Текст книги "Гвардеец Бонапарта. Гордись, Европа: у тебя есть Россия!"

Часть 2. Рукопись гвардейца Бонапарта

«Записки Императорской Гвардии конного егеря Шарля д′Ора о походе в Россию в 1812 году с корпусом кавалерии под водительством маршала Жана-Батиста Бессьера»

Любезный читатель мой! Не суди строго за корявое изложение путаных мыслей, – пишу по памяти, а писательскому ремеслу необучен. Но уж если эти письмена дошли до тебя, – хочу упредить, что составлены они рукою человека, совсем не лучшего из тех, кого ты встречал на своём пути, и уж точно, далеко не самого правдивого! Однако знай, что правда, изложенная письменно или словесно, заключается не в правде слов – «мысль, выраженная словами – ложь!» – а в правде того, что заставляет записывать или произносить эти слова.

Так, правда обмана – ложь, сокрытая уверенными и чёткими словами, каждое из которых… правдиво; правда же честности, – ох, как трудно её порою расслышать в невнятном бормотании полусбивчивых и корявых слов (правда ведь так неудобна и так бесстыдна… особенно, если голая)! А, что ж тогда говорить о правде «не самого правдивого»?!

Важно лишь одно: прочтя или услышав слова, обращённые к тебе, ты должен попытаться в них отыскать Свою Правду! И коли это случится, – не так уж и важно, правдив ли рассказчик! Важно совсем другое: сможет ли он застáвить тебя искать эту Правду!

А какою будет найденная тобою Правда, сие зависит лишь от тебя, – от того, кто ты есть сам…

Императорской Гвардии конно-егерского полка сержант Шарль д′Ор, кавалер ордена Почётного Легиона – с почтением!

1. Неман…

И вот она, Россия… – огромная, загадочная, дикая! Лишь гладь реки отделяет нас от конечной цели похода: завалить этого великана! Грозной поступью Великая Армия, истоптавшая пыльными сапогами Европу, вышла, наконец, к берегу этой русской реки – Немана! Всего лишь одно усилие, один могучий рывок… – и степной великан ляжет к ногам нашего Императора, как преданный пёс! Ещё осень не успеет позолотить каштаны Елисейских полей, как падёт Санкт-Петербург… а за ним и Москва! Ну а к зиме… – Рождество, как обещает наш Командующий, будем отмечать уже дома, у родных очагов, удивляя домочадцев рассказами о прогулке по широким российским просторам!

Лишь гладь реки… Да! Надолго запомнится эта ночь, с 23-го на 24-е июня 1812 года каждому из нас… – вернее, каждому из тех, кто останется в живых! О, знать бы тогда, сколь нас мало останется!

Неодолимая сила… – более шестисот тысяч закалённых в боях, прокопчённых порохом воинов, почти тысяча четыреста орудий! – Великая Армия растянулась перед Неманом с юга на север: здесь были собраны все – от берегов Гвадалквивира до Вислы, от Польши и до Восточной Пруссии! – На южном фланге стояли почти сорок тысяч австрийцев Шварценберга; к северу, от Варшавы до Гродно, – сто шестьдесят тысяч поляков, итальянцев, голландцев, бельгийцев, рейнских и ганзейских немцев, а также немцев из Вестфалии, Баварии и Саксонии… (трудно всех и перечесть!) под командованием короля Вестфальского и вице-короля Италии Евгения де Богарне. Затем же – сам Император, во главе двухсот двадцати тысяч верных французов! И, наконец, на крайнем фланге, перед Тильзитом, – Макдональд с более, чем тридцатью тысячами пруссов! Позади же были ещё полторы сотни тысяч резерва, стоявшие наготове! – И всё это хлынет в Россию, яростной волной сметая русские сёла и города!

Ночь… только бы её переждать! Но, как же она длинна и темна, эта бессонная ночь перед великим Днём Славы!

