Текст книги "В поисках Минотавра"

– Какая классная постель! – прошептала Нина, когда я сорвал покрывало и положил ее голенькую в постельку.

– Это потому, что я ждал тебя…

Митота четвертая
Мысли дракона

Нина ушла по-английски, пока я спал. От нее остались чуть заметный аромат великолепных духов и незабываемые воспоминания. Вот в кого бы я влюбился, не задумываясь, только вряд ли мы сможем встретиться еще раз. А жаль. В постели она сразу же стала родной. С ней не существовало барьеров, и когда я целовал ее ноги, играл ртом с ее клитором или ласкал языком ее анус, у меня ни на мгновение не возникла мысль, что это может быть хоть сколько-нибудь неприятно. Я наслаждался вкусом и ароматом ее красивого тела, наслаждался ее чертовки приятной на ощупь слегка смугловатой кожей, наслаждался ее присутствием, ее ласками, ее страстью…

Но ушедшее не вернешь, и от понимания этой грустной истины хотелось закрыть глаза, укрыться с головой одеялом и уснуть, грезя о действительно неземной красавице Нине. Желательно, навсегда. Вот только часы на стене напротив показывали, что я уже более двух часов сплю за деньги, и надо приступать к исполнению своих трудовых обязанностей.

Выматерившись в никуда, я встал с постели. Посещение туалета внесло немного позитива в начало дня. В душе я вновь вспомнил о Нине, и это воспоминание настолько меня возбудило, что пришлось облегчаться юношеским методом. Интересно, какой идиот придумал, что это вредно? Наверно, тот же выживший из ума сексопатолог, который первым решил, что сексуальная норма мужчины в возрасте от двадцати до сорока пяти лет – два-три раза в неделю по полторы-две минуты. Хотя, может, он никогда больше и не мог? Тогда понятно, почему у него руки не доходили.

Приняв душ, я оделся. Затем подошел к двери в вотчину дракона и приложил к ней ухо. Там было тихо, как у негра в гробу. Я уже собрался вернуться на диван и подремать в ожидании дракона, когда мне на глаза попалось его письмо. Разумеется, никуда переться я не хотел. Поэтому вопреки полученным инструкциям, я позвонил в музей по телефону.

– Слушаю вас, – услышал я противный женский голос.

– Здравствуйте. Могу я услышать Кирилла Федоровича?

– А кто его спрашивает?

– Борзяк. Он ждет этого звонка, так что…

– Хорошо, – перебила она меня, – одну минуту.

Минута продлилась целую вечность. Наконец, я услышал голос начальства.

– У аппарата, – сообщил мне Кирилл Федорович.

– Это Борзяк. Я звоню по поводу сегодняшнего мероприятия.

– Ты передал приглашение дракону?

– Разумеется, сразу же, как только он появился.

– И что он ответил?

– Он написал вам письмо. К сожалению, я не смог сразу же вам его передать, так как все это время был занят с драконом. Но вот теперь появилась свободная минутка, и вот я звоню.

– Ну и что он там пишет?

– Не знаю. Это же вам письмо.

– А ты что, не знаешь, что там написано?

– Откуда?

– Ладно, вези его сюда.

– Хорошо. Ждите.

– А вообще нет, вдруг ты ему понадобишься, а тебя нет?

– Тоже верно.

– Ладно, я сам приеду.

– Хорошо, я ему скажу, если появится, но вообще-то он существо капризное и совершенно непредсказуемое.

– Слушай, а давай ты его мне прочтешь по телефону, – решил он после достаточно длительной паузы.

– Одну минуту.

– И что это значит? – спросил он, прослушав сочинение дракона.

– Он так говорит, что не сможет принять ваше приглашение.

– Ну и какого он черта? – в сердцах сказал Кирилл Федорович. – Вот ты с ним все время. Ты можешь объяснить. Вот какого еще ему надо?

– Не знаю, – ответил я. – Он ведь только внешне похож на человека. Мозги же у него совсем не по-нашему устроены. Так что…

– Тебе, наверно, тоже тяжело приходится?

– Как Алисе в дурдоме «Снегурочка».

– Понятно, – он тяжело вздохнул. – Ладно, держись, уже немного осталось.

– Спасибо, – ответил я и положил трубку.

