Текст книги "Часы с лягушкой"

– Ничего! Война придет – хлебушка попросит. Да, мам?

– Еще как попросит-то, – кивала мама, сдерживая улыбку.

– А мы ему не дадим! – это Лешка злорадно сказал.

– Ну… – мама немного замялась. – Немножко все-таки покормим.

– Ладно, покормим. И опять отпустим.

– Там видно будет, – говорит мама, забирая у него пустую тарелку.

Тут – суматошный звонок в дверь: ворвалась тетя Зина.

– Овсянку будешь? – спросила ее мама.

– Однозначно, подруга! Я вся в нерве! Сижу дома, никого не трогаю. Заходит какой-то хмырь. – Тетя Зина обрисовала его жестами – чуть немного от пола и в две руки в ширину. – Пупс такой.

– Теть Зин, – вмешался Алешка, – хмырь или пупс?

– А что, есть разница? – удивилась тетя Зина.

– Однозначно. Хмырь – худой, высокий и носастый. А пупс – круглый и розовый.

– Разбирается! – хмыкнула тетя Зина в его сторону. – Лопай овсянку.

– Уже слопал, – сказал Алешка. – А дальше что?

А дальше этот хмыристый пупс вручил тете Зине листовку, где было радостное сообщение: «Мы открылись!» Новый магазин. Первому покупателю – подарок. Если он сделает покупку на тыщу рублей.

– Ну я его намылила, конечно. А он, подруга, знаешь, что спрашивает: мол, соседи ваши дома? Ну я говорю: к ним сейчас не ходи. Не до подарков им. От соседки мужик недавно ушел.

«Страдает?» – спрашивает.

«Тебе-то что?» – говорю.

«А куда ушел-то?» – спрашивает.

«Дальний Восток», – говорю. Ну он тут начал выступать: кто да кто, где да где? Я уж хотела его веником по башке, а тут мой Гоша как гаркнет мужским басом: «Отвали!» – только мы этого пупса и видели.

Я особенно не прислушивался к этому трепу, но удивился, что маму он так заинтересовал. Она даже спросила:

– Зинк, а он еще в какие-нибудь квартиры заходил? Ты не заметила?

– А то я дура! Как Гоша его пуганул, так он и умелся. По ступенькам загремел.

– Спасибо, Зин. Каши добавить?

Тетя Зина доела овсянку и ушла к своему Гоше. А мама задумчиво помыла посуду. А Лешка спросил:

– Дим, а Дальний Восторг – это где?

– Восток, – поправил я. – На Дальнем Востоке.

– Понял.

А вот я не понял. Мама просила тетю Зину распустить слух, что папа в командировке, а она насплетничала совсем про другое. Запуталась тетя Зина. Или это я запутался?

Глава III
Террорист Павлик

В один прекрасный день, вечером, к нам пришел Бонифаций. Он не только наш классный наставник, препод литературы и главный режиссер нашего школьного театра, но и довольно хороший человек. Даже умудряется всех нас любить, хотя и на репрессии не скупится. И говорит при этом: «Мне не важно, кем вы станете за порогом школы. Мне важно, чтобы за этот порог вы шагнули порядочными людьми».

Он вообще очень отзывчивый, добрый и заботливый. Может и нос вытереть, но и затрещину влепить. Чтобы мы шагали по жизни без соплей и порядочными людьми.

Он, собственно говоря, из-за этого к нам и приперся, Алешка мне рассказал.

Мама в это время что-то готовила, Алешка ремонтировал наш старенький тостер. Он у нас начал потихонечку сдавать – перестал выбрасывать из решетки хлеб, и нам из-за этого приходилось вытряхивать в мойку одни горелые крошки. Папа, когда тостер был молод, не очень его любил за внезапный треск. «Будто кто-то в спину стреляет», – смущенно говорил папа, вздрагивая. А теперь наш тостер не стрелял в спину, но потихоньку сжигал в своем нутре хлеб, словно прислушался к папе.

Алешка тостер, конечно, починит. Его всякая техника очень слушается. Правда, когда Алешка что-то чинит, то всегда этот прибор совершенствует. Даже чересчур. Пылесос он отремонтировал так, что при его испытании нам пришлось бегать за ним по всей квартире. Он разве что не взлетал к потолку и торопливо глотал все, что попадалось ему по пути. И остановился только тогда, когда подавился Алешкиным рюкзачком, трепал его как голодный бультерьер.

