Электронная библиотека » Валерий Попов » » онлайн чтение - страница 5

Текст книги "Довлатов"


  • Текст добавлен: 10 апреля 2018, 16:40


Автор книги: Валерий Попов


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Да, на брак по любви это мало похоже. Описывая этот жалкий довлатовский реванш, достигнутый к тому же столь унизительным образом, Ася, без сомнения, торжествует. Да, конец действительно нелепый: эта бессмысленная свадьба после уже полного разрыва! Но свидетельства Аси мы игнорировать не можем… Несомненно, именно с ней Довлатов прошел очень важную подготовку, отделку, закалку, штурмуя не столько «миловидную крепость где-то на Песках», сколько скалистые утесы самоутверждения, мужской состоятельности, успеха в обществе. «Штурм» был отбит.

««Я был женат дважды, и оба раза счастливо», – говорил юный трагик Довлатов юному трагику Горбовскому, в упоении человека (странный, но не исключительный ляпсус изысканной стилистки. – В. Я.), готового заплатить жизнью за удачный афоризм».

Вот последняя часть фразы действительно замечательно точна! Довлатов действительно заплатил жизнью – правда, не за один афоризм, а за всю свою гениальную прозу. А пока у нас на дворе – свадьба, на обычный взгляд весьма странная, свадьба не только «по-довлатовски», но и «по-пекуровски».

В последний раз на моей памяти Ася появилась в Петербурге лет через тридцать после своего отъезда, совсем недавно – притом внешне почти не изменившись: тот же бодрый ежик на голове, замечательная матовая кожа, ясный веселый взгляд. При этом – профессиональный филолог, автор книг, по слухам, богатый человек и даже специалист по недвижимости. Мы тоже постарались не ударить в грязь лицом. Андрей Арьев, друг Сергея и главный «продолжатель» его дел, – главный редактор весьма уважаемого журнала «Звезда». Игорь Смирнов – известный немецкий профессор, звезда международных конгрессов… Я, написавший к тому времени тридцать книг и сотни всяких других публикаций, в том числе и о Довлатове. Мы, как в молодости, непрерывно острили, но говорили и по делу, вспоминали с Асей старые времена. Утром, смеясь, мне позвонила издательница Асиной книги о Довлатове, которая и привела Асю к Андрею в гости. «Знаете, что сказала Ася, когда мы вышли?… «Господи! Какие бездельники!»» Да уж, ее оценка нашей компании не шибко повысилась за эти десятилетия – хотя казалось бы, мы чего-то достигли… Ан нет! Да и характер Асин, похоже, совсем не изменился.

Ее сражение с Довлатовым не закончилось, хотя прошло столько лет. Не угомонилась! Да и трудно угомониться после Довлатова – тем более он уже «достал» ее своим «Филиалом», где расквитался с ней по полной: «Я полюбил ее. Я был ей абсолютно предан. Она же пренебрегла моими чувствами. По-видимому, изменяла мне. Чуть не вынудила меня к самоубийству. Я был наивен, чист и полон всяческого идеализма. Она – жестока, эгоцентрична и невнимательна». Напомним, что в повести по довлатовскому обыкновению соединены реальная поездка автора на эмигрантскую конференции в Лос-Анджелес и мифическая встреча его там с давней возлюбленной Асей-Тасей – неустроенной, раздерганной, жалкой. Эта героиня мало похожа на реальную Пекуровскую, но миллионы читателей поверили автору – и поставили между двумя женщинами знак равенства.

Но Ася все еще пытается ответить и победить. Похоже, главная задача их брака – влезть на плечи другому, чтобы сделаться заметней. Их дуэль, не закончившаяся с кончиной Сергея, конечно, уже выиграна. Выиграна Довлатовым. У него те мучения превратились в шедевры, у Аси – в интересную книгу о том, как они создавались.

