Текст книги "Куранты про комедианта и колдунью"

Картина 4

Дом ярославского воеводы. Хозяин со друзьями поют, а точнее говоря, орут после изрядного возлияния. Пол усеян и бутылками и людьми. На столе тот же «порядок». Не грех, если участники «веселья», каждый отвечая за две-три бутылки, занесёт этот реквизит и возьмёт на себя унести его, не прячась от зрителя. Началом действия, началом «песни» будет считаться включение более яркого света. Резко открывается дверь – на пороге воеводша.

Воеводша – (Перекрывая «хор поющих».) А ну, хватит! Хватит орать-то, я сказала! (Властно за дверь.) Славка! Славка! (Если будет дверь – захлопывает за собой.)

Все голоса, за исключением одного, смолкли. Воеводша подкрепляет свои слова оплеухой последнему «запевале». Наступила тишина. Все мужи с опаской смотрят на хозяйку дома. На пороге появляется шустрая девчонка Славка.

Воеводша – Славка, ташши ушат с холодной водой!

Славка – Ага… Сей миг. (Убегает.)

Воевода – (Еле выговаривая слова.) Господи, забери ты от меня эту бабу! Ведь как люди сладко пели! Опять пришла со своим указом?

Воеводша – Будут тебе сейчас песни, будут! Царский нарочный, вона, в горнице тебя дожидается, сейчас ты у него запоёшь!

Воевода – Э-э… будет брехать-то… (Уверенности в отсутствии гостя у него нет.) Будет…

Девчонка Славка входит с ушатом воды. Воеводша ставит ушат перед мужем, расстёгивает на нём всё, что возможно, и начинает «освежать» сопротивляющуюся глыбу.

(Чтобы не лить на сцене воду, а лишь создать иллюзию – и журчание воды, и фурчание воеводы гротесково-преувеличиным звуком – передать в записи радио.)

Работа эта, видимо, воеводше хорошо знакома. Отцы города, только что браво распевавшие, приутихли. Крестясь, разошлись подальше от воеводской четы.

Артамон – (Один из певших, а чуть раньше пивших.) Анфиса Лексевна, да как же так вы говорите, «государев нарочный»? Недавно ж были от государыни, из сената… там… (Стараясь разобраться.) и уважили мы их… как могли. Хорошо уважили…

Воеводша – Кабы я, Артамон, больше тебя знала!

Воевода – Господи, помилуй. На кой лях мне это воеводство… (Плачется.) Все гребут, дерут… а я один в ответе…

За дверью слышны голоса.

Голос сенатского подпоручика Дашкова

– Потом, потом сбитень, бабы. Нет времени.

Голос бабий – (Нарочито громкий.) Захворал вчера с вечера барин наш…

Дашков врывается в комнату. За ним две бабы. Одна с подносом полного закусками, другая с самоваром. Натуральность посуды не обязательна, лучше аляповато-преувеличенные размеры.

Воеводша – (Повторяет.) «Захворал вчера с вечера барин-то наш»… мы его водочкой погреть решили, да, видать, перестарались, он и мается, сердешный. Ну, да, мужик он дюжий… Мы вот его сей же час… Вы уж откушайте пока, что Бог послал. Петровна, что ж ты?..

Очень важно решить, как реагируют на гостя из столицы гости воеводы. Каждому актёру давать предначертания поведения нет необходимости. Куда интереснее, если каждый «гость» это решит самостоятельно, а ещё интереснее, если на каждом спектакле будут актёрские экспромты. Можно только поставить сверхзадачу – молча доказать приезжему своей статью, непогрешимость и значимость. Кому-то удаётся поднять голову, а кому-то только зад… Дашкову такие «болезни» видеть не впервой.

Дашков – Гляжу, бабы, на ваших мужиков сегодня на всех хвороба напала… Выручайте.

Воеводша – Прикажи, батюшка…

Дашков – Вот что, бабы… Должен быть у вас в Ярославле молодой заводчик – Волков Фёдор, что теперь театр держит. Знаете?

Такого лёгкого вопроса никто не ожидал, и потому ответить на него стало боязно.

Дашков – Ну, что молчите? Знаете аль нет?

Все – (Разноголосица.) Как не знать, батюшка… Его у нас, чать, весь город знает…

Дашков – Во как! Так мне надо б с ним свидеться. Потолковать. Далеко живёт? Кто сведёт?

