Текст книги "Копье Судьбы"

ЯВЛЕНИЕ КОПЬЯ

Крым. Чаир Голого шпиля

В затишке под скалой, на маленьком пятачке среди кустов шиповника лейтмотивом из фильмов ужасов, который обычно сопровождает сцены гниения человеческих останков, уже жужжали горные мухи, возбужденно барражирующие над лежащими телами.

Пацаны громоздились вокруг раскопа. Кто-то еще мелко дрожал, кто-то делал последние вздохи, из пробоин на телах толчками вытекала кровь, – каменистая почва не успевала ее впитывать – раскоп был полон ею по ватерлинию, как корыто.

Под скалой зияла продолбленная Скворцовым дыра величиной с дуло корабельной пушки. Судя по расположению тел, именно эта «пушка» харкнула картечью.

Даша ахнула за спиной.

– В нашей пещерке взорвалось, Сереж, я там лазила на пузе… Мы же вот так точно могли бы лежать… Господи, какой ужас… Ой, не могу… фу-у… бе-е-е…

Она кашляла вхолостую – блевать было уже нечем.

Воздух над местом трагедии горчил взрывной гарью, приторной кровью и еще чем-то позорно вонючим, будто кто-то испортил воздух.

В раскопе сидел парень – лоб под соломенным чубчиком разрублен вертикально, на глазах наросли чермные шишки, красные зубы оскалены, с подбородка свисает сосулька – с частотой пикалки в супермаркете с нее капает кровь на каменную плиту, придавившую ноги. Нет, это не камень – это чемоданчик! Замок взломан взрывом, створки приоткрыты и щель по контуру…

Скворцов поднял вырезанную для замеров раскопа ветку шиповника.

Даша перехватила его запястье потной горячей ладошкой.

– Не лезь туда. Ну, его к черту. Не трогай. Пошли отсюда. Тебя перевязать надо. У тебя кровь идет из носа, и из ушей… пошли, я не могу тут… ужас, мне плохо…

Сергей промокнул лицо краем майки, оставив на белой материи перевернутый отпечаток лица, высморкал из ноздрей сгустки крови, сказал гундосо, но твердо.

– Укройся за скалой…

– Сереж, не надо…

– Делай, что говорю!

Даша попятилась. В ушную раковину влетел комар – з-з-з-З-З-З-зззз – она хлопнула, размазала комариную козюлю в пальцах, спряталась за выступ, прижалась к нагретому солнцем граниту, перекрестилась, медленно стекла на землю в изнемож-ж-ж-ж-ж-ж…

Сергей уложил свое толкающееся болью тело за бруствер из битого щебня, палкой через переплетенные ноги погибших дотянулся до щели «чемодана», прижался щекой к колючей земле, нажал и зажмурился.

Крышка каменного чемоданчика с ржавой тугостью поднялась…

Прошли секунды, за которые мог бы сработать взрыватель, будь чемоданчик заминированным.

Сергей поднял голову.

И тут же раздался взрыв!

То был беззвучный взрыв ослепительного сверкания!

Высвеченная пучком солнечных лучей, на подложке из полуистлевшего бордового бархата блистала массивная золотая шкатулка. Она казалась обледеневшей из-за сотен прозрачных кристаллов, покрывавших ее поверхность. По центру – самыми крупными бриллиантами – была выполнена инкрустация в виде свастики, окруженной магическими рунами и молниями «СС». Сочетание желтого золота и бриллиантового «льда» придавало шкатулке неземной вид. Из торца ее торчала железная рукоять грубой ковки.

С подбородка убитого капнула и растеклась по свастике гранатовая клякса.

Откуда только силы взялись – Сергей перемахнул через бруствер, развернул чемодан, отщелкнул крепежные скобы и осторожно вынул пышущую червонным жаром и алмазным холодом тяжеловесную драгоценность. Ошеломленный сказочной находкой черный археолог не замечал ни щекотки ползающих по лбу капель пота и мух, ни крови, ни трупов, ни жара солнца. Отерев руку о джинсы, он осторожно взялся за ручку.

Из золотого «влагалища» с лижущим лязгом вышел потемневший от времени клинок. В «талии» он сужался, перетянутый золотым «бинтом». На месте кровосто-ка зияла прорезь, в которую был вставлен кованый гвоздь, унизанный витками проволоки. Полость ручки предназначалась для древка. Это был наконечник древнего копья.

