Текст книги "Мы не рабы"

– Понятно, – пробормотал я. Этот партийно-уголовный пафос меня утомил.

– Что нормального-то? – впился он в меня яростным взглядом. Ему не угодишь. – А знаешь, как рекорд делается?!

– Не знаю. Но охотно узнаю.

– Охотно, говоришь?

– Ну – неохотно.

– «Вариант Б»! На взрыв, на обрушение породы – с горизонта не уходить, как обычно делают, технику не отгонять – потом долго ее возвращать. И самому слишком не суетиться. Принять взрыв на себя, и только очухаешься – если очухаешься! – грести ковшом – и на вагонетки.

– Да… Заманчиво.

– Ну – батя изложил это, своей бригаде… Зэки бате говорят: «Пошел на …! Уродуйся сам!» «Слушаюсь!» – батя говорит. Остался в экскаваторе. Рвануло! Только пыль осела – все бегут к нему… Он уже руду гребет!

Ну просто титан!.. «Титаны» вроде подземные богатыри? Однажды, сдуру, с богами сразились. Примерно как мы с железнодорожной милицией. Чем кончилось – не помню. Но вряд ли чем-то хорошим. Вроде бы после того они «подземными» и стали – а прежде имели право жить на земле.

– Ну и?

– Ну и постепенно наладилось все! С Кузьминым закорешились лепше прежнего! Расконвоировали батю. А Кузьмин – замминистра, в Москве!

«Сейчас бы нам не помешало это знакомство!» – трезво подумал я.

– Не гони картину! – Пека словно мысли мои прочел.

Я бы погнал! Засиделись тут.

– Ну, демобилизовался я…

Долгий, похоже, эпос. Специально, что ли, Пека нас сюда заточил?

– Как раз после дела одного я в госпитале в Москве оказался.

Хорошо, что не в могиле.

– Заскочил к Кузьмину: «Что, как?» И он с ходу в Горный меня определил! На спецфакультет, куда допуск – ого! Меня! Сына каторжного!

Просто какой-то сгусток счастья образовался тут.

– Спецфакультет – это золото, видимо? – уточнил я.

– Ну! – произнес Пека с гордостью. – И кого? Меня! После окончания послали нас в Джезказган…

Сага, похоже, суток на пятнадцать!

– Ну? Отлично? – предположил я.

После Пьяной горы любое место покажется раем.

– Чего отличного? На весь рудник громадный – единственный огонек!

– В каком смысле единственный? А остальные в темноте, что ли?

– Совсем тупой? «Огонек» – журнал я имею в виду!

– А.

– … на.

«Ну, если «Огонек», – голова заработала, – единственная проблема его жизни, то она, наверное, преодолима – тем более в кино? Хорошенькая почтальонша, то-се…

– Кузьмину только вякнул – с ходу перевел меня!

– Куда перевел-то? В Москву?

– Ты вообще-то соображаешь чуть? Какая ж подписка в Москве? На Пьяную гору. Там подписка – хоть ж…ой ешь! Ну – уран, золото! Ценят нас.

А только что жаловался!

– Значит – доволен? – я пытался обрести хоть какую-то устойчивость.

– Были, конечно, разговорчики! – Пека продолжил. – То да се, мол – оставайся в Москве. Но Кузьмин с ходу: «С твоим характером тебе лучше всего будет на руднике!»

Наверное, то же самое Николай Первый декабристам говорил.

Я вдруг почувствовал, что тут как-то душно.

Пека уловил мое настроение, вспылил.

– Не нравится, что ль?!

– Нет, хорошо. Но душно!

– А если думаешь, что это все дерьмо несусветное – иди гуляй!

Расщедрился. Кто ж меня выпустит?

– Нет, зачем же? Я остаюсь.

Сделал свой выбор. Это не трудно, когда выбора нет.

– А кто сказал, что будет легко? – повторил Пека свою любимую фразу, от которой я вздрагивал потом не раз. – Не бздо! – Он явно наращивал свою силу, черпая ее из недоступного мне источника. – Когда я в спецвойсках служил – не в такие заварухи попадали. И делали всех!

Вот этого не надо! Мы только что уже «делали всех». Единственное мое достоинство – быстро трезвею.

– Ну и кого вы там делали, в этих войсках? – Я решил отвлечь его разговором (в сценарий это вряд ли войдет).

– Всех!

Все-таки целеустремленность его разгоняет уныние.

– Закидывали нас в тыл…

– В чей?

Работа летописца предполагает терпение.

– По-разному, – небрежно ответил он. – И надо выжить. А документов ноль! Или наоборот – выдадут фальшивые, чтобы сажали нас, и пытали, на прочность!