Тишина.

Петровна – (К воеводше, шёпотом.) Пойтить бы, предупредить Федяя… (К Дашкову.) А чё ж те, голубок, итить? Он, чать, и сам могёт к вашему благородию пожаловать…

Дашков – Тогда, значит, передать там через кого, чтоб, мол, сей же час явился, дело у меня к нему неотложное. От самой государыни…

Все – Государыни?!..

Все, кто мог встать, в том числе и воевода, подтянулись и перекрестились.

Воеводша – А ну, Славка, слыхала? Давай, ноги! (Передавая Славке ушат и провожая до дверей, тихо.) Скажи Федяю, пусть хоронется…

Дашков – Ну, хорошо… Чтобы время даром не терять… Нужно послать человека и к архимандриту вашему.

Все – К архимандриту? (В надежде, что крест их вразумит, крестятся.)

Дашков – Нужно сказать, что, мол, приехал государев посол по его письму к государыне.

Все – (Крестясь.) Государыне?!..

Дашков – И пусть скажет, когда сможет сам принять аль сюда пожаловать изволит.

Воеводша – Ага… Сей же час и распоряжусь… Стал быть, к их высокопреподобию?.. А ну, Петровна, слыхала? Давай, ноги! (К Дашкову.) Перекусить, глотнуть чего изволите, ваше высокобродь?

Занавес

Авансцена

Подхватив юбки, бежит, как по талому снегу, девчонка Славка, будто разносит вокруг себя брызги, не хуже лошадей. Хорошо бы скоморохам создать пантомимой прохожих, «лошадей» и всадников, кучеров и возниц, уличную суматоху. «Лошадь» у скоморохов обычно «сооружается» из двух человек, покрытых одной попоной. Навстречу Славке скользит краснощёкая баба.

Краснощёкая – Штой это ты, Славка, бегишь, как на пожар?

Славка – (Выпаливает.) Господи, беда! Заарештують, знать, Федяя-кумедианта нашего!

Краснощёкая – (Раскрыв глаза и рот.) Аль указ воеводский какой?

Славка – Воеводский! Наш барин Федяя в красный угол сажает! Тут из столицы от самой государыни кульер приехамши. И чуть через порог – подавай, говорит, сюда вашего Федьку! Мне, говорит, велено с него допрос взять… Вот, бегу Федяю сказать – пусть хоронится.

Краснощёкая – (Многократно крестясь.) Господи милосердный! Вот те и тьяньтер! Это сёстрины его работа, это она, сукина дочь, кляузы на братьёв пишет… Ну, Матрёна. Ну, сука! Бережись… Давай, Славка, ты, значит, к Федяни, а я до этой падлюки!

Славка исчезает, а навстречу краснощёкой переваливает не менее колоритная фигурища. Это может быть и одна из скоморохов.

Колоритная – (К краснощёкой.) Кума, а кума! Свадьба где? Бежишь так…

Краснощёкая – (Останавливаясь.) Ой, кума, что я тебе расскажу… Кумедиянтов-то наших, поди, в Сибирь упекут. Федяя уж заарештувать велено… Из столицы, из Питербурха аж царёвен кульер к Михайлу, воеводе нашему, нагрянул…

Колоритная – (Всплеснув руками.) Ба-а! Энто Матрёнины кляузы!

Краснощёкая – Ото ж! Я к ней, язык ейный повыдергать! Давай, подруга, подсобляй!

Причитая, две кумы деловито двинулись выдёргивать язык, а может, волосы Матрёны.

Картина 5

На сцене театра заводчика Фёдора Волкова идёт репетиция по пьесе Александра Сумарокова «Семира».

Ростислав – (Его репетирует воеводов писчик – Яшка Попов.)

 
«… ты в бесславии меня стремишься зреть.
Не будет от меня отечеству измены,
Я буду защищать до гроба здешни стены…»
 

Семира – (Её репетирует красавчик Ваня Дмитриевский)

 
«Коль, варвар, я тебя бессильна умягчить,
Коль хочешь жизни ты любовницу лишить,
Что медлишь? Умервщляй, повергни чувств лишенну!
Пролей, мучитель, кровь, тобой воспламеннену!
Ни малой жалости ко мне не ощущай,
Руби! Вскрой грудь мою и сердце растерзай,
В котором пребывал твой образ непрестанно,
Которое ты в жизни мучил несказанно!
Насыться, насладись, моею здесь тоской!
Вынь меч – пронзи!
 