Дракон появился минут через двадцать. Его лицо сияло от удовольствия.

– Вижу, у вас была отличная ночь, – заметил я после того, как мы обменялись приветствиями.

– У тебя тоже получилось не кисло, – ответил на это он.

– А это что? – строго спросил дракон, обнаружив на тумбочке распечатанное письмо.

– Я прочел его по телефону.

– Сам предложил?

– Дал возможность догадаться Кириллу Федоровичу.

– Это правильно. А как отмазался от вопросов и комментариев?

– Сказал, что вы только внешне похожи на человека, так что думаете вы не так, как мы.

– А ты смышленый парень. Вот только опять выкаешь.

– Какие планы на сегодня? – сменил я тему.

– Ты уже завтракал?

– Еще нет.

– Тогда завтракай, а я пока приму душ.

– А потом?

– Не суетись под клиентом.

Дракон пошел плескаться, а я отправился на кухню жарить яичницу и варить кофе. Во время водных процедур дракон что-то отвратительно пел, да так, что мог бы, наверно, перекричать не то, что взлетающий самолет, а взлетающий поезд. Мне ничего не оставалось, как проглотить его пение вместе с яичницей и кофе.

Выйдя из ванной, дракон заявил:

– Форма одежды походная. Идем на кладбище. Возражений нет?

Возражений у меня не было, и минут через двадцать мы шли по родной для меня версии Аксая. Дракон отказался от идеи ехать на машине и предпочел пройтись. Настроение у него было игривое. Всю дорогу он что-то мурлыкал или насвистывал, а когда мимо нас проходила очередная красотка, он настолько откровенно и с удовольствием ее разглядывал, что от его беззастенчивого взгляда барышни становились застенчивыми. Мой оптимизм значительно поубавился, когда я понял, что дракон тянет меня не на старое, расположенное в центре Аксая кладбище, – оно же единственный аксайский парк времен моего детства, – а на новое, до которого идти хоть и не три дня лесом, но не меньше 40 минут. Я люблю прогулки не на столь марафонские дистанции.

У входа на кладбище дракон остановился и торжественно изрек:

– Вот он – истинный оплот вашего идиотизма!

В этот момент он мне напомнил царя Петра, узревшего в северных болотах будущий град имени своего имени.

– Та помпа, с которой вы подходите к вопросу утилизации мертвых тел, – продолжил он, медленно прогуливаясь между могилами, – поистине заслуживает торжественного осмеяния. Подумать только, вы так благоговеете перед разлагающейся человечиной, словно цель вашего бытия – произвести, вырастить, а потом захоронить труп. При этом вы даже думать боитесь о смерти, изобретя такую же трусливую семантическую успокоительную пилюлю, как переименование тринадцатого этажа в четырнадцатый. Вы так благоговеете перед собственной дохлятиной, что готовы жертвовать живыми ради благополучия и покоя мертвых. Я сейчас не говорю о том, что под свои кладбища вы отводите огромные территории, отнимая их у тех созданий, что жили там испокон веков; и не об уничтожаемых деревьях для производства гробов – вам давно уже на них наплевать, и ваши защитно-экологические выходки не более чем попытка сорвать с кого-нибудь бабки, продемонстрировать, какие вы хорошие и сколотить политический капиталец. Я говор о тех случаях, когда из-за идиотских предрассудков тупых родственников покойных не проводится вскрытие, которое могло бы сделать медицине пусть малюсенький, но шажок вперед; или о тех смертях, что случились из-за того, что очередной мудак предпочел быть закопанным целиком, а не поделиться с другими ставшими ненужными ему органами.

При этом вы считаете глупыми дикарями тех, кто в отличие от вас догадался, что человечина – это мясо, а раз так – его можно есть. Это решение намного гармоничней вашего, так как, поедая тела убитых врагов, эти люди не убивают кого-то еще.

Те же нацисты шокируют вас не столько своей индустрией массовых убийств – христианство, например, уничтожило гораздо больше народа, однако никто не призывает приравнять священников к нацистским преступникам; сколько тем, что они начали использовать убиваемых в практических целях: варить, например, из них мыло или ставить над ними опыты.