А у меня перед глазами яркая картина. Я ехал на троллейбусе, просвеченным вечерним теплым солнцем, по Суворовскому проспекту и вдруг увидел их прекрасную пару. Они пересекали Суворовский у Четвертой Советской (бывшей Рождественской) улицы, где жила с родителями Ася, – шли царственно и не спеша, не сомневаясь, что транспорт просто обязан восхищенно перед ними застыть – и он действительно тормозил, вот только не знаю, восхищенно ли. Довлатов – красивый, огромный, но слегка сутулый, нахохленный, выражал явное недовольство окружающим: что за жалкую реальность тут ему предъявляют? Притом сам был в домашних шлепанцах, что только усиливало ощущение его барственной небрежности. Ася шла чуть сзади его и сияла. Впрочем, она сияла почти всегда, что не мешало ей довольно часто с лучезарной улыбкой произносить фразы самые убийственные.

Что могу добавить еще к той оставшейся в памяти навсегда ослепительной картине? Помню, магазин тот на углу Суворовского и Советской считался тогда одним из лучших в городе, туда ездили специально издалека… бывали в советские времена непонятные взлеты отдельных магазинов, вызванные какими-то высшими, неизвестными нам причинами, – мы лишь радостно этим пользовались. Сейчас магазин тот вряд ли сам помнит о своей мимолетной славе – но тогда и это еще добавило красоты той вечерней картине… Ребята знают, куда идут!

«Да, сильная пара! – подумал я – Умеют себя подать!.. Но двигаются по жизни как-то отдельно». Что и подтвердилось. Назвать любовь Довлатова к Асе Пекуровской несчастной можно, но уж неудачной – никак нельзя. Ася уже тогда была «светской львицей», и оказаться ней рядом – значило с ходу попасть в бомонд. И как бы после этого ни относились к Сереге, никто уже не мог сказать: «Не знаю такого». И при всех их мучениях так, как они друг на друга, на них больше никто не повлиял.

…Что интересно – подобным воспоминанием может поделиться чуть ли не каждый уважающий себя питерец, тем более считающий себя причастным к искусствам. «Да, помню, встретил Серегу! Огромный! Небритый! В халате и тапочках шел! Здорово, – говорю. – Может, выпьем? Я как раз с Севера приехал – денег навалом».

Эти воспоминания и до сих пор – «наше знамя боевое», наш код, наш девиз, объединяющий нас, теперь уже столь разных, богатых и бедных, успешных и провальных… Но стоит кому-то произнести: «Вот, помню, мы с Серегой», – и лица светлеют, тут мы все удачливы и равны. Как он так сумел – объединить и поднять нас? Мол, и мы жили в веселые времена, когда знаменитые писатели запросто гуляли по улицам, и мы с нами запросто выпивали, и уважали друг друга. Кому это не приятно? Серега, еще ничего толком не написав – и уж тем более ничего не напечатав, ничего не представив широкой публике, – был уже знаменит, представал фигурой, с которой лестно запечатлеться на память, для вечности!.. и авансов не обманул. Для многих тот «снимок» – лучший кадр их жизни, и за это они Довлатову дополнительно благодарны. Более заметного гения, демонстративно пренебрегающего условностями, в поле зрения жаждущей публики тогда не наблюдалось. Место это сразу занял Довлатов – и остался на нем. Обычно знаменитые писатели фотографируются с поклонниками в зените славы… но тогда уже у них мало времени и сил. Довлатов разумно «сфотографировался» до. Его первым удачным сочинением был «Довлатов», может, и не полностью совпадающий с реальным человеком, но зато врезавшийся в сознание нашего поколения навеки… Хотя тогда все самое трудное было еще впереди.

«Безделье. Повестка из военкомата. Затри месяца до этого я покинул университет. В дальнейшем я говорил о причинах отчисления туманно. Загадочно касался неких политических мотивов. И я попал в конвойную команду. Очевидно, мне суждено было побывать в аду…»

Глава четвертая «Писать, чтобы помнила вохра…»

Энциклопедический словарь 1962 года:

«Коми АССР расположена на северо-востоке РСФСР. Площадь 404,6 тысячи кв. километров. Население 319 тысяч человек, в том числе 9 % городского населения. В республике 4 города – Сыктывкар (столица), Воркута, Ухта, Печора, 22 рабочих поселка. Расположена в зоне хвойных лесов, на севере – лесотундра и тундра. Основные отрасли хозяйства республики – лесозаготовки, добыча угля, нефти. Республика населена народом коми. Советская власть создала письменность коми. Достигнута поголовная грамотность населения. Из советских писателей Коми выделяются М.Н.Лебедев, В.В.Юхнин, Н.М.Дьяконов, Г.А.Федоров и др.»

