Текст книги "Рассказы алтарника"

Лошадка очень ему помогала в деле вывоза раненых с поля боя, и об этом скромном фельдшере знал даже командующий армией. Однажды, когда Михаил Иванович на своей двуколке ехал к передовой линии, его засекла немецкая артиллерия и обстреляла осколочными снарядами. Он соскочил с двуколки, поставил ее за сарай, а сам спрятался в этом добротном кирпичном сарае. Снаряды продолжали рваться снаружи. Вдруг раздался сильный грохот в дверях, двери повалились, и в сарай ворвалась обезумевшая от страха лошадь с висящими по обеим сторонам постромками. На боках и спине у нее было множество мелких ранений, по шкуре и по ногам струйками стекала кровь. Зубы ее были оскалены, уши прижаты, и она тонко и визгливо ржала. Бросившись к Михаилу Ивановичу и продолжая визжать, она, как испуганный ребенок, спрятала свою голову ему под мышку и вся дрожала. Михаил Иванович обхватил ее голову руками, гладил и целовал лошадку, бормоча в умилении:

– Ну ладно, хватит, успокойся, Швабрушка, успокойся. Сейчас поедем назад, и я тебе дам овса. Он ее огладил, перекрестил, и лошадь успокоилась. Ранения у нее были мелкие, поверхностные, и через неделю она уже была здорова. После присвоения Михаилу Ивановичу звания младшего лейтенанта он был поставлен на сортировку раненых и с лошадью своей расстался, отдав ее в хорошие руки одному польскому крестьянину.

Однажды, проходя мимо артиллерийской батареи, он остановился и понаблюдал, как пожилой артиллерист-наводчик отливает из олова ложки.

– Ловко, брат, у тебя получается, – похвалил его Михаил Иванович. – Сделай-ка и мне такую.

Наводчик поколдовал над своей снастью и вскоре подал Михаилу Ивановичу еще горячую ложку.

– Знатная ложка, – повертев ее в руках, сказал тот. – Ну, что я тебе должон за нее?

– Да ничего, пользуйся на здоровье.

– Ну, спасибо, дай Бог тебе со своими орудиями дойти до Берлина и живым и невредимым вернуться до дома, до хаты.

– Спасибо на добром слове, – сказал наводчик.

И вот сейчас, в 1999 году, хлебая этой ложкой щи или продовольствуясь горячей кашей, я перед трапезой всегда поминаю моего дорогого Михаила Ивановича, который учил меня доброте, наставлял в православной вере и любил мне рассказывать жития святых или что-нибудь из Пролога. Он был из крестьян Нижегородской губернии и всем своим обликом был очень похож на Льва Толстого. А жития святых он рассказывал так:

– И вот злокозненный царь Ирод воспылал яростью, нажал на кнопочку звонка и вызвал свое НКВД: «Вот что, ребята, отправляйтесь за этими волхвами и вызнайте, куда они пойдут».

Или еще так:

– И, узнав о чудесах и исцелениях, которые творит Христос, прокаженный Эдесский царь Авгарь вызывает своего личного фотографа и приказывает ему: «Садись на самого быстрого ослятю, скачи в Иерусалим и сфотографируй батюшку Иисуса Христа, да быстрее, а не то голова с плеч».

Михаил Иванович участвовал со своей дивизией в штурме Берлина, в последний раз он опять взялся выносить раненых из-под огня. Хотя он уже был старик, но силушки ему было не занимать. Был он силен и телом, и духом, этот русский человек. После взятия рейхстага он расписался на его стене:

Разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог!

Михаил Иванович Богданов из Ленинграда

Старик уже упокоился на Серафимовском кладбище, неподалеку от могилы молоденького десантника, погибшего в Афгане.