В кровавой купели явилось миру таинственное Копье, когда-то во время великой войны перевозимое личным курьером Адольфа Гитлера.

Сергей поднял перед собой древнее оружие. В смятенной грудине молот сердца бил и бил – звон иррадировал из головы, пугая чутких мух.

Что-то до боли знакомое и родное почудилось в очертаниях грозной находки. От клинка исходили властные эманации, они манили и влекли, вызывали перед внутренним взором грандиозные картины, как бы сполохи битв и пожарищ. Хотелось благоговейно поцеловать оружие, что Скворцов и сделал, даже не отдавая себе ясного отчета в своих действиях.

Воздух от жары поплыл, день померк, проступили очертания древней кузницы.

СОТВОРЕНИЕ КОПЬЯ

Аравийская пустыня. Времена Исхода

Сергей увидел себя в походной кузне, освещенной сполохами примитивного горна, который он раздувал мехами из шкуры черного козла. Он видел свои руки за привычной работой – только теперь это были руки воина и кузнеца – загорелые, сильные и огрубелые. И звали его теперь не Сергей Скворцов, его звали Финеес. Он оказался отброшенным на тысячелетия назад, в древнее иудейское племя времен Исхода, и в походной кузнице он выковывал Копье.

Никто в мире еще не делал такого Копья, и сам «черноликий» не знал, что у него получится. О, как он был еще молод и самонадеян! Он и не знал, какие беды могут обрушиться на голову смельчака, заковывающего в слои железа имена духов ангельской и демонов аггельской иерархии, самых могущественных и страшных, призываемых по дням недели, фазам луны, минута в минуту, секунда в секунду.

Особое железо взял Финеес для изготовления Копья – дар богов, самородок металла, упавшего с небес.

При каждом ударе молота по багровой полосе пробегали искрения, слагающиеся в созвездия. Ровно тринадцать ударов наносил Финеес молотом по раскаленному лезвию. Опасно число тринадцать, чревато переходом к нестабильности и взрыву, ибо на единицу превышает полный комплект, божественную законченность созданного Богом мира: двенадцать месяцев и знаков зодиака, 12 колен Израилевых, 12 часов дня и ночи. Число 13 – это число оружия, пресекающего жизни.

Подобно взрыву вылетали искры из-под молота и выжигали волосы на мощной руке кузнеца, но не замечал боли чернобородый и черноликий Финеес, сын Елеазара, внук Аарона. Имя его происходило от египетского «Пинкас», что значило «черноликий», но не потому что родом он был от смешения крови деда его и эфиоплянки (это ложь!), а потому, что солнце пустыни обуглило его лицо до черноты смолы.

Итак, в воскресение на поверхность еще не остывшего клинка была нанесена иероглифика имени и числа архангела Михаэля, а на оборотную сторону – демона Машена. Заворачивались раскаленные слои металла и остывали последовательно в чашах: с водой из источника, с вином, с молоком, с освященным маслом елеем, с очистительной кровью козла и, наконец, закалялось железо в яде пустынных гадюк, смертельней которого нет. До следующей полуночи остывало и отдыхало копье.

В понедельник на пышущих углях вновь добела раскалялось копье, вновь наносились по нему тринадцать ударов молотом, навечно заковывая в слои металла имя архангела Габриэля, а на обороте демона Шамаина, и вновь опускалось острие для закалки в семь чаш – с водой, вином, молоком, кровью, священным елеем и ядом гадюк, чтобы жалило копье врагов, как змея.

Во вторник возникло на клинке начертание числа и символики архангела Самаэля, а на обороте – демона Машона, в среду архангел Рафаэль стал спиной к спине с демоном Ракусом, в четверг Сашиэль сошелся с Зебулоном, в пятницу – Анаэль с Сагуном, а в субботу правит Каффиеэль и нет ему пары в аггельском чине.

По часам суток рассчитал Финеес заковку духов в сердцевину Копья, ибо Каббала знает, что у каждого духа есть свои часы дежурства. Процедуры закалки были согласованы с фазами Луны и знаками зодиака. Для жертвенного копья Финеес выбрал заклинание Альдебаран в созвездии Быка, при котором Луна находилась в положении 28 градусов, 34 минуты и 2 секунды. Альдебаран вызывает ожесточение сердца, поднимает в воинах свирепую ярость, рассеивает вражью магию, а врагов повергает в панику.

