Текст книги "Скиф"

Глава 7

Разбудила меня Алиша: она нежно поглаживала мою руку и шептала: «Фароат, проснись…»

Стянув с головы мешок, тут же закрыл глаза, прячась от яркого солнечного света. Услышав смех девушки, решился снова взглянуть на мир вокруг. У костра, помешивая в котелке варево, сидел на корточках Мазий, все остальные ребята спали на земле в самых живописных позах, посапывая и похрюкивая.

– Пазака, прости, что разбудила, – проворковала девушка, а я после ее просьбы о прощении почему-то напрягся, приготовился услышать что-то неприятное. – Кому-то нужно отвести лошадей на водопой, – сказала она как ни в чем не бывало, продолжая перебирать сумки с запасами.

«Фу-ух, всего-то!»

– Буди всех! – махнул рукой и сладко потянулся.

Алиша завязала горловину очередной сумки, поднялась и, подойдя к спящим воинам, громко заголосила: «Бану! Бану!»

А понял я ее крик как «свет» или «день»[22]22
  Banu – свет, день (словарь В. И. Абаева).


[Закрыть]. Иногда так происходило: в разговоре будто все естественно понималось, а случись услышать одно непонятное слово, как тут же включался внутренний переводчик.

Ребята вскочили, едва стянули с голов мешки, как уже я закричал:

– Становись!

Они не поняли, чего я от них хочу, ведь и так стояли… Пришлось объяснить, что услышав эту команду от вождя, воины должны стать особым образом, так, как требуют обстоятельства. А сейчас можно стать всем вместе плечо к плечу. И Мазия пригласил присоединиться к ребятам.

В разведке плохому не научат. А учили меня, что командир, а тем более разведчик, должен особым образом формировать у рядового состава рефлекс на подчинение и безусловное исполнение команд. Солдат, рядовой должен как можно чаще слышать от командира приказы и привыкать исполнять их точно и в срок. Вот я и решил последовать этим рекомендациям и начать приучать ребят действовать вместе по моему приказу.

Мы разучили комплекс упражнений армейской утренней гимнастики, и я отметил, что им понравилось повторять за мной движения. Делали они это с вдохновением, как бы соревнуясь между собой. И даже Алиша временами отвлекалась от помешивания каши, чтобы повторить то или иное движение. А потом вместе мы повели лошадей на водопой.

Утро было прекрасное! Озеро чуть-чуть рябело от легкой зыби. Глаза невольно зажимались от ослепительного блеска солнечных лучей, сверкавших зайчиками в воде. Тальник и вязы купали ветви и корни, а кое-где берега поросли осокой и рогозом, за которым прятались водоплавающие птицы: тревожно крякали утки, и деловито клацала в ряске лыска. На солнце набегали иногда легкие облака, тогда и озеро, и храм на горе – все мгновенно темнело. Облака уходили – все опять блестело, и кроны деревьев, и трава обливались золотом.

Я разделся и полез в воду. Делать то же ребятам не приказывал, но за мной в водоем вошел Авасий, за ним Лид, а потом и остальные – вначале робко, а потом, бравируя друг перед другом удалью, погружались в теплую водичку градусов под двадцать пять (по моим ощущениям) с головой. Вдоволь наплескавшись, завели в озеро коней, обтерли мягкой травой и отогнали на выпас, оставив с ними Олкабу.

Завтрак не был долгим. Олгасий пошел к коням и сменил брата, а я в сопровождении ребят прогулялся к храму. Туда, по совету Лида, принес подношение – мешочек с просяными зернышками. Заметив местного служителя культа какого-то из богов, подошел к нему и попросил рассказать о Гелоне и его жителях. Выглядел тот обычным сколотом, только рубаха его спускалась ниже колен, и рукава, и низ той одежки были окантованы синей полоской шириной в два пальца. Жрец носил густые усы и бороду, полностью закрывающую тощую грудь. Взгляд маленьких глазок, спрятанных под опухшими веками, лучился доброжелательностью. Постоянно почесывая большой, крючковатый нос, он спокойно, размеренно ответил на все мои вопросы, и даже больше.