Однако достаточно скоро вам придется начать использовать человеческие тела хотя бы для производства удобрений, и тогда хотел бы я посмотреть на рожи всех этих поборников Святого Идиотизма – единственной святыни, которой вы в своей массе самозабвенно способны поклоняться.

Наверно, я должен был вознегодовать от лица оскорбленного человечества после этих слов дракона, но мне не негодовалось. Более того, я испытывал злорадное удовольствие от того, как дракон разносил их в пух и прах. Их? Все верно. Как написал когда-то Ницше: «Остальные – это всего лишь человечество», а я… Я «ушел от закона, но так и не дошел до любви», как пел Гребенщиков. Я был сам по себе. Скорее всего, поэтому выбор драконов и пал на меня, хотя в это хотело верить мое чувство собственной важности. Ведь, скорее всего, они попросту ткнули в первого попавшегося, и этим попавшимся оказался я.

Тем временем дракон сменил тему монолога:

– Ну да что можно ждать от тварей, которые сначала возомнили себя образом и подобием создателя вселенной, а потом, когда слишком многие смогли догадаться, что этот бог всего лишь пугало и успокоительная пилюля в одном флаконе для так и не повзрослевшей толпы, присвоили себе титул венец эволюции. А чтобы это выглядело достаточно правдоподобно, вы создали далекую от действительности идиллическую картину эволюции жизни, согласно которой все более совершенные твари сменяли своих менее совершенных собратьев, точно как обои на стенах квартиры, пока на свет не появился венценосный царь природы. О том же, что выживали далеко не самые совершенные, а те, кому больше других везло, вы как бы старались не думать.

Ну да если подобная модель эволюции в каком-то там приближении соответствует реальному положению дел, то мысль о том, что любая эксклюзивно человеческая особенность автоматически является высшей по отношению ко всем остальным формам жизни, а особенно это подчеркивается, когда речь заходит о тех нелепостях, которые вы зовете нравственными или религиозными ценностями… так вот, когда подобная чушь провозглашается высшей формой деятельности сознания на том лишь основании, что она появилась относительно недавно и присуща исключительно венцам природы, это не выдерживает никакой критики. С тем же успехом можно утверждать, что раковая опухоль является следующим эволюционным шагом человека, а какой-нибудь новый «Ваз» значительно совершенней чуть более древнего «Феррари» только лишь потому, что это недоразумение сошло с конвейера на пару лет позже…

– Я тебя еще не утомил? – спросил он вдруг.

– Да нет, нормально, – ответил я.

– Это хорошо. Предлагаю по этому поводу пойти куда-нибудь поесть.

– Вызвать такси?

– Зачем?

– Так пешком отсюда пилять…

– На ваших такси туда, где нормально кормят, хрен доедешь. Так что выход у нас один: пилять, пилять, и пилять. Вперед!

Сказав «вперед», он двинул вперед уверенным шагом, обходя разве что непроходимые оградки. «В театре шел меж стульев по ногам», – вспомнил я, последовав за ним. Я так и не смог уловить, когда мы пересекли границу реальностей, и опомнился лишь тогда, когда могилы сменил луг, каких у нас со времен распаханной целины не было. А воздух… он был настолько чистым и благоухающим, что у меня закружилась голова.

Мы шли по проселочной дороге, на которой не было ни следа от автомобильной шины. Похоже, до нас здесь проезжали только конные экипажи. Минут через пять мы подошли к большому деревянному дому, из которого вкусно пахло едой. Над входом висела вывеска: «Чрево кашалота».

В «Чреве» был век девятнадцатый. За столами сидели соответственно одетые люди и если соответствующие достатку блюда. На этом фоне наши джинсы и кроссовки смотрелись, как на коровах седла, но дракону на это было плевать. Мгновенно сориентировавшись в пространстве, он двинулся к лучшему из свободных столов. Едва мы сели, к нам подбежал человек. Сапоги, штаны, рубаха, усы пробор на голове, изгиб спины… все выдавало в нем именно человека.

«Человек – это звучит гордо!» – вспомнил я, вот только картина этой гордости меня не очень-то вдохновила быть гордецом.

– Добрый день, господа. Чего желаете-с? – спросил человек.

– Ты знаешь, кто мы? – строго спросил его дракон.

– Конечно-с, ваше драконшество-с, как можно-с вас и не узнать-с.

