Книга: Довлатов - Валерий Попов

В своей книге Попов, странным образом перетолковывая материалы, искажает, а зачастую и порочит личность Довлатова. Это уже диффамация.
(с. 8)

Представитель редакции возмущён этим обвинением и категорически его отрицает. Ниже увидим, что оно справедливо, но это, мне кажется, не единственная причина недовольства вдовы. Дело в том, что книга вышла удручающе слабой: она оскорбляет память Довлатова уже самим фактом своего существования. И никакая это не биография! Скорее уж это серия очерков, нанизанных, причём не слишком искусно, на квази-биографическую ось. Сколь мало интересуют Попова детали биографии формального героя его книги, видно, среди прочего, по хронологическим противоречиям. В тексте свадьба Довлатова датирована, по воспоминаниям его первой жены Аси Пекуровской, мартом 1962 г. (с. 87), но в списке основных дат жизни и творчества Довлатова, размещённом в конце книги, значится другая дата: 1960 г. (с. 352). Противоречие не обговаривается, а оно не так уж маловажно: если принять вторую версию, то получается, что Довлатов (р. 1941 г.) что-то уж слишком поспешил с женитьбой (тем паче что невеста была на полтора года старше). Ещё хронологическое противоречие: по версии основного текста, в России повесть Довлатова «Заповедник» была подписана в печать «на пятый день после его смерти» (с. 348), а в списке дат указано, что «Заповедник» вышел в свет в Ленинграде весной 1990 г., то есть при жизни автора.

Уже знакомство с первыми главами книги показывает, что Довлатов нужен Попову –– если не исключительно, то преимущественно –– как предлог поговорить о себе самом. Идея вполне здравая: несмотря на множество публикаций, начиная с 1969 г., и целую кучу литературных премий, полученных в постсоветскую эпоху, Попов так и остался писателем малоизвестным. А незадачливый Довлатов, не сумевший в СССР пробиться в печать, после эмиграции (1979 г.) всего за несколько лет, неожиданно для всех, выдвинулся в первый ряд литераторов русского зарубежья. После скоропостижной смерти (1990 г.) слава Довлатова только росла; ныне его имя известно каждому читающему человеку. Какой контраст с формально успешным Поповым, который жив по сей день, но прозябает в безвестности! В 1960-х и 1970-х гг. Попов эпизодически пересекался с Довлатовым в разных богемных компаниях и был с ним в приятельских отношениях; при таком прошлом соблазн примазаться к культовому персонажу, конечно, очень велик. Вот и появилась книга, которая не то о Довлатове, не то о Попове. Причём Попов наивно пытается выставить себя фигурой, Довлатову равной:

Общались ли мы тогда с Довлатовым тесно? Ни за что! Слишком тесное общение двух, скажем так, гоночных автомобилей, нежелательно и даже опасно. Кажется, Чаплин, бессмысленно проведя два часа с Махатмой Ганди, сказал, что большие люди, как планеты, не созданы для слишком близких встреч.
(151)

Тут мне даже посмотреть захотелось на самовлюблённого старого осла, сочинившего столь дивный пассаж. Посмотрите и вы, вот он:

Валерий Георгиевич Попов (р. 1939). Фото из Сети, не позднее 2018 г.

Ценность скудных личных воспоминаний Попова о Довлатове ничтожна. Во-первых, общались они слишком давно и слишком мало; во-вторых, мемуарист из Попова вообще очень скверный, и полагаться на его «свидетельства» никоим образом нельзя.

Помню бурное обсуждение в большой университетской аудитории знаменитой тогда повести Дудинцева «Белые одежды», переросшее, как потом писали в доносах, «в политическую провокацию».
(с. 44-45)

Здесь либо феномен ложного воспоминания, что у стариков со склерозом не редкость, либо, что вероятнее, «случай так называемого вранья». В Ленинградском электротехническом институте Попов учился в 1958-1963 гг., а Дудинцев начал работу над романом (не повестью!) «Белые одежды» в 1966 г. (опубликовать роман удалось только в 1987 г.). Конечно, ленинградские студенты могли обсуждать повесть Дудинцева «Не хлебом единым», опубликованную 1956 г. журналом «Новый мир»... но только в 1956/57 учебном году: 27 августа 1957 г. повесть раскритиковал с высокой трибуны сам Хрущёв, и после этого начальство ВУЗа не позволило бы устраивать никаких публичных обсуждений.