В памяти всплывают пламенные слова и фразы воззвания Императора, воспалившие наше воображение и притупившие мысли об опасностях завтрашнего дня. Бонапарт, обходя строй и будто помня в лицо своих ветеранов, говорил со многими, и порою не стесняясь в выражениях, – ведь, грубость у солдат, привыкших рисковать жизнью, почитается за силу, а учтивость – за трусость! Одним он напоминал Маренго, другим – Аустерлиц, Йену, Фридланд… И вот теперь к славе былых побед можно присовокупить и славу покорителей России!

Бонапарт рассуждал, что русские, имея армию менее двухсот тридцати тысяч человек и всего лишь одного достойного военачальника – Багратиона (Кутузов уже был не у дел, а Главнокомандующий, военный министр Барклай-де-Толли… – да кто он такой, этот немец!) – и при отсутствии единоначалия (Александр постоянно, как знал Наполеон, пребывал в войсках и совал нос в дела командования), не смогут оказать сколь-нибудь серьёзного сопротивления его Великой Армии. Таким образом, война очень скоро перейдёт в плоскость политических кабинетных баталий, а Россия… – она, быстро покорившись его воле, станет послушным союзником в борьбе с Англией.

Великая Армия расположилась у Немана в ожидании переправ таким же порядком, как и двигалась к нему: немцы, во главе «двунадесяти языков», руководимые королём Вестфальским, направлялись к Гродно; Евгений де Богарне с таким же количеством итальянского войска шёл к Пилонам, а мы – двести двадцать тысяч французов – следовали за своим Императором к небольшой деревеньке Ногаришки, вблизи Ковно. И вот сейчас эта лавина стали и доблести замерла перед рекой, готовясь к прыжку!

Армия уже готова была форсировать реку, но ничем себя не выдавала, скрываемая дремучим прусским лесом и лесистыми горами. – Ни огонька ночью, ни дыма костра днём… ни единого сигнального выстрела!

Бонапарт, появившийся верхом на лошади, осматривал берег, намечая места для строительства мостов. Наш великий Полководец никогда и ничто не пускал на самотёк, вникая в любую мелочь! У самой воды лошадь его споткнулась и сбросила седока на песок. Многим, очень многим тогда это показалось дурным предзнаменованием!

Под покровом ночи, на 23 июня, первыми через реку неслышно переправились сапёры, чтобы начать возведение, согласно приказу Императора, трёх мостов. И что же поразило их?! – А поразила их тишина, царившая на русском берегу! Ни выстрела, ни крика, ни даже случайного возгласа… – мир и спокойствие!

Сразу же через реку переправилось три сотни стрелков для защиты строителей мостов, – но, от кого защищать?! А сутками позже, под сенью темноты, из лесу к реке безмолвно выдвинулись наши войска, – ни громких команд, ни огонька! – подавляя своим внушительным грозным видом и вселяя надежду на скорую победу!

И вот, настал рассвет, 6 часов утра 24 июня 1812 года! Никто из нас не забудет этой даты, – … никто из тех, кто останется в живых! Тут же был дан сигнал к выступлению, – и масса людей и лошадей, сверкающая оружием и усыпавшая склоны холмов и долины, пришла в движение. – Шла пехота, скакала кавалерия, тянулись пушки, ползли обозы… Армия, разделившись на три колонны, двинулась к трём мостам, обтекая холм, на котором стояла палатка Императора, окружённая конно-егерским пикетом. Извиваясь, словно три громадных змеи, то вытягиваясь, то сокращаясь, она была полна решимости покорить эту чужую дикую землю, простиравшуюся за Неманом!

Тут же начались потасовки за право первыми вступить на эту землю. Император тоже спешил сделать первый шаг… Перебравшись на другой берег, он, – водиночку, оставив позади не успевавший за ним пикет охраны! – промчался верхом, на бешеной скорости, по русской земле более мили… но, не встретив даже и намёка на присутствие неприятеля, воротился к переправе.

И лишь дня через три до нас долетел вроде бы отдалённый гром пушек… – в воздухе пронёсся глухой шум, стало темнеть, поднялся ветер… – и на землю упали первые капли дождя. Начиналась гроза. Словно сама природа брала под защиту русскую землю. Многим это показалось роковым предзнаменованием – увы! – так скоро исполнившимся!

Итак, на рассвете, 24 июня 1812 года армия Французской Империи без объявления войны перешла русскую границу. Внезапность удара, – вот на что был сделан расчёт!