Эта часть Гелона была заселена чуть больше ста лет назад и продолжала расширяться, узнал я. Те хутора, что видел вчера у вала, появились там совсем недавно. За озером в десяти стадиях[23]23
  Стадий – стадион, единица измерения расстояния у многих древних народов, равная приблизительно 180 м.


[Закрыть] живут и трудятся ремесленники, еще дальше, за их кварталом, тоже у вала живут гелоны. Сто стадиев на запад стоит старый город будинов, тоже хорошо укрепленный, а у южного вала живут добытчики бобров, но их поселение – небольшое.

* * *

Переждав полуденный зной, мы сели на коней и, с намерением посетить поселение гелонов, поехали на запад. Там можно было и купцов найти, и в войско вступить. Что делать стану, к чему сердце склоняется – еще не понял.

Вскоре услышали звон металла, глухие удары молотов, древесный скрип и невнятные крики, а чуть позже открылся вид на полуземлянки, укрытые прелой соломой, бараки, похожие на конюшни со стойлами, в которых трудились кузнецы, плотники, кожевенники, гончары и ткачи. На пригорке, за кузнями дымили куполообразные печи и горны. Когда наша кавалькада въехала в эту слободку, то от шума вокруг поначалу хотелось зажать ладонями уши. Отвык я от такого гомона. Война вспомнилась, взрывы… Невольно пустил Рыжика рысью и остановил коня только на выезде из этого промышленного ада. Мое внимание привлекли два десятка подвод, стоящих у дороги.

Почти все они имели дерюжные тенты, натянутые на дужки, две из них только загружались рыхлыми железными крицами. Один возок стоял чуть в стороне и выглядел красивее, роскошнее прочих: тент на нем когда-то был цветным, и дуги возвышались больше обычного, и борта украшены резьбой. У колеса сидел какой-то оборванец с железным обручем на шее. Я спешился и подошел к тому возку. Увидел открытые раны на шее бедолаги и следы от побоев на плечах. Почувствовав тяжелый, тошнотворный дух потного, давно не мытого тела, поморщился. Заметив это, человек горестно улыбнулся.

– Кто ты? – спросил я его.

– Раб уважаемого Аристида, купца из Ольвии, – с напускным безразличием ответил он.

«Раб?! – От услышанного тут же в висках замолотили молоточки. – Да как же можно человека так мордовать?!»

Удивление и негодование утихли, когда воспоминания Фароата о рабах в Ильмеке стали моими, но потребовалось какое-то время, чтобы усмирить свой гнев. Я присел на корточки перед измученным человеком, стараясь дышать едва заметно, поверхностно, и поинтересовался:

– Давно ты стал рабом?

– Год, как этот жирдяй таскает меня за собой. А до этого я был философом!..

Мне показалась, что на какой-то миг его глаза зажглись, но сразу же и угасли.

– И как ты стал рабом?

– Женщины и вино… Вино и женщины… – он попытался плавно взмахнуть перед собой рукой, но был настолько слаб, что движение получилось едва заметным, только кистью.

Не рассчитывая особо на успех, я поинтересовался:

– Не просветит ли ученый муж насчет того, какие деньги нынче у эллинов в ходу?

– Первый раз вижу сколота, интересующегося монетой! – удивился раб, но потом покорно кивнул и продолжил: – Разные. Каждый полис чеканит свою монету. Впрочем, дельфинов и стрелки не бери, их тут же поменяют на городские деньги с убытком для тебя, если ты собрался посетить Счастливую[24]24
  Ольвия – в переводе с древнегреческого – счастливая.


[Закрыть]. Из старых денег можно взять серебряные оболы с надписью «ОЛВИ», – он пальцем тщательно изобразил титул на земле, дорисовав еще один, и продолжил: – Бери также ассы с изображением змееголовой женщины, на них написано «В-Л-В-I», и мелкую монету, что только начали чеканить – халк и дихалк с ликами великих Аполлона и Деметры. Запомнил?

Я едва качнул головой, размышляя, что увидеть все, о чем рассказал философ, было бы неплохо.

– Еще, это важно, – словно собираясь с силами, раб сделал паузу, – другие деньги, даже золотые или серебряные из Херсонеса, Никеи, Пантикапея, любой другой чеканки нынче торговцы в Ольвии не возьмут. Их тут же нужно будет обменять на городские – медные или серебряные монеты, иначе – штраф.