Умирая, Михаил Иванович плакал и говорил:

– А помилует ли меня Господь? А ну как не помилует? После отпевания и погребения, откушав поминальных блинов, игумен Прокл откинулся к стенке и, сложив руки на животе и повращав в одну и в другую сторону большими пальцами, сказал:

– Вряд ли ему будет отказано в Царствии Небесном, напрасно он беспокоился перед кончиной.

Помню, еще за месяц до исхода я просил Михаила Ивановича, Бог веси каким образом, дать мне знать оттуда, как и что там. Но он, строго нахмурив кустистые стариковские брови, твердо сказал, что между вами и нами ТАМ стоит непреодолимая преграда и передать сообщение с того света невозможно. Но, видно, для русского солдата нет непреодолимых преград, и как только закончили по Псалтири читать сорокоуст, так явился он мне во сне, свежий видом и полный сил, почему-то в небесного цвета иерейском облачении, поправляя которое большой крестьянской рукой, сообщил, что повышен в звании, что на новом месте все как надо, приняли хорошо, и довольствие идет как положено, и уже успели побывать в гостях у Владычицы.

Проснувшись утром, я вспомнил этот сон, и мне было приятно и радостно, что ТАМ так уважили старого солдата.

Вечная тебе память, русский солдат, прошедший через огонь трех страшных войн.

ВЕЧНАЯ ТЕБЕ ПАМЯТЬ!

Дождь

Ох, дождь! Ох уж этот дождь! Кажется, ему не будет ни конца, ни края. Мелкий, докучливый, беспрерывный, плотно накрывший всю округу, где на лесной полянке стоял небольшой бревенчатый дом лесного объездчика Василия Демьяновича Хлебникова – одинокого и угрюмого мужика, делившего свое бытие с товарищами – лохматым черно-белым кобелем Пираткой и унылым, ходившим под седлом, гнедым мерином Арапом. Сам Василий Демьянович, еще крепкий, сорока с лишним лет мужик, сидел у раскрытого окна за сбитым из сосновых досок столом с чистой скобленой столешницей и смотрел на стеной стоящий лес, находящийся в его ведении, ожидая, когда наконец появится просвет в этом дожде и можно будет начать объезд участка. В участок его, кроме леса, входило обширное, густо заселенное комарами, лягушками и дикими утками болото, поляна-питомник, засаженная подрастающими елочками и сосенками, и еще большой сенокосный луг.

Под крышей у окна роилась стая комаров – злющих, отборных, болотных. Некоторые залетали в комнату, но хозяина не трогали, потому что в кровях его постоянно ходили спирты, да и кожа на руках и лице была для комара неподходящая – темная, выдубленная солнечным жаром и зимними лютыми ветрами. Но тело под рубахой было белое, белое тело русского человека, уроженца полуночных вологодских краев. Там он, отломав срочную службу в армии, жил на окраине леспромхозовского поселка со своей молодой женой Танькой, бабой горячей, красивой, но вздорной и непослушной. Была у него своими руками срубленная просторная изба с хорошей обстановкой: городским полированным шифоньером, трюмо, широкой двуспальной, на пружинах, кроватью и большим, как сундук, телевизором. Хозяйственная жена развела кур, гусей, держала хороший огород, куплена была и дойная корова Зорька. А вот детей у них не было, неизвестно по чьей вине.

И так, работая в леспромхозе, дожил он со своей Танькой до тридцати лет, пока однажды зимой не снарядили его на два месяца в тайгу на лесоповал. Через два месяца, вернувшись к дому, отощавший на артельных харчах, грязный и прокопченный дымом таежных костров, застал он свою красивую Таньку с любовником. Заполыхавший в груди гнев ударил в голову и помрачил сознание, и он потянулся было к висевшему на стене ружью, но опомнился и, выпив ковш ледяной воды, приказал Таньке убираться из дома вместе со своим хахалем, взяв все, что ей необходимо. Когда зареванная Танька, связав два узла своих вещей, ушла со своим любовником, Василий Демьянович присел к столу и разом осушил бутылку «Московской пшеничной». Потом он пошел в сарай, вывел оттуда корову и за веревку повел ее в поселок к одной многодетной вдове, чей муж был в прошлом году задавлен упавшим деревом. Привязав корову к забору, он постучал в окно и сказал высунувшейся вдове:

– Вот, Петровна, я тебе для детишек корову привел. Пользуйся на здоровье. Она мне теперь не нужна.

