Текст книги "Охота на охотников"

– Никого!

Вдвоем они проворно вытащили «голубого» из салона, перевалили через парапет. «Голубой» вошел в воду, будто опытный пловец – головой вниз, почти без звука и брызг. Аронов отряхнул руки.

– Плавай, путешественник! Счастливого пути!

Через несколько минут они были уже далеко от той набережной и от того парапета. Аронов повеселел, отпускал шуточки, пробовал развеселить и напарника, но тот был угрюм, на розыгрыши не поддавался, и в конце концов Аронов тоже сник, устало откинулся на спинку сиденья.

– Ты чего, Жека?

– Думаю, что нам делать с этой машиной? Кому ее спихивать? Ты со своими толстосумами еще не связался?

– Пробовал, но дядек, на которого я рассчитывал, находится в отпуске, отдыхает в Греции. Через пару недель должен вернуться.

– Пара недель – это много. Значит, опять к деду Арнаутову? – Каукалов дернул головой. – Неприятен он мне…

– Мне тоже. Может, мы поспешили с этой машиной, а? – Аронов хлопнул ладонью по панели «опеля». – Может, нам надо было моего дядька подождать?

– Нет! – Каукалов взялся пальцами за рукав куртки, оттянул его, помял пальцами. – Я уже не могу, Илюшк, ходить в этом старом тряпье. Мне нужна новая одежда. Нормальная. Модная.

– Тогда что же делать?

– Ехать снова к деду Арнаутову. Ведь твой дядек тоже может оказаться несъедобным пряником. А дед Арнаутов хоть и ублюдок, но знакомый ублюдок.

Аронов зажал подбородок в кулак, кивнул, соглашаясь с напарником. Жека прав насчет пряника, ведь так все может случиться. Каукалов же думал сейчас о том, что наступит момент, когда ему станет важен сам процесс насилия, возвышения над людьми, а не результат. Сегодня он здорово ощутил, что убийство – это творчество, оно вдохновляет, добавляет бодрости. Не совсем понял, в чем дело, но когда давил балеруна и тот вздымался над сиденьем, пытаясь головой всадиться в потолок, скреб руками по воздуху, он ощущал, что силы, находившиеся в балеруне, перекачивались в него, им словно надо было найти нового хозяина, переместиться в новую оболочку.

Каукалов охотно раскрылся этой неожиданной подпитке, всосал в себя энергию, вытекавшую из умирающего, и сейчас чувствовал себя гораздо лучше, чем тридцать минут назад, до того, как они расправились с водителем.

Приятно осознавать, что ты сильнее своей жертвы. Это тоже добавляет сил. Каукалов не выдержал, улыбнулся, но в следующую секунду досадливо сморщился: все-таки этот тонкогубый вертлявый лох причинил ему боль, здорово разодрал щеку.

Но настроение все равно не испортилось. Он снова улыбнулся, остановившись перед красным фонарем светофора, скосил глаза на напарника и, не удержавшись от прилива чувств, ткнул его кулаком в плечо.

Тот косо глянул на Каукалова и пробормотал с нескрываемым восхищением:

– А ты, Жека, смотрю, ничего не боишься. Ни покойников, ни крови.

– Ничего, – спокойно подтвердил Каукалов. Про себя он подумал, что общество надо чистить от разных «голубых», «розовых», «зеленых» и прочих «цветных». Для этого в городе должны быть санитары. Так что он, Евгений Каукалов, – самый настоящий санитар.

Старик Арнаутов открыл дверь сразу же, едва Каукалов нажал на кнопку звонка – дед будто бы ждал гостей.

Не отвечая на вежливое каукаловское «здравствуйте» и вообще не говоря ни слова, старик зорко глянул на поздних гостей, словно проверял, не привели ли они за собою хвост, усмехнулся краем рта. Взял связку ключей и кинул Каукалову.

– Значит, машину я загоняю в гараж, как и в прошлый раз, да? – На лице Каукалова возникла улыбка, которую раньше Илюшка Аронов не видал у него – заискивающая, жалобная, ущербная. – Да? – И ничего не поймав во взгляде деда Арнаутова, не разглядев там ни запрета, ни разрешения, заторопился, зачастил: – На этот раз у нас иномарка. То, что надо. «Опель» модного серебристого цвета.

Арнаутов сделал рукой небрежное движение, словно бы отсылал мальчика-разносчика за сигаретами в лавку. Он так и не произнес ни одного слова…

Загнав машину в гараж, Каукалов выбрался из «опеля» и выругался.