– Спасибо, – буркнул я, а потом меня словно озарило вопросом: – Скажи, сколько стоит такой, как ты, раб?

– Всего пять ассов… – он взялся ободранными, в ссадинах руками за голову и прошептал: – Богатство…

– Прости! Денег у меня сейчас нет… – вырвалось само по себе оправдание тому равнодушию, что вот-вот последует от меня. Я, вдруг почувствовав себя виноватым перед этим человеком, поспешил вернуться к товарищам.

* * *

Философа было жаль, но сильнее я сокрушался, что не спросил у него о цене коня. Пока ехали к поселению гелонов, несколько раз напоминал себе, что на чужой каравай мне рот не стоит разевать, но мысль о продаже хотя бы одной лошади из табунка укоренилась: стрелы нужны, да и по мелочам всяким вроде плащей и хоть какой-нибудь сменной одежды прибарахлиться не помешало бы. Думать, правда, одно дело, а решать – совсем другое. Заставил себя сделать морду кирпичом, как говаривали в моей прошлой жизни о наглецах, не имеющих совести, и, подождав Лида, ехавшего на темно-коричневом скакуне за мной, спросил:

– Где возьмем стрелы и плащи, что обязательно пригодятся нам в пути, особенно если путь тот будет долгим?

– Еще вчера я думал обменять одну из кобыл на еду и одежду у пахарей. Сегодня ты вождь, рассуживать тебе… – ответил Лид не раздумывая.

– Решать, что делать с вашим имуществом? – удивился я, но спросил с улыбкой, как бы в шутку.

– Ты разделил с нами свою еду и ничего не попросил за это. Мы, сколоты, судим о вождях по их делам, – вернул улыбку Лид. – Давай избавимся от той, рыжей, что и сейчас плетется позади. Случись что, она нас только задержит. А стрелы можно попросить у архонта или его слуг. Слышал я, будто всем защитникам дают оружие…

Мы въехали в овражек с разбитой дорогой, покрытой огромными рыжими лужами. Лошади стали поскальзываться, и разговор наш прекратился. И ехали мы так из оврага да в балочку часа полтора. Небо успело потемнеть, ветер рвал с голов моих спутников тиары, а я думал: «Все! Пропали! Вымокнем, как крысы…» Но распогодилось. Ветер стал как будто утихать, и небо зарумянилось. Пушистые кучевые облака, обычно белые, переоделись в розовые платья. В воздухе запахло сыростью, как от большой воды – пруда или реки. Вскоре и балка закончилась, дорога уткнулась в деревянный мост на сваях, стоящий на речушке с быстрым течением под ним, а в тихих заводях украшенной белыми и желтыми цветами на широких листьях. За мостом, на горе виднелись черепичные крыши, краснеющие над валами в лучах заходящего солнца.

Глава 8

Вокруг города перед валом, по балкам и низинам, где журчала вода, расположились кибитки и возки. Там загорались костры и валил дым, ревели быки, переливчато ржали лошади. Дым смешивался с пылью, поднимаемой колесами повозок и копытами коней.

За валами прятались широкие улицы с большими домами, их крыши покрывала черепица, а не солома или рогоз. Домик в деревне из моего детства был меньше многих из тех жилищ, мимо которых мы проезжали. Отбеленные, может быть, совсем недавно стены кое-где пожелтели, а кое-где и закоптились. То тут, то там я замечал следы старых кострищ, а когда совсем стемнело, все поселение осветилось светом сотен разожженных костров. У одного такого огнища мы и заночевали. Не сами, конечно – в компании двух местных воинов. Они в эту ночь несли караульную службу на улице. И за приют мы отдарились вином и кашей. А у Евмела и Дидимоксарфа (запомнил с трудом, хоть и обладал в прошлой жизни отменной памятью) и дровишки нашлись, и в поместье за высоким забором его хозяин доблестных стражей к колодцу пустил.

