Текст книги "Сезон мести"

Глава 21

Главный судмедэксперт города Александр Петрович Мухин был человеком веселым, добрым, отзывчивым. Он слыл хорошим товарищем, верным другом. С такими людьми, как он, ходили не только в разведку, но и выходили из окружения.

Работа не сделала его циником, и он продолжал радоваться дружескому застолью, красивым женщинам и дорогим старинным вещам. Все в этом человеке радовало глаз. И полная фигура, и широкая улыбка на открытом русском лице, и круглосуточная готовность прийти на помощь. Сегодня на работу ему позвонил его друг, директор мясокомбината Лазарь Исаевич Шмидт, и очень расстроил, сообщив о том, что в городе стали исчезать коллекционеры.

Работая в системе МВД, Мухин не мог не слышать об этом, но иначе как слухи все эти разговоры не воспринимал. Из милицейской практики он знал, что заявление об исчезновении человека принимают у членов семьи через три дня. И таких заявлений в милиции на сегодняшний день было пять. Всех исчезнувших коллекционеров Мухин знал, так как сам имел небольшую коллекцию старинных монет. Честно говоря, до разговора со Шмидтом он не придавал этим событиям большого значения. Препарируя и переваривая полученную информацию, Мухин расстроился окончательно. Дело в том, что все пропавшие были пожилыми людьми и загулять, в общепринятом смысле этого слова, вряд ли могли. Расспросив своих друзей-силовиков, Мухин выяснил, что прокуратурой создана следственно-оперативная группа, в состав которой входили и его знакомые, и она месяц уже топчется на месте.

Чтобы хоть как-то развеяться, Мухин заехал в апелляционный суд к своему другу, судье Старикову, и предложил расписать пулю по «маленькой». Компания подобралась быстро. Третьим согласился быть их общий приятель, судья Коровинский Сергей Германович. Игра задалась, настроение улучшилось, и Мухин, выиграв немного денег и выпив промышленное количество водки, поехал домой. По дороге его развезло, и он остановился. Напротив, в витрине свадебного салона, горела реклама, на все лады расхваливающая подвенечные и выпускные платья.

Союз Нерушимый Республик Свободных… Боже, как давно это было. Где он? Сплоченный, казалось, и вправду на века. Оказалось, что вечными могут быть только небеса, как праздничный торт всевышнего именинника, хаотично утыканный свечами своих, тоже невечных, звезд.

Середина восьмидесятых. Одна шестая часть суши держит в напряге весь земной шар. Частые смены дряхлеющих вождей оставляют всему миру слабую надежду на то, что они не только поднять, но даже открыть ядерный чемоданчик, в силу своего почтенного возраста и критического состояния здоровья, не смогут.

Весна. Наркотический дурман сирени, смешавшись в воздухе с пьянящим угаром акаций и черемухи, делает старшеклассников взрослыми и счастливыми. Проснувшись утром в статусе выпускника, ты вдруг отчетливо понимаешь, что свершилось какое-то чудо. Теперь ты уже не крепостной, бесправный и бессловесный раб системы среднего образования, а взрослый самостоятельный человек, который сам выбирает свою дорогу в жизни. А то, что жизнь будет долгой и счастливой, никто из советских людей не сомневался. Ведь мы всегда были лучше всех, выше всех, быстрее всех и т. д. Теперь все в жизни будет только хорошим и праздничным. Вот, например, школьный выпускной бал. Первый бал в начинающейся взрослой жизни. И хоть задачи у девочек и мальчиков совершенно разные, сегодня все у всех сбудется и получится.

Мухин закрыл глаза и провалился в сон. Ему приснился школьный выпускной бал и он, Саша Мухин, сегодняшний – седой, лысеющий, в белом медицинском халате. С огромными пятнами еще свежей крови, дирижирующий двумя скальпелями духовым оркестром, который исполняет прощальный выпускной вальс. И будто бы его закадычный друг, Курилко Владлен Натанович, но еще тот, семнадцатилетний, высокий, стройный и красивый, подходит и говорит: «Саша, тебе так идет ее кровь!»