Кто из нас не помнит казарму? Они, в сущности, везде были почти одинаковы – от Воркуты до Кушки. Ровный ряд аккуратно застеленных постелей. В уставе отлично сказано – «постели должны быть однообразно застелены». Такими же однообразными должны быть и дни – дежурства, занятия, боевая и политическая подготовка. Чистый коридор. «Боевой листок» на стене. Ленинская комната, с огромным бюстом вождя, вымпелы на стенах, выданные части за ее успехи, подшивки газет, но далеко не всех – только «Правда» и «Красная звезда». Какие тут могут быть сюжеты – тем более прихотливо-довлатовские? Довлатов пишет отцу, что перестал отвечать на письма Грубина и Веселова, которые завидуют романтике его новой жизни. Какая там романтика?

 
Тайга! Я представлял ее иной…
Здесь оказалось мусорно и грязно,
И тесно, как на Лиговке в пивной.
 

Озирая армейский период жизни Довлатова, надо отметить, что и ад он сотворил очень последовательно, и на свой лад. Проза Довлатова убедительна – намного убедительней самой жизни. Поэтому с трудом, а порой и с неохотой разбираешься, как все было на самом деле. Но это надо понять, чтобы лучше оценить великолепную его работу по сотворению замечательной литературы из обычной кондовой жизни.

«– Ты парень образованный, – сказал комиссар, – мог бы на сержанта выучиться. В ракетные части попасть… А в охрану идут, кому уж терять нечего!

– Мне как раз нечего терять.

Комиссар взглянул на меня с подозрением:

– В каком это смысле?

– Из университета выгнали, с женой развелся.

– …Слушай, парень! Я тебе по-дружески скажу, ВОХРА – это ад».

Это уже «художественность», а не реальность. Хотя нам уже хочется, чтобы все было так, как он написал – но в жизни было иначе. Хотя бы потому, что в действительности он перед армией как раз женился на Асе, а не развелся. Так драматичней. Дальше – он как бы сам выбрал «ад». Но в письмах он все же проговорился, что просто в пункте сбора, где распределяли солдат, решил попробовать себя в «единоборствах» – и его способности в этом деле и решили его судьбу: охранник будет крепкий!

Служба его в армии вроде как самая закрытая часть его жизни – военная тайна! Никому из его биографов не пришлось посетить затерянное в тайге селение Чинья-Вырок близ поселка Иоссер, где он служил. И тем не менее эта часть его жизни – самая открытая. Оказавшись вдалеке от родных и друзей, Сергей начал писать замечательные письма и стихи, в которых раскрыл свою душу и мысли гораздо более трогательно и откровенно, чем до – и после.

Вот письмо отцу конца июля 1962-го:

«Дорогой Донат!

У меня все в порядке. Живем мы в очень глухом месте, хоть и относимся к Ленинградскому военному округу.

Может быть, можно что-нибудь сделать, чтобы меня переслали поближе к Ленинграду? Может, Соловьев мог бы помочь, хотя не думаю (Соловьев – друг семьи, начальник ленинградской милиции. – В. П.). А нельзя, так тоже ничего. Перетерпим как-нибудь. Но, по правде говоря, надоело изрядно. Я, конечно, свалял дурака. ‹…›

Жду писем от тебя».

30 июля 1962-го:

«Дорогой Донат, до сих пор тянется дело с распределением и адрес выяснится дня через два. У меня все в порядке. Совершенно ни в чем не нуждаюсь. Через два дня напишу еще и буду ждать от тебя многочисленных писем. Теперь – стихотворение:

Асе


 
Я почтальона часто вижу,
Он ходит письма выдавать.
Я почтальона ненавижу,
А почтальон не виноват.
 
 
Кому напишут – он приносит,
Кому не пишут – не несет,
И иногда прошенья просит
У тех, кто долго писем ждет.
 
 
Он обешает, что напишут,
И сгорбившись, уходит прочь.
Я от него теперь завишу,
А он не может мне помочь.
 
 
Он, если мог бы, то охотно
Помог бы горю моему.
Да, невеселая работа
Досталась, кажется, ему.
 
 
Я почтальона вижу снова.
Спокойно в сторону гляжу,
Не говорю ему ни слова
И быстро мимо прохожу.
 