– Ой, Вася, а как же Татьяна?!

– Да никак, я ее прогнал.

Василий Демьянович повернулся и пошел к себе в дом, где повалился на пол и заснул. Проснулся он рано утром, когда часы с кукушкой прокричали пять раз. Согрев воду, он весь вымылся, оделся в новую одежду, взял ружье, положил в карман полушубка кусок хлеба, вышел во двор и спустил с цепи черно-белого кобеля Пиратку. Потом, облив керосином бревна, поджег свой дом и, кликнув собаку, пошел к таежному тракту, чтобы на попутной машине добраться до железной дороги. Он шел и оглядывался на яркий столб пламени. Ветра не было, и дым прямо поднимался к небу.

«Пусть сгорит с ним вся моя семейная жизнь», – подумал Василий Демьянович и солдатским шагом пошел по скрипучему снегу.

Осел он на западе, в псковских землях, устроившись лесным объездчиком. День за днем, месяц за месяцем, год за годом – и пролетело пятнадцать лет. Тот черно-белый кобель уже околел, и на дворе бегал другой, похожий на него, и тоже Пиратка.

Однажды, объезжая свой участок на гнедом мерине Арапе, он наткнулся на сидящего у дороги человека в одном сапоге. Человек, стеная, рассматривал свою разутую покрасневшую и опухшую ногу. Он оказался странником. В дороге у него воспалилась потертость, и вот как он выразился:

– Господь стреножил, а сатана припечатал к энтому месту. И все по грехам моим.

Василий Демьянович посадил странника на лошадь и привез к себе в лесную сторожку. Странник оказался монахом из разоренного властями монастыря. Звали его отец Пафнутий. Был он крепок, жилист и годков так за пятьдесят с небольшим, с умными, внимательными карими глазами и хорошей черной с проседью бородой. Василий Демьянович посадил странника за стол, а под больную ногу, чтобы не висела, подставил табуретку. Выставил на стол перед ним снедь, какая была в печи: чугунок щей постных николаевских, хорошо упревшую пшенную кашу с подсолнечным маслом, зайчатинку с картошкой. Еще поставил глиняный кувшин с хлебным квасом. А сам сел напротив, с удивлением наблюдая, как странник молился и крестился перед едой, как благоговейно благословлял поставленную трапезу. Несмотря на болезнь, старец быстро управился со щами, похвалив их, и также спешно убрал пшенную кашу, тщательно, дочиста обтерев кусочком хлеба миску.

– По-монастырски, – сказал он.

С удовольствием испил кваску. К зайчатине не притронулся.

– Монахам это не положено, – пояснил он.

После отец Пафнутий проникновенно прочел молитву после ужина: «Бысть чрево Твое – Святая Трапеза, имущи Небеснаго Хлеба – Христа, от Него же всяк ядый не умирает, якоже рече всяческих, Богородице, Питатель». Василий Демьянович прислушивался к необычным умиротворяющим словам молитвы, и ему было приятно.

Тут же, на глазах монаха, он споро сколотил из досок топчан, набил матрасник и наволочку душистым сеном, достал легкое одеяло и предложил гостю отдохнуть.

– Ну вот и слава Богу, – сказал странник, укладываясь на топчан.

– Ну а теперь, отче, примемся лечить твою ножку. Значит, так, – пояснил Василий Демьянович, – сейчас на твой нарыв положим ржаного хлеба с солью, и к утру все вытянет.

– Добро, – сказал монах и достал из своей торбы скляницу. – Вот, влей еще в этот состав святой водички.