Затем пришел черед каждения. Семь дней окуривалось копье благовониями и очистительными травами. В воскресенье заправили жаровню красным, как кровь, сандалом, в понедельник – алоэ, во вторник красным перцем, в среду ладаном, в четверг тимьяном, в пятницу деревом ситтим, а в субботу не кадили – копье и люди отдыхали.

Крым. Чаир Голого шпиля

Наши дни

Даша была поражена красотою шкатулки. Дед не соврал, они нашли его клад, вот же цепочка извивается от ручки чемодана в груду колотого камня…

Она потянула за обросшую землей цепь – из щебня выполз наручник с зажатой в нем окаменевшей человеческой кистью, на которой читались очертания пальчичных суставов. На безымянном пальце выпирал нарост – под каменной скорлупой вышелушился серебряный перстень «Мертвая голова». Сомнений не оставалось – это был клад Василия Акимовича Жукова. Кисть убитого дедом в 1942 году полковника германской армии подтверждала это собственноручно.

Даша попробовала снять перстень, но он сросся с окаменевшим пальцем, и ей пришлось отломать две верхние фаланги. Почистив находку, девушка взяла впавшего в оцепенение Скворцова за руку и надела кольцо на его безымянный палец. Чужеродно смотрелся на плебейском пальце с заросшей кутикулой и грязью под ногтем цельнолитой перстень с двумя крупными бриллиантами, вмонтированными в глаза серебряного черепа.

Даша повернулась на шум за спиной и вдруг пронзительно завизжала.

Через кусты шиповника двигался воющий от боли обнаженный белокожий юноша, которому безумный хирург пересадил голову негра. Глаза Димы Капранова спеклись и не открывались. От осмаленной головы к небу поднимался чад.

Из лесу донеслись свист и крики. Это возвращались конвоиры, упустившие беглеца.

СОТВОРЕНИЕ КОПЬЯ

Аравийская пустыня. Времена Исхода (продолжение)

За неделю до главного события Финеес прошел очистительные процедуры, предписанные законом.

По звездам определил Финеес благоприятное время для заклинания, утвердил треугольник, на который возложил Книгу Духов. Для того, чтобы умилостивить духов, принес Финеес в жертву барана, на престоле сжегши сначала жир, затем внутренности и мясо.

Очертил круг, одетый в ниспадающие одежды, с лицом, закрытым белым полотном с изображением четырех пентаклей, и начал моления, которые продолжались день за днем без перерыва на сон и отдых.

Утром седьмого дня святой Финеес совершил умащения и, стоя на коленях, запел псалмы. И начал он вертеться, как волчок, выкрикивая слова заклинания «Освящения Оружия» и дуя на копье дуновением благословения: «О, Превысший Отец, Творец неба и земли, заклинаю Тебя освятить это Копье, которое изготовлено для Твоего блага, для защиты Твоего народа от нечестивых врагов и черных магов (дуновение)…»

Крутясь волчком на коленях, впал Финеес в экстаз и забился с пеной на губах. И явился ему Дух Копья и беседовал с ним. И многие тайны открыл Дух Финеесу и укрепил его.

Крым. Голый шпиль

Наши дни

Там, где людей сжигали живьем, где их трупы поедались их же товарищами, там навсегда остаются воронки Инферно – проклятые места ненависти и смерти.

Истерический женский визг остановил бредущего вслепую Диму Капранова. Он замычал, раздирая запеченные губы: «Помогите!» Жидкая сажа из мочи, пепла и сукровицы стекала с его обугленного лица, струйками бежала по груди и «кубикам» живота, скапливалась в курчавых волосах лобка. Услышав женский визг, ходячий «зомби» попытался раскрыть глаза, но не смог. Тогда он пальцами разодрал себе спекшиеся веки. В сочащихся кровью прорывах замельтешила красноволосая девушка с прижатой к груди золотой шкатулкой (она была перепугана и кричала), мелькнул «черный копатель» с ржавым кинжалом в руке, покачнулась набитая трупами могила раскопа.