Бонапарт, не встретив сопротивления противника, объяснил это неготовностью России к войне. Он не учёл, однако, что русским силам, и в самом деле намного более слабым, чем его Великая Армия, будет предписано командованием не только отказаться от наступления и даже от обороны приграничья, но и спешно отходить вглубь страны.

Таким образом, рухнул первый замысел Наполеона: разбить русскую армию в генеральном сражении на пограничной полосе и, стало быть, завершить войну! – В этом был его первый серьёзный просчёт!

Впервые идея подобной тактики русских в возможной войне с Францией на российской территории зародились ещё в начале 1807 года, во время Второй войны с Наполеоном.

Март 1807 года. Мемель. В этом небольшом прибалтийском городке находился тогда на излечении генерал-майор Михаил Богданович Барклай-де-Толли, тяжело раненный под Прейсиш-Эйлау. Там же проездом оказался и русский Император Александр I, и он, конечно же, навестил своего верного и способного помощника. Тяжело было тогда на душе у раненного генерала! Его постоянно тревожила мысль: как одолеть Бонапарта, особенно, если дело будет касаться земли Отечества? Поделившись этой заботой со своим государем, Барклай прямо и откровенно заявил, что у России нет полководца, равного Наполеону! А поэтому единственной тактикой ведения большой войны, по его мнению, следует считать заманивание противника вглубь страны, уничтожение за собою городов и запасов провизии, нарушение коммуникаций рейдами у него в тылу.

Этот план ведения военных действий был одобрен царём и осуществлён Барклаем-де-Толли в 1812 году, когда он уже был Военным министром, Командующим 1-й Западной армией и фактическим Главнокомандующим вооружённых сил России…

Мы заняли Ковно и Вильно… Заняли – не то слово: мы просто вступили в эти города! Повсюду – следы разрушений, оставленные отходившими русскими силами, но самой армии не было. Буквально перед нашим приходом русская армия исчезла! Цель нашей гонки за русскими – разбить их армию… но чтобы разбить, её сперва надо было найти! Русские же отступали к Смоленску и, по всей видимости, – далее, к Москве… Но почему же к Москве?

Я ломал голову над вопросом, занимавшим меня почти с самого перехода границы. По логике войны государство лишь тогда окажется побеждённым, когда будет повержена его столица… так, почему же мы, влекомые нашим Великим Полководцем, шли по пятам русской армии, отступавшей к Москве? Почему бы часть Великой Армии не развернуть на север, в сторону Санкт-Петербурга, никем почти не прикрытого? Быть может, главная цель нашего Императора – уничтожить армию противника, а столица… – она без армии падёт и сама?

В этом как раз и заключался гениальный замысел Барклая-де-Толли, подхваченный впоследствии Кутузовым, и на который «повёлся» Наполеон: отступать, изматывая противника, но не к столице для её защиты (что было бы вполне логично, – …однако, тогда война будет неминуемо проиграна, поскольку французов силой не остановить!), а вглубь страны, к Москве, создавая у неприятеля иллюзию, что на этом городе свет для русских сошёлся клином!

Ну а Санкт-Петербург… – это направление закрыть было просто нечем (все войска брошены под Смоленск!), и его прикрывал всего лишь один-единственный корпус (двадцать три тысячами пехоты с конницей, при 108 орудиях) генерал-лейтенанта Петра Христиановича Витгенштейна… бросать против которого половину Великой Армии, необходимой для уничтожения главных сил противника (оставшегося бы тогда у неё в тылу), было бы просто глупо. – И в этом состоял второй крупный просчёт Бонапарта!