Когда приперся Бонифаций, мама сразу же поставила перед ним полную тарелку борща. Потому что Бонифаций живет почти одиноко, со старенькой мамой. Которой готовить некогда – она вяжет ему свитер. Второй год. Кто-то из наших ребят говорил, что этот свитер уже ниже колен. Может, Игоря Зиновьевича за то и прозвали Бонифацием. Или за его доброту и буйные кудряшки на голове.

– Здравствуйте, Игорь Зиновьевич, – настороженно встретил его Алешка. Он сразу понял, что Бонифаций пришел не просто так. – Ешьте, Игорь Зиновьевич, не стесняйтесь. У нас этого борща – как гуталина у Матроскина, а вы всегда голодный. Вы приходите почаще… – И осекся под строгим маминым взглядом.

Но Бонифаций не смутился, он Алешку хорошо знал. И, похоже, уважал его. Даже немного побаивался.

– Брысь отсюда! – сказала мама Алешке.

– А тостер?! – взвился Алешка.

– Алексей нам не помешает, – заступился за него Бонифаций. – Ему даже будет полезно нас послушать. Продолжайте, Оболенский. – И Бонифаций склонился над тарелкой. – Я, собственно, отчего зашел к вам. Меня очень беспокоит Дима. В последнее время он как-то рассеян, невнимателен и задумчив. На уроках все время смотрит в окно, будто чего-то ждет…

– Он, наверное, влюбился, – сказала мама. – Это бывает в его возрасте.

– Влюбился! – сдал меня Алешка. – Он мне говорил, что у Ирки Орловой пушистые ресницы. Влюбился, сто пудов!

– Не думаю. Вы знаете, вчера он удивил меня и насмешил весь класс.

– Пукнул, что ли? – с интересом спросил Алешка.

– Алексей! – Мама изготовилась дать ему очередной «подзатылок». Или «ползатыльник».

Бонифаций не смутился, продолжил:

– Мы разбирали тургеневскую «Муму». Я задал вопрос о прототипах героев этого рассказа. И знаете, что Дима ответил? – Бонифаций положил ложку. – Он сказал, что прототип Муму – это персидская княжна!

– Какая еще княжна? – Мама присела рядом.

– Которую Степан Разин утопил.

– А прототип Герасима – это, значит, сам Степан Разин? – Мама широко распахнула свои синие глаза. – А жестокая и капризная барыня-помещица – это собирательный образ? Разбойничья ватага? Интересная трактовка.

– Странные вы какие-то Оболенские, – вздохнул Бонифаций и опять взялся за ложку.

– Мы такие! – гордо сказала мама.

Тут раздался страшный треск, вроде выстрела, из тостера вылетел кусок хлеба, ударился в потолок и плюхнулся в тарелку Бонифация.

– Это ты нарочно, Оболенский? – школьным голосом спросил Бонифаций, вытирая лицо салфеткой.

– Нарочно так не попадешь, Игорь Зиновьевич, – оправдался Алешка и снова запустил отвертку в непослушное нутро тостера.

– А хотелось бы? – съязвил Бонифаций. – Признайся.

– У вас еще на бровях капуста осталась, – пожалел его Алешка. – Будто вы спали лицом в тарелке.

– Это не капуста, – сказала, оправдываясь, мама и сделала Алешке страшные глаза. – Это свекла.

Бонифаций в долгу не остался:

– Кстати, Алексей тоже отличился на днях. Мне Любаша жаловалась. Любаша – это Алешкина училка. Она такая мелкая, что иначе ее никто не называет.

– Та-ак, – с угрозой протянула мама и заняла исходную позицию.

– Урок внеклассного чтения. «Волшебник Изумрудного города». Вопрос педагога: «Зачем Элли ходила в Изумрудный город?» Ответ Оболенского-младшего: «За картошкой!» Каково?

Мама пожала плечами:

– Правильно. Я тоже так считаю. Книгу я, правда, не читала, а в мультяшке так и поется: «И Элли возвратится с картошкою домой!» – У мамы это мелодично получилось. И убедительно.

– С Тотошкою! – воскликнул Бонифаций, потеряв терпение с этими Оболенскими. – С Тотошкою! Это маленькая собачка, а не картошка.