– Такой карп схряпает нас без всякой музыки и не моргнет. Проглотит вместе с костями, – поддерживая напарника, озадаченно произнес Аронов и почесал затылок. Он хорошо понимал, почему ругается Каукалов, – даже магнитофон не надо будет включать. И мясорубку тоже.

Каукалов снова выругался, вскинул руку с блеснувшими на запястье часами, поморщился: время было позднее.

– Ну, где же этот старый пидар? – нетерпеливо проговорил он.

– Он нас заложить не может? – с опаской спросил Аронов. – Вдруг сейчас звонит в милицию и через пару минут сюда заявится взвод ментов с автоматами в руках?

– Нет, заложить он нас не может, – качнул головой Каукалов, – исключено. Он же повязан, он вместе с нами… Вот если бы он не выдал нам деньги за первую машину – тогда да…

Старик Арнаутов появился через десять минут, когда Каукалов уже и ругаться перестал, лишь тревожно поглядывал на дверь гаража да прислушивался к тому, что происходит на улице: а вдруг действительно там забряцают оружием крепкие парни в камуфляжной форме? Аронов, похоже, вообще отключился, замер у стены, откинув назад голову, закрыв глаза и засунув руки в карманы едва ли не по самые локти.

По-прежнему не говоря ни слова, Арнаутов начал обходить машину кругом, привычно цепляясь глазами за мелкие царапины.

– Хорошая машина, – тихим голосом проговорил Каукалов, просяще глянул на Арнаутова, сделал даже попытку остановить его, но опасливо отдернул пальцы и спрятал руку за спину. – Очень хорошая!

Арнаутов ничего не ответил, он словно бы не слышал Каукалова. Открыл дверцу со стороны водителя, выразительно шевельнул носом. Каукалов это засек, невольно подался вперед:

– Думаете, чем-то пахнет? Ничем не пахнет. Хотя машина и принадлежала одному «голубому» козлу из Большого театра… Но от него здесь ничего не осталось – ни следа, ни духа, ни даже отпечатков пальцев.

И на это Арнаутов ничего не сказал, лишь покосился на дверь гаража.

Судя по всему, он кого-то ждал.

Прошло еще несколько молчаливых, томительных минут. Послышалось фырканье хорошо отрегулированного автомобильного двигателя, сухое шуршание шин по гравию. Вскоре в гараж вошла высокая красивая женщина в черном приталенном костюме, под мышкой она непринужденно держала черную лакированную сумочку.

На кукольно-круглом, каком-то восковом лице ее вспыхивали яркими бликами, попадая в электрический свет, большие очки в розовой оправе, голова была тщательно причесана.

Женщина настороженно глянула на бледного, с запавшими щеками Аронова, которого уже потянуло в сон, перевела взгляд на Каукалова и лишь потом посмотрела на преобразившегося, неузнаваемо расцветшего радостной улыбкой старика Арнаутова. Сделала ему мах рукой. Старик расцвел еще больше, приложил к губам свои пальцы, звучно чмокнул их и ответно помахал рукой в воздухе – поприветствовал гостью.

– Вы не представляете, как я рад вас видеть, – произнес он восторженным, обретшим сахарные нотки голосом, боком продвинулся вдоль машины к гостье, наклонился и поцеловал ей руку. – Здрассте, Олечка Николаевна! – Затем, разворачиваясь в сторону Аронова и Каукалова, выпрямился.

Гостья тоже развернулась в их сторону.

– Это те самые молодые люди, о которых я вам, Олечка Николаевна, рассказывал…

Ольга Николаевна изучающе оглядела Каукалова – ощущение такое, словно бы она забралась к нему под одежду. Каукалов, почувствовав себя голым, зябко поежился.

– Это Каукалов, зовут Женькой, – представил его старик Арнаутов. – Евгений, значит… Служил когда-то вместе с моим внуком, – добавил он и тут же внес в дополнение оговорку: – Но к делу это отношения не имеет.

Гостья одобрительно наклонила голову, продолжая рассматривать Каукалова.

– А это… – старик протянул руку в сторону Аронова и раздраженно пощелкал пальцами, призывая Каукалова на помощь – он не помнил ни имени, ни фамилии Аронова.

Аронов молчал, и дед Арнаутов, еще немного пощелкав пальцами, опустил руку. Ольга Николаевна шагнула к Каукалову, громко щелкнула замком сумки и вытащила из нее красное кожаное удостоверение. Для нее, похоже, сейчас существовал только Каукалов, Илюшку Аронова она даже не замечала.

