Текст книги "Приключения парня из белорусской деревни, который стал ученым"

Трюм плашкоута имел два выхода, которые, уж не знаю зачем, тоже охранялись вооруженными пограничниками. Взяв в трюм около полсотни пассажиров, это плавсредство двинулось к пароходу. Идти было минут двадцать. Вдруг Александр насторожился, увидев компанию парней. Сказав, что это они его избили, он пошел к ним, а мы с Виктором двинулись вслед. Те сразу его узнали и сгруппировались, но заметив, что он не один, призадумались. Саша стал бить их по одному, остальные не вмешивались. Пограничники и туристы с интересом наблюдали за происходящим, никто и не подумал помешать этому избиению.

Когда мы подошли к пароходу, Александр сказал, что он устал, и ушел в бар, Виктор занялся девушкой, а я поднялся на верхнюю палубу подышать воздухом и полюбоваться закатом. Вот этого-то делать и не следовало. Верхняя палуба была пуста, если не считать компании недавно избитых парней. Увидев, что я один, они развернутой цепью двинулись ко мне. Даже Лагутин как-то говорил мне, что ему слабо против четверых, а этих волков было не меньше пяти. Я глянул вниз – до воды метров пятнадцать, да и вода по температуре не похожа на курортную. И из команды вряд ли кто-то услышит плеск и крики за бортом – все заняты: кто швартовкой плашкоута, кто приемкой и размещением пассажиров. Да, ситуация! Но тут…

Этот момент я больше всего не люблю в романах. Когда герою вроде как приходит конец, следует «но…» и его кто-нибудь спасает. Я обещал писать правду, все как было. И здесь без «но» не обойтись.

Но тут на верхней палубе появился Б. Новосельцев, зять моих друзей Павленко. Капитан рыболовецкого траулера, здоровенный мужик, именующий себя чемпионом Тихоокеанского военно-морского флота по боксу в тяжелом весе, не помню уж за какой год. С криком «Валера, мы тебя по всему пароходу ищем, держим в баре для тебя место» – он бросился ко мне. Увидев, что расклад сил несколько изменился, компания благоразумно удалилась.

Дальше я всего не запомнил, в памяти остались какие-то куски. Помню ночь, последний обратный рейс плашкоута и как нас, человек десять, в огромной сетке грузовой стрелой опустили на его палубу. Все это знакомо и неинтересно. Куда Саша распределился, я не знаю, след его потерялся.

Николай

Коля тоже был откуда-то из Подмосковья. Невысокого роста, черноватенький, быстрый в движениях. О таких говорят: «шустрый». Учился он неплохо, потому и попал на дипломную практику к нам на Камчатку.

Как и все студенты, он выпустил свою валюту, которая именовалась нардами (по его фамилии Нардов). В экспедиции ничего интересного с ним не произошло, и я подумал, что он, сделав дипломную работу, распределится куда-нибудь и исчезнет, как Александр. Но я ошибся.

Прилетев из экспедиции, я пришел в Институт и к своему удивлению встретил в коридоре Колю. Спросил, что он здесь делает. Тот ответил, что распределен в Институт в отдел морской геофизики. Я слегка обалдел, потому что в элитарном Институте это был привилегированный отдел, попасть на работу в который было совершенно невозможно. Руководитель отдела С. М. Зверев пробивал своим сотрудникам трех-четырехмесячные заграничные рейсы. Корабли науки заходили в разные страны, на острова, где можно было дешево купить любую вещь, ведь суточные платили в долларах. И это очень привлекало, поскольку жили мы в то время в стране всеобщего дефицита, когда любая сданная в комиссионный магазин иностранная вещь приносила сумасшедшую прибыль. Из этого отдела никто не уходил, и убрать из него какого-нибудь сотрудника было совершенно невозможно.

Я перестал удивляться, когда узнал, что Николай женился на племяннице нашего заместителя директора по науке Е. С. Борисевича, часто замещавшего директора Института академика М. А. Садовского.