– Знаете, я что-то уже запуталась, – сказала мама и прижала пальцы к вискам. – При чем здесь Муму, Тотошка, княжна еще какая-то персидская?

– Это кошка такой породы – персидская, – пояснил Алешка, большой спец по мелкому домашнему скоту. – По кличке Княжна. Или Картошка.

Бонифаций немного растерялся, но только пробормотал:

– Странные вы все-таки – Оболенские.

– Мы такие, – гордо согласился Алешка.

Треск! На этот раз кусочек хлеба взлетел уже не так высоко – шлепнул Алешку в лоб.

– Мне кажется, – сказал, прощаясь с мамой, Бонифаций, – что в вашей хорошей семье появились какие-то проблемы. Постарайтесь с ними справиться. Хотя бы ради ваших детей. Я готов всеми силами вам помочь.

Фигня какая-то. Нет, вообще-то он очень добрый и отзывчивый. Всегда готов помочь. Даже если его не просят. Правда, может и затрещину влепить. Из-за какой-нибудь персидской Муму с картошкой.

Мы шли с Алешкой в школу вдоль нашего дома. Я взглянул на Иркины окна. Алешка перехватил мой взгляд и все просек:

– Дим, ты ей брось в окошко какую-нибудь «Рафаэлю». Донеси свои чувства в новой упаковке – она сразу к тебе выбежит. Прямо без пальто.

Я и смутился, и разозлился:

– Нет у меня никакой «Рафаэли»!

– Ну камешек тогда брось, – не отставал со своей добротой братишка. И подобрал обломок кирпича. – Она тогда сразу в окошко выпрыгнет. Вместе со всеми своими ресницами.

Я быстренько – пока не поздно – выхватил у него камень и бросил его в мусорный бак. Оттуда сразу выпрыгнула кошка с куриной косточкой в зубах и вылетела ворона с пакетом из-под майонеза в клюве. Кошка со своей добычей шмыгнула в подвал к своим котятам, а ворона тут же положила пакет на проезжую часть. Эти умницы всегда так делают. Проедет машина, выдавит из пакета остатки содержимого – вороне только и остается его подобрать.

Мы завернули за угол – вдали нарисовалась наша любимая школа. А Лешка все не унимался, с сочувствием поглядывал на меня, забегая вперед и задирая свою бедовую голову:

– Нет, скажи, Дим, и чего этой Ирке еще надо? Ты ей такое классное сочинение написал, а она без внимания. Только и знает за консервами бегать.

Я даже притормозил:

– За какими еще консервами?

– Ну в эту, в консерваторию.

– Лех, в консерваторию за музыкой ходят, на концерты.

– На концерты, – весомо так заметил Алешка, – ходят в концерваторию, а за консервами… – И дальше пошла всякая чушь в его характере, которую я пропустил, а включился только с этой фразы: – В вашем классе, Дим, все девчонки в тебя влюбились. И правильно сделали. Ты у нас вежливый, умный, у тебя дисциплина не хромает. И у тебя грамота за стихи есть. И двоек у тебя мало. – Я заметил, что глаза его блестели уже не весело, а с хитринкой. – И весь ты, Дим, такой доверчивый. У тебя, Дим, все на лбу написано. И ты такой неторопливый, и соображаешь очень медленно. И вообще… Ирка не дура, конечно…

Вдруг он остановился и замолчал, будто его из розетки выдернули. И вовремя. Иначе я еще многое о себе узнал, наслушался бы. Как говорится, начал во здравие…

– Стой, Дим! Смотри. Видишь?

Ничего особенного я не увидел. Кроме того, что к школьному крыльцу со всех сторон, стайками и вереницами, тянулся наш контингент. Будто зверушки на кормежку. Или птички на ночлег.

– Вон он! Идет сюда! Отвернись, чтоб он нас не узнал!

Из дверей школы вышел какой-то мен. Огляделся, натянул перчатки и пошел к калитке.

– Узнал, Дим? – шептал Алешка. – Это папин капитан Павлик. Чего это он в школу приперся?

Капитан Павлик – странно – был не в форменной куртке, а в гражданском, и сел не в служебную машину, а в свою старенькую «Ниву». Интересно, что он потерял в нашей школе? И к кому он приходил?

– К кому, к кому… – угадал меня Алешка и проворчал: – Небось к директору. К кому еще? Капитан – к полковнику.