Ростислав – Княжна!..

Семира – (Выхватывает меч из его ножен.) Зри мёртву пред собой…

Ростислав – (Бросается к ней, став на колени.) В меня сей меч вонзи…

Фёдор – (Ударяя в ладоши.) Погодите, погодите… (Подходя к репетирующим.) Вань, ты так плавно, так красиво несёшь меч, ну, словно крест или кадило. Я, коль буду смотрителем, не поверю, что ты себя убьёшь. Не испугаюсь за жизнь Семиры. Такой лихой воин как Ростислав, конечно же, успеет не дать тебе заколоться. А тебе нужно так рвануть меч, чтобы смотритель ахнул, уверенный, что жизнь Семиры невозвратима.

Ваня – Я стараюсь быть нежнее… Мне сдаётся, ежели больно резко рвануть меч, то враз будет видно, что в естестве я мужик.

Фёдор – Ты можешь, Ванечка, не бояться. Эта женщина духом сильнее другого мужа. Отсюда и её жизнь, её действия должны быть мужественными. Смотри: Ростислав мечется, не зная, что ему предпочесть… свою любовь или долг перед своим народом. И это воин, победитель в битвах. Семира же неколебима: долг перед своим народом у неё превыше собственной жизни!.. Нет, молодец всё же Сумароков! Создать такую сильную натуру женщины!.. Я думаю, мысли у Сумарокова даже выше. Он хотел сказать смотрителям, что в век грядущий для России, в век Просвещения и Разума, чувствования сердца, даже жизнь, должны быть отданы в жертву долга перед народом, перед Отечеством! И борьба между любовниками – врагами, Семирой и Ростиславом – идёт сейчас не токмо за свою любовь, но каждый из них готов идти на смерть за свой народ, увы, каждый за свой… Да, это гордые, сильные люди, но кто-то же из них сильнее? Кто кому уступит? Вот меч! Пусть он всё решит. Вот в этом вершке, что разделяет меч и грудь Семиры – судьба её народа! Давайте ещё разок… Потеряете стих – своими словами говорите, главное, чтобы мы поверили вам.

И когда Ваня выхватил меч ещё раз, в конце зрительного зала театра раздаются возгласы испуганного «посольства» горожан, возглавляемого Славкой. Наши комедианты при виде ввалившейся и разом обезмолвившей толпы, репетицию, естественно, остановили. Переглядываясь, все настороженно ждут. Молча «посольство» через зрительный зал продвигается к сцене. Наконец Славка, понимая, что она является носителем тайны столь неожиданного явления, подойдя к сцене, откашлялась и нарушила тревожную тишину.

Славка – Дядь Федь… ты, таво… звиняй… Видит Бог, я тут вины не имею… Я что? Значит, от самой государыни нарочный кульер приехамши к хозяину моему… Так сказывал, что к тебе, дядь Федь, интерес имеет. Хотит разговор с тобой иметь… и требует сей же час к нему…

Комедианты – (После «столбняка» начинают приходить в себя.) От самой государыни! Вот те на!.. Да быть того не может… Как же?..

Славка – (Не поддаётся радости.) Дядь Федь, а вот народ сказывает, что могёт вас заарештовать велено, а?

Комедиантов эта мысль словно облила холодной водой.

Голоса «ерославского посольства». – Может, захорониться вам ребяты, где? Нарочные заради хвальбы не ездят…

Фёдор – А сам-то нарочный что сказывал?

Славка – А то и сказывал: подавай, мол, немедля. Вот и весь сказ.

Фёдор – А я так думаю, коли государыне про нас правда ведома, так нам и бояться нечего – она же своим указом быть театрам и дозволила.

Ваня – Государыне про нас ведомо! Чудеса! Федь! А?

Яшка Шумский – И посланник её, что по винным делам контроль делал, от души довольный помнится был.

Фёдор – А ежели кто что сбрехнул их величеству про нас из дружков «задушевных» (Обхватил горло рукой.), нам должно правду про себя доказать, а не прятаться. Не боись, народ, Бог свидетель, за нами греха нет. (К Славке.) У твоего, говоришь, дожидается? Будешь, Славка, нашим нарочным. Беги. И скажи столичному нарочному: пусть пьёт сбитень Петровы, а мы вихрем за тобой.