Николай активно занимался общественной работой и был комсоргом отдела. Я знаю это, поскольку после Камчатки сам был секретарем комсомольской организации Института, насчитывавшей в то время 242 комсомольца. Сейчас численность работающих сотрудников около 400 человек. И это почти из 2000 человек.

Однако вернемся к Николаю. До 90-х годов прошлого столетия он работал в морском отделе Института. Году в 1991–1992 куда-то исчез. Время было сложное, и мне было как-то не до него. Через пару лет мы встретились на улице. Коля был в хорошем настроении и рассказал мне, что владеет несколькими магазинами, самый крупный из них – мебельный, который находится на Комсомольской площади, в нем работают около 10 человек и платит он им хорошо. Семью свою он, опасаясь бандитов, перевез в Канаду, где за смешные деньги (всего 70 000 долларов) в Монреале купил двухэтажный дом площадью 200 с чем-то квадратных метров.

Я слушал все это как сказку, ведь в 90-е годы наука почти не финансировалась. Зарплату не платили, зимой не было электричества, тепла и воды. Словом, была полная разруха – по-моему, хуже, чем в революцию в 1917 году.

Больше Николая я не встречал. Видимо, он продал свои магазины и уехал в Канаду. В 1981–1982 годах я работал в Канаде и могу с полной уверенностью сказать, что человек с пробивной энергией Николая там точно не пропадет.

Сергей

Теперь пришло время написать о четвертом моем дипломнике – Сереге Зюганове, с которым у меня связано очень многое и о котором я обязательно напишу большой рассказ, но позже, сейчас я к этому еще не готов.

Сергей – москвич, он учился в физико-математической школе № 2 для особо одаренных детей. Как и в школе № 444, там готовили кадры для механико-математического факультета МГУ. Школа находилась в районе Ленинского проспекта, где Сергей и жил. Моя дочь Ольга ежедневно ездила на Ленинский проспект из Чертаново и говорила, что школа ей очень нравится. Выпускники школы могли считать себя уже принятыми на мехмат, так как физику и математику у них вели преподаватели с мехмата МГУ и еще на дальних подступах отсекали неспособных.

Сергей школу окончил, но идти на мехмат не захотел, как и моя дочь. Он поступил на геофизику, где и учился с большим удовольствием. После окончания МГУ Сергей вместе со мной два или три раза проходил переподготовку в Военно-инженерной академии имени Карбышева, но все это и многое другое будет описано когда-нибудь в следующем рассказе о дипломниках.

Лагутин

Когда мой сын познакомился с моим творчеством, он написал мне, что хотел бы поподробнее узнать о боксе, поскольку сам занимается этим видом спорта. Видимо, придется это желание удовлетворить. А для этого надо вернуться в студенческие годы.

Я уже писал, что геологическая практика у нас была в Крыму. Так вот, на одном из маршрутов я повредил ногу. Ребята из бригады пошли дальше, а я спустился к шоссе и попытался поймать легковую автомашину, чтобы доехать до базы, которая еще называлась полигоном.

Все легковушки, не останавливаясь, пролетали мимо меня. Тогда я, совсем озверев, вышел, опираясь на геологический молоток, на середину шоссе. Первая же машина притормозила, и водитель спросил у меня, что я тут делаю и почему мешаю проезду. Я объяснил, и водитель сказал, что может довезти меня до автостанции Бахчисарая. Меня это устроило, поскольку из Бахчисарая мимо полигона шел рейсовый автобус до обсерватории. Так я добрался до базы, где был врач, и дальше просто лечился, но это уже неинтересно.

Крым, геологическая практика, 1967 год.

Слева направо: А. Попов, В. Варенышев, В. Левшенко

Осенью я пришел на тренировку в свою лыжную секцию и рассказал о случившемся тренеру. Тренером у нас был Дмитриев. Раньше он тренировал сборную страны, но какие-то интриги заставили его уйти, и он работал с нами по тем же методикам, что и со сборной. Дмитриев сказал, что мне необходимо уменьшить нагрузку на ногу и посоветовал секцию бокса.