– Ты видел когда-нибудь такое удостоверение? – резко, на «ты», спросила она у Каукалова.

Каукалов почувствовал, как ноги у него делаются чужими, ватными, словно бы из них извлекли кости. На удостоверении было тиснуто золотом «Министерство внутренних дел», а вверху, над надписью, красовался новый российский герб – двуглавый орел. Каукалов широко открыл рот, сердце забилось оглушающе громко, от его сильного звука больно заломило виски. Воздуха ему не хватало, дышать стало совсем нечем, перед глазами образовалось дрожащее розовое пятно, в нем перемещались какие-то бескрылые мухи, вызывая оглушающий стук в ушах да отчаянную боль в затылке. Каукалов беспомощно глянул на дверь – дорогу ему перекрывал старик Арнаутов, стоял там в позе энкавэдэшника, смотрел на Каукалова сощуренными глазами и улыбался.

Конечно, можно сшибить старика с ног, но явно у него в кармане пистолет, и каким стремительным ни будет бросок Каукалова, пуля все равно окажется быстрее. Каукалов не выдержал, застонал от боли и досады: это надо же, так бездарно вляпаться! А с другой стороны, даже если сейчас он сможет уйти из гаража, его все равно найдут: у этих людей есть его адрес, его приметы, если его самого не смогут поймать, то арестуют и посадят в клетку Новеллу Петровну… У Каукалова невольно дернулись и задрожали щеки. Сразу обе.

Из далекого далека до него донесся грубоватый смех Ольги Николаевны.

– По-моему, надо врача вызывать, – сказала она, – из состояния столбняка выводить.

– Не понадобится врач, – убежденно произнес старик Арнаутов, – Женька – парень мужественный, я его в армии видел. Знаю, какой он есть. Санька мой до сих пор дает о нем самые лестные отзывы…

Ольга Николаевна развернула свое страшное удостоверение, заглянула внутрь, потом громко хлопнула жесткими корками и спрятала удостоверение в сумку. Каукалов облизнул сухие губы.

– А вы… вы… – попробовал он произнести что-нибудь складное, осмысленное, но из этой затеи ничего не получилось.

Он скосил глаза на Аронова и вновь облизал губы. Илюшка распластался по стене, вжался в нее, размазался и, чтобы не упасть, поддерживал себя обеими руками, откинув их, словно крылья, далеко в стороны.

– Вы… вы… – вновь начал Каукалов и опять затих. Сил у него не было.

– Что, испугался, бедняга? – безмятежно поинтересовалась Ольга Николаевна и добавила неожиданно нежным, совершенно обезоруживающим тоном: – Дур-рак!

Старик Арнаутов довольно захохотал.

– Ну как кадр, Олечка Николаевна?

– Годится, – Ольга Николаевна сделала шаг к Каукалову, открыла сумку, достала оттуда внушительную пачку долларов, отсчитала четыре тысячи, – делала это демонстративно, чтобы деньги считал и Каукалов. Затем, небрежно свернув их вдвое, сунула Каукалову в нагрудный карман куртки. – Гонорар за «опель», – сказала она и хлопнула ладонью по капоту машины. – Это первое. Второе – моего эмвэдэшного удостоверения можете не пугаться. Вам оно худа не сделает. – Ольга Николаевна широко и весело улыбнулась, показав свои великолепные зубы. Непонятно только было, искусственные они или естественные, уж слишком хороши были. – Во всяком случае, пока вы со мной, – добавила она, – а вот добро сделает. Стоит вам попасть в какую-нибудь неприятность, как оно придет на помощь.

– Оно… оно настоящее? – одолевая самого себя, с трудом выдавил Каукалов.

– Более чем. Выдано Министерством внутренних дел Российской Федерации, имеет номер, подпись генерала с тремя звездами на погонах – заместителя министра, красную печать, продлевается каждый год и все такое… – Ольга Николаевна небрежно взмахнула рукой. – А деньги спрячь! – добавила она приказным тоном, увидев, что Каукалов потянулся к нагрудному карману, намереваясь достать оттуда доллары. – И желательно поглубже!

Каукалов все-таки достал доллары из кармана, разделил их пополам, – две тысячи в одной половинке, две тысячи в другой, – отдал Илюшке. Аронов тоже немного пришел в себя, щеки его немного порозовели, он перестал отчаянно втискиваться в стену, руки опустил.

