров, всех жаждущих истины, живущих прекрасным и потому внутренне, духовно свободных людей, несмотря ни на что. Педанты и обскуранты не попадают в этот сплоченный кружок. В нем сходятся люди живой мысли, творческих интересов и устремлений. Политика мало их занимает или не занимает совсем. Они монархисты и либералы, и одно нисколько не противоречит другому, поскольку в России всё лучшее, передовое неизменно движется сверху. Идея коммунизма их не пугает, поскольку они видят в ней воплощение тысячелетних евангельских истин и возрождение тех отношений, которые уже существовали когда-то давно, в общинах первых последователей Христа. Однако никому из них не взбредает в голову несуразная мысль, чтобы коммунизм мог в ближайшее время осуществиться в России, в стране, где масса населения элементарно неграмотна, чуть не дика в смысле крайней узости кругозора, где всё ещё процветает жестокость в быту, насилие, беззаконие, пьянство, где во время эпидемий холеры убивают врачей по подозрению в том, что это они нарочно отравляют несчастный и беззащитный народ. Какой тут может быть коммунизм!

Эти интеллигентные люди видят цель и смысл своей жизни именно в том, чтобы просветить эту неуклюжую большую страну, внести в её слабо затронутые дебри семена духовности, истины, знаний и с терпением ждать, когда эти семена прорастут, да кто ещё знает, какой из этого семени вызреет плод?

Всё это свободные, независимые умы, которым чужда ограниченность в чем бы то ни было. Стало быть, не приходится удивляться, что именно в этом тесном кружке глубоко просвещенных людей рождаются книги об украинской литературе, тогда как сами слова «Украина» и «украинство» официально запрещены. Не приходится удивляться также тому, что в этом тесном кружке глубоко просвещенных людей видят в Толстом «живой укор нашему христианскому быту», поскольку темные стороны этого быта знают много лучше других, и «будителя христианской совести», а в его учении слышат отголоски «великого церковного учения», возникшего в первые века христианства, тогда как именно за это учение великий Толстой подвергается жестоким гонениям церкви.

В этом кружке собирают ценнейшие книги, великолепную коллекцию фотографий с изображений Христа, слушают музыку, посещают театр, живут честно, не поддаются искушениям дьявола ни на скупость, ни на стяжание, изучают историю, проникаются мыслью о медлительном, однако поступательном и неостановимом движении человечества, а заботятся только о том, чтобы прилично обеспечить семью.

В духовной академии Афанасий Иванович добросовестно читает свой курс, за что получает тысячу двести рублей, одно время преподает историю в институте благородных девиц, служит по иностранной цензуре, за что получает ещё тысячу двести рублей. Благодаря его скромным заработкам большая семья не ведает ни горьких лишений, ни погибельной роскоши, в особенности губительной для детей. Желать большего он почитает тяжким грехом. Настоящее не доставляет ему излишних хлопот, и он без надобности не вглядывается в него, а будущее, как всем известно, не в наших греховных руках, а в руках всемогущего Бога. И прекрасно! И незачем понапрасну себя волновать! Благодаря такому философскому взгляду на мир удается выкраивать довольно много свободного времени, и Афанасий Иванович беспрепятственно погружается в древние книги, наслаждаясь и восхищаясь великим прошедшим. Его внимание большей частью останавливает Ветхий завет. Он без устали разгадывает его глубочайшие символы, в которых алеет нетленная мудрость веков. Эта-то мудрость веков и насыщает его. Благодаря ей он спокоен, уравновешен, добропорядочен и не строг.