Лицом своим невыносимо пылающим прожег Дима Капранов энергобарьер между явью и навью, – из праха, из дыма, из снежной пороши соткалась партизанка, одетая в шапку-ушанку с жестяной звездой, фуфайку, ватные штаны и кирзовые сапоги. Она плыла, не касаясь земли, в окружении змеино извивающихся траурных лент…

Просияли потусторонним светом слюдяные глаза, протянулись скрюченные пальцы.

Дмитрий втянул в обожженные легкие воздух, закричал от ужаса и рухнул без сознания.

БОЙ В ГОРАХ

Крым. Голый шпиль. Наше время

На лице – корка «льда» из пота, прожженная ультрафиолетом, кожа горит на всю глубину – до мездры, рот обметан, язык сух, глотка хрипит, бронхи ободраны рашпилем хриплых вздохов до мяса, кашель сворачивает тело в три погибели…

Ловя разбросанные по кустам редкие вдохи сухими сачками ртов, Сергей и Даша вбежали в сосновую рощу, полную церковной тишины и смолистых каждений. Здесь не спрячешься, и… и точно: справа выкрик – эхом по скалам: «Вот они-они-они-и-и! Вакула-а, сюда-а-а-а!»

Когтистый хряск валежника, хлопанье крыльев хищной погони, каркание матерной злобы…

Даша вывернула из дерна кривой сучище, вскарабкалась на уступ, протянула палку в попытке вытянуть Сергея, но куда там… осталась в ладонях гнилая кора, вскрылась коричневая глянцевитость сучковатого древка… Она тащила изо всех сил, а у него не было сил подтянуться, он не мог… не мог он…

«Дай!.. Пусти!..»

Даша отпустила сук, разгребла с глаз потные волосы. Скворцов, опершись на палку, задыхался внизу. Сейчас набегут, забьют ногами… Она гибко легла на горячий гранит, рядом, как цинк с патронами, положила золотые ножны. Золото тяжелое. Мужчины сцепятся, она подкрадется сзади и размозжит затылок врагу! Даша Жукова открыла секрет женских побед.

«Оба-на! Стоять, бля, стоя-а-ать!»

Сергей судорожно затесывал тупым лезвием копья более тонкую палку рогатины. С висков струились пейсы пота, капали на древко смазкой.

Сзади набегал хрип, храп, мат, хруст, треск…

По-корейски раскосый, мускулистый, смуглый Андрей Чан – ногой от скалы – в прыжке взлетел над показавшим спину черным археологом…

Сергей зубами отгрыз кусок древесины, сплюнул, сук вошел в полый держатель, (на четверть всего) – развернулся – с торчащим вбок железным рогом – р-р-р-раз-вернулся – поцелуйно чпокнул звук проколотой кожаной куртки, сук рванулся из потных ладоней, врезался в щель между валуном и скальным грунтом и – стал, заклинив!

Кореец напоролся с маху, инстинктивно схватился за «штык», пробивший ему брюшину, и повис. Плоское и потное, как смазной блин, лицо без переносицы исказилось, раскосые глаза распахнулись, зрачки выскочили наружу – круглые и черные, как переспелые черешни. «Пика! Не может быть! Откуда? Это же лошара… как он смог меня подловить?., меня, «черного пояса карате»!»

Сергей держал рогатину, уткнутой пяткой древка под валун, – так русские мужики упирали заостренные дрыны в землю, встречая атаку тяжелой тевтонской конницы. Его трясло, будто провод схватил высокого напряжения – по рукам ударили зудящие дуги, голову охватила сетка свербящего жжения, голубоватая дымка проступила из пронзенного тела врага и полилась по черной рогатине через полую ручку наконечника – в руки, в душу – ошпаривая, вздымая волоски на теле, волосы на голове…

Палач и жертва стояли друг против друга.

Как пуповина, их соединяло копье.

Вокруг реостатно мерк солнечный свет – проступала черно-белая диорама зимы – заснеженный партизанский лагерь 42-го года. Послышались автоматные очереди, лай собак, гул немецкого самолета в туманном небе…

На летней жаре Сергей промерз до костей, ощутив-увидев себя в шалаше-лазарете среди обессиленных товарищей на пятнадцатиградусном морозе. Сквозь щель в горбылях он видел цепь немецких солдат в зимнем камуфляже, в центре шагал по снегу огнеметчик – на шерстяной заиндевевшей маске под белым шлемом чернели горнолыжные очки, в руках покачивался ствол огнемета.