Порядки в секции бокса меня несколько удивили. Тренера все звали Серегой, хотя он и был гораздо старше любого из нас. Это был крепкий мужичок невысокого роста. Заниматься у него мог любой, кто выполнял единственное правило, которое особо никого не напрягало. Раз в месяц к тебе подходил тренер и говорил одну и ту же фразу: «Слушай, не мог бы ты одолжить мне 2 рубля безвозмездно?» Отдав 2 рубля, ты мог спокойно заниматься весь месяц до следующего подхода.

Здесь требуется некоторое пояснение. Бутылка хорошего армянского портвейна в то время стоила 1 рубль 78 копеек. Самая маленькая стипендия была 35 рублей. После получения мзды тренер говорил: «Легкий вольный бой» и шел в гастроном за зельем.

Поскольку я был в секции новеньким, у меня не было постоянного партнера, и я работал с тем, у кого партнер по какой-либо причине не пришел. Как-то я увидел парня в красной армейской майке, который в уголке один колотил грушу. Я решил, что он здесь впервые, и пригласил поработать в спарринге. Тот отказался, и я, подумав, что он боится, сказал ему, что больно бить не буду. Он согласился поработать со мной.

Я прыгал вокруг этого парня, как молодой петушок. А он, казалось, не замечал меня и не делал ни одного лишнего движения, но все мои удары были или по воздуху, или по его перчаткам. Мой партнер не предпринял даже попытки ударить меня. Да, это была классная работа, ни один мой удар не прошел, хоть бил я под конец со всей дури. Удар у меня в молодые годы был довольно приличный, хоть техникой я еще не владел. Это отмечали все, с кем я работал. И это утверждение может быть проиллюстрировано следующим примером.

На производственную практику я поехал в комплексную экспедицию, работавшую на севере Тюменской области, на Гыданском полуострове. Это была зона вечной мерзлоты, и по ходившим разговорам я понял, что экспедиция занимается подбором мест, где толщина целиковой вечной мерзлоты не меньше 400 метров. На полуострове были зоны, в которых мерзлота была гораздо тоньше: например, двухслойная или ее вообще не было. Поэтому для выяснения ее толщины в каждом отряде был геофизик, для определения свойств – мерзлотовед и бурильщик со станком. После картирования в целиковых зонах предполагалось установить шахтные пусковые ракетные установки. В случае необходимости эти ракеты могли полететь через Северный полюс к американцам, так как отсюда подлетное время было минимальным.

Жизнь в экспедиции была бы нормальной, если бы не комары. День и ночь над палаткой стоял неумолкающий гул, в солнечный безоблачный день из-за них не было видно солнца – столько их развелось! Проблемой было помыться. Перелетая с места на место на гидросамолете, мы всегда стояли лагерем на берегу озера. На дне этих озер был лед, и вода в них имела температуру около +4 градусов. Да еще и туча комаров. Как вспомнишь, так вздрогнешь.

Ладно. Практика закончилась в октябре, я получил на руки кучу денег, и встал вопрос, как их истратить. С девушкой, которая затем стала моей первой женой, мы решили слетать в Геленджик, где жила ее мать. В молодости, в военные годы, Мария Ефимовна Власенко была зенитчицей на батарее, которой командовал ее будущий муж, отец моей первой жены. Сейчас же она была замужем за Анатолием и жила в Геленджике. Анатолий был здоровенным мужиком, работал водолазом на местном рыбзаводе.

Прилетев в Геленджик, мы отправились на прогулку. Был солнечный ноябрьский день. Весь народ гулял по набережной, пляжи были пусты. Температура воды была градусов 11–13, то есть по моим северным понятиям раза в три теплее той, к которой я уже привык. И вот на глазах изумленной публики я плескался в таком чистом и теплом для меня и холодном для них море.