Рассказ в книге Попова ведётся местами по схеме «Довлатов и Я», местами по схеме «Я и Довлатов» (особо выразительно на с. 60-70). А кое-где остаётся только «Я» (с. 123-131; 159-161; 167-169; с. 255-270). В последнем случае автор гордо повествует о себе, любимом, на протяжении пятнадцати страниц! Давлатов не совсем забыт, фамилия его изредка мелькает, но не на каждой из этих страниц, и во всех случаях просто в качестве дежурного упоминания.

Всякий самохвал –– как токующий тетерев: поглощён тем, чтобы привлечь к себе внимание, из-за этого ничего не видит и не слышит. Попов с его назойливым «яканьем» в том же положении: «Я, написавший к тому времени тридцать книг и сотни всяких других публикаций...» (с. 89). Написавший сотни публикаций... Языковая ошибка на уровне простоватых персонажей Довлатова (ср.: «надоила рекордное число молока»).

Безграмотность профессионального литератора –– феномен небезынтересный. Я выписал, в процессе чтения книги Попова, все показательные места. Вот самые яркие образцы владения родным языком:

«... таких польт в России не продавали» (с.35). Пальто –– существительное несклоняемое, особой формы множественного числа не имеет.

«Я ехал на троллейбусе, просвеченным вечерним тёплым солнцем» (с. 90). Правильно было бы «просвеченном».

«Сергей писал отцу о желании привести Свету в Ленинград» (с. 119). Поскольку Сергей писал это из Сыктывкара, я бы на месте его отца испугался: пешком до Ленинграда –– не ближний свет. И посоветовал бы Свету привезти: ничего сложного, поезда ходят.

«... правоверные передовицы» (с. 155). Правоверными бывают только журналисты, которые пишут передовицы.

«... пристрастная, но объективная свидетельница» (201). Прилагательные не сочетаемы.

«... миром правит глупость, хамство, безвкусица» (с. 309). Глагол и существительные не согласованы в числе, надо «правят».

Шедевры бывают «и лучшие, и средние, и даже лишние» (с. 331). Это высказывание сгодилось бы как шутка, но Попов абсолютно серьёзен: он просто не знает значения слова «шедевр».

«Дочь Катя – та вообще стала ангелом-хранителем отца...» (с. 350). Речь идёт о времени после смерти Довлатова. Катя заботится о его литературном наследии, и это прекрасно... Но ангелом-хранителем можно быть только при жизни! То ли Попову это неизвестно, то ли ему плевать на значения употребляемых им слов.

Хороша и стилистика Попова:

«... в забитых бутылками, окурками и будущими гениями богемных квартирах» (с. 68).

«... южная красавица с уклоном на Кавказ» (с. 80).

«... ещё глубже утопить соперника в интеллектуальном поединке» (с. 83). Утопить в поединке.

«... мой друг, тоже светский человек» (с. 87).

«... его таинственное величие чувствовали все, кто сохранил ещё чувства» (с. 43). Это о первокурснике Довлатове –– неуспевающем студенте, обречённом на отчисление.

«Довлатов-солдат душил Довлатова-писателя» (с. 114). Это о десятимесячном периоде службы Довлатова в лагерной охране.

«... собирать на раскисшем от дождя поле сырую, полусгнившую картошку» (с. 40). Сырую, да. Но уточнять это не было надобности: картошка на полях не бывает ни варёной, ни печёной, ни жареной.

«Сейчас магазин тот вряд ли сам помнит о своей мимолётной славе...» (с. 90-91). Точно, вряд ли помнит: магазины – они сплошь беспамятные.

Эмигрируя, Довлатов «оставляет на родине <...> нигде более так пышно не растущий русский язык» (239). Хорошо сказано: прямо-таки видишь воочию этот пышно растущий язык.

Язык языком, но «на русской берёзе рассказы Довлатова не выросли бы никогда» (с. 293). Святая правда: рассказы на берёзах не растут.

«... в скалистой коктебельской бухте, где я только что вынырнул из глубины, вдруг показалась моя дочурка, явившаяся из Ленинграда, и вскользь сообщила...» (с. 255). Ну, допустим, зрение у него отличное: вынырнул из глубины морской, глядь –– на берегу дочурка показалась. Но вот как она ему с берега что-то «вскользь сообщила», если он –– ещё в море, где «только что вынырнул из глубины»?

«Однажды Вайль и Генис, устав болтаться с бутылкой по улицам...» (с. 282). Ну какого чёрта, спрашивается, они с этой бутылкой так долго болтались по улицам, что аж устали?

«Однако фотография показывает нам вполне просторный и светлый американский лофт, где за столом вполне приличные и умственно полноценные люди» (с. 308). По фотографии можно определить умственную полноценность сфотографированных людей? О, как недооцениваем мы возможности фотографии! ))

В книге Попова много ещё разных глупостей, перечислять их нет уже сил. Но есть тема, которую нельзя обойти: обвинение в диффамации. В какой степени оно справедливо?