Наш директор в самом деле был полковником. Но уже в отставке. И стал на гражданке директором школы. Потому что привык командовать и воспитывать. И еще потому, что кроме военного образования, у него было еще и педагогическое. Вообще он был крутой, настоящий полковник. Но мы с ним ладили. И Алешка, конечно, прав: полковники к капитанам не ходят. Даже если они в отставке. А ходят, наоборот, капитаны к полковникам. Но вот зачем?

На входе – еще одна новость. В школе сменился охранник. Прежний, дядя Коля, был уже старенький и сонный, а этот – молодой и здоровенный парень. Такому впору в ОМОНе служить, а он в школе пригрелся.

Алешка сразу же спросил его:

– А это что за чужой дядька сейчас вышел?

Охранник почему-то усмехнулся в ответ, разглядывая нас, будто хотел хорошо запомнить.

– Оболенские? Я так и подумал. – И злорадно добавил: – Много будешь знать – плохо будешь спать.

– Очень остроумно, – буркнул Алешка, расстегивая куртку и протягивая ее мне: – Иди, повесь, а я на разведку к директору.

– Я тоже.

– Вот фиг! Ты очень простодушный, у тебя все на лбу написано. И врать до сих пор не научился. Стыдно, юноша.

Алешка поскакал на второй этаж и вошел в приемную директора. Секретарша сразу же вскочила и загородила своей фигурой дверь в кабинет. Пробить такой заслон можно было только хитростью, но никак не силой. Эта Лялечка (или Лелечка – толком никто не знал, а она сама откликалась на любое из этих имен) окончила нашу школу в прошлом году, быстренько поступила в институт, быстренько из него вылетела за неуспеваемость и вернулась доучиваться в родную школу секретаршей. Но называла себя референтом.

Лялечка-Лелечка была довольно бестолковая, все время путала служебные бумаги и расписание уроков, но у нее было одно замечательное качество: она умела классно точить карандаши. Без всяких машинок, обычным ножиком. И за это умение наш директор прощал ей всю ее бестолковость.

Наш директор Семен Михалыч по своей штабной привычке очень любил толстые острозаточенные красно-синие карандаши, которые стояли у него на столе в чугунном стаканище в виде гильзы от гаубицы. Они торчали там, как солдаты со штыками перед атакой. И были так же беспощадны, особенно красные.

– Ты куда, Оболенский? Тебя вызывали? Иди в класс, сейчас звонок будет.

– Щаз-з! Полковник мне лично звонил, на мобильник.

– Опять врешь? И когда ты перестанешь?

Алешка никогда не врет. Но «воду замутить» может как никто. Семен Михалыч в самом деле звонил ему. В прошлом году. Но не дозвонился.

Алешка гордо не ответил, только твердо взглянул Лялечке в кукольные глаза, занавешенные тяжело окрашенными ресницами, и она отступила.

А из кабинета в это время вышли десятиклассники Никишов и Сельянов – наши силовики, так их в школе называют. Они у нас спортсмены по всем видам единоборств.

Один из них приподнял Алешку, словно взвешивая, перевернул вверх ногами и передал другому. Тот вернул его голову и ноги на место и, поставив Алешку на пол, сказал:

– Здрав буди, боярин!

– Доиграетесь, – буркнул Алешка и вошел в кабинет директора.

– Я тебя звал? – спросил директор.

– Звали, – виновато вздохнул Алешка. – Еще в прошлом году.

– Долго же ты добирался. Что скажешь?

Алешка сделал самые большие глаза и прошептал самым громким голосом (не на всю ли школу?):

– Товарищ полковник в отставке, наш охранник сначала впустил в нашу школу, а потом выпустил из нашей школы подозрительного постороннего человека. Который, наверное, оставил где-нибудь у темном уголке посторонний подозрительный предмет. Который нельзя трогать руками. Нужно срочно отменить занятия и вызвать МЧС. – И Алешка живо протянул руку к телефону, опрокинув при этом гильзу с красно-синими солдатиками, которые радостно разбежались сначала по столу, а потом по полу.

Семен Михалыч так же прытко одной рукой отодвинул на дальний край стола телефон, а другой спас нескольких солдатиков от падения на пол. После этого он встал и, грозно опершись кулаками в стол, рявкнул командирским басом:

– Отставить! Отставить, Оболенский, твои сыщицкие игры! Ты посещаешь вверенное мне учебное подразделение, – так, по военной привычке, Семен Михалыч называл нашу школу, – чтобы приобрести знания. С которыми пойдешь дальше форсированным маршем. А как ты их приобретаешь? У тебя двоек больше, чем троек!