7 ноября 1968 года, через несколько дней после нашего прилета, Анатолий вдруг вспомнил, что его друг детства пришел из рейса и приглашает к себе на корабль. К другу мы пошли вдвоем, а женщины остались дома. Засиделись мы там допоздна, а когда спустились с корабля, было уже темно. Дорога обратно заняла больше времени, чем туда, так как недалеко от дома мы зашли в ресторан «Турист».

В ресторане оказалось накурено, все столики были заняты, сидели в основном местные и несколько отдыхающих. Мы подошли к одной компании. Толю они, видимо, знали, нам тут же принесли стулья, и мы включились в беседу. В какой-то момент Анатолий сказал, что я занимаюсь боксом, и парень, до того молчавший, вдруг стал говорить, что вот он боксер и всех этих москвичей… В общем, дальше текст понятен. Так он вещал несколько минут, и все его слушали.

Анатолий вник в ситуацию и, чтобы парень замолчал, сказал, что сейчас мы покажем, кто на что способен, а для этого нужно победить соперника в честном бою. Компания его идею поддержала, им было скучно, а бой боксеров – это всегда развлечение. Быстренько расчистили место, и мы без перчаток встали в стойку. Судить схватку взялся некто Блажко, в молодости он вроде как занимался боксом, но сейчас выглядел как ханыга.

Парень был постарше меня, килограммов на 10 потяжелее, и, самое главное, чувствовалось, что он выпил гораздо меньше, чем я. Мне стало понятно, что дело надо решать одним ударом, в противном случае мне придется туго. И я ударил. Правда, потом целую неделю болела рука, но мой противник птицей улетел под стойку бара. В полной тишине я вернулся на свое место.

Некоторые мои читатели по себе знают, что такое похмелье. Когда просыпаешься, у тебя все болит и не хочется жить. Я же проснулся от женских криков, что я кого-то убил или искалечил. Представьте себе мое состояние! Выяснилось, что этот парень живет на нашей улице, и я по пьяному делу его то ли убил, то ли искалечил. Все это рассказала женщинам соседка, и мне пришлось держать оборону из последних сил, пока не проснулся Анатолий и не поведал, что же было на самом деле.

Парень потом зашел к нам, обиды у него на меня не было, мы выпили, и отношения наладились. Пишу я все это для того, чтобы было понятно, что удар у меня на самом деле был неслабый.

Но Лагутину это было как слону дробина. После тренировки в раздевалке ребята, до того не замечавшие моего присутствия, окружили меня и стали спрашивать, откуда я знаю Лагутина. Мне эта фамилия ни о чем не говорила, и я важно отвечал, что, мол, не тех еще знаем. Каково же было мое смущение, когда, придя домой, я узнал, что Лагутин – это олимпийский чемпион по боксу, а я ему говорил: не бойся, сильно бить не буду. Мне было ужасно стыдно. Но, видимо, чем-то я ему понравился, и иногда мы работали в спарринге и Лагутин посвящал меня в некоторые тонкости бокса.

Как-то я сказал ему, что он, наверное, может ходить по Москве в любое время суток безо всяких опасений. На что Борис мне ответил, что троих он уработает совершенно спокойно, а вот четыре – это вопрос. Дело во времени: пока он будет разбираться с тремя, у четвертого появится минута, чтобы ударить его ножом или причинить какую-нибудь другую неприятность.

Накануне сессии Лагутин сказал, что уезжает на сборы в Красновидово и приглашает меня, поскольку там я смогу познакомиться со многими известными боксерами. На мой робкий вопрос, а как же сессия, Борис рассмеялся и сказал, что он уже много лет учится на биолого-почвенном факультете МГУ, правда, не знает, на каком курсе, и его не выгоняют, потому что он спортсмен. Меня такая перспектива не устраивала, и я отказался. Думаю, что поступил правильно.

Потом Лагутин рассказывал, что, приехав с каких-то соревнований, он обнаружил, что его обокрали. Вынесли все, но он сожалел только о кубках и медалях.