Что Довлатов был человеком скверным –– отнюдь не секрет. Да он и сам в отношении своих моральных качеств не заблуждался. Чего стоят одни только его самохарактеристики в письмах к беременной любовнице: «твой алкаш» (с. 227), «говнюк и оборванец» (с. 228). Но вот биографу писать об отрицательных качествах своего героя непросто. Попов делает это так неуклюже, что обвинение в диффамации прямо напрашивается. Вот он, к примеру, перечисляет «неприятные качества Довлатова –– жестокость, конфликтность, коварство» (с. 194). Возможно, Довлатов и в самом деле имел эти качества, но Попов нам их пока не демонстрировал (хотя позади уже треть книги).

Ещё пример явной диффамации:

По свидетельствам самых благожелательных очевидцев, именно он был и сценаристом, и режиссёром многих газетных склок и упивался ими... Он сам создавал конфликты и, как опытный «разводила», гневно вставал на защиту им же попранных прав.
(с. 311)

Ну, и где эти свидетельства благожелательных очевидцев? Их нет... А раз так, то приходится признать, что возмущение Елены Довлатовой вполне оправдано. Я полагаю, что издательство «Молодая гвардия» допустило серьёзную репутационную ошибку, не прислушавшись к мнению вдовы.

Есть ли в книге Попова хоть что-то хорошее? Как ни странно, есть: цитаты из воспоминаний разных лиц о Довлатове. И если убрать авторский текст Попова, всю эту глупую, претенциозную и раздражающую болтовню, то будет интересное и познавательное чтение:)

"Довлатов. Биография" - ни в коем разе не научное исследование. Перед нами воспоминания о давнем знакомстве двух писателей, один из которых впоследствии уехал из страны, а другой остался, написанные с изрядной долей профессиональной ревности и без малейшей претензии на объективность. Безусловно, автор имеет право на собственное мнение о человеке, которого знал лично, каким бы отрицательным оно ни было. Вот только называть это всего лишь дружеской игрой так себе оправдание.

Попову удалось создать на удивление отталкивающий и в то же время трагический образ Довлатова.

Тут, в Нью-Йорке, его действительно ждала прорва работы, надо было «протолкаться» на достойное место, разобраться в хаосе и все выстроить в нужном порядке. Здесь Довлатова интересовали друзья только полезные, а бесполезные, ставшие героями его книг, слава богу, остались за кордоном.

Может, все неприятные качества Довлатова — жестокость, конфликтность, коварство, — как раз и происходили от напрягов и перекосов в личной жизни, а с человеком прямым и веселым все эти ужасы рассеялись бы?

И хотя хитрый Довлатов стремился в любой компании представиться непутевым Шурой Балагановым — «чеканный профиль командора» проступает все четче.

Хитрость, беспринципность, жестокость, конфликтность, коварство... Как-то уж слишком тщательно скрывает автор дружеские чувства за подобными оценочными суждениями.

Впрочем, в главе, рассказывающей о последних днях жизни Довлатова, слышится искреннее сочувствие.

Каждый шедевр оставил рану в сердце, и оно болело все сильней. Ради книг — сколько пролито крови, и своей, и чужой. Кровь — единственные чернила? Но стоят ли книги этого?.. Стоят! Но как вынести такую цену?

И всё бы ничего, авторское видение - дело такое, но пресловутое авторское Я зримо и весомо присутствует чуть ли не на каждой странице сего труда. Вот к чему, скажите, мне сведения о школьных годах писателя Попова, если я читаю биографию писателя Довлатова? Может было бы логичнее написать автобиографию писателя Попова?

Невозможно понять, было ли это просто знакомство или же действительно дружба, пусть и не слишком близкая. Встречались в одной компании, однажды прошлись вместе по улице, сфотографировались на память, в другой раз побывали в гостях у бывшей жены Довлатова. И?

К сожалению, когда приступала к книге, была забанена в гугле не в курсе скандалов более чем десятилетней давности, сопровождавших выход первого издания (в серии ЖЗЛ). Эхо тех скандалов доносится до сих пор. Это как раз тот случай, когда биограф намеренно вытесняет собой своего героя и это говорит о многом.

Личная жизнь писателя была бурной и запутанной: бывшая жена Ася рожает от него дочь, когда он уже растит Катю в браке с Леной, а затем он уезжает в Таллин, где у него появляется Тамара – и ещё одна дочка:

«Нету большей мне награды, Чем ребёнок общий наш. Все мы очень, очень рады. До свиданья, твой алкаш».