Теперь насчет посылки. Я почувствовал, что ты все равно пошлешь, и, поразмыслив, решил, что мне бы нужно вот что. Мне нужен обыкновенный банальный перочинный нож, из дещевеньких, попроще.

Чтоб было там шило и минимум одно лезвие. Не следует посылать портящихся продуктов, т. к. посылка лежит обычно на почте дней 5, а то и больше. Хочу добавить, что я абсолютно сыт, причем питаюсь небезынтересно. Было бы здорово, если б ты прислал 2 банки гуталина и какую-нибудь жидкость или порошок для чистки медной бляхи. У нас почему-то этих вещей нет, и приходится тянуть друг у друга.

Десять штук безопасных лезвий свели бы меня с ума. И еще вот что. Пришли какие-нибудь витаминные горошки в баночке, а то старослужащие солдаты пугают цингой. Вот и все, а то я что-то разошелся. Спасибо! ‹…›

Кстати сказать, к моему удивлению, солдат из меня получается неплохой. Я выбился в комсорги и редакторы ротной газеты. Начальство меня хвалит и балует, и даже раз, когда я уснул на занятиях, сержант меня не стал будить и я спал полтора часа. Случай этот совершенно для армии феноменальный. Вот как.

Будь здоров, Донат. Крепко тебя обнимаю. Колоссальный привет мачехе и сестричке. Я к ним очень привык. Напиши какие-нибудь подробности про Ксанку. Еще раз привет Люсе и спасибо ей за все. Жду писем».

В письмах Довлатов понемногу «выстраивает» события, которые превратятся потом в его прозу: «…Должность ротного писаря была неслыханной удачей… Думаю, я был самым образованным человеком здесь. Рано утром я подметал штабное крыльцо. Я выходил на дорогу и там поджидал капитана. Завидев его, я ускорял шаги, резко подносил ладонь к фуражке и бездумным механическим голосом восклицал:

– Здравия желаю!

Затем, роняя ладонь, как будто вконец обессилев, почтительно – фамильярным тоном спрашивал:

– Как спали, дядя Леня?

И немедленно замолкал, как будто стесняясь охватившей меня душевной теплоты».

Хорошо быть писателем. Даже унижаясь, он все отрабатывает до совершенства, тайно ликуя от предчувствия – как блистательно он это опишет!

Да, смышлен был Довлатов-солдат! Это же, кстати, отмечали и у солдата Достоевского те, кто его тогда видел.

И в то же время было ясно, что без критических, опасных моментов той жизни не обойтись… но их никогда не напечатают в советской прессе. Да еще и посадят! И тем не менее – записывает:

«…Можно спастись от ножа. Можно блокировать топор. Можно отобрать пистолет. Но если можно убежать – беги!

В моем кармане инструкция. «Если надзиратель в безвыходном положении, он дает команду часовому – «Стреляйте в направлении меня»».

Сентябрь 1962 года, Коми АССР – Ленинград:

«Дорогой Донат!

Я получил от тебя прекрасное, назидательное письмо, вызвавшее общую зависть своей толщиной. У нас тех людей, которым приходят толстые письма, уважают гораздо больше и считают их более солидными.

Кроме того, я получил извещение насчет полупудовой посылки. Тебе за все спасибо.

Теперь с нетерпением буду ждать твоего отзыва о стихах. Когда я удостоверюсь, что письмо с ними дошло, я пошлю тебе еще штук 5.

Должен сообщить тебе одно удивившее меня наблюдение над собой. Дело в том, что я значительно больше скучаю здесь без вас с мамой и без моих товарищей, чем без дам. Я никак этого не ожидал.

И еще я понял, как я люблю Ленинград. Я никогда больше не уеду из этого города. Нас здесь много, ленинградцев. Иногда мы собираемся вместе и говорим о Ленинграде. Просто припоминаем разные места, магазины, кино и рестораны. Кроме того, ленинградцев очень легко отличить от других людей.

ЛЕНИНГРАДЦЫ В КОМИ

(Донат! Этот стишок вызывает рев у 20 процентов присутствующих. Это ленинградские ребята.)

 
И эту зиму перетерпим, охры,
И будем драться.
Мы с переулка Шкапина,
Мы с Охты.
Мы – ленинградцы.
 