Я с большим удовольствием наблюдал, как он работал в спарринге с Евстигнеевым, тоже каким-то чемпионом, не помню каким.

Позже я познакомился с Руфатом Р., чемпионом страны по боксу в полутяжелом весе. Что о нем можно сказать? Человек, попавший из грязи в князи, манеры его оставляли желать лучшего.

Лагутин был не таким. Это был интеллигентный скромный человек, всегда готовый помочь. После окончания университета пути наши разошлись: я уехал на Камчатку, а Лагутин остался в Москве, но он всегда будет для меня примером друга и Человека с большой буквы.

Выстрел

Это произошло на производственной практике по окончании 3 курса, когда я учился в МГУ. После июньской геофизической практики в Крыму в июле начиналась производственная, которая официально заканчивалась 1 октября. Но мало кто возвращался к этому сроку. Ребята приезжали весь октябрь из разных мест страны, в основном с севера и востока. Однако это было впереди, а сейчас на календаре значилось начало июля.

Крым, геофизическая практика. Река Альма, 1968 год.

Слева направо: я и В. Шевнин.

Мне было поручено купить пять килограммов хорошего чеснока. Другие члены отряда искали в Москве прочие продукты, все были при деле. Отряд состоял из пяти человек: трех мужчин и двух женщин. Начальник отряда Инна Соломоновна Лурье и аспирантка биолого-почвенного факультета МГУ Наталья Львовна Аралова – женский персонал отряда, а мужской – это Владимир Михайлович Калачев, Николай Леонидович Рыжих и ваш покорный слуга. По своим обязанностям Лурье – мерзлотовед, Аралова должна была устанавливать наличие или отсутствие мерзлоты по спилам деревьев, а я – геофизик, определяющий толщину мерзлоты с помощью электроразведочного метода вертикального электрического зондирования (ВЭЗ).

Калачев в юности ловил на Дону чикомасов (окуней). После геологоразведочного техникума бурил на Новой Земле скважины для обеспечения острова водой. Поступил на геологический факультет МГУ и, окончив его, работал на кафедре инженерной геологии. Придумал прибор для определения липкости грунтов, защитил кандидатскую диссертацию, был избран председателем профбюро геологического факультета. Как человек, понюхавший дымок экспедиций, не смог усидеть на одном месте. Он вспомнил молодость и был назначен в наш отряд бурильщиком. Как потом выяснилось, это был не лучший шаг в его жизни.

Рыжих числился рабочим. Это был отчисленный с факультета то ли за пьянку, то ли за драку бывший студент-гидрогеолог, которому обещали полное прощение, если он хорошо отработает в экспедиции.

Начальником экспедиции был Виктор Титович Трофимов, через несколько лет ставший деканом геологического факультета МГУ. Моим непосредственным начальником был главный геофизик экспедиции Юрий Александрович Овсянников. Он всегда ходил в распахнутом полушубке, без шапки, выделяясь копной черных волос. У Юры было свойство, которое я больше ни у кого не встречал. Он мог пить сколько угодно и не пьянеть, спиртное на него никак не действовало. Жизнь его закончилась трагически. Года через два или три он сплавлялся с другим отрядом вниз по Оби. Жители одного из поселков на берегу заметили неуправляемую, дрейфующую вниз по течению лодку, людей на ней видно не было. Подплыв к ней, они обнаружили шесть трупов. Овсянников был среди них. Кто, зачем и почему – не известно до сих пор. Там же в поселке их и похоронили. Очень подходят слова из песни «…все равно я, наверно, погибну, что ж поделать, такая работа…»

Со мной на производственную практику в ту же экспедицию уехал и Володя Шиморин, с которым я учился в одной группе. После окончания университета он работал в Наро-Фоминске во ВНИИГеофизике. В годы правления Ельцина трудился в администрации, отвечал за канализацию и выдачу земельных участков.

В начале июля наш отряд выехал к месту полевых работ. Мы оказались последними, остальные уже были на базе в поселке Ныда, что на Гыданском полуострове на севере Тюменской области. Поселок Надым, центр газодобычи, был километров на 200 южнее.