– Тогда обслужи нас так, чтобы мне не захотелось отправить тебя на конюшню.

– Понял-с, одну минуту.

И точно, прошло не больше минуты, как наш стол стал пристанищем таких деликатесов, описать которые по силам было бы разве что Гоголю. Так вкусно я не ел ни раньше, ни потом.

За едой, запиваемой чем-то алкогольно-вкусным, дракон разговорился.

– Причина большинства проблем вашего вида, – вещал он с набитым ртом, – заключается в том, что вы вляпались на своем пути развития в кучу, которую благополучно обошли все остальные представители фауны и флоры на вашей планете. Испокон веков отобрать что-либо у более слабого или заполучить хитростью или обманом было намного проще и выгодней, чем добыть самому. Поэтому сильный всегда старался либо отнять лакомый кусочек у слабого или сожрать этого самого слабого вместе с сожранным им лакомым кусочком. Поэтому жизненная стратегия любого живого организма всегда строилась на том, что видишь лакомый кусок – хватай и прячься, пока его не хватил кто-то другой, или пока этот другой у тебя его не отнял. Поэтому до сих пор в вечернее время при встрече с кем-то на пустой улице вы автоматически прикидываете, бежать в случае чего или драться. Это у вас в крови еще со времен появления первых живых клеток.

Так вот, потому что, как я уже говорил, отобрать силой или выманить лакомый кусок намного проще, чем его найти, вырастить, поймать или создать, ваше общество еще со времен обучения прямохождению разделилось на две неоднородные группы: а именно на созидателей, тех, кто что-либо выращивает, изготавливает, находит или ловит, а в современном мире еще и развлекает, обучает, лечит и так далее; и на присваивателей или тех, кто живет тем, что присваивает себе созданное другими. Но если среди других видов присваивателями являются только отниматели, то люди развились еще и в разводил-манипуляторов.

С отнимателями в принципе все просто: изначально это был нежелающий трудиться народ покрепче и поотчаянней, такие же бандюки, что у вас расплодились в девяностые. Со временем они переродились во всяких там дворян, королей и прочую знать. Сюда же можно отнести и военных.

А вот разводители… Как и отниматели меньше всего на свете они хотели работать или что-либо созидать. Вот только челюстями и бицепсами они не вышли. Зато вышли смекалкой, да настолько, что смогли создать самое совершенное в мире оружие массового развода, а именно Великую Трехступенчатую Пирамиду Всеобщего Развода. И теперь любое ваше общество строится по принципу этой Пирамиды.

В самом верху, на недосягаемой высоте над пирамидой они поместили некий Высший Идеологический Источник. В религиозных обществах это господь-бог, указывающий людям, что хорошо, что плохо, и как должно жить. В обществах светских – высшая духовная идея, господствующая идеология, высшие достижения науки и нравственности и так далее, любой пакет абстрактных идей и ценностей, определяющих, что в данном обществе является добром, а что – злом. В любом случае это некая Высшая Истина, само сомнение в которой считается уже как минимум нравственным преступлением, нечто, играющее роль Высшей Абстракции Небес.

Между этими небесами с их небожителями и материальной землей они расположили высшую ступень пирамиды, куда поместили духовно-нравственные ценности, провозгласив их высшим достижением Человека или Посланием Господа Человеку. Себя они назначили хранителями и глашатаями Воли Небес, став, тем самым, из никого всем, как поется в одной дурацкой песне. В религиозных обществах это духовенство, а в светских – философы-идеологи и прочие глашатаи высших истин и великих идей, будь то построение бесклассового общества, воцарение высшей расы и так далее. А чтобы никто не мог посягнуть на их власть, они провозгласили себя людьми не от мира сего, а посланцами источника Высшего добра, будь то бог или господствующая идея, обязанностью которых является донесение до остальных понимания того, что есть Добро, а что – Зло.

На второй и одновременно высшей земной ступени они поместили гражданственность, провозгласив от имени бога или высшего нравственного императива отнимателей высшей земной кастой, аристократией или белой костью.

А созидателей они отправили в самый низ, сделав их презренной чернью.

– По-моему, это чертовски воняет марксизмом, – не удержался я от комментария.