И, похоже – сейчас к тому же идем.

– И нипочем нельзя выдать, что ты свой.

Что я свой – я бы выдал. От одного только пересказа этих событий – устал.

– А зачем закидывали-то? – вырвалось у меня.

– Да много у нас такого происходит сейчас… что всем знать еще рано! Скажу только одно – как раз в транспортной милиции, где мы сейчас, и ломали нас с особой жестокостью.

– А, – сказал я.

Боюсь – «правильной дорогой идем»!

– Не нравится – можешь отвалить!

– Боюсь, это вряд ли выполнимо.

– Ну хочешь – договорюсь? Ты – «пустой», тебя выпустят.

За «пустого», – подумал я, – можно и в глаз дать!

– Это кто – «пустой»? Я, пожалуй, останусь. Мне нравится.

Мое дело – все озарять. И это озарю.

– Так значит – со мной? – Пека впился пытливым взглядом. – Тогда держись!

И это, я чувствовал, только начало!

Потом, лихо подмигивая, он прочел стих… или это, возможно, марш их воинской части?

 
Мы имали – не пропали,
И имем – не пропадем!
Мы в милицию попали.
И милицию имем!
 

– А ты не боишься, – пробормотал я, – что они твоими золотыми зубами заинтересуются всерьез?

И – словно подслушивали нас. Загремел засов. Ребята, похоже, передохнули и готовы снова приняться за нас.

– Выходи!

Видимо, Пекины речи не остались не услышанными. И слова его про фальшивые документы пришлись по душе – к прежним нашим истязателям еще добавился скромный человек в штатском. Да-а, корочки ВГИКа не повредили бы тут. Но мы как-то не позаботились. Надо было сразу после медосмотра в деканат зайти. А теперь, боюсь, если направят повторно на медкомиссию – можем уже не пройти. Ребята тут, похоже, серьезно настроены. Да и Пекин кураж, думаю, плохую нам службу сослужит. Даже мелькнула мысль – а нужна ли такая уж географическая близость автора и его героя? Можно и на дистанции.

– Смотри – какие интеллигентные лица! – громко шепнул я Пеке, когда мы вышли. Сходу взял управление на себя. И сразу же это принесло положительные результаты. Дежурный, смутясь, даже снял фуражку и пригладил волосы. Ай плохо это – делать хорошо? Такова моя доля: все озарять!

– Хоть одно человеческое лицо покажи! Не вижу! – друг мой был неумолим!

– Так о чем это вы там гутарили-то? – ласково спросил штатский.

– Понимаете, – забежал вперед я. – Вымысел. Сценарий. Из ВГИКа мы!

– Правда это все! – рявкнул Пека. – Такие вот и пытались нас сломать!..

Ребятушки засучили рукава. Решили, видимо, еще раз попытаться, ломануть нас.

– Ладно, ты иди, – сжалился штатский, глянув на меня. Или хотел убрать лишнего свидетеля?

Я пошел. Пека даже не посмотрел на меня. Но он плохо еще меня знал!

Ежов, с еще более измученным лицом, чем прежде, в той же самой аудитории поздравлял принятых. Жалкая, в сущности, компания! Мы с Пекой, несомненно, украсили бы ее, однако мы блистали своим отсутствием. Но вот появился я! Ежов показал: «Садись». Я замотал головой: «Ни за что». В сонных глазках Ежова наконец-то появилось определенное выражение. «Что? – мелькнуло в его взгляде. – Уже?» Я сурово кивнул. Ежов тут же спустился с кафедры. Кто бы еще из преподавателей, да и вообще кто, поступил бы так? Вот потому он и гений! Сдернул со стула свой знаменитый грязно-белый пиджак, сверкнувший звездой Героя Труда, и, взяв пиджак в охапку (будет жарко), пошел, промакивая платком пот. Видимо, не ожидал, что это так скоро произойдет. Но держался нормально. Людей такой доблести я редко встречал. По дороге я только про Пеку и говорил – какое это бесценное дарование!

О себе скромно молчал.

– Ну че, сявки? – куражилось «дарование». – Слабо – всем на одного?

– Напишите все о себе! – уже устало обращался дежурный к Пеке, забыв, видимо, что Пека привязан к стулу.

– Зоя, а давай стоя? – дерзко тот отвечал.

Дежурный увидал нас с Ежовым – и с облегчением вздохнул. Ежов, все увидев, не вздрогнул. «Наш человек!»