 
Мы так и не научимся носить
Военной формы.
Мы быстро отморозили носы,
Отъели морды.
 
 
Я помню воздух наших зим
И нашу сырость.
И профиль твой, что так красив,
И платья вырез.
 
 
Мне б только выбраться живым.
Мне б только выжить.
Мне б под ударом ножевым
Себя не выдать».
 

Задерганный и ироничный в городе, в армии Довлатов загрустил, расчувствовался, оказался добрей, мудрее, чем раньше, думал о себе сам. И наверное, надо благодарить судьбу за такой прилив душевности – без сильных эмоций, хоть и часто скрываемых, сочинения Довлатова не обрели бы того успеха, который их постиг.

«Мама мне пишет толстые, уморительно смешные письма, и я без нее скучаю».

Хорошо для писателя – иметь таких талантливых, добрых, все понимающих родителей!

«Кстати, Ася работает. Ее точно восстанавливают в ЛГУ. Она пишет, что серьезно занимается. Если это так, то я с ужасом убеждаюсь, что во всем виноват я…»

Впрочем, если вглядеться тщательней в жизнь Аси, особенно в те годы, когда он служил, можно прийти к выводу, что и она кое в чем виновата.

«…Шлю еще стихи:

Солдаты на танцах в клубе

 
Девушки солдат не любят,
Девушки с гражданскими танцуют.
А солдаты тоже люди
И они от этого тоскуют.
 
 
У стены стоят отдельной группой
Молодые хмурые мужчины,
А потом идут пешком из клуба
Или едут в кузове машины.
 
 
И молчат, как под тяжелой ношей,
И молчат, как после пораженья,
А потом в казарме ночью
Очень грязно говорят про женщин.
 
 
Я не раз бывал на танцах в клубе,
Но меня не так легко обидеть,
Девушки солдат не любят,
Девушек солдаты ненавидят.
 

Крепко обнимаю. Жду писем».

Сентябрь 1962 года. Коми АССР – Ленинград:

«Дорогой Донат!

Чтоб загладить впечатление от предыдущего стихотворения, посылаю два стишка. Может быть, тебе будет затруднительно их читать, т. к. много специфических слов. Но, надеюсь, разберешься. Первое, про контролера.

 
Я – контролер, звучит не по-военному.
Гражданская работа – контролер.
Я в караулке дожидался сменного
И был я в караулке королем.
 
 
Топилась печь, часы на стенке тикали,
Тепло в тридцатиградусный мороз,
А ночь была в ту ночь такая тихая,
А небо было белое от звезд.
Мы пили чай из самовара медного,
А сменный мой чего-то все не шел.
Мы дожидались три часа, а сменного
Убили бесконвойники ножом.
 
 
Я – контролер, гражданская профессия.
Бухгалтер с пистолетом на боку.
Порой бывает мне совсем не весело,
И я уснуть подолгу не могу».
 

Осень 1962 года, Коми АССР – Ленинград:

«Дорогой Донат!

Большое спасибо за подробный и очень дружеский отзыв о стихах. Я почти со всем согласен, кроме мелочей. Но не буду этим загромождать письмо. Дело втом, что все, что здесь написано, чистая правда, ко всему, что написано, причастны люди, окружающие меня, и я сам. Для нас – это наша работа. Я скажу не хвастая, что стихи очень нравятся моим товарищам.

Раньше я тоже очень любил стихи и изредка писал, но только теперь я понимаю, насколько не о чем было мне писать. Теперь я не успеваю за материалом. И я понял, что стихи должны быть абсолютно простыми, иначе даже такие гении, как Пастернак или Мандельштам, в конечном счете, остаются беспомощны и бесполезны, конечно, по сравнению с их даром и возможностями, а Слуцкий или Евтушенко становятся нужными и любимыми писателями, хотя Евтушенко рядом с Пастернаком, как Борис Брунов с Мейерхольдом.

Я пишу по 1-му стиху в два дня. Я понимаю, что это слишком много, но я довольно нагло решил смотреть вперед, и буду впоследствии (через 3 года) отбирать, переделывать и знакомить с теми, что получше, мирных штатских людей.

Но тем не менее я продолжаю мечтать о том, чтоб написать хорошую повесть, куда, впрочем, могут войти кое-какие стихи.