Не успел я отыскать ответ на свой вопрос, как на другой же день, – такова уж наша жизнь, что нередко ответы на вопросы как-то находятся, а сами вопросы как-то решаются лишь оттого, что мы начинаем о них думать! – итак, на другой день, вызывают меня через посыльного к нашему полковнику, и притом, в полной выправке…

Полковник Конно-гренадерского Полка Императорской Гвардии дивизионный генерал Фредерик-Анри Вальтéр (звания в Гвардии соответствовали армейским, но были рангом выше), одновременно являлся командующим третьей бригадой, куда входил полк, а также – и дивизией корпуса кавалерии Гвардии, командовал которым маршал Империи Жан-Батист Бессьер, генерал-полковник Императорской Гвардии…

Гвардеец должен являться по приказу командира в полном вооружении и походной экипировке, – одним словом, готовым к выполнению задания. Ну что ж, – сборы недолги: протёр ладонью орден Почётного Легиона, красовавшийся на доломане… а надо сказать, орден этот, полученный за Прейсиш-Эйлау, был для меня прямо-таки палочкой-выручалочкой! Мало того, что он приносил доход в 250 франков, что для солдата совсем недурственно, так ещё и в трактирах поднесут бесплатно, ежели не слишком наглеть… да и жандармы документа не спросят, а часовые – так те аж на караул берут, вытягиваясь по струнке! – Вона как!

Затем, осмотрев збрую и закрепив на лошади лёгкое кавалерийское седло, приторочил к нему гренадерский карабин с длинным (почти до среза ствола) деревянным ложем, пару пистолетов An XIII с обеих сторон седла, патронную сумку… нацепил новую, только что выданную шефом нашего эскадрона, саблю «а ля Монморанси» с изогнутым клинком… – делов-то!

Захватил с собой, правда, и недельный денежный запас, – всё, что было на руках! – 15 франков, 10 су и 4 сантима… да лошади пуд овса на пару дней (в мешках с обеих сторон седла), ну а сена можно раздобыть по дороге – и в путь!

– Куда мы направляемся? – спросил я посыльного с удивлением, когда палатка полковника осталась в стороне, а мы, тем не менее, продолжали путь. Немногословный посыльный, молчавший всю дорогу, словно воды в рот набравшись, на этот раз «снизошёл», удостоив меня ответом:

– Терпение, мой друг, терпение… – и вновь углубился в молчаливо-глубокомысленное изучение разбитой Великой Армией ухабистой дороги, толчками ложившейся под копыта наших лошадей.

Вскоре мы подъехали к Вильно, – всюду следы пожаров и опустошения! На окраине городка я сразу приметил домишко, чудом не разорённый русскими, – его нельзя было не заметить: пикет гвардейских конных егерей гарцевал, красуясь, на породистых скакунах, окружив халупу со всех сторон. Это была Ставка Верховного Главнокомандующего!

«Баловни Императора», – а их не спутаешь ни с кем по меховым медвежьим шапкам с красно-золотым шлыком и красно-зелёным султаном… по расшитым золотом зелёным чакчирам и сюртукам с красными воротниками и обшлагами, с золочёными контр-эполетами и аксельбантом… по красным жилетам с золотыми шнурами… по мягким гусарским сапогам… – составляли эскорт Императора: лейтенант, сержант, два капрала, трубач и двадцать два рядовых!

А надо сказать, что под рукой у Бонапарта постоянно был отряд конных егерей-гвардейцев, состоявший из четырёх эскадронов, сменявшихся во время дежурства по очереди. В зданиях, где Наполеон размещался на ночлег, всегда рядом с Императором находился офицер эскорта, остальные же располагались на улице, не рассёдлывая лошадей, включая и императорскую. Пикет менялся каждые два часа, – и так в течение суток.

Предметом же особой зависти была парадная форма конных егерей-гвардейцев, надеваемая ими в особые дни! Схожая с гусарской, – зелёный доломан и отороченный мехом красный ментик (носимый летом на одном плече), расшитые золотом… белые лосины и мягкие сапоги, красноверхая меховая медвежья шапка с красно-зелёным султаном… – она, эта парадная форма, никого не могла оставить равнодушным! Ну а если добавить ещё и золочёную егерскую саблю да зелёную ташку, расшитую золотым галуном…

В дверях показался небольшого роста человек, – слегка полноватый, одетый в походную егерскую форму, дополненную серой шинелью и шляпой-бикорном, напяленной «по фронту». Лейтенант, капрал и четверо рядовых тут же спешились и заняли свои места: лейтенант – позади, а все остальные (с карабинами и примкнутыми к ним штыками) – вокруг человека в бикорне, образовав каре. Человек в серой шинели, обернувшись к лейтенанту, отпустил, видимо, какую-то остроту: все разом громко расхохотались. Процессия двинулась к стоявшей неподалёку осёдланной лошади, которую держали под уздцы два конюха. Пикет конных егерей тут же последовал за ними.