– Лейтенант, – Ежов, как в любое свое творение, и тут всю душу вложил, – ты пойми! Вуз творческий у нас. – Он почему-то показал на изваяние Рабочего и Колхозницы за зарешеченным окном. – Ребятки в фильмах своих живут. Вживаются, так сказать, в роли.

– Так, стало быть, он тут туфту гнал? – дежурный презрительно глянул на Пеку.

Пека напрягся. Чревато! Но не зря у нас был такой мастер – Ежов. Композицию чувствовал.

– Ну, это я уже буду глядеть, – Ежов закрыл нас своей широкой грудью, – что они там в сценарии на-калякают – туфту или правду! То мой вопрос.

– Ну ладно. Разбирайтесь, – проговорил дежурный. Видимо, рад был, что такую ношу скинул с плеч. – И не забудьте на премьеру пригласить.

Есть же такие культурные люди!

– Непременно, – буркнул Ежов и повернулся к нам. – Пошли.

– Спасибо, спасибо! Все было замечательно, – горячо благодарил я работников милиции. И те заулыбались. Я, как обычно, все чудно преобразил! Хотя несколько потов пролил.

– Ну что, соколы? Залетели? – усмехнулся Ежов.

– А! – Пека был полон презрения. – Разве ж так ломают? Да им втроем мой… не согнуть! – он явно страдал от художественной незавершенности событий.

– Ну ладно, ты… несгибаемый. Дуйте в деканат, пока чего больше не натворили – оформляйте бумаги – и сразу в общагу! – скомандовал мастер. – Да ты кадр! – сообщил он Пеке.

– Но это же хорошо, для кино! – опередил я Пекин ответ.

Пека хотел что-то вякнуть… но закрыл пасть. Понял, видимо, что и кроме него люди есть. Вот так! «Учиться, учиться и учиться!» Ежов, обмахивая пот, убыл. Пека мечтательно смотрел в сторону милиции… взгляд его потеплел.

– Нет… наши люди. Ломают нормально, – вдруг смягчился он.

– Ну я рад, что тебе понравилось. Пошли. У тебя вещи где?

– Все вещи мои – … да клещи! – произнес он.

Фольклор.

Из подвала, где были камеры хранения, он, к моему изумлению, поднялся с «сидором» за плечами и огромными связками книг в обеих руках. Вот уж не ожидал. Вот оно – то светлое, что спасет нас! Помогу донести. Друг я или портянка? Вот такой у нас теперь лексикон. Надменная Сысоева, что пыталась нас загубить, пренебрежительно оформила наши с Пекой документы, и мы вышли со студбилетами в руках!

– Но если через два семестра не представите ничего вразумительного – отчислим! – свое слово все же сказала.

– А цаца эта дождется: пол-Федора я ей засажу! – пообещал Пека, когда мы вышли.

Комендантша общежития прелестная оказалась женщина. Люблю «изможденок». Таких только и люблю. Холеная, но слегка подмученная, что придавало ей особую прелесть в моих глазах. Но только в моих. Пека не реагировал. Взгляд ее метнулся ко мне. «Мы с вами, интеллигентные люди, вынуждены переносить все это!» Да. Вынуждены переносить. «Все это» имело сейчас обличие Пеки, успевшего по дороге принять еще стаканчик «аромата степи». Только и требовалось от нас в тот момент – оценить ее кинематографическое прошлое, узнать, горестно изумиться: «Вы – и здесь?» Разве это трудно? Узнать я ее, конечно, не узнал – вряд ли она играла крупные роли, но изобразил, как она хотела: «Вы – и здесь?» Разве трудно сделать приятное человеку? Легко понять, чего он больше всего жаждет – и это дать. От тебя не убудет.

– Вы – и здесь?! – изумленно воскликнул я.

– Что я могу сделать для вас? – спросила она меня страстно. Вот такие коменданты у нас! Но Пека – «косая сажень в глазах» – разве мог ее оценить?

– Я с ним! – вздохнув, указал я на Пеку. Мое изделие мне дороже всего!

– Ну что же, – сухо проговорила она.

Теперь и эта замечательная женщина – наш враг, и, надо полагать – не последний. В результате мы получили ключ от темной клетушки без единого окна под деревянной скрипучей лестницей.

– Ну, прям кабинетик мой, восьмисот метров под землей! – умилился Пека. – Ниша такая, столик, стулья… Как тут.

Всю дорогу мы попадаем в его кабинетики! И камера в милиции – его кабинетик, и это… Сколько же их? Везде как дома. Развел их тут!

– А вылазишь потом – не разогнуться! – Пека ударился в воспоминания о рабочих буднях.

Теперь не разогнуться будет нам двоим.