Ты обратил внимание на то, что о разных страшных вещах говорится спокойно и весело. Я рад, что ты это заметил. Это очень характерная для нас вещь. Стихи очень спасают меня, Донат. Я не знаю, что бы я делал без них. Посылаю тебе еще парочку. Это будет уже четвертая партия. Жду отзывов с громадным нетерпением. Очень прошу в Ленинграде из знакомых никому не рассказывать и не показывать стишков. Ладно?

Дальше, Донат. Мама, Аня и супружина часто пишут мне утешительные письма о том, что, мол, мы все тебя любим и понимаем, как тебе тяжело, ты, мол, среди нас жив и т. д. Я бы не хотел таких писем от тебя. Дело в том, что я доволен. Здесь, как никогда, я четко «ощущаю», «чувствую» себя. Мне трудно объяснить. Я постигаю здесь границы и пределы моих сил, знаю свою натуру, вижу пробелы и нехватки, могу точно определить, когда мне недостает мужества и храбрости. Меня очень радует, что среди очень простых людей, иногда кулачья или шпаны, я пользуюсь явным авторитетом.

Я правду говорю. Мне приходилось одним словом разрешать споры, грозящие бог знает чем. Иногда мне случалось быть очень беспомощным и смешным, но, кроме добродушной насмешки и совета, я ничего не слышал от этих людей. Я знаю, что это потому, что я стараюсь быть всегда искренним. Кстати сказать, это, кажется, главное.

Логика и закономерность есть во всякой вещи. Мол, жизнь наверняка должна была быть затронута чем-то вроде того, что сейчас происходит. Иначе быть не могло.

Донат! Извини. Я писал пьяный маленько».

…Хоть и у «пьяного маленько», у него всегда одна и та же цель – литература. Мысли не только о том, как писать, но и для кого? В какой тональности? Где та «веселая компания», для которой он станет любимым и своим?

«…Написал я 4 рассказа. До этого несколько раз начинал повесть, да все рвал. ЕЩЕ РАНО… Помоги Асе с устройством на работу. Ее точно восстанавливают в ЛГУ… Надеюсь в связи с ухудшением маминого здоровья побывать в Ленинграде… в письмо вложи пустой целлофановый мешочек. Из них мы делаем вечные подворотнички, чтобы не менять их каждый день. Не уверен только, что эти мешочки можно найти в Л-де.

Три года готовь организм к грандиозной пьянке по случаю моего приезда. Все веселье трачу на письма маме… Одно письмо даже написал по-армянски…

МИГУНЬ

«Скорей бы в драку, а то комары закусали».

Это наша пословица.

 
Мигунь. Мигунь. опасный городишко.
Пойдешь один – не соберешь костей,
На танцы надо брать с собой кастет
Да острый нож совать за голенище.
 
 
А я был храбр, мне было все равно,
Меня за это уважала охра.
Мне от рожденья было суждено,
Не от ножа, а от любви подохнуть.
 

Пойми, Донат. Я совершенно искренне говорю, что я не только не считаю себя поэтом, но даже не думаю, что это дело будет со мной всю жизнь. Просто сейчас стихи меня выручают, и еще они нравятся ребятам.

И вот еще что. Я ручаюсь за то, что даже в самых плохих стихах нет ни капли неправды, неискренности или неправдивых чувств. Если что-то тебе покажется жестоким – так мы имеем на это право. Если тебе не понравится, что я не так пишу («некто, без интеллекта», «лычки-кавычки» и т. д.), то не торопись судить. Подумай, может быть, я прав. Ведь правда в этих стишках проверена не одним мной, многими людьми, из Вологодской области, из Пскова, из Архангельска, в основном с 4-классным образованием».

С этим Довлатову тут повезло. Если считать, что писатель должен писать для народа, то тут-то он и был, этот самый народ. Главное – у него завелся отличный друг, веселый, талантливый и легкий, «бывший лабух» Виктор Додулат. Додулат с его замечательным характером сразу снял всю надменность, весь трагизм, который вроде бы обязан испытывать интеллигент в таком месте, – скорбеть о тяготах народной жизни, при этом брезгливо к народу не приближаясь. Додулат показал, как на самом деле все обстоит: люди приспосабливаются, везде находят своих, пишут и поют свои песни.