Занавес

Авансцена

Опять пантомима уличной суматохи. «Лошади», люди… Колоритная и краснощёкая в окружении воинственно настроенных дородных баб пересекают авансцену. Им навстречу маленькая, старенькая «закорючка».

Закорючка – Вона-а… И в прямь идуть… (Ехидно) А Матрёна вас токма и дожидается…

Краснощёкая – (Останавливаясь.) Буде брехать-то… Та что ей ведомо? Пошто?

Закорючка – Пошто ведомо не сказывала, а собак своих с цепи спустила…

Колоритная – Ну, город… Меньше деревни. Где б ты не пёрнул – всем слыхать…

Баба из толпы 1 – У энтой суки и впрямь кобели хуже волка…

Баба из толпы 2 – Не-е, бабы, не с руки с ней лясы точить. Всё одно, глухая, считай, она.

Краснощёкая – И чё?

Баба 2 – К конторе воеводской иттить. Там знамо все вести… И Матрёнина туда дорога лежит, ежель ей снесли про интерес к брату ейному.

Картина 6

Дом воеводы Бобрищева. Высокое собрание по всему продолжается… Здесь сам воевода, его жена Анфиса, архимандрит, полицмейстер, сенатский подпоручик, Фёдор и его сводная сестра Матрёна.

Матрёна – (Продолжая разговор.)… в том же и обида вся, благодетели мои – сколько он с братьями своими денег-то сожрал батюшки мово, ешо учимшись. В заводском звании теперечи ходит! Стал быть, налоги ему срезали, постой солдатский не дают – как же, заводчик! А какой он к ляду заводчик?! Скоморох он! Заводы, считай, не сёдни-завтра станут. Доходу ни себе, ни казне. Рази ж это порядок?

Внимательнее всех слушает Матрёну Фёдор, понимая серьёзность её обвинений.

Матрёна – Накажите, накажите их, благодетели мои! Пусть заводы мне с мужем отпишут.

Воеводша – А ежель отпишут, что делать с ними, Матрёна, будешь? К заводам мозги иметь надо б. А они у тебя есть?

Бобрищев – Анфиса… (Чуть тише.) помолчи…

Воеводша – Она Федьку поносит, а я «молчи»… Он-то заводы свои факт нагонит, а она без башки их в гроб загонит. Парень разрывается…

Матрёна – Ведь обманул он батюшку, обманул! Обещался заводы ширить, а сам? Такую театру отстроил. Конечно, оно своей ли кровью денежки сработаны?! А что проку от того театру? Одни блудни богопротивные!

Архимандрит – (Подхватывает.) Истинно, истинно! Видано ли где – наследник преогромнейшего дела, грамотей… немалые надежды сулил и в заводском деле, и в коммерции – на пустые богопротивные услады пускает и деньги и время божье. Оно бы ладно там, как исстари в народе ведётся, ряженные там, на Масленицу или на Святки… Мало ль церковью благословенных зрелищ во славу Господа Бога?

И ведь эку храмину вознёс. Со святою церковью рази затеял спор за прихожан?

Матрёна – И всё это на мои денежки… (Зарыдала.) Батюшка, родненький, матушка, да за что ж вы меня на кумедианов подлых променяли?! (Резко прекращая рыдания, отрезает.) Мой завод, слышь, ваше благородие, перескажи там матушке государыне!

С улицы нарастает шум голосов. Бобрищев подходит к двери.

Воевода – (За дверь.) Эй, кто есть?.. Скажи там, что одного Фёдора спрашивали, мол. Чего весь город собирать было!

Дашков – (Улучив минутку.) Вот что, господа хорошие… В делах ваших сводных братьев, в заводских делах я судейством не обличён. Мои полномочия, данные Её Императорским Величеством, требуют одного: наискорейшим образом собрать, что комедиантам для представления их театра потребуется, и с ними, хорошо бы уже завтра, следовать в столицу. А в Петербурге (К архимандриту.), ваше высокопреподобие, будет кому сказать, чего стоят их затеи. Сама государыня соизволят их смотреть и своё слово сказать. О чём и гласит указ высокого Сената.