Приехав поездом в Лабытнанги, мы до вечера ожидали пароход в Салехард. Лабытнанги известны своей суровой зоной для рецидивистов. Вдоль дороги из лагеря в порт, где они круглый год вылавливали сплавляемые бревна, были натянуты несколько рядов колючей проволоки, отделяющей тротуар от дороги. На работу заключенных гнали скованными попарно и привязанными к горизонтальному железному шесту, чтобы не сбежали. Но они все равно каким-то образом ухитрялись вырваться в тундру. Бежали по 2–4 человека, так было проще выжить. Если удавалось добыть документы и одежду, у них появлялся шанс добраться до крупных городов России, если нет, то через некоторое время их трупы привозили за награду местные жители ненцы – как правило, они были хорошими стрелками.

Вечером на пароходе ОМ-347, его еще ласково называют «омиком», пришли в Салехард. Здесь мы узнали, что самолет в Ныду будет только завтра после обеда. Значит, ожидать ночь и еще полдня. Перекусив, пошли бродить по городу. На севере в июле ночи как таковой нет, просто солнце опускается очень низко, светло как днем и тишина, все стараются поспать. В то время Салехард был полностью деревянным, даже тротуары сделаны из досок. Поневоле в голову приходили слова песни «А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят, как половицы…» Может быть, бард и имел в виду этот город. Обследовав его, мы сели на причале и стали смотреть на Обь. Спать не хотел никто, да и не пытался заснуть.

После полудня мы купили билеты на самолет и часа через два уже были в Ныде. Меня и Володю сразу взял под свое крыло главный геофизик экспедиции Овсянников. Наконец мы приехали в экспедицию, где нас ждали и доверили нам ответственное дело.

Кроме нас у Юры был еще один доморощенный геофизик – Женя Лобов. Вообще-то по образованию он был гидрогеологом, но под давлением обстоятельств освоил методику обработки и технику проведения ВЭЗ. Сам Юра окончил физический факультет МГУ, кафедру геофизики, но на физфаке в основном обучали погоде, так что разведочную геофизику ему пришлось изучать самостоятельно. Женя был неплохим парнем, но ему крупно не повезло: он оказался в той же лодке, что и Юра. Но все это случится позже, а пока Овсянников усадил свою гвардию в стоящий на суше баркас, достал спирт, кружки, банку консервированных персиков и сказал, что завтра будем разбираться с аппаратурой, а сегодня – отдых.

Перед вылетом в поле отряд Лурье в полном составе пригласил к себе заместитель начальника экспедиции по общим вопросам Александр Ильич Савостьянов. Жил он в поселке круглый год и занимался материальным обеспечением экспедиции. Он знал здесь всех, и все знали его. На инструктаже он сообщил нам, что был у начальника РУВД подполковника Кравцова и тот сказал ему, что, раз мы отправляемся на необжитые территории, то являемся полноправными представителями власти. А раз так, то можем требовать документы у встреченных людей. В случае непредоставления таковых или неповиновения нам дано право стрелять. От себя он добавил, что из лагерей бегут заключенные. И для них единственная возможность спастись – это напасть на геологов и добыть одежду и документы. Поэтому нам, мужчинам, выдаются охотничьи ружья и по две пачки патронов, снаряженных крупной дробью.

Не скажу, что его речь произвела на нас впечатление. Нам заранее было известно, что в экспедиции выдаются охотничьи ружья, поэтому из Москвы мы везли порох, дробь и вообще все, что требовалось для охоты. Мне досталась двустволка, остальные мужчины в отряде были вооружены одноствольными ружьями. Получив и упаковав аппаратуру, буровой станок, имущество, мы отправились на гидросамолет АН-2, который должен был перебросить нас на первую точку.