– Наоборот, – вставил поправку Алешка.

– Что «наоборот»? – сбился полковник в отставке.

– Троек больше, – уточнил Алешка. – На одну. По физкультуре.

– Нашел чем похвалиться. Кругом! Шагом марш в расположение своей роты… то есть класса.

– Есть! – Алешка вытянулся и сделал «шагом марш» не в свою роту, а к столу директора и положил на его край измятый клочок бумажки.

– Это еще что? Шпаргалка? Заявление?

Алешка опять вытаращил глаза:

– Я на всякий случай записал. Этот подозрительный гражданин отбыл в свое расположение на подозрительной машине. И я записал номер. Вдруг пригодится на случай теракта.

К терактам мы давно уже все готовы. Поэтому Семен Михалыч расправил записку, глянул в нее и… снова вскочил:

– Что?! Угнали мою машину?

Он подбежал, гулко топая, к окну, рывком отдернул шторку, выглянул во двор и облегченно выдохнул:

– фу-у! Стоит на месте мой верный козлик… Дремлет.

В нашем школьном дворе уже два года дремлет (точнее – дрыхнет) этот «верный козлик» – камуфляжный «уазик» директора. Его подарили Семену Михайловичу сослуживцы, когда провожали в отставку. Полковник свою машину любит, но никуда на ней не ездит. Она стоит у нас во дворе как памятник боевому прошлому бравого полковника. И номер этого «козлика» так намозолил всем глаза, что Алешка совершенно машинально записал его в своей «шпаргалке». А может, и не машинально. И не случайно.

Семен Михалыч тяжело опустился в кресло. И грустно спросил:

– Оболенский, зачем ты это сделал?

– Ошибился, товарищ полковник в отставке.

– Ты «ошибился», Оболенский, потому что плохо усваиваешь знания, которые дает тебе наш педагогический состав.

– Кто много знает, – вздохнул Алешка, – тот плохо спит.

– Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?

– Наш новый охранник. Который впускает и выпускает подозрительных людей.

Директор тяжко вздохнул:

– Иди в класс, Оболенский. Это не подозрительный человек. Это наш человек.

– А зачем он к вам приходил? – тут уж Алешка, не смущаясь, задал главный вопрос. И получил главный ответ:

– Кто много знает, тот плохо спит.

– Кто вам сказал?

– Оболенский. Из третьего «А». Свободен. Кругом!

– Точно, Дим! – Алешка «достал» меня на первой переменке. – Павлик к директору приходил. А зачем, Дим? Мы с тобой пока еще ничего такого не натворили.

Пока еще ничего не натворили… Это мне понравилось. Значит, Алешка из всех последних событий сделал свои «дикие, но симпатичные» выводы и уже готовится к ответным шагам.

Вот фиг ему! Хватит нам острых ощущений.

Но вот зачем все-таки Павлик приходил к директору?..

Глава IV
Деревянные березки

А тем временем время шло. Тускло и незаметно. И ничего не менялось. Звонил несколько раз капитан Павлик с папиной работы, спрашивая, нужна ли какая помощь и как идут дела. Заходил Бонифаций – как идут дела и нужна ли какая-нибудь помощь?

Впрочем, некоторые перемены случились. И совершенно неожиданные: Алешка вроде проявил интерес к учебе, а Ирка Орлова – интерес ко мне. Похоже, я занял свое место в обойме ее увлечений – где-то между консерваторией и прыжками в воду с трамплина.

– Ты такой загадочный, – сказала она мне однажды. – Как Базаров и Печорин.

Обрадовала! Лешка говорит, что у меня все на лбу написано, а Ирка – что я загадочный. Впрочем, может, за это трудное время я изменился? Не знаю. Но вот Лешка изменился стопудово. Даже физкультуру перестал прогуливать. Хотя очень ее не любит. Из-за Беговни – так у нас прозвали училку физкультуры. Потому что она занимается со всеми только бегом. В плохую погоду мы бегаем как дураки в спортивном зале, а в хорошую – либо на стадионе, либо – зимой – в парке на лыжах.