«За избиение ротного писаря мне дали 3 дня ареста. Начальство понимало, что я должен был его избить, но трое суток дали. Додулат тут же намеренно нагрубил начальству, и был направлен туда же».

И при этом поддерживал дух друга-узника. Кто, интересно, из гражданских друзей Сергея был бы способен на столь быстрое и, главное, столь беззаботное, легкомысленное самопожертвование? Додулат – мог! И тут же радостно оказался «на губе» с Довлатовым. Рядом был кабинет лейтенанта Найденова, и неугомонный, неунывающий Додулат, наигрывая на гитаре (и гитару сумел на «губу» пронести!), напевал на популярный в то время мотив: «Найденов буги! Найденов рок! Найденов съел второй сапог!»

Народное творчество широко и неуправляемо, и создает свои мифы, порой дурашливо или даже издевательски «перепевая» мифы официальные. В тот год официозом был запущен миф о героях-солдатах, которые почему-то удивительно долго дрейфовали без пиши и воды на барже, внезапно оторвавшейся от причала и уплывшей в бескрайний Тихий океан – несомненно, по их же халатности… но надо же делать из кого-то героев! Почему огромную баржу не могли найти так долго? Солдаты даже съели свои сапоги – об этом с пафосом сообщила пресса. Народ тут же отозвался насмешливой песней на мотив популярнейшего тогда рок-н-ролла «Рок эраунд зе клок»… Главным на барже был сержант Зиганшин, и по всем дворам тогда пели под гитару, как Додулат: «Зиганшин буги! Зиганшин рок! Зиганшин съел один сапог!» Только у Додулата вместо Зиганшина фигурировал близлежащий лейтенант Найденов – искусство должно быть актуальным. Солдаты выражали полное одобрение героям-узникам, совали под дверь гауптвахты сигареты и печенье. Вот оно, народное признание! Самых правильных, искренних и бескорыстных слушателей-читателей жизнь предъявила Довлатову именно здесь. Именно здесь он усвоил секреты успеха у широкой публики, сделавшие его впоследствии знаменитым. Среди ленинградских друзей-снобов в Ленинграде, бормочущих о Кафке и Прусте, он это вряд ли бы постиг. Довлатов с восторгом пишет отцу о своем новом друге, сделавшим его пребывание в «зоне» не только сносным, но еще и веселым и полезным:

«…Додулат говорит: «Ты настолько высокий, что тебе, чтобы побриться, надо влезть на табурет». Про худенькую Светлану сказал: «Не все то золото, что без тить». После политучебы Додулат утверждал, что я заснул во время собственного выступления. Про знакомого офицера сказал: «У него денег курвы не клюют».

Нас с ним знают на подкомандировках, даже там, где мы не пели и не читали. Из-за того, что у нас похожие фамилии, нас знают как одно лицо – Додулатов… И повсюду под гитару с Додулатом мы на пару!

 
Мне аплодировала ОХРА.
Зимой, на станции Юкарка,
Под потолком портянки сохли,
Топилась печь и было жарко.
Они мне хлопали, а после,
Пожав мне руку напоследок,
Они со мною вместе мерзли,
Через тайгу бредя по снегу».
 

Вот она, настоящая близость писателя и читателя! «Писать надо так, чтобы помнила вохра!» – чеканно, как всегда, сформулировал Довлатов. Вы уже поняли, наверно, что вохра – это вооруженная охрана. То есть – самые чуткие и лучшие читатели, люди простые и искренние, далекие от литературной тусовки с ее искусственными и корыстными критериями. Мысль про вохру Довлатов выстрадал здесь, тут он постиг законы народной любви и популярности.

«Мое положение заведующего батальонной библиотекой – это лучшее, что можно найти в армии. К тому же – в моем распоряжении машинка «Москва»».

Что еще нужно для писателя? Машинка – и какое-то время для работы. И рядом – герои, они же читатели. А писатель, если он этого действительно хочет, всегда найдет возможность писать. Да еще рядом с таким жизненным материалом, который другому молодому писателю вряд ли добыть.

«Ты знаешь, отец, тут заключенные в зоне OOP (особо опасные рецидивисты) вылепили огромную снежную бабу – и не просто бабу, а старушку в платочке и в очках».