Прежде всего он заботливо книжки свои распаковал. Расставил их на просушку. Да-а, книги серьезные. Афанасий Коптелов – «Точка опоры». Вилис Лацис – «К новому берегу», «В бурю». Владимир Дягилев – «Солдаты без оружия». Владимир Попов – «Сталь и шлак». Иван Шемякин – «Сердце на ладони». Михаил Бубеннов – «Белая береза». Конечно, в пионерском детстве я их читал – куда денешься? Но сейчас, как все мои друзья, боготворил Набокова. Или не боготворил? Впервые такая мысль в голову пришла.

«Ну? На сегодня, может, хватит?» – думал я. – «День трудовой, мне кажется, удался?.. Нет!» – Я сам по своей лени ударил кулаком. – «Работаем!» – У меня тоже трудовой энтузиазм.

– Давай!

– Об чем? – спросил Пека.

– О себе… Как отдыхаете вы.

Надеялся – про отдых все же полегче будет.

– Ну… кино. Театры приезжают…

Умолк. Тема отдыха у него туго пошла.

– …Дальше.

– Ну а если проблемы пола надо решить… – неожиданно выдал научный оборот. И задумался.

– А разве они решаемы? – вырвалось у меня.

– А чего такого? Идешь на Гнилой Конец…

Ну, на это не всякий решится.

– Почему Гнилой? В смысле – почему так называется?

– Так за водоемом сброса! Дома от испарений гниют… Но бабы отличные! Условно освобожденные.

Освобожденные от условностей.

– Ходил там к одной…

– Ну? – проговорил я. Хотя все уже было ясно: идем не туда.

Пека вдруг надолго умолк. Да, если с такой скоростью ходил – не дождешься.

– А скорее нельзя?

– Скорее только гонорея.

Достойный ответ.

– …Правда, предупреждали меня: к этой не ходи! – выдал он. – Но гонор!

Да – гонор до хорошего не доведет. Где гонор – там и… Не продолжаю.

– …Обратно от нее иду… – главное он выпустил, видно, из скромности. – Дай, думаю, искупаюсь!

– А месяц какой?

– Декабрь… Ну так парит все! Водоем сброса – с горячих процессов!

Вот такой нынче у нас – «Ключ Мельпомены»! Пейзаж, видимо, напоминает Стикс. Я бы не поплыл.

– Отплываю так всего метров шестьсот. Устал после той…

Условно раскрепощенной.

– Выхожу на берег – шмоток нет.

– Отлично!.. В смысле – для истории! – уточнил я.

– В сторонке какой-то хмырь сидит, курит на отвале породы. А я без трусов – ну, в пару все видно расплывчато… Подхожу, папиросу прошу. «Ты чего-то потерял?» – интересуется. «Да, – говорю. – Все». – «Ай-ай-ай! И с чего это такое с тобой? Не догадываешься?» – «На хрен мне догадываться?» – «Тогда идем». Отошли с ним к шосейке. Стоит пикап. Рука такая своеобразная торчит из окошка: три «перстня» нарисовано. «Шерстяной!» «Кто будешь?» – спрашивает. Хмырь подсказывает: «Бугор с “Полярной”. Знаю его». Шерстяной подивился: «Так у него еще и желание по бабам гулять?» Все знают – на «полярке» у нас полный набор: и газы, и радиация, и горение руд. Только самые «строгие» там – ну и мы, специалисты. «Хорошо устроился, – Шерстяной говорит. – Так чего надо тебе?» «Трусы! – четко докладываю. – И партбилет!» – «Все? – Шерстяной усмехнулся. – Ничем больше не интересуешься?» – «А зачем?» – «Правильно отвечаешь! Но учти – еще у той биксы появишься, найдут тебя вот тут, в отвале, но никто не узнает тебя. Выдай ему, что просит!» – шестерке своей приказал.

Хороший сценарий вырисовывается о рабочем классе!

– Ну и что?

– Что! Бросил к ней ходить. Себе дороже!

Романтики никакой.

– Ничего у нас не получится! – произнес я в сердцах. – Материал не тот.

– Так а ты на что? – нагло Пека сказал. – Переделай!

– Хочешь – прямо сейчас тебе ро́жу переделаю? – вспылил я. Если я разозлюсь – уделаю любые спецвойска!.. Но вывести меня из себя – невозможно. И Пека далеко не первый уже, кому это не удается. – …Ну ладно. Дальше! – ласково проговорил я.

– …Освободился батя, стал дома бывать…

– Бывать?

– Ну да… бывать. Дом наш не баловал. Партизанские привычки. В основном пребывал неизвестно где.