Она говорит:

– Бег – самый полезный вид спорта. Самый нужный. Оболенский, ты меня не слушаешь. Вот представьте: человек опаздывает на поезд. Если он не умеет бегать, то поезд не догонит, а если умеет… Оболенский, что ты хихикаешь?

– Я не хихикаю, я думаю.

– И о чем же это ты думаешь?

– О ваших словах, Валентина Ивановна. Один человек умеет бегать, а другой – нет. Один на поезд опоздает на пятнадцать минут, а другой на пять. Какая разница?

– Дневник где? В классе? Узнаешь, какая разница. Принесешь после урока в учительскую.

– Бегом принесу, – прошептал Алешка. – Только на пять минут на поезд опоздаю.

– Ты не спортивный юноша, – отрезала Беговня.

Тут она не права. В спортзале Алешка ящеркой скользит по канату до самого потолка, а на турнике может вертеться весь урок. Как Маугли в джунглях на ветках. А бегать за поездом… Я, честно говоря, тоже не обожаю. Правда, и всякие карате мне не больно-то по нутру. Там надо бить человека. Иногда по лицу. Иногда даже ногой. Мне это не нравится. Никишов как-то звал меня в их секцию, но я отказался.

– Зря, Димон. Надо уметь драться. Вот у тебя младший брат. Ты должен его защищать. А защищать надо умело.

– Если что, – сказал я, – дрыном защищу!

Никишов вздохнул:

– Дрын не всегда под рукой окажется, а руки и ноги всегда при тебе.

Вообще-то, в его словах что-то правильное было. Но мне это никак не по характеру. А вот Лешка у нас боевой. Особенно в последнее время. Наверное, без папы разбаловался. Хотя как сказать.

Дома-то он ласковый мышонок. Даже посуду два раза помыл. И в магазин вызвался за покупками. Правда, и там начудил.

Стал в уголке и начал прикидывать, как сэкономить денег, чтобы купить на сдачу жвачку или мороженое. Тут подходит какой-то простоватый дядька:

– Ты чего такой грустный, пацан?

– Мама заблудилась, – брякнул Алешка, чтобы тот от него поскорее отвязался.

– Да ты что? А вон там не она? Вишь, как озирается? – и указал на толстую неповоротливую тетку, которая топталась возле столика, перекладывая сумки и пакеты.

Алешка, конечно, глянул. Тетка тем временем, переваливаясь, пошла к выходу.

– Нет, это не моя, – мотнул головой Алешка. – Моя порхает на цыпочках.

– А папка твой где ж порхает?

Алешка поднял на него большие грустные голубые глаза, очень правдивые:

– А его у нас нет.

– Ишь ты! Жалко. И куда ж он делся? От вашей мамки?

– Он себе другую маму нашел.

– Вот гад, скажи!

– Ничего, мы тоже другого найдем. Еще лучше. – И мстительно добавил: – А его за это с работы выгнали!

– Ишь ты, скажи! И хорошая работа была?

– В полиции работал. Полковником.

– Ментяра, значит?

– Мент, – поправил его Алешка. – Крутой.

Дядька был очень разговорчивый и любопытный. Но тут откуда ни возьмись появились здоровенные Никишов и Сельянов.

– Ты почему не в школе, Оболенский?

И дядька почему-то исчез, будто его и не было.

И почему-то в этот же вечер пришел к нам капитан Павлик.

– Алексей, – сказал он в прихожей, – в наше время не годится так неосторожно двери распахивать. Спроси «Кто?», в глазок посмотри…

– Ладно, – сказал Алешка, – понял. Паспорт свой предъявите.

Павлик посмеялся и вручил гостинцы: маме цветы, нам с Алешкой торт.

– Ну что, – спросил он на кухне за чаем, – скоро на дачу?

– Скорей бы уж, – сказала мама. – Надоела эта учеба!

Ну, тут начались всякие разговоры: как поживаете, как учеба, какие новости?

Мама из новостей почему-то рассказала, что к тете Зине приходил Пупс и про нас расспрашивал. Павлик слушал очень внимательно и задавал всякие вопросы. Тут и Лешка похвалился:

– А ко мне в магазине тоже какой-то Пупс привязался. Нет, не Пупс, а Хмырь. Папу ругал, маму жалел.

Тут Павлик стал еще внимательнее. Даже про чай забыл. И мама налила ему свежего, погорячее.