Мухин захрипел, вздрогнул, открыл сначала двери, потом глаза, и его начало выворачивать наизнанку.

Глава 22

Взгляды, которые Антон бросал на Лену, были настолько красноречивыми, что даже русалка, сбросив чешую, с готовностью раздвинула бы плавники. Но Лена, казалось, не замечала страданий своего коллеги по работе. Она так сумела поставить себя в коллективе, что у оперов сложилось впечатление, будто все они находятся в центре ее внимания. Она практически на равных пила с ними по поводу и без повода. Участвовала во всех совместных акциях оперского досуга и вскоре, будучи красивой девушкой, стала своим тельняха-парнем.

Что касается Антона, то, как говорили классики, налицо были все пошлые признаки влюбленности. Он понимал, что долго так не протянет, но сделать с собой ничего не мог.

Один раз, подсаживая Лену в служебный «уазик», он как бы случайно подсадил ее не по уставу и получил такой холодный и презрительный взгляд, что долго потом не мог опомниться и прийти в себя. Самое страшное, что все это замечали, и постепенно Антон стал мишенью для острот и шуток всего отдела. С этим надо было что-то делать, но что именно, Антон не знал.

Вот и сегодня, выезжая на задание, Голицын чувствовал себя не в своей тарелке. Им нужно было арестовать на наркопритоне человека, который уже несколько лет находился в розыске.

Дело обычное, но Антон почему-то волновался, как в первый раз.

«Не дрейфь, Князь, справимся», – успокаивал его Кротов. Но легче от этого не становилось. «Лучше бы ее вообще не было», – бросив взгляд на Лену, зло подумал Голицын и отвернулся.

Они подъехали к старинному дому на окраине города и, спрятав машину, вошли в подъезд.

Подойдя к двери, Лена сделала условный звонок: хозяин притона был у Кротова на связи и потому все прибамбасы барыжной конспирации опера знали. Дверь открыл сам хозяин и тут же, для убедительности, получил от Кротова в «грызло». Маруха хозяина с криком «Шары, менты!» бросилась на Лену, но, получив резкий удар в челюсть, мешком упала на грязный пол. Лена нагнулась, чтобы застегнуть на ней наручники, а Антон, вместо того чтобы броситься на цель их визита, зачарованно уставился ей под юбку. Воспользовавшись этим пикантным обстоятельством, разыскиваемый преступник, оттолкнув Антона, выскочил из квартиры. И ни быстро налаженная погоня, ни система «перехват» уже не помогли. Преступник сбежал, оставив опергруппу ни с чем. Несколько случайных наркоманов и пара галлонов опийного экстракта – вот и весь незавидный улов. После этой неудачи Антон понял, что так дальше нельзя. Надо что-то делать. А вот что?!

Глава 23

Средства массовой информации в нашем городе всегда были какими-то вялыми. На заре перестройки у нас появился первый в стране коммерческий телеканал, который продержался какое-то время на энтузиазме и таланте ведущих. Один из них вскоре стал депутатом, а другой уехал в США.

Была еще газета «Ориентир», которую власти закрыли, а редактора за несговорчивость и ершистый нрав не мудрствуя лукаво посадили. Спасибо, что не убили!

На этом, пожалуй, свободная мысль и закончилась. Остальные СМИ стали рупорами либо власти, либо толстых кошельков, что в конечном счете одно и то же. Любое событие, происходящее в нашем городе, освещается дозированно и тенденциозно. Наш город вообще какой-то странный. Иногда кажется, что он и не живет вовсе, а так, существует понарошку. По договоренности с Киевом, по согласованию с Москвой.

Говорят, что тоска зеленая. В нашем городе даже тоска другая. Она серая. А это самая страшная тоска. У нее нет перспективы. Зеленая – она как листва, может вылинять, пожелтеть, опасть, в конце концов, под ветром, дождем и снегом перемен. А серая – она навеки. Да и бог с ней, с серой, лишь бы не почернела!