К обоюдному согласию все было сделано. Монах, прочитав вечерние молитвы и келейное правило, перекрестив подушку, топчан и все четыре стороны, уклался спать. А Василий Демьянович доел зайчатину с картошкой, выпил стакан водки и повалился на кровать без креста и молитвы.

Проснулись они рано. Средство помогло, и монаху полегчало. Василий Демьянович обмыл рану и привязал к ней тряпку с соленой водой для окончательного очищения.

После завтрака отец Пафнутий, ковылявший на пятке, благодушествовал, и у них состоялся разговор.

– Спаси тебя Христос, Василий. Хотя ты и невер, но Господь за твою доброту и за то, что ты порадел для его служителя, управит твою жизнь к лучшему.

– А я, отче, и так доволен всем.

– Однако, Василий, ты мирянин, а живешь бирюк бирюком. Господь сказал: «Плохо человеку быть одному, сотворим ему жену».

– Нет, отец Пафнутий, у меня это уже было. Жена моя загуляла, и я бросил ее, а избу свою спалил. И здесь уже пятнадцать лет. О бабах я больше и думать не хочу. Ну их к шутам!

– А не тоскливо тебе жить одному в такой глухомани? Наверняка здесь и нежити полно всякой, болото-то рядом. И бесы могут тебе докучать в разных обличиях.

– Тоска у меня бывает редко, а если приходит, то я приму стакана два и ложусь спать. Волки здесь есть, медведи тоже, а бесов и всякую нежить не встречал.

– А это, Василий, ты их не встречал потому, что ты их человек и у них на учете.

– Это почему же я их человек?

– А потому, что ты пьешь. Водка есть кровь сатаны, и пьяницы Царствия Небесного не наследуют.

– Ну, отец Пафнутий, какой я пьяница-то? Обычно один стаканчик перед ужином.

– Нет, Василий, это немало. Вот я заметил, что тебя и комар не ест, потому как в кровях у тебя спирты гуляют. Вообще, Василий, если бы не водка, то жизнь твоя была бы праведная. А если к тому же была бы вера, то совсем бы приблизился к монашеству.

– Ну, отец Пафнутий, мне вроде бы это ни к чему.

– Это еще как сказать, Василий, еще как сказать. Благодать, призывающая от Бога, как дождь, сходит на всех: и на праведных, и на неправедных. Только надо уметь услышать, почувствовать и понять ее.

– А что, отец Пафнутий, и взаправду где-то есть Бог?

– А ты, Вася, разуй глаза да посмотри на все кругом, да подумай: а кто же создал всю эту красоту? Не будь ты на одном уровне со своим кобелем Пираткой, которому до этого нет дела. Вот его вселили в этот мир, и он в нем ест, спит, плодит щенков да гавкает по ночам. Вот и вся его программа на земле. Помельтешится, помельтешится здесь, а потом околеет. Душа его собачья, как пар, выйдет из него и растворится в природе.

Пиратка, услышав свое имя, радостно замотал хвостом, подошел и лизнул монаху руку.

– Вот тварь Божия, – монах потрепал собаку за уши, – ласку понимает. Вот, Вася, Господь круг жизни его ограничил, умалил, а человека возвеличил над всеми тварями, и кругозор его безграничен. Так что смотри кругом на дела Божий, радуйся и разумей все это.

– А в школе, помню, нас учили, что религия есть опиум для народа, а мир произошел из слизи. Вот завелась в море такая слизь, пригрелась на солнышке и ожила. Стала что-то есть, пить и размножаться. А что она стала есть? Наверное, такую же слизь. А потом от нее пошли киты, мамонты, крокодилы, обезьяны. А от обезьяны – человек.

– Ну, Вася, это все такая подлая брехня, которую только в пьяном виде придумать можно. Эту глупую теорию подсунул ученым профессорам сам сатана. Вот я сморкнусь, покажу тебе эту соплю и скажу, что из нее все произошло, и поверишь?!

– Что ты, отец Пафнутий, конечно нет.

– То-то и оно, что нет! Вот, Василий, есть такая книга – Библия, и в ней все сказано: от начала бытия и до наших дней.

– А кто написал эту Библию?

– Библию писали праведные люди, патриархи, но не от себя, а по наитию Святаго Духа.

– Бона как! Ну хорошо, отче, я достану эту Библию и сам во всем разберусь.

А лечение ноги все меж тем продолжалось: тут были и теплые ванночки с дегтярной водой, и тряпицы на рану с медвежьим жиром, окончательно исцелившие отца Пафнутия. Он тепло распрощался с Василием Демьяновичем, взял свою торбу, посох и отправился определяться в какой-то действующий монастырь.

Через неделю в большом городе продавцы антикварных и букинистических магазинов с интересом разглядывали темнолицего лесного мужика, от которого несло дымом, дегтем и конюшней. На его странный запрос они отвечали, что Библии в нашей стране не печатают, и поэтому она книга редкая и дорогая и в наличии у них не имеется. Наконец в одном магазине ему дали адрес вдовы недавно умершего священника, у которой, может быть, найдется то, что ему надо.

Когда Василий Демьянович с трудом нашел дом по указанному адресу, ему открыла двери очень приятная старушка в черном платье с белоснежной копной волос на голове. Это была супруга почившего священника. Она не удивилась ни странному виду посетителя, ни его просьбе. Пригласив гостя на чашку чая, она расспрашивала о его жизни и о том, зачем ему понадобилась Библия. Принесенная из другой комнаты Библия имела солидный вид и почтенный возраст. Переплетенная в коричневую с тиснением кожу, она источала приятный запах старинных книг и ладана. Когда он достал пачку денег, чтобы расплатиться, старушка отвела его руку в сторону и деньги не взяла, сказав, что это ему подарок. Во-первых, она уже плохо различает мелкий шрифт, а во-вторых, у нее есть другая Библия с более крупным шрифтом. Василий Демьянович, прижимая Библию к груди, поблагодарил добрую старушку и обещал, что будет присылать ей сушеные грибы, малину и соленых снетков на Великий пост.

Когда он вернулся в свои угодья, здесь опять шел все такой же дождь: мелкий, докучливый и беспрерывный. На лужах выскакивали пузыри, и это означало, что дождь зарядил надолго. Чтобы не попортить книгу, Василий Демьянович снял с себя ватник, оставшись в одной рубахе, и обернул им драгоценную ношу.

Вечером, застелив стол чистой скатертью, он сделал поярче огонь в керосиновой лампе и наугад открыл книгу.

«В начале было Слово, – прочел он, – и Слово было у Бога, и Слово было Бог».

«Вот это да! – мысленно воскликнул Василий Демьянович. Он повторил вслух: – В начале было Слово, и Слово было у Бога».

Странно и непонятно. Но ведь Библия писалась не для избранных мудрецов, а для всех людей. Ничего, разберусь, что к чему. Надо начинать с первой страницы.

Отныне любимым занятием Василия Демьяновича стало чтение Библии. В ней он нашел то, о чем никогда не думал и не слыхал от других. После объезда участка и каких-то работ по санитарной вырубке леса, возни в лесопитомнике, сбора лекарственных трав и прочих дел, он спешил домой и, вымыв в тазу с горячей водой руки, до поздней ночи, изводя керосин, просиживал за чтением Библии. Он не ходил больше на охоту, урезал себя в еде, чтобы экономить время на готовке пищи. Даже бросил пить свою заветную вечернюю дозу, чтобы ясной оставалась голова.

Заехавший к нему лесной объездчик с соседнего участка посмотрел на толстую почтенную книгу и, покачав головой, сказал:

– Ты это тово, Вася, не свихнись. У нас в деревне, помню, все бегал один сумасшедший – Ванька драный – дак про него говорили, что он Библии начитался.

С появлением в доме этой святой книги у Василия Демьяновича началась новая жизнь. Если раньше жил бездумно, отбывая повинность жизни, то теперь его бытие наполнилось совершенно новым содержанием, и он постоянно пребывал в состоянии тихой радости, как в детстве, когда в деревне на Рождество мать пекла пироги и украшала елку.

Когда он учился в школе, учителя говорили, что Вася туповат, невнимателен и обладает никудышной памятью. Действительно, тогда школьная премудрость давалась ему туго. Но сейчас огненные тексты Библии прямо впечатывались ему в память. Вначале, читая, он мало что понимал, но со временем все вдруг чудесным образом стало проясняться. И то, что он механически запомнил, открывало свой смысл и значение.

Одна знакомая деревенская старуха из поселка, которой он всегда даром завозил на зиму дрова, умирая, отказала ему три иконы: Господь Вседержитель, Божия Матерь Тихвинская и архиепископ Мир Ликийских Никола Чудотворец. И Василий Демьянович теперь каждый вечер и утро стал горячо молиться перед ними за себя, за грешную Таньку и за весь крещеный мир, прося у Бога для всех отпущения грехов и мирного, благоденственного жития. Он уже был не одинок. С ним был весь сонм святых угодников, Сам Спаситель и Пресвятая Богородица. И он совершенно реально ощущал их присутствие. Но иногда ему было плохо. Он сидел за столом, сжимал ладонями голову и стонал от тоски:

– Боже мой, Боже мой, и на что я только положил свою жизнь?!

Лохматый черно-белый пес Пиратка своей верной собачьей душой понимал скверное состояние хозяина и, положив свою морду ему на колени, смотрел добрыми понимающими глазами. Василий Демьянович гладил его между ушей и говорил:

– Я вижу, Пиратка, что все ты понимаешь, псина. За это я тебе сегодня пожалую из щей сахарную кость.

Слыша этот посул, Пиратка радостно стучал хвостом по полу.

Василий Демьянович часто вспоминал странника, отца Пафнутия, и сердцем тянулся к монастырской жизни.

Прошел еще год, и опять наступило лето. Оно в этом году было сухое и жаркое. Колодцы пересохли, и вся природа томилась без дождя. Начались бедственные лесные пожары. Участок Василия Демьяновича пока еще не горел, но синяя горькая дымка уже застилала всю округу. Спасаясь от пожара, на его участок перелетали стаи птиц, бежало всякое зверье, ползли змеи. Болото было уже густо заселено, и Пиратка без устали всю ночь заливался лаем, отгоняя от дома волков, чуявших лошадь. Василий Демьянович ездил на соседние участки, помогая гасить горящий лес, а дома усердно молился Богу, полагая по тысяче земных поклонов. Он ежедневно читал в Библии повествование о том, как Бог на три года заключил небо и вся страна Прииорданская стенала от засухи и голода. Он не уставал повторять слова Христа: «Просите во имя Мое, и дастся вам». И он просил Бога подать на землю дождь, чтобы спасти лес и лесное зверье. Чтобы было крепче, он перед святыми иконами дал обет, что если Бог пошлет хороший дождь, то он, Василий Демьянович, до конца жизни пойдет служить Ему в монастырь.

И, видно, угоден был Господу этот обет, потому что с запада потянулись облака, к вечеру сделалось мрачно от туч и холодного ветра. Где-то глухо ворчал гром, полыхали отдельные зарницы. Ночью Василия Демьяновича разбудили страшные раскаты грома, в окнах блистали синие зигзаги молний, и на землю обрушился ливень, постепенно перешедший в мелкий, докучливый, беспрерывный дождь, продолжавшийся до утра. Утром уже вновь ярко сияло солнце, воздух очистился от дыма, и в освеженном ливнем лесу весело распевали птицы, а с болота доносился дружный хор тысяч квакающих лягушек.