Дашков передаёт пакет воеводе, но тот, как и все остальные, столь ошеломлены известием, что, не шевелясь, лишь переглядываются. Наконец придя в себя, воевода вскрывает пакет и читает указ:

Воевода – «Указ Ё. И. В. Самодержицы всероссийской ис Правительствующаго Сената – Главному магистрату Ярославля. Всепресветлейшая, державнейшая, великая государыня императрица Елисавета Петровна, самодержица всероссийская…

При титлах императрицы первым встал полицмейстер, за ним потянулись и остальные. Дашков же, незаметно для других, подмигнул Фёдору – не дрефь, мол.

Воевода – (Продолжает.) …сего генваря, 3 дня в 1752 годе, всемилостивейше указать соизволила: ярославских заводчиков Фёдора Григорьева сына Волкова, он же и Полушкин, з братьями Гаврилом и Григорием (которые в Ярославле содержат театр и играют комедии), и кто им для того ещё потребны будет как ис купечества, так ис приказных и ис протчих чинов, привесть в Санкт-Питербург…»

Затемнение

Голос воеводы слышен уже фоном, можно и через радио, а на авансцене собирается обоз для «гастролёров». Всё естественно муляж – и лошади, и кибитки…

Воевода – (Фоном.) «… и того ради в Ярославль отправить отсюда нарочного, и что надлежать будет для скорейшего оных и принадлежащаго им платья сюда привозу, под оное дать ямские подводы и на них ис казны прогонныя деньги. И во исполнения оного высочайшего Ё. И. В….» и т. д.

И вот уж обоз отъезжающих весь облеплен провожающими. Последние напутствия, пожелания. Подтягиваются верёвки, поправляются рогожи…

Фёдор – (К остающемуся брату.) Лёша, помогай тебе тут Бог…

Алексей – Боязно. Боязно мне всё ж за вас…

Фёдор – Лёша-а. Не потрафим в столице – скорее свидимся. Дома мы завсегда в чести.

Среди провожающих Анка с отцом и матерью. Уж как ей хочется перемолвиться с Федей, хоть словечком, да родители рядом. Но когда, уже в какой раз, Фёдор пробежал по ним глазами, мать Анки сама поманила его к себе. Фёдор не заставил долго ждать.

Мать Анки – Ну, Феденька, что скажешь на прощанье? Когда ждать тебя милый? Аль, может, совсем у тебя ныне думка не об нас?

Фёдор – Что ж вы такие слова говорите?

Анка – (Проглатывая комок в горле.) Матушка, не нужно… Человеку, можно сказать, на Божий суд ехать, а вы… аль не было до сель говорено? (Смотрит на Фёдора так жадно, будто знает, что видит его в последний раз.) Ты не бойсь, Феденька, народ гуторит: «Уж коль бы их царская милость наказать хотели б, так и звать-то не стала государыня вас в столицу. Глядишь, катили бы вас в другу сторонку, до Сибири». Знать, не грехи те бессонные труды ваши. Берегите себя только путём. Разбойников на дорогах сказывают, ой, как много. Да и домой поскорей. А про меня будь без сумнения, я и жизнь целу тебя ждать буду.

Отец Анки – Э, мать, девка-то, гляди, как разгуторилась…

Анка – Феденька, ты к сердцу не бери, что батюшка сказывает. Он это не в сердцах, а так, для порядку. А уж когда воротишься, да с царской милостью, в чести… Сколько ещё в девках держать будут? А государыней обласканный зять!.. Аль много у нас таких, батюшка?

Фёдор – Эх-х! Кабы так…

Отец Анки – Слухай, Федька, ты бы хоть секрет там в столице узнал – как с твово тьянтиру доход иметь. Я с купцами питерскими разговор имел, сказывают, приогромный куш можно при хорошей голове иметь. Коль где за ту науку и деньжат нужно, так ты дай… Эх, сынок… (Егор Авдеич заморгал от набежавшей слезы) дай я тебя поцалую за родителя твово, царство ему…

Намокли глаза и матери Анки. Прижалась головой к Фёдору.

Мать – Ну, что стоите, смотрите? Цалуйтесь! Бог знает, когда ешшо свидитесь…

Долго уговаривать не пришлось. Земляки эти поцелуи не оставили без внимания. Видит их поцелуи и мать Фёдора, Матрёна Яковлевна, стоявшая невдалеке в окружении сынов. И, конечно же, бросились друг к другу две плачущие от радости и чуть-чуть от всегдашнего этого горя матери. Течёт по себе разговор и в народе.