Откуда только Нобелевские лауреаты по трое и в ряд здесь берутся? От тоски, наверное…

Вот бы от тоски и безнадеги СМИ наши серые не чернели, а полыхнули бы радугой перламутровой! Перестали бы обслуживать всякую нечисть подобно представительницам древнейшей профессии и стали бы свободными! Я бы подписался на все газеты, смотрел бы все наши каналы и понял бы наконец, что свобода слова – это не осознанная необходимость прислуживать нуворишам всех мастей, а возможность говорить Правду, даже если Правда – это чей-то приговор!

С этими невеселыми мыслями Антон употребил самую многотиражную городскую газету по ее прямому назначению, застегнул штаны, вымыл руки и, дружески подмигнув своему отражению в зеркале, пошел на совещание к руководству, получать очередной втык за блестяще проваленную операцию по задержанию известного рецидивиста.

Глава 24

Рабочая окраина города была грязной и безнадежно больной. Болела она неизлечимой усталостью и хронической нищетой.

Тракторный завод, некогда флагман советской индустрии, уже многие годы разваливался на куски. Бездарное руководство сменяло другое, еще более бездарное, и завод уже не дышал, а удивленно смотрел на ладан, ожидая логического конца.

Рабочие жили в барачных общагах, в домах под названием «Титаник» и перебивались случайными заработками. Мужики крепко пили, а бабы бегали, стояли в очередях, готовили, стирали, не забывая при этом оставаться объектами домашнего насилия. Потому что секс после побоев – это не любовь, а какие-то странные рабоче-крестьянские забавы.

А после того, как заботливое правительство объявило в стране кризис, жить в районе стало еще интереснее и небезопаснее. Криминогенная ситуация и раньше была едва ли терпимой, а после объявления кризиса стала просто невыносимой. Кражи, разбои, грабежи, убийства – вот далеко не полный перечень того, чем активно занимались выброшенные на помойку люди.

Приказом начальника УВД из служащих всех райотделов города формировались оперативные бригады для скрытого патрулирования проблемного района с целью выявления преступности и борьбы с ней.

Антон не любил эти плебейские развлечения. Но с появлением в отделе Лены любое задание становилось более интересным и содержательным. И когда на совещании у Дубцова зачитали состав патруля, куда вошли он, Кукушкина и Костромин, Антон обрадовался.

Особенно он был доволен тем обстоятельством, что в их боевом составе будет Костромин, безоговорочно претендующий на роль третьего лишнего. Старший лейтенант Костромин Игорь, далекий от всего, что не касалось напрямую живописи и поэзии, был вообще человеком не от мира сего. Попав в органы после окончания Худпрома, он с завидным энтузиазмом кинулся в оперскую работу. Но вместо уголовной романтики попал в такую непролазную грязь, что замкнулся, ушел в себя и оживал только на пьянках и пикниках, когда доставал свою гитару и пел, ублажая подвыпивших оперов приблатненной «Муркой».

Несмотря на то что работал он вяло, показатели были в норме и начальство терпело его странности. К тому же Игорь оформлял сцену на День милиции и выступал со своими песнями и стихами. Руководство его ценило, секретарши любили. Антон порадовался такому составу, но чуть не сошел с ума от того внимания, которое Лена неожиданно уделила Костромину. Они шли впереди, держась за руки, и читали друг другу стихи. Со стороны это напоминало влюбленную пару и сопровождающего их маньяка.

 
Ты явление с продолжением,
Ты событие по наитию,
Появляешься с наслаждением,
Исчезаешь так удивительно.
 
 
Ты на мясо забьешь мечту мою,
Все испортив улыбкой грустною,
Ты комедия, когда думаю;
И трагедия, когда чувствую.
 
 
Ты исчадье чужого комикса,
Сказок детская очарованность,
Группа риска и группа поиска,
Ты неловкость моя и скованность.
 
 
Беспредельно отняв законное,
Ты мне шанса не дашь, наверное,
Вслед за чувствами силиконовыми
Наступают разлуки нервные.
 
 
За разлуками начинается
Пустота, а за ней – беспамятство,
Разум мой помутился, кажется,
Святотатство приняв за таинство.
 