Трагичный довлатовский финал напоминает моральное банкротство Фицджеральда. Потерпев крушение во всех сферах – семейной, писательской и журналистской, когда рассказывать ему было уже не о чем, Довлатов ушёл разочарованным в своём таланте, с разбившейся мечтой стать востребованным писателем, зарабатывающим на жизнь творчеством. На склоне дней он слился со своим героем-неудачником, искавшим утешения и забвения на дне бутылки. По иронии судьбы, признание, громкая слава и рекордные продажи – всё то, чего Довлатов так долго и тщетно добивался при жизни – пришли к нему вскоре после смерти, а писать в стол, для себя – «всё равно, что живому лечь в гроб». Так оно и случилось. Его не стало ровно 30 лет назад – 24 августа 1990 года...

С юных лет Сергей был знатным мистификатором, с его лёгкой руки в народ ушла байка о том, как Довлатова-младенца благословил на писательство сам Андрей Платонов. Выросший в интеллигентной семье режиссёра и актрисы, он присматривался к миру маргиналов и изгоев: будучи домашним мальчиком жизни не узнать – и писателем не стать. При этом его интересовали не герои или подонки, а самые обыкновенные люди.

По свидетельствам современников, Довлатов был в центре внимания в любой компании, с ним все становились веселее и красноречивее, но в то же время боялись ляпнуть лишнего: он был требователен к своей «свите» и устраивал разносы даже близким друзьям. Автор книги Валерий Попов был приятелем Сергея Донатовича, они вращались в одних и тех же литературных кругах, начиная творческий путь в легендарную эпоху шестидесятников. Это даёт биографу право подходить к мемуарам и воспоминаниям о Довлатове крайне критично, но и его книгу наследники писателя сочли очерняющей его образ. На мой взгляд, обвинения в адрес Попова несправедливы: подобрав правильную тональность для рассказа о своём герое, он с восхищением пишет о живом человеке со всеми его достоинствами и недостатками, даже об алкоголизме упоминает лишь вскользь. Да, Довлатов мог использовать друзей в корыстных целях и обижать тех, кто протянул ему руку помощи в трудную минуту (ещё одна хемингуэевская черта), – и был очень ранимым, совестливым человеком, переживающим чужие несчастья как свои собственные.

Исследование Валерия Попова получилось живым и интересным, насыщенным подробностями жизни молодых писателей в годы «оттепели», приоткрывающим дверь в творческую мастерскую Довлатова, где он безжалостно перекраивал действительность по своим канонам. Судьба этой книги была по-довлатовски непростой: из-за возражений его наследников, издательство не могло использовать фотографий писателя на обложке и в фирменных вклейках, отличающих серию «ЖЗЛ». Но всё это с лихвой компенсируется содержанием биографии, выдержавшей очередное переиздание в серии «МГ–Next» в 2018 году.

но вот про гигантский рост узнала только теперь.

Про степень художественного домысла граничащего с враньем и поклёпом.

Одни обижались на то, что попали в его рассказы. Другие на то, что туда не попали. Се ля ви. Но если писать как в жизни, то получается не интересно, так что историям надо иногда дозреть, созреть и перезреть что ли. Повариться в собственном соку и воображении Сережи.

Который был бугаем, но очень харизматичным. Но так много не пил, ил всё же пил. И жены были. И девушки были. И бросал он самые светлые любови, потому что в Истории. его жизни они не попадали, как и в рассказы. Потому что они слишком хороши, почти идеальны, а потому скучны и были отбракованы. Только если Довлатов был довольно прагматичным в своих разборчивым в своих связях. Взят всех тех подающих надежды. Но выбрал он именно Бродского в закадычные друзья. Правильно, так легче эмигрировать и получать работы. Таки ж связи решают всё. Даже в литературе. особенно в эмигрантской литературе.

Буковка за копейку. Буковка за цент. А разница где? Зато дочки выросли и заведуют наследством.

Это очень грустная история человека, который очень любил людей и свою страну, но сбежал, чтобы умереть в чужой стране в скорой. И да его смерть стала отправной точкой его славы. Он был сам по себе известен в широких кругах, но как человек, как уникум. А вот как писатель уже позже. Как всегда после. Но я думаю он был бы доволен. КАк все зачитываются Нашими и Зоной.

И как я была удивлена, что эта книга вышла в ЖЗЛ. Самая необычная книга в серии несомненно. Даже тут Довлатов выделился. Точнее Довлатовы наследники. История была даже у книги с историей Довлатова.