* * *

На окраинах городка дома стоят за плетнями, а кое-где и с открытыми дворами, ближе к центру – высокими заборами. Возвращаться не хотелось. В тот момент передо мной весьма отчетливо встали два факта. Первый стал очевидным с момента моего прибытия в город: за мною следят. Кто и почему – это еще точно не установлено и просто выводит из себя, что никаких предположений у меня нет. Второй факт: я окружен. Впрочем, скажу точнее: окружен вниманием. Алиша бросает в меня частые взгляды, и что она хочет мне сказать? Почему просто не сделает это? Авасий, чувствуя, наверное, мою тревогу, старается держаться рядом, настолько близко, что уже сам становится причиной моего дискомфорта. Толкнул ворота, заперты. Я стукнул тяжелым железным кольцом о дубовое полотно калитки, раздался громкий собачий лай.

– Фароат, не нужно! – кричит Алиша из-за спин ребят.

– Молчи, женщина! Вождь знает, что делает.

Слышу голос Лида и признаю: скорее Алиша права, чем мой новый друг.

Щеколда изнутри стукнула, и калитка приоткрылась. Я толком и заметить за ней ничего не успел, как дверь захлопнулась, и тут же за забором, громче истеричного собачьего лая взвыла труба. На этот рев и прибежали стражники Евмел и Дидимоксарф.

Парни бежали резво и громко: топали и сопели. Увидев вооруженных всадников (меня они заметили позже), тут же остановились. Я вышел из тени забора и примирительно поднял руки вверх, сообщил им, что мы ищем место для ночевки, а стучался в калитку по делу – хотел попросить воды для лошадей. И если хозяину, так славно владеющему трубой, вдруг захотелось всполошить весь город, то мы к этой его причуде никакого отношения не имеем. Стражники, слушая, поначалу лишь сдержанно кивали, а когда я предложил им помочь найти для нас место ночевки, обещая разделить вино и кашу, оживились и указали на незанятое пока кострище.

Спустя два часа я уже жалел о том, что связался с ними. Вино закончилось быстро и в ход пошли высушенные ветки каннабиса[25]25
  Каннабис – название конопли у скифов.


[Закрыть]. Стражники бросали их на угли, становились рядом и, положив друг другу на плечи руки, накрывались плащами, вдыхали дым. Фароат еще не имел такого опыта, но был наслышан. В своем мире, в будущем, лишь однажды обонял похожий запах от смолящих самокрутку цыган. Поэтому я старался не дышать тем дымом и прогулялся с Алишей к лошадям. Долгих поцелуев и страстных объятий на этот раз не случилось: чувствовал – Алиша насквозь фальшивая! А почему? В голову ничего не приходило, никаких версий. Вернулись к костру, и я обнаружил ребят вовсю вдыхающими дурман вместе со стражниками. Нанюхавшись, они посидели у костра не долго, улеглись спать.

* * *

Свежий утренний ветерок чуть-чуть подул с севера. Открыв глаза, я слегка вздрогнул, и от ветерка и от воспоминаний. Заря охватила уже полнеба, я потянулся, заглянув себе за спину, и невыразимый ужас объял мою душу, страх заледенил кровь и почти лишил сознания Фароата: Силак собственной персоной восседал на каком-то мешке и смотрел на нашу утомленную бурной ночью компанию. За его спиной стояли два воина. Их хмурые, заросшие бородами лица были знакомы Фароату. Он видел их когда-то, но имен не помнил. У ног хозяина Ильмека лежала Алиша. Ее руки и ноги были стянуты ремнями, а во рту торчал кляп. Силак держал в руке акинак.

Мое раннее пробуждение, похоже, как-то нарушило его планы.

– Проснулся, собака? – прошипел он и замахнулся.

Страх и так сжимал мое сердце, и я сидел перед ним, как говорится, ни жив ни мертв.

И то, что все эти ощущения достались мне в наследство от Фароата, ничего не меняло. Моего контроля только и хватило, чтобы вытянуть руку и воскликнуть:

– Постой!

– Что ты, щенок, обокравший мой дом, хочешь сказать?