 
Набекрень нимб, в экстазе съехавший,
Я поправлю рукой дрожащею,
От любви твоей не до смеха мне,
А до омута до ближайшего.
 

Из маниакально-параноидальной задумчивости Антона вывел восхищенный возглас Лены:

– Игорь, неужели это твои стихи?

– Да, – смущенно ответил Костромин, – мои, а что, правда понравились?

– Если посвящены мне, то да, если нет, то графомания, – игриво ответила тонкая ценительница поэзии.

Антон был на грани нервного срыва. Он мечтал о том, чтобы из темных извилин промозглой городской окраины повыскакивали бы бандиты и насильники. Вот тут бы Лена и увидела, кто настоящий, а кто слегка обиженный художник.

– А как тебе вот это? – прижимаясь к Костромину, поинтересовалась юная инквизиторша.

Антон мысленно снял с предохранителя табельное оружие и ускорил шаг.

 
Лето уйдет, зови не зови,
И не вернется к нам.
Осень моей непростой любви
Делит все пополам.
 
 
Это тебе, ну а это – мне,
Это возьмем вдвоем.
И побреду, как слепой во тьме,
С пьяным поводырем.
 
 
Я не хотела, видно, сама,
Чтоб ты ушел в тот раз.
Подкараулит где-то зима
И спеленает нас.
 
 
Даже в веселых и смелых снах
Цепи нам не порвать…
Как я хочу, чтоб скорей весна
Третьей легла в кровать.
 

– Королева, я в восхищении, – голосом мистического булгаковского персонажа проворковал Игорь.

Антон, не помня себя от злости, собрал в кучу остатки снесенной этим поэтическим ветром крыши, неожиданно для самого себя забежал вперед и, загородив коллегам дорогу, на одном дыхании выпалил свой искрометный экспромт:

 
Поэты что наркоманы,
Зависимые от дозы.
Дерьмом набиты карманы,
Фальшивы слезы и позы.
 
 
И если на боль и чувства
Реальных ответов нет,
У творчества и искусства
На паперти спит поэт.
 

И мысленно снова поставил на предохранитель свое табельное оружие. Шекспир заскучал.

– Злой ты, Антон. Уйдем мы от тебя… – Лена еще сильнее прижалась к Игорю.

Дежурство прошло спокойно, без всяких эксцессов. Всю дорогу домой Лена не проронила ни слова. У дома бросила «пока» – и растворилась в подъезде, оставив Антона один на один со своей неразделенной страстью.

Господи, дай мне силы.

Глава 25

В кабинете председателя совета директоров Голицына Вадима Януарьевича раздался звонок. Удивление в голосе секретарши вывело хозяина кабинета из философски сонливого состояния, заставив отказаться от созерцания такой прозрачной и открытой личной жизни рыбок в аквариуме.

– Вадим Януарьевич, вас спрашивает некто Гаджиев. Я сказала, что у вас совещание, но он требует срочно соединить.

Вадима передернуло. Он совсем забыл о том, что сегодня должна быть встреча с этим неприятным типом, и коротко бросил секретарше:

– Соедините.

На том конце невидимого провода трубка зафонтанировала восточными прибаутками:

– Здравствуй, дорогой, здравствуй! Передай своей секретарше, что орел с любой высоты видит певчую птичку. Если меня с ней не познакомишь, кровным врагом на всю жизнь, слушай, будешь! Аллах свидетель, голос у нее, как ручей горный, чистый и светлый. Вай-вай, Вадим, какой ты счастливый, какой счастливый!

– Успокойся, Джахар, успокойся, она свидетельница Иеговы, им по вере нельзя знать других мужчин, кроме мужа!

– Эх, Вадим, Вадим! Ты знаешь, почему утро правоверного мусульманина начинается со слов молитвы: «Благодарю тебя, Аллах, за то, что не создал меня женщиной»? Чтобы с того момента, как проснулся, и до того момента, пока не уснул, мог бы служить им верой и правдой! Да и что это за вера такая, что любить не разрешает? Неправильная вера, жестокая.