– А вот хрен тебе, – в качестве контраргумента дракон поднес мне под самый нос дулю. – Маркс пытался стравить одних созидателей с другими, не трогая самой структуры пирамиды.

– Вы считаете буржуев и торгашей созидателями?

– А чего это мы снова на «вы»? Если для тебя это так важно, мы можем выпить на брудершафт, но должен сказать, целоваться я люблю только с красавицами.

– Я тоже.

– Тогда давай все же перейдем на «ты» без всяких брудершафтов.

– Хорошо. Так ты считаешь буржуев и торгашей созидателями?

– Конечно. Ведь буржуи – это хорошие администраторы, а иначе они становятся разорившимися буржуями, а торговцы – это сила, заставляющая течь создаваемое по артериям экономики.

– А рантье и прочие бездельники? – не знаю, почему не унимался я. До этого разговора я так со времен своего лицемерно-советского прошлого не высказывал «левых» идей.

– Это люди, сумевшие аккумулировать чей-то труд и позволяющие другим использовать его к обоюдному благу. Так вот, неважно, в какие тона время требует окрасить фасад пирамиды: в первобытные, рабовладельческие, феодальные, буржуазные, социалистические, тиранические, демократические, религиозные, атеистические, все равно людей с самого детства учили и будут учить тому, что есть высшие Добро и Зло, что есть Хорошо и Плохо; вам будут рассказывать истории о великих мошенниках и отнимателях, приучая к тому, что равняться нужно на тех, у кого на первом месте стоит служение Великой Идее, потом гражданский долг или служение отнимателю, и только потом мысли о хлебе насущном, то есть о себе.

При этом сами Великие Идеи могут меняться сколько угодно. Сколько угодно одни отниматели могут приходить на смену другим: смена актеров не затрагивает самой сути лицедейства. Структура Великой Пирамиды Всеобщего Развода остается прежней. И даже там, где якобы воспевается созидатель, воспевается некая идея созидания, абстрактный образ труженика, создаются примеры для подражания, но суть остается сутью: восхваляется лишь идея, а самим созидателям вменяется в обязанность дружно вкалывать под присмотром отнимателей.

И так будет продолжаться до тех пор, пока созидатель не осознает, что отниматели и разводилы, независимо от того, в какие одежды они рядятся – совершенно лишние, мешающие ему жить паразиты, что вся их высшая нравственность есть механизм предельно бессовестного паразитирования; что отниматели если и охраняют кого, так только себя, свои территории и своих разводил от соседних разводил и отнимателей, называя эти наделы Родинами и Отчизнами и заставляя, в случае чего, созидателей ложиться костьми ради своих паразитов; и что именно его, созидателя ценности являются единственно правильными и естественными, и что именно ради них, ради простого человеческого счастья и стоит жить и трудиться. Вот только вряд ли когда созидатели это поймут.

С речью дракона закончился и наш обед, незаметно переросший в ужин – когда мы вышли из «Чрева», была ночь. Волшебная ночь полнолуния. Светло было настолько, что можно было читать. Луна казалась огромной, а звезды… Не знающее нынешнего городского смога небо буквально щеголяло ими. Столько звезд я не видел еще никогда, даже в горах, когда мы глубокой ночью с друзьями ехали на машине на море. Глядя на это великолепие, я буквально пьянел от восторга, и этому опьянению в подметки не годилось опьянение от прекрасной еды и вина или что там плескалось сначала в наших кружках, а теперь в животах. Мне вдруг захотелось раздеться до гола и пуститься в пляс, но дракон…

– Постой, – сказал он. – Кажись, пришло время оставить мне след на этой планете, – затем приспустил штаны и присел на корточки прямо на дороге.

– Ты не замечал, что наиболее одухотворенное выражение лиц у людей и животных бывает во время сранья? – спросил он, издав характерный ректальный звук.

– Я об этом как-то не думал.

– А зря. Посидишь вот так, посмотришь на небо, и задумаешься, а не срал ли Ньютон под той самой яблоней в свой знаменательный час? ЛаВей, кстати, не дурак, посвятил этому процессу целую главу в «Записных книжках Дьявола». Читал?

– Читал, но не помню.

– Перечти. Прямо сейчас, как вернешься домой, так и прочти. Я серьезно, – добавил он, видя, что я без должного почтения внимаю его словам.