В экспедиции были разные отряды: на вездеходах, на лодках, на самолете. Самолет, да и самолетный отряд, был один, прилетал он с Каменного Носа на Ямале. Командиром этого самолета был Игорь Антропов – всегда в отглаженной форме, белой рубахе и начищенных черных ботинках, что в условиях болот и озер представлялось делом абсолютно нереальным. Когда самолет не перебазировал наш отряд, он снабжал продовольствием отряды, разбросанные по всему полуострову. Утром самолет прилетал в Ныду, где его загружал заказанным продовольствием Савостьянов, летел в отряд, разгружался и возвращался на свой аэродром. Так продолжалось до августа.

Мы стояли, как обычно, на берегу озера. Назавтра должен был прилететь самолет и перебазировать отряд на другую точку. Ночи стали темнее и длиннее. У нас были две палатки, поставленные рядом. В палатке побольше мы спали, а в палатке поменьше хранилось все наше имущество. Палатка побольше была укрыта марлевыми пологами от комаров. Четыре полога были натянуты вдоль палатки, а пятый – у входа поперек. Это было мое место. Забираешься под полог на спальный мешок, подбираешь под него края полога, уничтожаешь сотни две комаров в этом замкнутом пространстве и до утра спишь спокойно в мешке, не обращая внимания на десяток или больше комаров, оставшихся под пологом. Написал все это и удивился: неужели это было со мной?

В ночь перед перебазированием как-то не спалось. Извертевшись в спальном мешке, решил подышать воздухом и тихонько выполз из палатки, волоча за собой ружье. Было уже темно, но еще чуть светлел горизонт, и на этом фоне выделялись группы редко стоящих у палатки кустов. Дело было в лесотундре, то есть в зоне перехода от тундры к лесу. Здесь уже росли редкие кустики, примерно в рост человека, и почти исчезала мерзлота. Полежав некоторое время под крылом палатки, благо на мне был ватник, я вдруг с ужасом заметил, как над группой кустов, метрах в двухстах от меня, медленно поднимается тень, хорошо видная на светлом горизонте. Не помня себя от страха, я выстрелил в эту тень картечью сразу из двух стволов, благо ружье по инструкции было всегда заряжено. Некоторое время, ослепленный выстрелом, я ничего не видел, потом разглядел, что тени уже нет.

Разбуженные ребята выползли из палатки. Я объяснил, в чем дело, и мы заняли круговую оборону. До рассвета ничего не произошло, и отряд начал подготовку к перебазированию. Но к тем кустам никто из нас так и не подошел. Объясняется все довольно просто: а вдруг там кровь или тело? Тогда до конца сезона прощай работа, здравствуйте объясниловки, выясниловки и прочие прелести расследования. А так, мало ли чего померещилось студенту спросонья?..

Прилетел самолет – и мы уже далеко, на новой точке. Она была довольно интересной. Представьте себе железнодорожную насыпь шириной метров 30–40 и высотой в несколько метров, уходящую в обе стороны за горизонт. В геологии такая штука называется озом. В эпоху оледенения это было русло реки, которая и намыла такую насыпь. Оз порос невысокими березками и елками, среди которых росло огромное количество подберезовиков. Других грибов не было – только подберезовики. Уж мы отвели душу, поедая их в тушеном, вареном и жареном виде.

На пятый день нашего пребывания должен был прилететь самолет – привезти продукты и перебросить нас на новую точку. Но в назначенный день самолета не было. Как и на шестой, и на седьмой. Позже мы узнали, что 18 августа мы вошли в Чехословакию и все самолеты были переброшены к западной границе. Продукты у нас закончились, и питались мы только грибами. Я после этого лет пять грибы видеть не мог.

Место было какое-то неважное: ни охоты, ни рыбалки. Озеро зимой все вымерзало, поэтому, видимо, и рыбы в нем не было. Грибы внезапно исчезли, и начался натуральный голод. Женщины ослабли первыми и из палатки не выходили, лежали в спальных мешках. У нас же от голода вроде как помутилось сознание, и мы решили идти на базу, а это около 400 километров.