– Ладно, ладно, Джахар, о вере мы еще поговорим, давай о деле.

– Вот всегда так. Ну ладно, ладно, давай. Жду тебя сегодня в «Бухаре» в четырнадцать ноль-ноль. Пить вино будем, плов, шашлык кушать будем, о деле, о любви, о вере говорить будем. Будь здоров, дорогой.

Вадим положил трубку, нервно закурил и, прикрыв глаза, вспомнил тот первый роковой день, когда выдал своему другу Саше Суворовцеву так называемый «ночной» кредит. Между банкирами-профессионалами существует такая форма взаимовыручки. Пока идет проверка одного банка – другой дает ему наличные активы на время этой проверки. После проверки их благополучно возвращают обратно. Но случилась трагедия. Сашку убили, и тайна «ночного» кредита ушла с ним в могилу. В хранилище образовалась «дыра», и Вадим чуть не сошел с ума, пока ему кто-то не подсказал обратиться к чеченской диаспоре. Джахар отнесся к проблеме с пониманием и дал нужную сумму на достаточный срок под небольшой процент. А взамен попросил о небольшой услуге, практически не криминальной. Трудоустроить пару родственников. И с этого дня жизнь Вадима превратилась в кошмар. Начальником кредитного отдела его банка стал человек, принятый на работу по рекомендации Джахара.

Вскоре и начальником службы безопасности стал человек с той же рекомендацией. А в дальнейшем заработала очень интересная схема по выкачке денег у акционеров банка. Банк стал выдавать кредиты под залог недвижимости и гарантии третьих лиц. Допустим, кто-то хотел продать недостроенный дом, либо хороший частный коттедж, либо приличный участок земли с небольшим строением – не в этом суть. Важно другое. Если реальная стоимость объекта составляла, к примеру, сорок-пятьдесят тысяч долларов, то приходившие к хозяину оценщики искусственно надували ее в три-пять раз больше и говорили: мы покупаем ваш дом, но у нас не хватает денег и придется взять кредит. В банке оформляли кредит на сто двадцать-двести тысяч долларов под залог этого дома и пачку документов фирм-гарантов с миллионными оборотами, которые на самом деле были фиктивными. Получив кредит, пару-тройку месяцев аккуратно платили процент, после чего предоставляли банку возможность разбираться с лицом, оформившим на себя кредит (а это, как правило, был человек без определенного места работы). К тому же банк становился счастливым обладателем неликвидной недвижимости. И кому после этого предъявлять претензии? У службы безопасности нет сыскного отдела, чтобы проверять надежность фирм-гарантов. А у кредитного отдела нет рентген-аппарата, чтобы проверить, будет ли платить этот конкретный клиент.

Дальше – еще интереснее. Джахар нашел военных с очень большими звездами и очень широкими лампасами. Одни соглашались продать оружие, а другие готовы были отправить его из Одессы под видом гуманитарного груза голодающим африканским детям. Финансирование этой схемы шло через банк Вадима. Но тут все взорвалось в прямом и переносном смысле этого слова. Первый взрыв прогремел в Вербной, на военных складах, когда нечем было перекрыть нехватку оружия и боеприпасов. Второй в Одессе, когда в порту начался скандал из-за дебилов диджеев, которые провожали отходящие от причала корабли красивой музыкой из кинофильма «Титаник».

И наконец третий, когда пираты Сомали, не разобравшись толком в ситуации, захватили судно с грузом, который им же и предназначался. И пока ублюдки депутаты всех мастей сыто пиарились в различных политических ток-шоу, а часовые, охраняющие на улице Банковой дом с химерами, стояли по колено в слезах матерей и детей моряков, взятых пиратами в заложники, Вадим с ужасом искал выход из этой ситуации. И чем больше он об этом думал, тем отчетливее понимал: выхода нет. Вернее, он есть – это смерть самого Вадима. Но такой выход его не устраивал. Более того, Вадим хотел не только выжить, но и освободиться из «кавказского» плена. И чем больше он размышлял об этом, тем больше склонялся к тому, что помочь ему может только один человек – его брат Антон.