Наверное, когда пазака Ильмека был молод, ширину его плеч подчеркивала узкая талия, а сейчас он скорее похож на жирного борова: большая кудлатая голова наклонена вперед, плечи отведены назад, выпирающий живот выдает его пристрастие к вину. Темные пятна на синей рубахе, заправленной в красные штаны, скорее всего, оставлены тем пойлом, что так любят многие сколоты. Чуни, расшитые бисером, тоже видели множество пиров. Он ждет от меня оправданий? Не думаю…

И тут я замечаю, что Авасий дышит как-то быстро. Наверное, парень уже проснулся, но не спешит показывать это, а услышав, в чем обвинен его вождь, разволновался. Как ни странно, но в тот момент страх Фароата почти перестал сковывать меня, и я, воспрянув духом, уже со звоном в голосе отвечаю:

– Ты хуже пса! Среди собак встречаются такие, что не идут в бой, но и не убегают из своего дома, когда туда входят чужаки, лают! А ты сбежал и увел с собой воинов. Отец мой сражался, и Афросиб, служанка твоя была убита меланхленами, а я лично вот этим мечом, – будто для убедительности извлекаю клинок из ножен, – зарубил двоих!

Расстояние между мной и Силаком едва ли больше полутора метров, поэтому я встаю и без особых усилий резким движением вонзаю меч в его объемистое брюхо. Пазака Ильмека такой подляны с моей стороны не ожидал. Его пухлые щеки хоть и покраснели от гнева, едва я начал говорить, но лицо еще сохраняло надменность, и взгляд оставался глумливым; получив укол мечом, он хрюкнул, выронил из пухлой ладошки кинжал и раскрыл рот в беззвучном крике. Я бью уже наотмашь по шее, чтобы наверняка!

В тот момент вижу, что один из воинов, до этого стоявший за спиной вожака, прыгает вперед. Его запоздалый рывок не спас хозяина: лезвие меча сочно вошло в основание шеи Силака, и моя рука чувствует особую вибрацию, как клинок скользит по шейным позвонкам. Увы, в какой-то момент я пропустил удар в предплечье и, отступив, выпустил рукоять меча.

Теперь уже с двух сторон на безоружного меня медленно и упрямо наступают два сорокасантиметровых клинка. Предплечье болит и кровит, остается единственная надежда, что сумею вовремя отскочить в сторону, чтобы отклониться от удара, но беда в том, что я почти прижат к забору и отскакивать-то особенно некуда.

Два коренастых, длинноруких, матерых воина подходят все ближе, они уже в двух шагах от меня! И мне уже все тут кажется таким нелепым – и эти две крадущиеся фигуры, похожие на горилл, и их оружие, страшное своей примитивностью, и мое отчаянное положение человека, зажатого в угол. В прошлой жизни мне не раз приходилось бывать в отчаянном положении, но во всех случаях это был результат моих настойчивых попыток чего-то достичь, все имело какой-то смысл, но то, что разыгрывается сейчас…

Тот воин, что первым попытался защитить своего хозяина, достиг той черты, которую я мысленно провел перед ним, и я молниеносно хватаюсь за рукоять своего акинака, механически в то же время отмечая, что теперь и Авасий кидается в бой с другой стороны. Он словно палкой ударяет лезвием кинжала по шее стоящего чуть дальше от меня воина, потом бьет куда-то в его спину и валит противника на землю, а я, поднырнув под руку, держащую кинжал, вонзаю снизу вверх свой акинак в солнечное сплетение телохранителя Силака.

Дальнейшие события развиваются без особых осложнений: разбуженные стражники видят три трупа и связанную девушку. Признают – я в своем праве! Вместе освобождаем Алишу от пут, и едва она избавляется от кляпа, как тут же с радостным удивлением восклицает:

– Фароат, ты смог?! Прости меня, я знала, что он придет, но молчала, потому что Силак обещал оставить тебе жизнь…

Она зарыдала безутешно и громко. Пришлось утешать, мысленно коря себя за пагубную беспечность, отсутствие должного внимания к приступам интуиции.

Все сложилось для меня так хорошо, что лучше, если учесть наличие претензий ко мне со стороны Силака, и быть не могло. Однако держащие мою сторону Евмел и Дидимоксарф имеют определенные обязательства перед местным архонтом. Им было неловко, но стражники сообщили о необходимости про ехаться вместе к дому градоначальника и предъявить тому трупы плохих людей.