Видимо, спецзадание.

– А выпив, кулаком бацал: «Мы не р-рабы!» Мать насмешливо спрашивает: «А кто ж ты?» – «Царь горы!»

– Ну, а сейчас ты его дело вроде подхватил? – осторожно спросил я. Не оборвать бы ниточку.

– Ну! А куда денешься? Пьяницу от любимого дела не отучишь. Работаем, – скромно Пека сказал.

– Тогда продолжаем! – я прохрипел.

И вдруг со скрипом отъехала дверца, и прекрасная комендантша своими дивными белыми ногами запихнула к нам полосатый матрас.

– Мы заняты! – Пека произнес.

– Ха! – откликнулась она. И захлопнула ногой дверку.

– А цыпе этой, – Пека помял матрас, – пол-Федора я засажу.

– Ты щедр.

Потом, обессиленный, я заснул, и проснулся я от каких-то ритмичных скрипов. Лежал, смежив веки. Неужели «пол-Федора» он уже задействовал? Вот это «рабочий напор». Неужто – комендантша? Еще и полыхание какое-то. Электрические разряды. Северное сияние сюда за ним пришло?.. Всего лишь – это он непокорный чуб свой расчесывал, железной расческой. Другая, видимо, не брала. Р-раз! Р-раз! Хорошо, что делает это нечасто.

– В один дом приличный хочу тебя отвести. Жениться думаю! – поделился он.

Если я не лежал бы – упал!

– Так ты влюблен, что ли? – обрадовался я. Возникло что-то светлое, в нашем сценарии.

– …Надо! – произнес. И даже галстук вдруг повязал – похожий, правда, больше на носок.

– Производственная необходимость?

– …Не только! – сухо ответил он. – Ну, одеты вроде нормально, – оценил Пека.

– Я вообще еще не одет.

– О тебе речь не идет.

– …Но все же я, на всякий случай, оденусь.

Мы шли через Кожевенную слободу, вдоль Яузы. Май, тепло! Лужи пышно окаймлены пушистым тополиным пухом, темнеющим к середине от краев.

– Дед его кожемякой был…

– Чей дед?

Пека удивленно остановился.

– Чего – чей? Кузьмина!

– Так мы к нему, что ли, идем?

– Ну!

Лихие он выбирает маршруты.

– Не по себе дерево рубишь! – вырвалось у меня.

– Так он и сам из простых! – Пека излучал уверенность. – Дед его, говорю, кожемякой был. На портфелях специализировался. Особо ценились его портфели.

– Мммм!

– Намял себе дом.

– В него и идем?

– Посмотришь! Все шишки государства, с царской еще поры, портфели свои у него мяли. И заискивали еще: «Так вот кто на самом деле портфели нам раздает!» И никто, заметь, не смел торопить его. «Рано ишшо» – и весь разговор! И в советские времена – то же самое. Живая очередь.

– Но не все, думаю, дожидались.

– Бывало и такое. Только он – как скала. Добротные портфели вссгда нужны!

Да. Найти свое уникальное дело – это важно.

– И тронуть его, как ты понимаешь, никто не смел.

– Дом, во всяком случае, не отобрали… – вписался я в тему. Тронь его – кто будет портфели мять? Идеальные отношения художника с государством. Но важно, конечно, над чем художник работает.

– На похоронах его все вожди были…

И покойные, видимо, тоже.

– Стояли все сами не свои. Один все рыдал, не мог остановиться!

Дзержинский, видимо.

– Хоронили его… кожемяку нашего…

– Видимо, в портфеле… собственной работы, – предположил я.

– …Нет! – устало Пека сказал. Устал, видимо, от моей разговорчивости. – …Хотели у Кремлевской стены. Но Кузьмин наш – внучок-то! – соображал уже. У Кремлевской зароют – выкопают. Потребовал Ваганьковское.

– Смышленый.

– Ну так с раннего детства среди вождей!

Мне бы такое.

– На коленях прыгал, считай, у всех, пока те ждали в беседке свой портфель.

– И допрыгался. Портфель себе тоже намял, – подытожил я.

– И еще какой! Меня, сына каторжного, на спец-факультет взял!

Это мы слышали уже. Похоже, Пека это как заклинание повторяет, для будущих успехов.

– Батя всю дорогу мне: «Петр-рович друг! Поезжай – все тебе сделает». Точно! Дает с ходу, что ни попроси. Этот год – вентиляторы с пневмоприводом для взрывоопасных шахт, дробилки, шнеки, резцы – это лишь в этот год! – Он даже икнул от пресыщения. – Ну и вообще. Все эти годы поддерживал: «Только честь отца не урони!»