И тогда комсорг партизанского отряда Анатолий Колкин – бескозырка на голове, обмотанная поверху пуховым платком, треснутые очки на носу, впалые щеки в редкой щетинке, комсомолец-мечтатель, книгочей и романтик, – встал. Он встал один среди всех парализованных страхом людей.

И вышел, хромая на обмороженных ногах, подняв кверху руки.

«Нихт шиссен! Не стреляйте! Здесь раненые».

«И настал момент в истории людства, когда один-единственный человек на всей земле стоял и защищал Бога, и за спиной его не было никого, кроме Бога».

«Дальнобойность огнемёта “Flammenwerfer mit Strahlpatrone 41” составляла 30 м».

Огнеметная струя смеси № 19 мягко ударила в истощенное лицо, в обмороженное тело, окутала волной бензиновой вони – тепло стало телу – но на секунду – потом – горячо… невыносимо душно… смертно жарко…

«Я горю! Мама-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!!!!!!

… в глаза-глотку-ноздри – пламя! дышать! —

Ах-ах-ах… хы-ы-ы-ы…. легкие обож-Ж-Ж-Ж…

В снег! Сбивай пламя! Все равно не выжить, только мучиться дольше…

В снег! Борись! В снег! Бежать!.. ААААААААА! А! А! А!…

…погасить зажигательную смесь № 19 невозможно – ты окутан напалмовым пламенем – белый снег сияет, качаясь, сквозь погребальные пелены огня…

Засмаливается, ползет, лопается пузырями кожа, трещат волосы, горит подкожный жир, горит мерзлое лицо, горят окоченевшие руки, горят волосы на голове и груди и в паху, горят плечи, горят грудь и спина, горит зад, горят ноги, горят колени и ступни…

ДЫШАТЬ! Дышать… ды…

но вдох невозможен, – захлебнешься! – огнем со смрадом бензина —

ПОДЫШИ-КА ОГНЕМ!

раскаленные пары, обжигая язык, нёбо и гортань,

через бронхи

врываются в легкие —

в кашле и судорогах

расползаются туберкулезные дыры на легочной ткани…

больно это – сгорать живьем

Овчарка из оцепления, мохнатая, с коричнево-рыжими подпалинами на животе и лапах, сорвалась с поводка, нагнала бегущего партизана, вцепилась ему в руку. Немцы загоготали. Горящий Толя Кол кин от рывка упал, принялся кататься по снегу.

Трясущемуся в пароксизме страшного видения Сергею Скворцову через сознание мучительно погибающего Толи Колкина вспомнилось, как люто мерзли они в лесу, особенно по ночам, и мечтали, мечтали об одном – согреться.

Вот, согрелись…

Овчарка часто высовывает обожженный язык, будто подавилась.

Чадно дымясь и горя местами, Толя Колкин встал и побрел, вслепую уже, наугад…

Вторая цепь карателей обошла лазарет с тыла. Горящий человек двигался прямо на низкорослого, скуластого ефрейтора. Автоматическим, отработанным на тренировках движением немец вонзил штык карабина «Mauser Gewehr 98» в живот живого факела.

Истерзанный невыносимой болью горения, пронзенный штыком, в предсмертной муке Сергей Скворцов (нет, нет, – тот, кем он был в 1942 году, Толя Колкин, запомните это имя!) сумел разглядеть сквозь чад пожирающего его пламени лицо врага.

И вот теперь, в 21 веке, они вновь стояли друг против друга, только теперь ситуация перевернулась, и уже Сергей Скворцов самодельным штыком пронзил своего убийцу семидесятилетней давности.

Оба четко различали и узнавали друг друга.

Жертве прозрение далось ценой предсмертной муки. Смерть сдернула покрывало майи с реликтовой памяти. Каратель узнал убитого им партизана. Когда узнавание произошло, жизненный цикл человека по имени Андрей Пакович Чан завершился. Глаза его закатились, он стал падать на спину.

…Пылают жилые домики, лазарет и землянки… гудит на ветру огонь, охвативший большую штабную палатку. Взрыв – это немцы взорвали каменную печь кухни, чтобы партизаны не смогли ее восстановить.