Погрузив тела Силака и его воинов на спины лошадей, все мы поехали за указующим путь Евмелом. Дидимоксарф куда-то отлучился. Городок просыпался. Такие же, как и мы, гости Гелона тушили костры. На площади между храмов, а их здания были самыми большими и выделялись деревянными колоннами, уже гомонили торговцы птицей, расставляющие клети, и продавцы скота. Их овцы толпились в загонах, а быки и кони стояли при своих хозяевах. В отличие от наших лошадей, их животные были сыты, и пока шум на площади был умеренным.

Как черт из табакерки перед нами выскочил Дидимоксарф и, помахивая рукой, дал знак следовать за ним. Когда толпа торговцев осталась за нашими спинами, я увидел около двух десятков сколотов с длинными копьями и овальными щитами в руках. Воины стояли у большого двухэтажного дома. Его украшал лепной фронтон, подпертый рядом колонн, увенчанных дорическими капителями. Я поначалу принял отполированное и выбеленное дерево за мрамор, так искусно те колонны были исполнены.

У линии стражей мы спешились и сгрузили тела на замощенную амфорным боем землю. На обширном крыльце из полутора десятков ступенек появились две фигуры. Один из них точно воин: красные одежды и такого же цвета высокая тиара поблескивали в лучах восходящего солнца медью заклепок и пряжек, и ножны меча на боку воина тоже были украшены сверкающим металлом. Второй был выряжен в темные штаны и синюю рубаху, перехваченную широким кожаным поясом на объемистом брюшке, спускающуюся ниже колен. Оба они носили длинные усы и широкие бороды. Воин, взмахнув рукой, наверное, закончил разговор, потому что тут же устремился по ступенькам вниз. Второй, едва поспевая за ним, активно жестикулировал. До меня донесся последний ответ местного князька, прежде чем он подошел к нам:

– Аристид, воинов не дам!

Названный Аристидом не спешил уходить. Присев на ступеньку, он с интересом стал рассматривать нашу компанию и лежащие на земле тела Силака и его телохранителей.

Воин какое-то время тоже рассматривал и нас и трупы, что-то, видимо, решив, подошел ко мне и потребовал:

– Назовись!

– Фароат, сын Андарина, – не медля ответил я.

– Это твои воины?

Архонт спросил, как говорили в моей прошлой жизни – так, на всякий случай. Если у резиденции стояли его люди, то за моей спиной, естественно – мои. Но весь сарказм я предпочел оставить при себе. Вытянувшись, как перед высоким военным начальником, я твердо его заверил:

– Мои, архонт.

– Пусть возьмут с них, – он указал на тела, – по праву и зароют их без тризны на валу.

Я поймал вопросительный взгляд Лида и прикрыл глаза, давая свое добро. Братья и Мазий по его указке тут же приступили к сбору трофеев с убитых, а архонт снова оценивающе взглянул на меня и спросил:

– Ищешь службу?

Я решил свести нашу беседу к минимуму, поэтому ответил просто:

– Да, архонт.

Он кивнул, будто соглашаясь или одобряя, и поманил к себе недавнего собеседника:

– Аристид, иди к нам, – дождавшись, пока тот приблизился, продолжил: – Ты просил воинов? Эти пойдут с тобой…

Не прощаясь, архонт пошел к площади, за ним двинулись его воины, а названный Аристидом, покачивая головой, запричитал:

– Такой молодой… Наверное, ты и твои люди любят вино и много едят?

Напустив стали в глаза, я ответил:

– И вино пьют, и едят много! А сам я люблю монеты серебряные, а еще больше золотые!

– Монеты?! – пропищал Аристид. Похоже, услышав о деньгах, наш работодатель настолько сильно разволновался, что потерял голос.

«Не тот ли это Аристид – торговец из Ольвии?» – промелькнула мысль, и тут же я решил проверить свою догадку:

– Путь в Счастливую долог. Времена нынче неспокойные. Не каждый купец решится посетить воюющий с меланхленами Гелон. Твои товары, если сумеешь их довезти, там заберут дороже обычного…

Я угадал. Слушая меня, Аристид кивал, а когда я закончил предполагать, он вкрадчиво поинтересовался:

– Какой торговец учил тебя уму-разуму?

– Афросиб, – тут же ответил я, вспоминая наставления старого учителя Фароата.