Учебный год незаметно подошел к концу. К довольно благополучному, как ни странно. Особенно Алешка отличился, даже по физкультуре ухитрился отхватить пятерку с плюсом.

– Как тебе удалось? – спросил я.

– А, Дим, любой дурак сможет.

Да уж, а Лешка далеко не дурак. Что и доказал в два счета.

В конце четвертой четверти Беговня устроила зачетный кросс в нашем парке. Сама разметила трассу и обозначила ее, развесив по кустам и деревьям красные бантики.

А Лешка наш парк как нашу квартиру знает, каждую тропку наизусть. Поэтому, как только скрылась из глаз картонка с надписью «Старт», он шмыгнул в кусты и рванул наперерез, сократив для себя трассу в два раза. К финишу подбежал «из последних сил» (самым первым, конечно) и шлепнулся возле ног обалдевшей Беговни.

Она взглянула на секундомер, потом на Алешку, который все никак «не мог отдышаться», и нервно спросила:

– Оболенский, что с тобой? Ты на мировой рекорд вышел?

– А я… не люблю… на поезд… опаздывать.

– Вот видишь: значит, можешь, когда захочешь.

– Я теперь всегда буду так бегать, Валентина Ивановна, – чистосердечно пообещал Алешка. – На мировой рекорд.

Зато у меня учебный год закончился немного хуже. Сидели мы в зале на генеральной репетиции ревнивого «Отелло», и что-то у Бонифация не ладилось с актерами.

– Вы вдумайтесь! – кричал он им. – Войдите в образ! Поймите – почему мавр задушил любимую Дездемону? Вот, Дима, объясни им.

А в это время Ирка Орлова шептала мне в ухо про свои прыжки в консерватории, и я не врубился. И ляпнул:

– Дездемона храпела. Вот Отелло и рассвирипелло.

Все рассмеялись, а меня Бонифаций выгнал. Теперь опять припрется маме жаловаться.

Но это все пустяки. Мы так соскучились по своей даче, что рвались туда, как вольные птицы из клетки. Наверное, это потому, что нам казалось: переедем на дачу – и все наладится, станет как прежде; в один прекрасный вечер вернется папа и скажет, что он был в долгой секретной командировке и теперь мы опять вместе и все наши неприятности вскоре забудутся, как страшный сон.

В общем, мы стали понемногу собираться, готовиться к отъезду.

Мама опять засуетилась на работе, чтобы все там доделать к отпуску; уходила рано и возвращалась поздно. А чтобы мы без нее не голодали, наготовила побольше всяких супов и котлет. И попросила тетю Зину приглядывать за нами. И целыми днями звонила с работы – как мы там?

– Обедают, – отвечала тетя Зина.

Звонок через час:

– Ну, как вы там?

– Обедаем.

– Опять?! Сколько можно?!

Мама сама виновата: наготовит всяких вкусностей, а потом удивляется – куда они делись?

Наконец она закончила с работой, примчалась домой очень довольная и сразу стала искать что-то в холодильнике, приговаривая: «А это где? А эти где? А кастрюля с котлетами куда делась?» Потом повернулась к нам:

– Я вам на неделю наготовила! А вы в три дня все умяли.

– Это Димка, – сказал Алешка.

– Это Алешка, – сказал я.

– Это тетя Зина, – сказали мы вместе.

Насчет тети Зины – это безубойно. Не пойдет же мама к ней и не станет спрашивать: «Зинк, это ты все из холодильника сожрала?» Не так Оболенские воспитаны, никого куском хлеба попрекать не станут.

В общем, сборы на дачу шли своим чередом. Мама что-то подкупала, стирала, укладывала в чемодан и в сумки. Я ей помогал, Алешка где-то шлялся. Чаще всего возле школы или в школьном дворе. Что за интерес? И почему-то рядом с ним всегда оказывались либо Никишов, либо Сельянов, либо оба вместе. Однажды я даже заметил такое. Смотрю на переменке в окно. И вижу: Алешка топает домой, гонит перед собой по асфальту пустую банку из-под пива. А за ним, невдалеке, шагает Никишов. Потом смотрю, он обратно идет, гонит по асфальту ту же банку. Выходит – Алешку до дома провожал. Зачем? Какие-то дела вокруг, интриги и загадки, и все мимо меня…

Я поймал Никишова в раздевалке:

– Ты куда ходил?