Неприятности вместе с гениальными идеями витали в воздухе. Только одни, вдыхая идею, выдыхали открытие, а другие, вдыхая неприятности, – выдыхали проблемы.

Одной из таких проблем для Вадима были его взаимоотношения с Антоном. Дело в том, что эта вялотекущая проблема имела односторонний характер и касалась только Вадима.

Антон был человеком легким и привык довольствоваться малым, постепенно своим трудом и упрямством превращая это малое в большое.

Вадим всегда люто завидовал брату. И в детстве, когда Антон не задумываясь влезал в любые драки и разборки дворового и районного масштаба, и в юности, когда одна девица сменяла другую в ярком калейдоскопе его личной жизни. И сейчас, когда завидовать, казалось бы, и вовсе нет причин. Вадим – крупный банкир, известный меценат, видный общественный деятель. А Антон просто мент. Но все равно зависть – великое чувство, и оно не покидало Вадима. Отказ брата организовать совместный семейный бизнес вначале просто раздражал Вадима. А теперь, когда Вадим заигрался в опасные игры с поставками оружия через «УкрСпецЭкспорт продакшн» в Судан, что было строжайше запрещено Советом безопасности ООН, наличие рядом такой серьезной фигуры, как брат, было для Вадима вопросом жизни и смерти!

Используя свои оперативные возможности, а консультантом Вадима по вопросам безопасности был бывший полковник КГБ, полжизни прослуживший в девятом управлении, он узнал о появлении в жизни Антона такого прекрасного стимула, как Лена Кукушкина. Через начальника райотдела Потапова ему удалось сделать так, чтобы Лена привезла в его банк какие-то бумаги.

Когда секретарша доложила о посетительнице, Вадим, заранее подготовившийся к разговору, поднялся навстречу гостье.

– Я много слышал о вашей красоте, но то, что я вижу, потрясло мое воображение, – рассыпался он в комплиментах. – В последнее время стало модным, когда милиционеры получают титул Мисс Мира, но видеть Мисс Вселенную в своем кабинете, признаться, выше моих сил.

– Я тоже слышала, что два яблока, вне зависимости от спелости, катятся от яблони в разных направлениях, но чтобы в настолько разных и так далеко, вижу впервые.

– Очень двусмысленный комплимент, – делая ударение на слоге «мент», ответил Вадим.

– Что-нибудь еще? – спросила Лена, кладя папку с документами на стол.

– Только надежду, – с мольбой в голосе ответил очарованный Вадим.

– Надежда, как вы понимаете, умирает последней. Так пусть же наша умрет тихо, быстро и без агоний. Чтобы мы по очереди не выносили из-под нее судно и не врали ей, что она обязательно выживет. Пусть она не будет обузой ни вам, ни мне. И еще. В следующий раз, когда вам понадобятся бумаги, воспользуйтесь фельдъегерской службой, я все-таки опер, а не разносчик пиццы. Всего вам доброго, Вадим Каинович.

И Лена быстро вышла из кабинета.

Из глубокой задумчивости Вадима вывел звонок мобильного телефона. Звонила любовница Вадима – как всегда, не вовремя. Бесшабашная, безумная, безмозглая кукла по имени Варвара, или Варби.

– Вадик, мне скучно. Если ты не приедешь сегодня, мне опять придется наложить на себя руки. За ту неделю, что мы не виделись, они болят у меня, как у швеи-кружевницы.

– Варя! Я же просил не доставать меня, пока сам не позвоню.

– Вадик, ты странный какой-то. У меня вчера закончились деньги. Я и так, сутки живя впроголодь, не трогала тебя. Если ты сегодня не приедешь, я на ручке душа сделаю татуировку твоего имени и утоплюсь в слезах.

– Варя, угомонись. Не до тебя.

И Вадим выключил телефон.

По дороге в ресторан Вадим попытался просчитать, сколько у него времени на ответную многоходовку, и по всем подсчетам получалось немного. Всего пара-тройка недель. «Успею, – стирая эмаль металлокерамики, медитировал Вадим. – До корней сотру, а успею!»