Чего долго думать? Взяли резиновую лодку, которую предполагали тащить волоком, попрощались с женщинами и двинулись в путь. После первого же километра лодку бросили – не было сил ее тащить. Дошли до геодезического знака, вышки, и прилегли под ней отдохнуть. Калачев сказал, что дальше не пойдет, а влезет на вышку и останется там. Когда-нибудь ведь сюда должны прийти люди, а в тундре зимой его съедят волки, с чем он категорически не согласен.

Мы не возражали, и он медленно полез вверх по лестнице. Наверху была площадка, на ней он и планировал остаться и помереть. Однако планы его были нарушены. С криком «Олень!» он упал с лестницы – ведь это животное могло всех нас спасти. На горизонте в нашу сторону медленно двигался еле заметный олень. Посовещавшись, мы решили, что Николай поползет в обход оленя, чтобы подогнать его к нам поближе. Я занял позицию для стрельбы из положения лежа, Калачев должен был наблюдать за перемещениями животного.

В это время олень щипал травку, приближаясь к нам и не подозревая, какой вызвал переполох. От нечего делать я наблюдал за Николаем. Видимо, ползти по болоту было не сахар, но он терпел. Когда олень приблизился, то, похоже, услышал шорох и пошел прямо на Николая. Тот, поняв, что зверя можно спугнуть, замер, закрыв руками голову. Не дойдя метров пяти, олень остановился, не сводя глаз с того места, где лежал Николай. Тот поднял голову, чтобы оглядеться, олень его увидел, испугался и помчался прочь. Я бабахнул вдогонку из обоих стволов, но расстояние – метров 50–70 – было для этого ружья великовато, и я решил, что толку от выстрела не будет. Однако олень вдруг присел, сбавил скорость, но потом все еще довольно быстро побежал в сторону. Калачев с диким криком по кочкам рванул за ним.

Когда я прибежал, то увидел такую картину: озеро метров сто на двести, в центре стоит олень. Володя бегает по берегу и палит в него из ружья. Олень стоит неподвижно, и, видимо, большое расстояние делает эту стрельбу бесполезной. Позже выяснилось, что я, стреляя картечью, перебил ему заднюю ногу, а холодная вода озера действовала как анестезия – уменьшала боль, но и не давала двигаться.

Подбежал Николай, и мы стали стрелять уже втроем. Палили до тех пор, пока не выяснилось, что остались патроны только с утиной дробью. Дробь эта на таком расстоянии не могла даже побеспокоить зверя, но мы уже не могли остановиться и палили этими патронами, впрочем, без всякой надежды.

Уже темнело, и надо было думать о ночлеге. Вдруг олень упал в воду и перестал шевелиться. Потом мы много раз рассуждали о том, что же произошло. С моей точки зрения, случилось следующее. Снаряжая патроны утиной дробью, мы вместо одного из пыжей использовали расплавленный парафин, который надежно предохранял порох от влаги. При выстреле этот парафин не расплавился и вместе с дробью представлял собой пулю, которая и попала в нос оленя. Нос – очень чувствительное место. Понимаю, что все это звучит довольно фантастично, но другого объяснения у меня нет.

Напомню, что все описанное здесь происходило на самом деле. Пока я обалдело смотрел на озеро, Калачев приказал Николаю раздеться и притащить оленя к берегу. Тому очень не хотелось лезть в холодную воду, однако и ослушаться он не решился. Когда он вытащил оленя на берег, мы вспомнили о брошенной резиновой лодке и дружно отправились ее искать. По дороге мы осознали, что местные волки могут мгновенно сожрать нашего оленя, и поэтому торопились, как только могли. К счастью, туша была на месте, мы ее разделали, сложили мясо в лодку и потащили ее к лагерю. По дороге Николай упал и больше не мог встать, сильно ослабел. Положив рядом с ним часть мяса (взяли лишь столько, сколько могли дотащить), мы поволокли лодку уже вдвоем. Всю ночь в лагере горел костер, мы варили в ведре мясо и пили мясной бульон.