– В Дом туриста. У меня там знакомая девушка. – Никишов улыбался во весь рот. – Точнее – тетка, родная. Или племянница. А что?

– Да ничего! Что вы вокруг Лешки вьетесь? У него старший брат есть, между прочим.

– Между прочим, старший брат не любит драться. И не умеет. А вокруг всякой шпаны полно. Все путем, Димон, не парься.

Скорей бы на дачу…

На дачу нас отвез капитан Павлик на своей «Ниве».

Мы уезжали ранним утром, поэтому никто из нашего дома не вышел нас проводить. Только тетя Зина с Гошей на плече. Она напоминала вместе с ним добродушного пирата. Только без сабли на боку и без усов под носом.

– Не скучай, подруга, – громко сказала тетя Зина маме, – я скоро к вам приеду. А если Сережка объявится, я ему ваши ключи не дам. Пусть в подъезде ночует. С кошками.

Капитан Павлик почему-то рассмеялся. А когда мы садились в машину, он передал Алешке что-то вроде небольшой книги. И что-то ему серьезно сказал. Алешка тоже серьезно что-то ему ответил и сунул книгу в свой рюкзачок. И так уже битком набитый. Все свое барахло с собой таскает – Матроскин такой запасливый. Он даже зачем-то механизм от шоколадных часов прихватил. И папин диктофон.

В общем и целом мы поехали с хорошим настроением, только у меня немного щемило в груди оттого, что везет нас на этот раз не папа, а капитан Павлик. Он, конечно, добрый человек и классный опер, но до папы ему далеко…

Павлик на нашей даче еще ни разу не был, и она ему очень понравилась.

– Супер! – сказал он, когда остановил машину у калитки. – Какой простор!

– Необозримый! – в тон ему подхватил Алешка.

– Какие березы!

– Деревянные!

– Какая трава! – не унимался Павлик.

– Очень вкусная! – Алешка едва увернулся от маминого «подзатылка».

Но на самом деле все бышо здорово. И необозримый простор, и деревянные березы, и вкусная трава. Ничего не испортилось за год. Даже так же сидела рядом со скворечником старая ворона, караулила мышку, которая там поселилась и жила весело и беззаботно.

– И какой домик у вас оригинальный. – Павлику все здесь нравилось. И нам это бышо приятно. – На фургончик похож.

– Домик… – мама вздохнула. – Это бывший строительный вагончик.

– А где ж его колеса?

– Колеса Сережа снял по моей просьбе.

– Понятно, – кивнул с улыбкой классный опер. И показал глазами на нас. – Иначе в одно прекрасное утро вы проснулись бы не под своими деревянными березами, а где-нибудь в дремучем лесу под деревянными елками. Или на берегу необозримого озера.

– Или на краю бездонного болота, – опять подхватил Алешка. – В родной среде.

– Вот именно, – вздохнула мама.

– И бассейн у вас какой славный. – Павлик даже поставил на землю чемодан, который нес из машины.

– Это не бассейн, – мама слабо улыбнулась. – Это фундамент нашего будущего дома. Который мы строим уже пятый год.

– Хороший будет дом! Со стажем. – уверенно сказал Павлик и, подхватив чемодан, понес его к нашему фургону без колес.

И мы ему поверили!

А насчет бассейна Павлик здорово заметил. Квадратный бетонный фундамент уже зарос по краям веселой травкой и был полон талой и дождевой воды. В которой уже пробовали поквакивать ранние лягушки.

Капитан Павлик помог нам устроиться, подключил электричество и сходил с нами на колодец за водой. На обратном пути он поставил ведра напротив нашего участка и сказал:

– Еще кто-то строится. Соседи у вас будут.

Там в самом деле за редким штакетником работали строители, собирали сруб из свежих сосновых бревен. И мне вдруг показалось, что один из них помахал капитану Павлику рукой.

– Ваш знакомый? – спросил я.

Павлик пожал плечами:

– Да нет. Видимо, обознался. – Он подхватил ведра и вошел в калитку.

Мама уже к этому времени навела порядок в фургоне, даже успела кое-что разогреть и поставила чайник.

– Уютно у вас, – похвалил Павлик наше жилище. – Не тесновато?

– А ребята наверху спят. Там у них свое гнездышко.

– Можно посмотреть?

До чего эти классные опера любопытные!

Павлику наверху еще больше понравилось. Хотя и пришлось вести обзор на четвереньках.