Земляк с бородой-1 – Догомонились, голубчики… Бог долго терпел да и сказал своё…

Земляк с бородой-2 – А то ведь забыли, забыли Бога.

Земляк без бороды-3 – Ну, чо гуторить-то за зря? Завидки, чать, берут. Вона ребяты – «Бога забыли», а до царского суда с почётом едуть. На государев рупь! А ты хоть и с Богом, да окромя как на своей улице грязи нигде не мясил.

Земляк с бородой-2 – А от глянем-ко мы, как они и возвертаться будуть… да и ешшо возверуиться ли?

Земляк без бороды-3 – Собака и в собольей шубе блох ищет.

Земляк без бороды-4 – (Может быть, и скоморох) (Вмешиваясь в спор.) А вот те рупь на твою копейку, что сам воевода им хлеб-соль подавать будет, когда из столицы возвернуться.

Земляк с бородой-2 – И-и, паря, так вить не отдашь!

Земляк без бороды-4 – (Скоморох) Да народ-то на што? А ну, ребяты, разбивай!

Есть о чём потолковать и нашим комедиантам – Ванечке Дмитриевскому, Семёну Куклину, Семёну Скачкову, Яше Попову, Яше Шумскому.

– Однако ж, хоть оно как, а боязно мне, ребята…

– Боишься, обманет подпоручик сенатский?

– Оно верится, что не в комиссию, не на суд, а за ради услады господам. Да боязно, что как не потрафим государыне…

– Об том уж молчи…

– Ребяты, а мы рази напрашивались?

– Коли не ко двору придёмся – скорее домой возвернёмся!

– Вона! Уж и по дому заскучал! Так, может, тебе и оставаться бы?

– А по мне, так хоть сейчас повернул бы оглобли. Ей Бо!

– Знамо дело! Ты у нас без бабы не привыкший.

Комедианты смеются.

– Ребят, а что ежели подпоручик всё ж сбрехнул? Только чтобы мы дорогой от него не сбежали? А как до столицы прикатим, железками всех перекуют, да в обратный путь мимо Ерославля, да в Сибирь?

– Уж и я такую думку имел… да вон «хоромы» наши в санях, зачем тогда тянуть, (Стараясь шутить.) аль и декорацию с нами в острог?

– То для нас она декорация, а отцы святые, слышь, говорят, и она святотатство, мол. А ежели отцы загомонят, так и государыне оно не смочь с ними…

– Оно так. В столицах ведь как? Народу, значит, поболе соберут на пустырь преогромный, да огню всё, что их преосвященства ни скажу, всё огню и отдадут.

– Тьфу! Отсохни у тебя язык!

– Вот те крест! (Крестится.) Иван-то Грозный, всем оно ведомо, пять возов одних балалаек отобрал у нашего брата – скоморохов, да сжёг!

Довод серьёзный, как не призадуматься.

– А по мне, хоть одним глазком глянуть на тот Санкт-Питербурх, а там будь, что ты хошь! Больно Фёдор Григорьич хвалит город!

Из Провинциальной конторы наконец выходят мужи города, воевода, подпоручик.

Воевода – Землячки, не посрамите, родненькие, земли Ерославской! И что там вас в той столице не ждёт… милость ли царская аль гнев божий… Короче, Федь, дай я тебя за всех и от всех поцалую!

Земляк без бороды – Ну. Что я говорил? Сам Михайло Андреич цалует!

Земляк с бородой – Да ты ешшо погодь… Вот кода возвертаться срок придёть…

Отъезжающие кланяются на все стороны, крестятся, залезают в «кибитки». Скоморохи – «лошади» залезают под попоны. Завыли бабы! Этот плач должен напоминать оркестр, и потому один из скоморохов откровенно берёт на себя функции дирижёра. Завыли ничего не понимающие собаки. Смахнул, было, рукой слезу и сам воевода, но тут же получил от жены локтем в бок и, глянув в её глаза, призывающие к «порядку», рявкнул:

Воевода – Кончай кисель варить, трогай!

Дашков – Пошёл!

«Лошади» с лицедеями трогаются, «поехали». Плач и лай поднимаются до фортиссимо!

Ан послышались одна-другая мажорные нотки. Сосед стал подталкивая согревать соседа, затолкались девчата… и пошёл привычный хоровод, аж согрелись. Для сюжета танца – старый хрен обхаживает молодицу, только не выдержал темпа танца, какой задала молодка. Смех!

Занавес