С честью отца его ситуация не проста… Но идея понятна.

– Так ты на Кузьмине, что ли, жениться собираешься? – съязвил я.

– А, тут дело такое… дочь у него.

Это он с неохотой сказал. Но без дочери никак! Без дочери бы с женитьбой проблемы возникли.

– Да, широко замахнулся.

– А чего же? Я наглый раб! – Пека усмехнулся.

Ясно. Пека, как и батя его, тоже нацелился на дочь командира. Традиции блюдет.

– А батя твой говорил – «Мы не рабы!»

– Посмотрим еще, кто будет за пивом бегать! – Пека сказал. Да он в Москву с гигантскими планами!

– Ну давай, давай, – я оживился. – Женись!

Что за кино без лиризма? Даже в советских производственных фильмах лиризм бушевал!

– Пока я тут горный кончал, Инка на руках у меня росла.

– А ты чего?

– Ну… я параллелльно еще на кладбище подрабатывал.

– И?

– …Ну, и не срослось!

– Отпугнул ее чем-то?

– Ну типа да.

– Вторая попытка? – уточнил я.

– Последняя! – рявкнул он.

– Что ж так сурово-то? Так ты с той поры не показывался, что ли, ей? – какой-то нездоровый интерес ощутил я к этому делу.

– Почему? – сурово ответил он. – Заезжал к Кузьмину по делам.

Понимаю: шнеки, резцы.

– И дочерью интересовался, – подсказал я.

– Ну – когда время было, – скупо подтвердил. – Сейчас она уже фу-ты ну-ты… исскуствоведша вся! – Пека повертел костлявой рукой. Неужели такая страшная? – Только Ранний Ренессанс интересует ее. Когда он был, кстати?…

– Ну… – задумался я…

– Во ВГИК этот поганый ради нее пошел, – выдал вдруг он.

Сперва я обиделся, на слово «поганый»… потом решил все-таки продолжить сюжет.

– А почему не на искусствоведческий?

Хотя – рвани Пека на искусствоведческий – я бы во ВГИК не попал. Все работает на меня!

– Да… жених тут нарисовался у нее! – неохотно Пека сообщил.

– Кто такой?

– Да сам же я его к Кузьмину и прислал! – с болью воскликнул он.

– Ты что – ненормальный?

– Да кто ж знал! Поступила вдруг жалоба мне, как мастеру смены, от Виолетты, уборщицы нашей, в раздевалке. Обидел ее один молодой специалист наш. Но не в том смысле, как хотелось бы ей. Смекаешь?

– А в каком?

– Ну – Виолетту все любят у нас. Вызываем. Раньше не видел его. Ну – по технике безопасности.

– И что же он… не соблюл?

– Грубо с Виолеттой поступил. Все со смены уже ушли. А он остался. Ну – Виолетта подошла к нему, вежливо. А он ее…

– Неужели – матом? – ужаснулся я.

– Ну, если бы! Виолетту этим не удивишь. А он как-то не по-людски. «Прошу оставить меня в покое». Та в слезы!.. Ну, вызвали его на профком. Ну, поначалу ласково. «Что же ты? К тебе ночью подходит дама – и ты не знаешь, как с ней вежливо обойтись?» «Отстаньте от меня с вашими ночными дамами!» – вдруг закричал. Вижу – не вписывается. В наших условиях так не проживешь. Дано не каждому. «Куда ж нам тебя деть?» Отвечает нам – в аспирантуру хочу. Ну – сделал направление ему. Да еще я зачем-то, от широты душевной, Кузьмину с ним письмишко послал: мол, поспособствуй.

– …Понятно. И что?

– А то. Притулился при Кузьмине. Сначала – для мелких услуг. Потом – защитился, и теперь – в «Роснедрах» – правая его рука.

– Да… Это ты малость погорячился.

– Да не то слово! Теперь еще в родственники к нему лезет.

– …В зятья?

– Ты догадлив!

– И шансы есть у него?

– Да он из семейки тузов московских. Вся родня наверху! Я говорил же – на спецфакультет так не берут! Да ты знаешь его! – вдруг добавил.

– …Где я мог? – я буквально ошалел от таких поворотов.

– Да тока что! Он приставал к тебе, возле сортира!

– Что за мерзость? – остановился я. – …Возле какого сортира?

– Ну в институте же! Ну ты тупой!

– Это Ланской, что ли? – поразился я.

– Ну – просек, наконец-то! Как с тобой работать – не знаю.

– То-то ты с ним был суров!