– Император… – произнёс посыльный, кивнув во след удалявшегося пикета, – с ним можно запросто перемолвиться о чём угодно, – необидчивый.

Мы прямёхонько направились к домишке, в котором располагалась Ставка Верховного Главнокомандующего.

В этой уцелевшей литовской избе собрались почти все наши командиры: граф Фредерик-Анри Вальтер, майор полка бригадный генерал барон Луи Лепик, адъютант командира полка капитан Талон и шеф нашего второго эскадрона шевалье Мемер. Среди них я не сразу разглядел адъютанта маршала, полковника барона Луи Сеганвиля…

«У них было совещание и, видимо, куда-то придётся доставить депешу и довольно важную, – иначе бы сержанта-конногвардейца не вызвали…» – подумал я. А дело в том, что меня частенько вызывали для подобных поручений, когда дело касалось особо важных заданий.

– Вот и наш самый надёжный курьер! – воскликнул генерал Вальтер, завидев меня. Все собравшиеся тут же обернулись в мою сторону. Я салютовал и заверил генерала в полной готовности выполнить любой приказ командования!

Ко мне подошёл адъютант маршала, оглядел с головы до ног, поправил зачем-то орден Почётного Легиона и, удовлетворённо хмыкнув, как-то буднично и небрежно сунул в руки сложенный в несколько раз лист плотной гербовой бумаги, скреплённый сургучной печатью.

– Доставить маршалу Николя Удино, лично! Далее, остаться в его распоряжении до выполнения сего приказа. Под Вашу команду передаются два конных егеря. К исполнению приступить немедля! Всё! – грубовато произнёс он, хлопнув меня по плечу. И я, засунув депешу за обшлаг доломана, салютовал и отбыл для выполнения задания.

И откуда мне было знать тогда, что это поручение командования, вроде бы ничем и не отличавшееся от многих подобных, круто изменит мою судьбу, а жизнь разделит на «до» и «после»! – И не скоро, очень не скоро мне доведётся – да и при каких обстоятельствах! – вновь увидать своих боевых товарищей из нашего второго эскадрона конных гренадер…

2. Клястицы: сражение за Петербург

Как-то так сложилось в представлении потомков, что Великая Армия, будто бы послушная воле русских полководцев, не польстясь на Петербург – столицу Империи (который, кстати, был и на 350 километров ближе), – «мирно поплелась» за ними почему-то в Москву, как стая крыс за волшебной дудочкой Крысолова, да и сгинула на обратном пути! Ну а если принять во внимание, что русские полководцы – и это неоспоримый факт! – не выиграли ни одного крупного сражения… то без участия высших сил тут не обошлось! Неужто воинственных французов очаровала, затмив рассудок, ширь бескрайних русских полей или… «загадочность русской души»?!

– Это величайшее заблуждение проистекает из того, что в Мировой Истории внимание обычно уделяется грандиозным и ярким событиям… будто бы влияющим на её ход, тогда как истинные причины порою кроются совсем за другими деталями, быть может, и не столь значительными на первый взгляд.

Так случилось и с «московским направлением», на котором разыгрались наиболее драматические события Отечественной войны 1812 года: тяготы отступления русской армии, оставлявшей города… грандиозное Бородинское сражение, ровным счётом ничего не решавшее ни для русских, проигравших его, ни для французов, его выигравших… поражающая своим скорбным величием драма пожара Москвы, с «позабытыми» в огне более чем двадцатью тысячами раненных при Бородине русских солдат, которых не на чем было даже вывезти из города… и наконец, страшная картина гибели Великой Армии на обратном пути!

А ведь были и другие направления в ходе той войны… – может, и не столь яркие, но куда более повлиявшие на её исход! И главное из них – направление на Санкт-Петербург!

Для захвата столицы Российской Империи на север двинулась целая армия, почти 70 тысяч человек и около 180 орудий! – Десятый корпус маршала Макдóнальда, состоящий из прусско-французских соединений, Второй корпус (французские и польские силы) одного из самых талантливых военачальников Бонапарта, маршала Удинó, да ещё и баварский корпус генерала Сен-Сира впридачу.

«Солдаты! Я поведу вас против России; в начале июня вы будете в Петербурге. Я в Петербурге буду устанавливать границы Александру», – так, незадолго перед войной, подбадривал своих воинов Бонапарт в одной из листовок. Ну а с падением столицы, конечно же, закончится и война с Россией… как она заканчивалась в Италии, Австрии… и во многих других государствах Европы.

Противостояли же французам – Первый отдельный пехотный корпус генерал-лейтенанта Петра Христиановича Витгенштейна численностью в 23 тысячи человек, да ещё шесть рекрутских батальонов, обучавшихся военному делу в Пскове. Правда, у рижского генерал-губернатора Эссена было ещё до 18 тысяч солдат для обороны Риги от Макдональда, который после взятия её должен был присоединиться к Удино и вместе с ним идти на Петербург…

Вполне понятно, что если бы объединённым силам французов, превышавшим в три раза русские силы, удалось разгромить корпус Витгенштейна (в столице оставалась лишь рота дворцовых гренадер для охраны Зимнего дворца да 15 тысяч необученных ополченцев, – почти все военные соединения вошли в состав 1-й Западной армии Барклая-де-Толли и были брошены к Смоленску), то падение Санкт-Петербурга, а значит, и поражение России в войне, стали бы неизбежны! Однако, всё решило сражение у небольшого белорусского села Клястицы…

Трёхдневная битва при Клястицах до сих пор «числится» всего лишь одним из второстепенных сражений Отечественной войны, сводки о котором затерялись в военных архивах и скромно пылятся, заслонённые победными реляциями с Бородинского поля… с обледенелых берегов Березины… О ней лишь иногда вспоминают, как о первой («пусть и не главной, однако бесспорной!»), победе русских в той войне и о битве, которая открыла скорбный список потерь командиров русской армии. Первым в этом списке стал шеф Гродненского гусарского полка генерал-майор Яков Петрович Кульнев… – Даже Бонапарт, узнав об этом, написал жене: «Вчера убит Кульнев, лучший русский офицер кавалерии…».

Таким образом, судьба столицы Российской Империи, да пожалуй, в немалой степени и сам исход Отечественной войны 1812 года, решились в битве у белорусского села Клястицы Дрисского уезда Витебской губернии, что на дороге из Полоцка в Себеж, – 1 августа 1812 года!

Мы прибыли в Полоцк 26 июля без особых затруднений, если не считать за таковые случайную встречу с эскадроном русских гусар на лесной дороге близ какой-то деревушки. К счастью, их синие ментики и доломаны, мелькнувшие средь ветвей, и которые никак и ни с чем не спутать, были вовремя нами замечены… и это спасло нас. – Мне с егерями, конечно же, не захотелось приветствовать «дружественный» род войск неприятеля, и мы тут же свернули с дороги, чтобы провести с часок в лесной чащобе. Но вот, наши лошади… – их приветственное ржание доставило нам довольно много острых ощущений… – Однако, всё обошлось.

Маршал Удино с войсками был ещё в городе, и я застал его в старинной крепости. В сопровождении двоих спутников – и это, несомненно, придавало значимости моему предприятию, – меня тут же провели к Командующему Вторым армейским корпусом.

Николя-Шарль Удино, или герцог Реджио, был в полном обмундировании – чёрный, расшитый золотом доломан с орденами и алой муаровой лентой через правое плечо, жёлтый широкий пояс, прямая сабля, белые лосины, заправленные в высокие чёрные сапоги… – и выглядел весьма впечатляюще. Худощав. Гибок. Его бледное с открытым лбом и высоко поднятыми округлыми бровями лицо, обрамлённое коричневатыми волосами и бакенбардами, освещалось едва уловимой, чуть надменной улыбкой. Казалось, он вот-вот отпустит какую-нибудь шуточку! – Так и случилось!

– Ну, что Вас так задержало в пути, сержант, – не русские ли тараканы да клопы в местных отелях? – спросил он с улыбкой, – уж еле дождался! Давайте… что у Вас там? – и протянул руку за депешей, которую я, отдав салют, уже приготовил для вручения. Он, взломав печать, быстро пробежал письмо, а затем вновь обратился ко мне:

– Что ещё Вас просили передать?

– Остаться в Вашем распоряжении до исполнения приказа! – отчеканил я.

– А-а, тогда это и Вас касается, мой друг! – и маршал прочёл вслух одно из мест депеши:

– «Преследуйте Витгенштейна по пятам, оставив небольшой гарнизон в Полоцке на случай, если неприятель бросится влево… Когда вы двинетесь из Полоцка к Себежу, Витгенштейн, вероятно, отступит для прикрытия Петербургской дороги, у него не более 10 тысяч человек, и вы можете идти на него смело…»

– Идём брать русскую столицу! – Это входит в Ваши планы, мон шер ами?

Остолбеневший, я заверил герцога, что о том лишь и мечтал… Он подошёл к столу, заваленному картами и бумагами, и быстро начирикал что-то пером на клочке бумаги.

– Тогда отправляйтесь, мой друг, в Шестую бригаду лёгкой кавалерии генерала Корбино, все вместе… – улыбаясь, произнёс он, вручив писульку, – ступайте… рассыльный всё объяснит.

Корбино со своей бригадой уже стоял в селе Волынцево, что в сорока километрах севернее Полоцка, близ Клястиц; основные силы корпуса и мы с небольшим отрядом конницы, не теряя времени, покинули город. Вообще, под началом маршала, как мне стало известно впоследствии, был 51 батальон, 36 эскадронов и 114 орудий: всего 28 тысяч человек!

Ранним утром, 28 июля, нам удалось-таки впервые соприкоснуться с противником… вернее, о нём мы узнал по слухам. – Русские дерзким неожиданным наскоком, с диким варварским гиканьем, атаковали наш авангард на лесной дороге и так же внезапно исчезли! Находясь на марше, мы даже не смогли дать им надлежащий отпор, – донесение о потерях поступило уже по окончании молниеносного боя. Вот тогда-то я, – впервые после Немана! – понял: шутки в сторону, лёгкой прогулки не будет!

Внутренне собравшись, мы уже по-другому стали оценивать происходящее: бравада первых дней исчезла, уступив место напряжённой сосредоточенности.

Граф Пётр Христианович Витгенштейн, получив приказ о защите петербургского направления и отделившись от главных сил, отступавших к Смоленску, стал медленно отводить свой корпус правобережьем Западной Двины к Полоцку, на север: дорога, по которой он шёл, вела к Пскову и далее, на Санкт-Петербург. За ним тут же, по пятам, последовал корпус Удино, а с запада, наперерез, – Макдональд, в задачу которого входило заградить путь Витгенштейну с севера и, покончив с ним у города Себеж, вместе с Удино беспрепятственно идти на столицу России.

Таким образом, небольшие силы Витгенштейна изначально оказались зажатыми идущими на сближение корпусами противника, на дороге, ведущей к Петербургу…

Однако, русские ждать окружения не стали, решив разобраться с этими двумя армиями поодиночке. Повернув назад, русский корпус быстро пошёл на сближение с корпусом Удино (Макдональду оставалась ещё пара дней перехода). 29 июля Витгенштейн рапортовал: «Я решился сегодня же идти в Клястицы, на псковской дороге, и 19-го (31-го, по новому стилю) числа на рассвете атаковать Удино всеми силами. Если с помощью Всевышнего его разобью, то уже с одним Макдональдом останусь спокоен».

Маршал отдал приказ приблизиться к селу Клястицы, которое было занято нами 30 июля, к 11 часам дня. Мы стали дожидаться подхода основных сил противника – Первого пехотного корпуса генерала Витгенштейна, – о котором не имели ровным счётом никаких сведений. Для сбора их к Себежу был выслан полк из Шестой пехотной дивизии генерала Леграна, а другие её полки направились к мызе Якубово.

Близость противника и предчувствие скорой схватки с ним вызывали во мне чувство душевной напряжённости, уже много раз испытанное… но к которому привыкнуть невозможно. Напряжённость ожидания постепенно возрастала, заставляя хоть чем-то заняться. Я, – в который уж раз! – осмотрел свою лошадь, проверил седло, оружие – всё как надо: порох сух, канал ствола карабина чист, сабля остра… – всё, вроде бы… – а тревога не покидала. «Ну… ну бывало ж и похуже, – подбадривал я себя, – вспомнить хотя б Эйлау!».

В какой уж раз оглядел свою новую саблю, – как она поведёт себя в бою? Дело в том, что перед вызовом в ставку шеф нашего эскадрона Мемер вручил мне красивую конно-егерскую офицерскую, с эфесом в виде львиной головы и имперским орлом на ножнах, – «для форсу» – как он сказал. Да и в самом деле, не ехать же со старой, – с простым латунным эфесом и гардой, смахивающей на стремя. К тому же, на рукояти её лопнула-таки обмотка из латунной проволоки, задетая когда-то шальной пулей…

Сражение началось внезапно, в два часа дня, у мызы Якубово! Шестая пехотная дивизия Леграна встретилась, как значилось в донесении, с четырёхтысячным авангардом русских, при 12 орудиях! Бой завязался на околице хутора. Противник был тут же усилен егерями, и брошенная ему навстречу пехотная бригада Николя Мэзона схватилась с ними врукопашную. Легран не сомневался в успехе, однако русские, заняв высоту напротив мызы, тотчас развернули на ней конно-артиллерийскую роту, остановившую картечным огнём своих орудий натиск наших пехотинцев. Подоспевшая пехотная дивизия генерала Вердье, брошенная Удино на помощь Мэзону, если высоту отбить и не смогла, то верно помешала неприятелю захватить село, в котором наша пехота и укрылась. Сражение за Якубово длилось до самой ночи и принесло нашей стороне большие потери.

Итак, хутор мы отстояли. Но что это было, – победа? …И какой же ценой?! Да! – если покорять Россию, беря такой ценой какую-то деревеньку на отшибе… – надежда встретить Рождество на родине становилась всё более призрачной.

«Странно, почему же Удино кавалерию не ввёл в бой? – размышлял я, тщетно пытаясь заснуть в ту ночь, – а с другой стороны…»

Сражение с новой силой возобновилось в три часа ночи, 31 июля. Русские, видимо, были полны решимости взять реванш за вчерашнюю упущенную победу и не теряли времени даром: ночью они стянули к мызе Якубово, при выходе из леса, все свои силы и развернули их в боевой порядок. Я, находясь в Клястицах, живо представил, как в лучах утреннего восхода грозно поблескивают жерла полевых орудий и щетина русских гренадерских штыков, – пожалуй, и на бывалого воина, привыкшего созерцать подобные картины в томительные часы перед битвой, это могло произвести довольно сильное впечатление и вызвать душевный трепет.

Пехотная дивизия генерала Леграна тоже стояла у Якубово в полном боевом порядке, а Восьмая пехотная дивизия графа Вердье расположилась за ней. Шестнадцать эскадронов Третьей тяжёлой кавалерийской дивизии – кирасиры генерала Дюмерка – разместились рядом с нами, у Клястиц. Все были наготове, все ждали…

Битва началась артиллерийской дуэлью. Затем в атаку пошли русские егеря. Они взяли было господский дом, но их тут же выбили наши пехотинцы Двадцать шестого линейного полка генерала Леграна. Наш воодушевлённый маршал, под прикрытием артиллерии, атаковал неприятеля по всему фронту. Однако, его колонны, попав под перекрёстный огонь русских батарей, остановились, устилая поле страшным ковром убитых и раненых! И тут гренадеры и егеря противника перешли в штыковую контратаку. Наши попятились. Русские смяли центр нашей пехоты, а затем и её левый фланг. Витгенштейн бросил в наступление новые пехотные полки, поддержанные батальоном гусар, и нашим войскам не осталось ничего, как отступать к Клястицам.