Лающие команды «лог», «вег», «фойя!», остервенелый лай рвущихся на поводках овчарок. Сквозь треск огня не слышно больше криков – их сгорело заживо семнадцать не ходячих больных, которых не смогли забрать с собой отступившие в горы товарищи.

Лагерь сжигали двадцать пять молодых немцев. Судя по адской жестокости их деяний, под касками солдат скрывались рога, под камуфлированной зимней униформой – хвосты, в сапогах – копыта. Но нет – один снял с рано лысеющей головы белую каску, и никаких рогов не обнаружилось на узком черепе в белокурых зализах вспотевших волос.

– Seien Sie vorsichtig, Jungs! Attain alle! Die Guerillas sind bis zum Ende kampfen! (Будьте внимательны, парни! Добивайте всех! Партизаны сражаются до конца!)

– Als Kind wollte ich ein Feuerwehrmann zu sein, wurde aber Flammenwerfer, Ironie des Schicksals (В детстве я мечтал стать пожарником, а стал огнеметчиком. Ирония судьбы…)

– Dann Tinte es, es bewegt sich immer noch… (Тогда гаси этого, он еще шевелится…) Огнеметчик Зигфрид Ройте расстегнул камуфлированные штаны на байковой подкладке и под общий гогот принялся мочиться на чадящий труп парламентера.

– Ja-a… ja-a-a… sehr gut… – по роте карателей прокатился здоровый смех усталых, хорошо сделавших свою работу мужчин.

…Трухлявое древко самодельного копья обломилось. Чан повалился на спину, тряско поплыл по откосу, оставляя под собой бобслейный желоб содранного дерна, переворотом через голову загнал себе в утробу копье и застыл, скособочившись.

Высоковольтный ток времени отключился.

Человек очнулся в залитом полуденным солнцем сосновом бору Голого шпиля 17 августа 2012 г. Рот-пищевод-бронхи-легкие обожжены на всю глубину, на языке жжется привкус бензина, вдохи причиняют острую боль, будто паяльником по слизистой… тело горит – сожженное из огнемета горного солнца… он выжил, он пылает, но не сгорает, живет…

Как зовут его? В каком он веке?

Сверху мелькнула тень… слепануло по глазам солнцем, – на пьедестале скалы в порыве футболистки, вводящей в игру мяч из-за головы, – в джинсах потертых, а выше – нагая, и зыбкий «мрамор» грудей колеблется и не может выплеснуться, – Даша.

Готова сражаться. Она видела, как Сергей пробил копьем корейца. Но она не могла видеть зверской расправы карателей над обессиленными партизанами.

Внизу мучился раненый. Торчащий из живота обломок колебался в судорогах редких вдохов. «Где его напарник? Сейчас выскочит из кустов, а оружия нет».

Скворцов съехал вниз по сухой хвое.

Чан слабо дышал – спокойный, смиренный. Миндалины полуприкрытых глаз тускло смеркались.

Сквозь заросли продрался фурункулезный амбал.

Сергей выдернул обломок с окровавленным «штыком».

Ликование победы гейзером ударило в голову, рука потрясла самодельным копьем, и первобытный рев победителя оглушил притихшую местность.

Вымоченный в крови и поте, с искореженным боевым криком лицом Сергей Скворцов пошел на врага. Амбал попятился, в рупор ладоней позвал приятеля.

– Чайник, Чан, ты живой?

Скрюченный кореец не отвечал. Черный археолог мерно шагал.

Амбал погрозил ему мосластым кулаком.

– Ну, сука, подожди, не поможет тебе твой свинокол! – и скрылся в кустах.

Сергей глубоко всосал вдох, обжегший глотку горячим клинком, зашипевшим, остывая, в бронхах.

Шаги сзади…

«Волосы на голове твоей как пурпур…»

Даша.

Груди белыми полумесяцами выпирают по краям искрящихся ножен. У кого еще бывал такой гламурный бюстгальтер? Глаза – огромные, в них все: и зелень леса, и синь небес, и Скворцов Сережа – в белой, обагренной кровью одежде…

Подойдя, уронила ножны на землю, сграбастала спасителя за шею, отчаянно стиснула, целуя в отзывающиеся болью щетинистые щеки, в полубезумные глаза, в залитые носовой кровью губы.

«Скворцов, родной, мы их победили! Ты… ты…такой…»

Он схватился за нее, чтобы не упасть от головокружения.