– Я со всеми суров!

– Так ты из-за него, что ли, во ВГИК?

– Да Инка… Говорит мне: «Слабо?» Гуня поступает.

– …Гуня?

– Ну, так его близкие зовут!

– Так ты здесь из-за нее? Думаю, она это придумала – чтобы чаще видеть тебя!

– Есть такое! – бодро Пека сказал.

– Ну так женись!

– Так мы ж на заочном! Я урывками здесь буду бывать.

– Так за один «урывок» столько можно сделать? – воскликнул я. – Тебе ли не знать?

Меня – и то закрутил, в диком каком-то вихре.

– Так. Значит – дочь Кузьмина у вас с Ланским… вроде как премия «Оскар»?

– Ну! – согласился он. – И «Оскара» с тобой получим!

Наконец вспомнил и про меня!

– Значит – и я шансы имею?

– В смысле чего?! – насторожился Пека.

– Да не бойся! Не в смысле того, – искренне сказал я. Ну – не совсем искренне…

Мы прошли Кожевенную слободу, свернули в Сыромятническую.

– И на руднике голова кругом, а тут еще эту проблему надо решать! Ну ты, в общем, прикинешь тут все.

Спецзадание! Мы прошли Сыромятническую улицу, свернули в Сыромятнический тупик. Надеюсь – и из этого мы найдем выход.

– Вон они! – произнес Пека.

На холмике перед деревянным резным домом стояла беседка, и хозяева были там. Я почему-то представлял Кузьмина маленьким и надутым, а он был сутулый, веселый, с кустистой бородой. Пеке он бурно обрадовался. Дом был деревянный, старый – несколько неожиданный для большого человека.

– Он же ведь каторжник! И отец каторжник его! Думаешь – чего он сюда пришел? Ограбить кого-нибудь! – радостно сообщил Кузьмин, почему-то мне. – Инка, выходи!

Из дома вышла Инна…

Пека бодрого тона не поддерживал, свесив косую прядь, играл желваками. Но и она, что меня безусловно порадовало, Пеку встретила значительно холоднее, чем ее отец. Красавица-азиатка. Наверное – в мать, которой почему-то нет тут. Да-а! – понял вдруг я. – Теперь мою музу уже не Риммой зовут… Ну почему все не в те руки идет?! Кроме Пеки, тут еще и Ланской, блистательный наш теперь сокурсник, и при этом, как понял я, ближайший сотрудник Кузьмина.

– Так что, Инка, берегись! – Кузьмин, однако, продвигал Пеку.

– А с чего ты выдумал, что он ко мне? – холодно произнесла она. – Это у вас, кажется, дела?

Крепкая дочурка.

– Дела у нас, да! Он у нас такой – парень жох! Криво не насадит! – любовался хозяин неказистым, на мой взгляд, Пекой. Я испугался, что при словах «криво не насадит» она зардеется… но не дождался.

– Ну пойдем, – жадно сказал Кузьмин Пеке. – Намурлыкаться успеешь еще.

Но тот, похоже, мурлыкать и не думал.

– Момэнт! – Пека поднял костлявый палец, жест этот, как понял я, адресуя невесте.

– Гуня, развлекай гостя пока, – приказал хозяин Ланскому.

Да, судя по обращению – он совсем домашний у них.

– Пека, конечно, – усмехнувшись, Гуня сказал, – вам рассказывал свою версию моего появления тут?

Это «конечно» мне жутко не понравилось, мол: «О чем же вам еще говорить с Пекой, как не обо мне? – И, конечно: – Пека не из тех благородных людей, что умеют хранить сокровенное…» Нехорошо так оценивать моего соавтора!

– Не припоминаю, – сухо проговорил я. Но его высокомерие даже не заметило моего.

– Эти люди… – еще один неслабый тычок в наше с Пекой самолюбие, – удивляются: почему мы не глушим их бормотуху и не заримся на их уборщиц? Им это кажется непонятным – и мы автоматически попадаем в разряд чужих! И в последнее время такое хамство чуть ли не пропагандируется официально! – он обращался ко мне, как к своему. И у него, видимо, наболело на душе. Раньше бы я с ним и согласился – но на конкретном этом примере согласиться не мог.

– Да я и сам не из дворян, – буркнул я.

Ланской понимающе усмехнулся – мол, не в титуле дело, мы с вами прекрасно понимаем, о чем речь. Из открытого окна вдруг донесся гогот Пеки.

– Мне кажется, – тонко усмехнувшись, произнес Ланской, – Петрович сознательно его держит таким дикарем. Такой ему время от времени и бывает нужен.