В лагере Довлатов заметно поднимается в оценке себя как личности и как литератора. Уже нет и тени преклонения перед модной, столь популярной тогда «молодежной» и «прогрессивной» литературой – перед успешностью и популярностью которой Довлатов должен бы, казалось, заискивать. Отнюдь!

«Прочитал 21 октября в центральной «Правде» стихи Евтушенко про Сталина. Стихи редкой мерзостности. Я читал все повести Аксенова и Гладилина и повесть Балтера «До свидания, мальчики!» Мне все это не понравилось. Дружно взялись описывать городских мальчиков из хороших семей, которые разыскивают свое место в жизни».

В письмах к отцу он уже отзывался весьма пренебрежительно о «мальчиках из хороших семей». Конечно, когда надо, они свои диссертации спишут у кого надо и свои степени и кафедры получат… Но для настоящего писателя – это тупик. И хорошо, что Довлатов вовремя это почувствовал. Отцу он пишет, что слишком затянувшийся (что было модно тогда) поиск «своего места в жизни» приводит к моральной деградации, губительной и для самого искателя, и для его близких.

Он уже разделался с модными кумирами «прогрессивных журналов» той поры… но пройдет еще много лет, когда открытый им здесь принцип – «писать надо так, чтобы помнила вохра» – оценят и в «культурных кругах» (да и оценят ли?). А пока что это – победа лишь над собой, над прежними модными глупостями. И сделать то, что он решил сделать, получится далеко не сразу. На то, чтобы найти единственно правильную форму для правильного содержания, уйдет много лет.

«Года через 3 я попробую написать повесть.

Я уже, кажется, писал тебе, что не рассчитываю стать настоящим писателем, потому что слишком велика разница между имеющимися образцами и тем, что я могу накатать. Но я хочу усердием и кропотливым трудом добиться того, чтобы за мои рассказы и стихи платили деньги, необходимые на покупку колбасы и перцовки.

Можно писать не слишком много и не слишком гениально, но о важных вещах и с толком».

Тут прочитывается демонстративное противопоставление своей писательской судьбы похождениям современных кумиров с их легкой жизнью и такой же легкой прозой.

Наступает новый, 1963 год. Пора подбить некоторые итоги. В красивой столичной жизни – бурные события. Перечисляя их, не будем ограничиваться только 1962–1963 годами, вспомним весь тот «оттепельный» бум… Смелый Евтушенко, приглашенный на съезд комсомола, читает со сцены дерзкие стихи. «Когда р-румяный комсомольский бог! Нас учит!!» – и поворачивается к ложе, где сидит круглолицый и цветущий секретарь ЦК комсомола Павлов. Вся Москва только и говорит об этом.

Второй смельчак – Вознесенский – смело защищает Ленина от Сталина, сравнивает профиль Сталина с тенью затмения, наползающего на светлый лик Ильича.

– Убер-рите Ленина с денег! – еще один прозвеневший на всю Россию стих.

Начинаются первые «заморозки» – Хрущев, собрав самых знаменитых из блистательной плеяды шестидесятых, кричал на них, брызгал слюной, топал и грозил.

К Довлатову это пока непосредственного отношения не имеет. Он еще не настолько расцвел, чтобы бояться «заморозков». К тому же к суровым заморозкам, в смысле прямом и переносном, он тут привык. Свое суровое отношение к «цветам оттепели» он уже высказал. Не надо ходить за лаской в Кремль – можно напороться! Нужно вырасти писателем более «морозоустойчивым», не реагирующим так уж сильно на прихоти власти. Тут у него свои заботы… Солдаты нарядили елочку к Новому году – а приглашенные девушки не пришли… Ай-яй-яй!

«Самое трудное – первую зиму я пережил!.. Стал абсолютным чемпионом по рукопашному бою…

(А как же миф о Довлатове-увальне, которого все бьют? – В. П.)

Я научился печатать на машинке со скоростью машинистки, находящейся на грани увольнения.

Я занимался штангой и боксом. У меня накопилось 6 благодарностей за отличную стрельбу. Кроме того, побывав в разных передрягах, я привык вести себя спокойно в затруднительных случаях. И еще я знаю, что человек, который хотя бы один-единственный раз узнал большой страх, уже никогда не будет пижоном и трепачом».

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации