Текст книги "Рассказы алтарника"

– Ты, Сонька, православная христианка, и от меня ты приняла Крещение. Посему, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, возлагаю на тебя сие послушание для спасения этой заблудшей овцы. Аминь. Грядите с миром, еще вы и Господу вместе достойно послужите. Благословение Божие на вас. А тебе, Климушка, быстрее надо принять Святое Крещение. Быть при Соньке пока, как брат во Христе. Вместе есть, пить и молиться. Молитва страх побеждает и бесов отгоняет. Возлюби Христа и Церковь Его Святую, и Он возлюбит тебя, и никакая злая сила бесовская не приблизится к тебе. Старайся больше поститься, а то уж ты очень многоплотен и буен от этого.

Прошло два года. Все свободное от работы время Клим проводил в храме, реставрируя иконы, еще оставался на вечерню или на всенощную и домой приходил поздно. Но дом теперь был теплый и благодатный, и ждали его уже две души – Сонька и младенец. Они с Сонькой уже были повенчаны, страх отступил от Клима, и о нем напоминали только изгрызенные ножки тахты.

Как-то вечерком на огонек к ним зашел новый приятель Клима – Игорь, служивший в храме алтарником. Сонька напекла блинов, и они хорошо попили чайку. Игорь поведал Климу, что в Псковской епархии владыка обещал ему приход, и ему надо через пару недель ехать для рукоположения. Неожиданно он предложил Климу ехать вместе с ним. Может быть, и он сгодится там в псаломщики, а может быть, даже в дьяконы.

– Службу и устав ты за два года изучил, к тому же – реставратор. Поедем, а там что Бог даст.

Сонька заволновалась и обещалась крепко молиться за удачу, потому что ей давно охота в матушках походить.

Была зима, и закутанные путешественники, благословись и неся корзинку с Сонькиными пирожками, добрались до вокзала и залезли в вагон. Когда поезд двинулся, они, перекрестившись и снявши пальто, принялись жевать пирожки.

Владыка – сухонький старец с окладистой седой бородой и черными густыми бровями, в скуфейке и домашнем подряснике – принял их благожелательно, но немного удивился, что ждал одного, а приехали двое. Посадил их на диван, а сам сел напротив, рассматривая их каким-то косвенным вороньим зраком. Вначале выслушал одного, затем другого. Встав, он благословил их, причем правую руку возложил на голову Клима, а левую – Игоря. И решение его было таково: быть на приходе священником Климу, а Игорю отправляться восвояси. Клим густо покраснел и хотел возразить, но владыка движением руки остановил его и сказал:

– Решение окончательное и обжалованию не подлежит. Такова церковная дисциплина.

Клим проводил понурого Игоря на поезд, а сам вернулся для рукоположения и получения прихода. Владыка его проэкзаменовал и сказал: «Аксиос!», что по-русски обозначает – достоин. После рукоположения и всех формальностей храм ему был пожалован уникальный, но в деревне, причем довольно глухой и отдаленной. Построен он был при барской усадьбе в восемнадцатом веке родителями знаменитого русского полководца. Как историческая достопримечательность старый храм не был разграблен, на нем висела чугунная охранная доска, но нуждался в солидной реставрации, что владыка и имел в виду, посылая сюда Клима. Храм-то был, а прихожан практически не было. Избаловался народ, совсем отбился от церкви и приходил только на двунадесятые праздники, да там если окрестить ребеночка или отпеть покойника.

Сонька не заставила себя долго ждать и вскоре приехала на специально нанятой машине, с мебелью, со всеми бебехами и младенцем. В восторге она ходила вокруг храма, долго стояла, обомлев, у прекрасного, в духе русского барочного стиля иконостаса, а то, что прихожан не было – это ее мало беспокоило. И на это она сказала, что не помнит и не слышала о таком случае, чтобы где на приходе поп от голода помер.

– Вот дождемся лета, разведем огород, купим коровушку и будем жить.

Сам же отец Климентий был в каком-то мистически восторженном состоянии.

Он каждый день служил Божественную литургию, подавал возгласы, произносил ектении за дьякона. Сонька ходила со свечой и подавала кадило. Она же одна пела на клиросе всю службу. Голос у нее был тонкий, хрустальный и сильный. В церковные окна был виден крупными хлопьями медленно падающий снег, оседающий на ветвях берез. Сонькин голос был жалобный и тоскливый, и казалось, что это поет сама иззябшая, укрытая снегами матушка-Русь.

«Со страхом Божиим и верою приступите!» – возглашал батюшка Климентий. И Сонька, на ходу распевая: «Тело Христово приимите…» – приступала и приобщалась. И так входила в них благодать Божия, и оба они светлели ликом и были как Рахиль и Иаков.

Так незаметно прошла зима, весна. На Пасху народу привалило много, стояли даже во дворе. Батюшка после Златоустова огласительного слова сказал обличительную проповедь. Он говорил, что нынешние люди оставили церковь Христову и стали поклоняться идолу. А идол этот стоит в каждом доме в красном углу, где полагается быть святым иконам. И народ губит свои души, смотря на всякие бесовские представления. Тяжко народ согрешает, любуясь фильмами, где блуд, убийства и грабеж. И еще сказал батюшка, что если они не будут ходить в храм Божий, то он, убогий пастырь Климентий, сам будет приходить к ним в дома и наставлять в Законе Божием.

И стал с тех пор отец Климентий постепенно обходить свой приход. В черной рясе на вате, сшитой ему Сонькой, в скуфье, в сапогах и с посохом от собак, ходил он из дома в дом.

– Мамка, опять поп к нам пришел, – глянув в окно, сообщил вихрастый мальчишка обществу, сгрудившемуся около бурно работающего телевизора, где, вопя, трясли друг друга за грудки мексиканские сеньоры с бакенбардами и злыми собачьими глазами.

– Батя, ты это, тово, посиди малость, пока мы сериал досмотрим, – сказал дедушка Егор.

Отец Климентий сел на лавку и еще просидел с полчаса, пока в телевизоре не закончился этот мексиканский содом.

После еще малость было обсуждение просмотренного и большой спор: брюхата или нет мексиканская девка Перла? Вихрастый мальчишка указал на виновника – сеньора с рыжими бакенбардами, за что от деда получил увесистый подзатыльник.

– Ну что, язычники, освободились?

– Да что ты, батюшка, каки-таки мы язычники, мы все крещеные, – всплеснула руками бабушка Пелагея.

– Нет, бабуля, все равно язычники, потому что этому идолу поклоняетесь, в церковь не ходите, постов не соблюдаете, Богу не молитесь.

– Какому такому идолу?! – вскричала Пелагея.

– Да вот он перед вами, телевизор этот, что поработил вас и сожрал со всеми потрохами. А Бог-то все видит. И придет время – восплачете вы за свое нечестие и отступление от Бога.

– А ты, батя, нас не пугай, – сказал дед Егор, – живем тихо, работаем, не воруем, и какой-то достаток у нас есть, а телевизор нам – развлечение. Ну, а Богу в нашем хозяйстве вроде бы места и не осталось.

– Ой, Егорушка, окстись, как бы нам всем не поколеть и не погореть за твои речи. Ведь знамо, что Бог поругаем не бывает. И Бог усматривает каждую былинку, недаром в Писании сказано, что всякое дыхание хвалит Господа, – увещевала бабка Пелагея.

Вот так и ходил везде батюшка Климентий, беседовал с людьми. Рассказывал и про себя, что раньше тоже был безбожник и как на него напустились бесы и замучили чуть не до смерти, и только в ограде Церкви он спасся от лютых врагов.

Призывающая Божия Благодать помогала ему. Люди задумывались над своей жизнью, некоторые оставили пьянство. Понемногу народ стал приходить в храм на службу. Матушка Сонька подобрала и составила клиросный хор и теперь в богослужение вливались гармоничные распевы.

Однажды батюшка Климентий решил осмотреть подвалы храма. Спустившись с Сонькой по крутой лесенке, они обнаружили сводчатый, совершенно сухой подвал со склепом, сооруженным под алтарем. В нем покоились родители великого полководца и строителя этого храма, почившие еще в восемнадцатом веке в царствование императрицы Екатерины Великой. Съеденный ржавчиной замок рассыпался в мощных ладонях батюшки.

Со скрипом отворили массивные створчатые двери. Дрожащая от страха Сонька светила фонариком. Пыль и паутина свисали с потолка серыми гирляндами. На каменном постаменте, покрытые толстым слоем пыли и обложенные тусклыми серебряными венками, стояли два старинных гроба на дубовых ножках-балясинках, с массивными кистями по углам, покрытые истлевшей парчой. Батюшка поддел стамеской крышку гроба и снял истлевшую пелену. Перед ним открылся труп старика в парике с коричневым высохшим лицом, тонким носом и запавшим беззубым ртом. Покойник был в мундире генерал-аншефа екатерининских времен. Высохшая коричневая кисть руки сжимала позолоченный эфес шпаги, грудь опоясывала красная муаровая лента с орденской звездой на боку.

Когда батюшка открыл второй гроб, то увидел покойную хозяйку усадьбы – старую барыню с коричневым усохшим лицом, в большом парике, когда-то белом, теперь пожелтевшем, с брюссельскими кружевами и шарфом фрейлины на плече. Из гробов поднимался запах плесени и каких-то восточных ароматов.

– Ну, ладно, отец, отслужи литию по покойным, и уйдем отсюда.

С приходом лета, когда не стало надобности топить печи в храме, батюшка Климентий принялся за реставрацию иконостаса. Потускневшая позолота ажурной резьбы по дереву и чудные иконы фряжского письма лучших мастеров кисти восемнадцатого века требовали профессионального мастерства высокого класса, и батюшка себе в помощь пригласил своего знакомого живописца из Ленинграда. Ему отвели отдельную комнату в просторном поповском доме, и они с батюшкой, не торопясь, приступили к реставрации, проводя в храме целые дни от утра до вечера. Прерывались только на обед, степенно шли в трапезную, где матушка их потчевала чем Бог послал. Хотя в деревне не очень-то разбежишься с деликатесами, но хорошие наваристые щи, гречневая каша, жареная рыба и клюквенный кисель всегда были на столе. Приохотившиеся ко храму прихожане иногда приносили и мяса, и кур, и гусей. Батюшка Климентий еще больше раздобрел и был гора горою, а хлопотливая Сонька – все была такая же маленькая мышь.

Перед началом реставрации в храм приезжали какие-то фотографы и тщательно снимали интерьер и особенно – иконостас. Говорили, что для какого-то журнала. Сонька потом ругала батюшку, что документов не спросил у этих фотографов. Ох и прозорливая эта Сонька!

Тем ненастным утром Сонька месила опару на хлебы, а ребенчишка ее стоял рядом и, держась за юбку, клянчил булку со сгущенкой. Как вдруг через мутные стекла кухни она увидела подъехавший серый джип, из которого вышли трое мужчин в рабочей одежде и направились в храм. «Какие-то помощники из города к батюшке», – подумала она.

Однако вскоре она услышала хлопки выстрелов, из храма выбежал живописец и, обливаясь кровью, упал на траву. Когда Сонька вбежала в храм, батюшка, вооруженный короткой толстой доской, отбивался от грабителей. Одному он переломил руку, и пистолет полетел куда-то в угол. Двоих успел оглушить, и они лежали на полу. Бандит с переломанной рукой бросился в угол к пистолету, но Сонька, как кошка, прыгнула и, вцепившись мертвой хваткой, повисла на нем и не давала двинуться с места. Мощный кулак батюшки опустился на голову бандита, и он мешком свалился на пол. Сонька от строительных лесов притащила веревку и моток электропроводов, и они вдвоем связали оглушенных бандитов по рукам и ногам. Тут батюшка захрипел, закашлял, выплевывая кровь, и опустился на солею. У него свистело в боку и кровавая пена пузырилась на губах. «Они мне прострелили легкое», – сказал он и потерял сознание.

– Ой, не умирай, Климушка, не умирай, негодный мальчишка! А то я тебе задам! – завопила Сонька и, опомнившись, побежала к телефону. Через полчаса прибыли милиция и скорая помощь. Батюшка был жив, тяжело дышал и порывался сам идти в машину, но его понесли на носилках. Края рясы волочились по траве, и он иерейским благословением благословил храм, Соньку и младенца. Живописец был уже мертв. Бандитов сволокли в милицейскую машину, и, набрав скорость, обе машины скрылись из виду.

Батюшка пролежал в районной больнице целый месяц, его удачно прооперировали, и все опять было благополучно.

Следователь прокуратуры, навестивший его в больнице, говорил ему:

– Не надо было оказывать сопротивление вооруженным бандитам. Ну, выломали бы они иконы, ограбили ризницу и уехали.

– Э, нет, – сказал ему батюшка, – во-первых, они сразу открыли стрельбу и убили моего товарища. Жаль его, бедного. И еще, уважаемый следователь, в мире есть такие высокие ценности духовного плана, когда их любой ценой надо защищать и отстаивать. И я за мать свою Церковь и впредь жизни не пожалею. Она мне новую жизнь подарила и открыла такие горизонты духовных возможностей, о которых я даже не подозревал.

Ну а пуля – вот она, я положу ее в киот под стекло к иконе Спасителя на молитвенную память.

Бесогон из Ольховки

Зима в этом году в Закарпатской Руси стояла необыкновенно суровая. По утрам, когда заиндевевшие ветви деревьев искрились и сверкали на солнце, столбик термометра зашкаливал за минус двадцать. Горы, лес, ущелье – все завалило снегом, а крестьянские хаты в Ольховке как будто наполовину осели в сугробы, накрывшись большими снежными шапками, да над каждой хатой в морозном безветрии поднимался синий печной дымок. И над всей этой застывшей зимней красой на малой горе возвышался православный храм Божий, трудами и грошами поселян возведенный из камня на века. Около храма в больших деревянных решетчатых клетях, совсем приземленно, была устроена звонница с двумя огромными, покрытыми зеленой патиной колоколами и дюжиной подголосков мал мала меньше. Колокола были украшены орнаментом, барельефами святых и славянской надписью, гласившей, что колокола были отлиты в Австрии во славу Пресвятой Троицы.

Мы с приятелем Юрием Юрьевичем – коренным гуцулом – ехали в Ольховку по делам на его вездеходной «Ниве» по горной дороге, стуча одетыми на колеса цепями. С нами ехала приятельница Юрия Юрьевича – молодая красивая вдова Магда, которая везла своего бесноватого сына, мальчишку лет девяти, на которого не было никакой управы. У Магды в Ольховке был родственник, которого она по-гуцульски называла «вуйко», что означало, что он ей – дядя. Этот вуйко был иеромонахом и целых сорок пять лет служил священником в Ольховской церкви. Когда мы вышли из машины, щурясь от яркого горного солнца, звонарь раскачивал колесо, прикрепленное к железной балке, на которой висели колокола. Здесь раскачивают сами колокола, а не железный язык, как у нас в России. Вскоре тяжелый медный гул валом прокатился по земле и, отразившись от гор, эхом прошелся по ущелью. По тропинкам в снежных сугробах ко храму потянулись прихожане в овчинных шубах и валенках. День был воскресный, и народ спешил на Божественную литургию. В храме специального хора не было, как, впрочем, и по всему Закарпатью, и народ пел всю службу от начала и до конца, как в древние времена.

Надо сказать, что зимой здесь храмы не отапливаются, и прихожане в своих овчинных шубах и валенках на холод не жалуются, но когда я из теплой машины вошел во храм в своем легком пальтишке, холод пронизал меня буквально до костей. Народ пел, и пар, клубами вырываясь из глоток, поднимался к потолку. Царские врата были открыты, и я хорошо видел, как священнодействовал иеромонах. Он был стар сухой здоровой старостью, быстр и точен в движениях и легок на ногу. В отличие от закутанных в шубы прихожан, батюшка был одет очень легко, судя по развевающемуся при быстрых движениях облачению и летящей походке. Когда он ходил с кадилом в руке вокруг престола, стопы ног его так и мелькали из-под стихаря, обутые в новенькие резиновые галоши. Меня от холода стала колотить дрожь, и я сказал Юрию Юрьевичу, что замерзаю и пойду сяду в машину. В машине я включил отопление и немного согрелся. Я сидел и раздумывал о батюшке, который слыл по всему Закарпатью как решительный и удачливый экзорцист, или по-русски – бесогон.

Заклинание и изгнание нечистой силы из бесноватых – дело трудное и небезопасное для здоровья и даже для жизни. Я знал несколько таких воителей с нечистью, но все они как-то ослабевали телесно, теряли силы, заболевали и умирали преждевременно в преполовении дней своих. Только один дожил до старческого возраста, но это уже был не человек, а руина. Они все говорили, что на отчитку во время чина бесоизгнания уходит много энергии, и после этого действа они каждый раз чувствовали упадок сил, как после тяжелой болезни. Так что демоны тоже не дремали, подтачивая их здоровье. Но отец Мефодий, о котором наш рассказ, как я потом узнал, на это не жаловался, потому что крепкой верой, праведной жизнью и особенно смирением он, как бронежилетом, был надежно защищен от смертоносных стрел врага рода человеческого – дьявола.

Между прочим, «бронежилет» особого свойства у него был, когда-то во дни его первых лет иеромонашества пожалованный ему в Киево-Печерской Лавре ветхим святым схимником отцом Пахомием, который также благословил его и черной бархатной скуфьей, сняв ее с собственной головы. Старец Пахомий своим проницательным и прозорливым глазом углядел в молодом смиренном иеромонахе великого воителя с гибельным бесовским племенем. И скуфья, и жилет имели сокровенную тайну, видимую только нечистым духам, ведьмам, колдунам и прочей болотной нежити. Эта тайна заключалась в том, что в жилет и скуфью было вшито множество кусочков святых мощей от Киево-Печерских угодников, почивающих в Богом зданных пещерах, которым, как гласит Киево-Печерский патерик, была дана Божия благодать наступать на невидимую силу вражию и поражать ее. Батюшка надевал эти святые доспехи только в особых случаях, когда чувствовал, что в бесноватом сидит не простой демон, а князь бесовский.

Я пригрелся в машине и даже стал засыпать, но дверца открылась, и я очнулся от дремоты. Передо мною стояли Юрий Юрьевич, Магда с мальчишкой и сзади отец Мефодий без пальто, в легкой темной рясе. Я вылез из машины, и по узкой снежной тропинке отец Мефодий повел нас к своей келье на обед. Спустились по косогору вниз к ветхой покосившейся избушке с маленькими окнами под почерневшей соломенной крышей, обили от снега о порог ноги и вошли в сени, где висели сухие березовые веники и стояли кадки. В полутемной прихожей я наткнулся на какой-то набитый сеном, стоящий на козлах узкий длинный ящик, похожий на гроб. В единственной комнате тоже было темновато и пахло ладаном, постным маслом и рыбным супом. От топящейся плиты по стенам играли блики пламени, да перед образами в углу теплилась лампада. Избушка была настолько старая, закопченная и ветхая, что потолок прогнулся этаким животом вниз и был подперт корявым извилистым древом с рогулькой на конце. Кроме обеденного стола у окна, в келье был одежный шкаф, большой сундук, окованный полосками железа, да деревянная кровать с большими подушками и ватным лоскутным одеялом. Все это дополнялось лавкой и несколькими темными засаленными табуретками.

На одной из них сидела странная старуха – поглядеть, так сущая ведьма. Ей, наверное, было лет восемьдесят с гаком. Она ворочала в топке кочергой, и ее профиль напоминал щипцы, так как крючковатый нос почти сходился с острым подбородком. Из-под черного платка выбивались лохмы седых волос. Как я потом узнал, она была большая любительница курить трубку, набитую лютой махоркой, и прикладываться к бутылке с синим денатуратом. Она встала и хриплым голосом доложила батюшке, что обед готов. Тут я увидел, что у нее одна нога, вместо другой была приделана деревяшка, и звали старуху – Карла. Как потом рассказал батюшка, она действительно была настоящая закарпатская «босоркань» – так здесь называют ведьм, но сейчас уже в отставке. Батюшка однажды спас ее и вырвал из рук разъяренных поселян, которые тащили старую каргу, чтобы утопить ее в Боржаве за ее пакостные ведьмовские проделки. Селяне избушку ее сожгли, и батюшка по доброте своей взял ее к себе, чтобы она вела хозяйство и готовила ему обед. Старуха оказалась наглой особой и сразу захватила батюшкину кровать с засаленным лоскутным одеялом, так что бедному кроткому отцу Мефодию пришлось устроиться в прихожей и ночевать в ящике с сеном, покрываясь ветхой рясой.

О, великое смирение было у этого монаха, поэтому и бесы не могли его никак уязвить.

Старуха, стуча деревянной ногой, быстро накрыла стол и поставила приготовленные ястие и питие. Батюшка прочитал молитву, благословил трапезу, и мы сели за стол. Вначале старая подала настоящий венгерский рыбный паприкаш – горячий и жгучий, как адское пекло. Чтобы есть этот суп, надо было иметь железный желудок. В нем было столько перца, что мы все, открыв рот, дышали как собаки на жаре, а батюшка ел не поперхнувшись, и только слезы катились у него из глаз. Затем была подана обжаренная в яйце и сухарях капуста с бобами и рисовая каша с грибами. Поскольку в месяцеслове было разрешение в этот день на вино, мы выпили по стаканчику местного рислинга, страшно кислого – «вырви глаз». Потом еще пили чай. Батюшка вкушал один раз в сутки, но основательно.

Не успели мы закончить трапезу, как в окно постучали, и в избу зашла приятная пара лет этак по сорок пять с просьбой и за советом. Оба были вдовые, имели взрослых детей, которые переженились, и поэтому эта пара считалась между собой как сват и сватья. И вот им тоже пришла фантазия обвенчаться вторым браком. Батюшка усадил их на лавку и полез в сундук, откуда достал старинную пудовую в кожаном переплете книгу «Кормчую» и зачитал им следующее: «Сват и сватья имеют родство не по крови, а по присвоению ко браку их чад, и соборные отцы их брак не разрешают и не запрещают, а полагаются на их собственную совесть. А если сойдутся в браке, то не порочен сей брак, но эпитимия им будет такая: не вкушать мяса один год». Пара поклонилась батюшке, поблагодарила его и, довольная, вышла вон.

Красивая вдова Магда стала жаловаться на своего сынка, что буен, хулиганит и нет на него управы, и просила вуйко, чтобы выгнал из мальчишки беса. Батюшка призвал мальчика, погладил его по голове и, зажав между коленями, пристально посмотрел ему в глаза. Мальчик был спокоен и улыбался. Был он также спрошен: ходит ли на исповедь и приемлет ли Святое Причастие? Мальчик ответил утвердительно.

– Нет в нем беса, – сказал батюшка, – мальчик живой, бойкий, перерастет и будет хорошим человеком и добрым христианином.

Будучи врачом, я многие болезненные состояния относил не на счет бесов, а считал следствием нервных заболеваний, поэтому спросил батюшку: как он различает – что от бесов, а что от телесных и нервных расстройств. Может быть, вообще, бесы – плод больной фантазии?

– Ты, милый, – сказал батюшка, – читай Ветхий и Новый Завет и узнаешь, что издревле дьявол и его слуги допекали и губили род людской. Ты же не видишь, к примеру, и не чувствуешь радиоволны, но ведь они пронизывают нас и реально существуют. Не так ли? Вот и бесы в поднебесном пространстве так и кишат. Их там легионы. Они везде и даже здесь, в моей келье. Вот смотри! Эй, дьявол, сними мне галоши!

Батюшка вытянул ноги. И вот внезапно галоши слетели с ног, покрутились в воздухе и снова наделись батюшке на ноги. Магда ахнула, и мы все, кроме Карлы, были поражены происшедшим. Что касается Карлы, то она, стуча деревяшкой, радостно запрыгала на своем табурете, посылая воздушные поцелуи куда-то в темный угол. Старец улыбнулся и крестным знамением осенил келью.

– Снимай опять! – прокричал он, но на этот раз галоши остались на ногах. – Его больше здесь нет, после того как я ожег проклятого крестным знамением.

Что же касается отличия больного от бесноватого, то здесь надо иметь от Господа дар различения духов. Господь наделил меня этим даром, да и вы тоже можете понимать что к чему: если человек постоянно злой, угрюмый и склонен лгать и делать всем пакости, то какой в нем дух обитает?! Ну, конечно, сатанинский. А если человек исполнен любви к нашему грешному миру и смотрит на него добрым благожелательным взглядом, делает всем добро и верит во Святую Троицу, то какого духа этот человек?! Ну, конечно, Дух Божий в нем.

И еще скажу вам, что бесноватый Бога не любит, постов не соблюдает, на исповеди не бывает, Святого Причастия не приемлет. Демоны к Чаше святой его не пускают. Если его насильно тащат к Причастию, то он вопит от страха, упирается, корячится, как будто его влекут на казнь. Больной же телесно человек и Бога благодарит за посланное испытание, много молится и Святым Причастием спасается. Болезни бывают и от своих грехов, и болезни бывают наведенные ведьмами и злыми колдунами. При наведенных болезнях мы тоже помогаем и святым именем Иисуса Христа разрушаем ведьмовские чары, если на то будет Божие благоволение.

– Батюшка, да как вы научились управляться с ними, как дошли до этого?

– Э-э, милый, это было давно, в первый год моего иеромонашества. Я тогда жил в монастыре около селения Иза. Монастырь был бедный-пребедный. И вот мы с моим духовным отцом игуменом Памвой берем ящики с плотницкими инструментами и идем на заработки по селам для монастыря. Так делала вся братия, чтобы как-то прокормиться. Раз работали мы целый день на жаре в селении Заднее, устали, поели, чем Бог послал, и легли отдыхать в тенек под дерево. А тут приходят селяне и просят идти до хаты, где буйствует и громит все одна бесноватая. Отец Памва мне и говорит:

– Мефодьюшка, голубчик, пойди изгони беса из этой несчастной. А то я очень уставши.

– Да как я пойду, честный отче, если я не приставлен к этому делу, да и не знаю, с какого конца начать.

– Вот, слушай сюда, чадо! Женщина эта, конечно, околдована, и без этого беснования, как правило, и не бывает. Прежде всего, попробуй ее принудить к исповеди. После этого произведи тщательный осмотр дома, не пропуская ни одного уголка. Следует также поискать, не спрятаны ли в кроватях, в мягкой мебели или под порогом какие-либо орудия околдования, как-то – кости животных, пучки перьев и волос, сушеная жаба или, хуже всего, фигурка из воска, утыканная иглами. Если найдешь, то брось все это в огонь. Если не найдешь, то переведи бесноватую в другое помещение… Теперь удача будет зависеть от силы твоей веры во Святую Троицу, во Господа нашего Иисуса Христа. Затем дай бесноватой в руки горящую свечу, а присутствующие родственники и соседи пусть громко за нее молятся. После этого читай литию, окропляй бесноватую святой водой и клади ей на шею епитрахиль. Вот тебе мой требник, там есть лития и отдельно на бумажке написана молитва на бесоизгнание. Я тебе ее прочитаю, а ты слушай и старайся также прочитать ее, – и батюшка стал медленно читать.

Тут, внезапно прерывая батюшку, старая Карла издала оглушительный вопль и, не переставая вопить и кашлять, пулей выскочила из кельи на улицу и, взмахивая руками, начала скакать кругом избы, а потом ловко взобралась по косогору и исчезла из виду.

– Вот, допек Карлу на свою голову, – сказал батюшка, – теперь неделю буду сидеть без обеда. Ну, ладно…

Далее отец Памва читает молитву:

– …Смилуйся, Господи, над нашими воздыханиями; смилуйся над слезами этой больной, полной веры в Твое милосердие. Допусти ее к таинству примирения с Тобой через Иисуса Христа, нашего Господа. Аминь.

Отец Памва остановился, подумал и затем продолжал:

– Это повторить два-три раза. Под конец больную причастить запасными Дарами. Еще надо прочитать ей из Евангелия Страсти Господни. Напиши также слова из Евангелия от Иоанна: «В начале бе слово» и «Слово плоть бысть» и надень на шею женщины, и пусть все родственники ожидают от Бога благодати выздоровления. Ну, крокуй[1]1
  Шагай (укр.).


[Закрыть], чадо. Иди до бесноватой. И отныне это будет тебе послушанием до конца твоей земной жизни. И я пошел на послушание работать для Бога. И так стал бесогоном.

– А как же они входят и выходят из человека, батюшка Мефодий? – спросил я.

– А все начинается через грехи наши, которые открывают ворота телес наших для вредительства демонов. А вредительство демонов проявляется в основном через людей, которых они наделяют особыми способностями, направленными ко злу. Порча входит в человека через различные органы чувств. И вот поселится такой жилец в человеке и мучает его, пока не приведет к телесной и душевной погибели. А при бесоизгнании они с большим криком и проклятиями выходят через рот, но больше с великим смрадом через эфедрон[2]2
  Задний проход.


[Закрыть].

– Батюшка, а вы видели их воочию?

– Видел. Вот на прошлой неделе, когда закончилось богослужение и прихожане разошлись, я уже совсем было собрался запереть двери, как откуда ни возьмись в храм вбежала поджарая черная свинья. Я ее гонять. Не выходит. Носится по храму молча, только скалится, да красными глазами на меня косится, да наводит на меня какое-то слово колдовское. Прямо кипит у меня в голове это слово и разум мутится. Я взял кропило и ну ее кропить святой водой. Завизжала, захрюкала ужасно, как будто ее кипятком ошпарили, но не уходит. Я взял тогда с престола крест со святыми мощами и с этим крестом пошел на нее. Тут она заревела сиреной, как-то скукожилась – кожа да кости, из пасти пошла кровавая пена. И выскочила из храма, оставив после себя зловонный смрад. Я вышел смотреть, куда она побежала, но ее нигде уже не было, да и следов на снегу я не увидел. А когда вернулся в храм, то увидел на полу черные прожженные пятна. Это были следы от пены, капавшей с ее рыла. Потом спрашивал селян: есть у кого черная свинья? Но таковой ни у кого не было. Вот вам и бес. А кто же еще, как не он. Пришлось потом потрудиться, вновь освящать весь храм.

– Батюшка, а где бес сидит в человеке? Может быть, в душе?

– Бес может сидеть в человеке где угодно, но больше в голове. А вот к душе подобраться он не может, потому что в душу может войти только тот, кто ее создал.

«И сказал Господь сатане: вот он, в руке твоей, только душу его сбереги» (Иов. 2, 6).

И по слову Божиему всегда есть надежда на исцеление бесноватого.

– А вот, батюшка, если исцеление все же не получается, что тогда делать?

– Сам Господь дал ответ на твой вопрос. «Тогда ученики спросили Иисуса: почему мы не могли изгнать его? Иисус же сказал им: по неверию вашему». И действительно, вера экзорциста, или по-русски – бесогона, имеет решающее значение. Или еще может быть, что Бог попускает бесноватого больного еще пострадать для его последующего духовного просветления или совершенствования.

– Батюшка, а все же какие есть главные средства врачевания бесноватых?

– Можете записать. Их семь. Перечислю по порядку: пост и молитва, паломничество ко святым местам, генеральная исповедь прегрешений, начиная с семи лет, молитвенное делание с многократным осенением себя крестным знамением и набожными размышлениями, праведные обеты, бесоизгнание. И все это венчает принятие Святого Тела и Крови Христовой. И потом чаще причащайтесь. Бес не может пребывать в человеке совместно с принятым Святым Пречистым Телом и Кровью Христовыми.