Странно, что разговор этот при Инне идет и она не реагирует. Согласна с ним?

– Этим людям, – второй уже раз термин такой, – нравится жить там и так, как они живут. И Кузьмин пользуется этим, – делился Ланской.

Такой тонкий и доверительный разговор – он был явно в этом уверен – должен был полностью очаровать меня… но я очаровался не полностью.

– Но если бы они не жили там… мы, – хотел грубо сказать «ты», но не решился, – не могли бы жить здесь. Не на что было бы!

Но Гуня уже не слышал меня. Кажется – я присутствовал на любовном свидании.

– Да. Я принес тебе, что обещал! – Гуня достал из сумки толстую книгу, завернутую в желтый пергамент, и протянул ее Инне. – Тут не только о Джотто!

– Спасибо, – сказала Инна. – Я отнесу в дом. Что-то неважно себя чувствую.

Из дома вышли друзья-горняки.

– Ну ты, Пека, липкий, как плевок! – говорил хозяин. – Будет тебе насос… Но не сразу.

– У меня ж тонет все! – не отставал Пека.

– Извини, папа, хочу покинуть твоих гостей! – произнесла Инна.

– Ну все, все! Больше не мешаю вам! – Кузьмин сгреб одной рукой дочь, другой – Пеку и соединил их. Но Пека, что удивительно, словно этого не заметил. Глаза белые. Вдруг, вырвавшись из душных объятий, куда-то пошел. Я догнал его.

– Ни хрена не дал! Деньги, говорит, перекрыли!

Весь трясся!

– Тебе что – невеста с приданым нужна? – не скрою, злобно проговорил я. – Сволочь ты!

– А с чем я приеду к своим? – яростно произнес он.

– Сволочь ты, – вырвалось у меня.

Он, похоже, даже не слышал. Зато услышала она.

– Абсолютно с вами согласна! – сказала она. И скрылась в доме…

– …Так что Петрович, младенцем еще, напрыгался на коленях у вождей, пока те портфели свои ждали… Такой же вырос! – говорил Пека.

Мы в лучших наших нарядах валялись на истоптанном, мусорном берегу извилистой Яузы, с фуфырем в обнимку…

– Дед его кожемякой был…

– Но твои дети кожемяками не будут! – рявкнул я. – Потому что Инна тебе не даст!

– Думаешь? – Пека и сам это чувствовал, потому и горевал.

– Уверен. Зачем ты на насосе все заострил?

– Да. Надо было на ней, – признал Пека свою ошибку. – Но меня люди там ждут. По колено в воде работают! Так я и планировал – после – сразу к ней.

– Зато теперь у тебя – ни ее, ни насоса!

Мы валялись у яузского шлюза, регулируюшего уровень воды.

– Эх – нам бы такой! – вырвалось у него.

– А может – тебе сюда? – с досадой проговорил я. – При деле будешь… и рядом с невестой!

– Она тогда и не глянет на меня.

– …Может тебе тогда – плюнуть на все тут – и обратно вернуться?

– Да тут все! Деньги все тут! – проговорил он. – …Пешки назад не ходят!

– Ну… если ты сюда за деньгами! – я перевернулся на спину и стал смотреть на облака. Я тоже прибыл сюда за деньгами… Но появилось что-то еще.

– Ну а как тебе Гуня их? – спросил Пека, на обратном пути.

– Ну… сияет! – вынужден был сказать я.

– Прям в ж…е лампочка! – Пека вспылил.

– Да. А тебе не светит.

Вечером кто-то постучал в нашу каморку под лестницей. Пека, рванувшись, отворил дверку лбом.

Прекрасная комендантша!

– К телефону, – надменно проговорила она.

– Меня? – произнес Пека.

– Вас! – Длинным янтарным мундштуком она указала на меня.

Я энергично выполз. Поглядел на нее. Да-а, наряд… Похоже, звонок – лишь повод. Судя по тому, как она, играя ногами и изредка оборачиваясь, шла по коридору, так и было оно! Хотя и звонок, конечно, имелся: как часто бывает в жизни – все качается, еще не зная, куда упасть. Наполовину уже войдя к себе, лаская рукой ручку двери, она смотрела на меня… Тупой? Да, пожалуй. Не успеваем тут. Строить сюжет сценария из жизни в этой общаге мне ни к чему.

– А где телефон-то? – спросил. Глянув на меня, она презрительно ткнула мундштуком в сторону тумбочки у проходной. Вот так вот! Надеюсь, этот звонок – спасительный? Хотя нельзя вешать столь большие надежды на случайные звонки.