Василий Демьянович раскрыл Библию, и его взгляд остановился на 132-м псалме:

Как хорошо и как приятно жить братьям вместе!

Это – как драгоценный елей на голове, стекающий на бороду, бороду Ааронову, стекающий на края одежды его; как роса Ермонская, сходящая на горы Сионские, ибо там заповедал Господь благословение и жизнь на веки.

«Ну что ж, старина Василий, – сказал он сам себе, – надо выполнять данный обет».

Он отвел пса Пиратку и лошадь на соседний участок, подарил знакомому егерю свое, надо сказать, отличное зауэровское ружье, положил в котомку Библию, иконы и большой ломоть хлеба и отправился в монастырь.

Монастырские каменные святые врата были выбелены известкой, и над входом парящие Архангелы трубили в золотые трубы, извещая грешный мир о Страшном Суде. Полукруглая надпись на арке ворот гласила: «Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы».

Монастырский придверник провел Василия Демьяновича к игумену. Тот, высокий худой постник, похожий на святого Иоасафа Белгородского, приветливо принял его в своих покоях.

– Ну что, брате, зачем пожаловал к нам в монастырь?

– Желаю жизни постнической и во вся дни жизни моей Богу послужить желаю по обету.

– Ну что ж, это похвально. Я вижу по тебе, что ты работный человек. И какое ты знаешь ремесло?

– Я, отец игумен, русский человек. К чему приставите, все буду выполнять. А если точнее, то могу и плотником, и каменщиком, и землекопом, и косить, и за лошадьми ходить, и в огороде могу, и пчел знаю.

– А молитву Господню «Отче наш» знаешь?

– А как же, и «Отче наш», да и всю Библию назубок.

– Ну, это ты, брат, однако, перехватил. Библию назубок и сам наш архиерей не знает.

– Я не хвастаюсь, отче, спросите.

– Хорошо. А перечисли-ка ты мне всех царей иудейских по порядку.

Василий Демьянович потер лоб рукой и начал:

– Цари еще не разделенного Израильского царства: Саул, Иевосфей, Давид, Соломон. После разделения царств цари иудейские: Ровоам, Авия, Аса, Иосафат, Иорам, Охозия, Иоас, Амасия, Озия, Иоафам, Ахаз, Езекия, Манассия, Амон, Иосия, Иоахас, Иоаким, Иехония, Седекия. Падение Иерусалима и царства Иудейского.

В покоях воцарилось молчание. Стоявший в дверях келейник игумена от удивления выпучил глаза и открыл рот.

– Да, брат, – сказал игумен, – удивил ты меня. А скажи-ка ты мне, Василий, – игумен задумался, – да, а кто такая была Иоанна?

Василий Демьянович улыбнулся:

– Значит, так: Иоанна – жена Хузы, управляющего домом Ирода Антипы, одна из тех женщин, которые служили Господу нашему Иисусу Христу своим имением. Упоминается у евангелиста Луки в восьмой главе.

Игумен подошел к Василию Демьяновичу, обнял, поцеловал его в голову и прослезился.

– Хороший ты человек, Василий, благодатный. Аж у меня на сердце стало тепло. Надо будет представить тебя нашему владыке. Какое же тебе дать послушание? А вот что: вначале для смирения потрудись в коровнике этак с годик, а если заслужишь, я тебе дам другое послушание, в храме. На все воля Божия, если, конечно, мы живы будем на следующий год.

Ну, гряди, чадо, в трапезную, покушай там хорошо, чем Бог послал. Отец благочинный благословит тебя накормить обедом, а после укажет тебе твою келью. Хорошая келья, светлая, сухая. Жил там благодатный старец схимник Питирим. На днях схоронили. Царствие ему Небесное. Ну, гряди с Богом!

На душе было спокойно.

«Ну вот я и дома», – сказал себе Василий Демьянович, выходя от игумена. Смиренно он принял данное ему послушание и остался в монастыре навсегда.