– Спасибо вам, – тихо поблагодарил Ольгу Николаевну Каукалов.

– Все это – мелочь, копейки, – Ольга Николаевна постучала пальцами по капоту «опеля», – а по мелочам работать – только силы впустую тратить. – Она перевела взгляд на старика Арнаутова. – Правильно я говорю?

– Так точно, Олечка Николаевна! – расплылся тот в улыбке, довольный тем, что элегантная гостья обратила на него свое внимание.

– А что надо делать… чтоб было по-крупному? – спросил Каукалов.

– Вот об этом-то мы и должны поговорить, – сказала Ольга Николаевна и вновь повернулась к старику. – Значит, так. Этого красавца-гусара я забираю с собою, – она тронула Каукалова за плечо, – а с напарником его, – она оглянулась на Аронова, – поступим так… Дайте ему денег на такси – пусть едет домой.

– Е-есть, Олечка Николаевна! – влюбленно вытянулся в солдатской стойке старик Арнаутов.

– Ну а мы с Евгением… как тебя по батюшке?

– Витаминович! – подсказал Арнаутов и засмеялся.

– Вениаминович! – поправил Каукалов.

– Ну а мы с Евгением Витаминовичем, – Ольга Николаевна тоже засмеялась, – обсудим некоторые проблемы расширения и укрупнения современного отечественного бизнеса. – Вдвоем – он и я.

Каукалов думал, что Ольга Николаевна ездит как минимум на «мерседесе» – если не шестисотой, то двести восьмидесятой модели, но машина ее оказалась обыкновенным «жигуленком» – новенькой, ухоженной, с сильным, хорошо отрегулированным мотором «пятеркой».

– А почему «жигули», а не «мерс» или «вольво»? – осмелев, спросил Каукалов. Он уже окончательно пришел в себя, от прежнего оцепенения не осталось и следа.

– А зачем мне «мерседес» или «вольво»? Хотя я могу купить их по пять штук каждой марки. Зачем мне светиться? А? – Она, не поворачиваясь, ласково хлопнула Каукалова ладонью по щеке, похвалила: – Молодой еще, необъезженный. Мустанг! Муж запретил мне покупать дорогие машины. И правильно, замечу, сделал.

«Муж», – невольно отметил Каукалов. Водила машину Ольга Николаевна мастерски, гораздо лучше Каукалова.

Ольга Николаевна привезла Каукалова в уютную тихую квартиру, расположенную в центре Москвы, около Патриарших прудов.

– Проходи! – пригласила Ольга Николаевна Каукалова и громко, беззастенчиво рассмеялась, – Витаминыч!

– Это меня дедок Арнаутов так прозвал, старый выдумщик. До него я не слышал, чтобы меня кто-нибудь так звал.

Только сейчас он смог хорошенько рассмотреть Ольгу Николаевну. Она была женщиной без возраста. Таким женщинам может быть и восемнадцать лет, и сорок. И шестьдесят. Фигура девичья, ноги длинные, с тонкими породистыми лодыжками и точеными пятками, колени узкие, обольстительные, глаза за стеклами очков – большие, безмятежно-детские, яркого голубого цвета, нос небольшой, ровный, волосы темные, густые, чуть в красноватость, тщательно причесанные…

– Ну что разглядываешь меня, будто цыган лошадь? – Ольга Николаевна усмехнулась, взяла с тумбочки, стоявшей в прихожей, пачку сигарет, щелкнула колпачком дорогой американской зажигалки «зиппо» – такую зажигалку Каукалов хотел купить себе, да денег пока на нее не накопил, – прикурила. – А, Евгений Витаминович?

Каукалов ничего не ответил, – слов не было, они куда-то подевались, – гулко сглотнул. Отвел глаза, увидел на стене портрет доброжелательного толстощекого человека. Человек был наряжен в парадную милицейскую форму с полковничьими погонами на плечах и большим набором разных юбилейных медалей на груди. И хотя орденов у этого человека не было, наградной ряд все равно выглядел очень внушительно.

– Кто это? – вновь сглотнув, спросил Каукалов.

– Мой муж, – спокойно ответила Ольга Николаевна, усмехнулась. – Что, нравится?

Каукалов отрицательно качнул головой, проговорил смято:

– Полковник…

– А что, полковник – не человек? – Ольга Николаевна рассмеялась.

– Да нет… – пробормотал Каукалов.

– Он – начальник одного из центральных отделений милиции… – Ольга Николаевна оборвала смех: смятение Каукалова ей понравилось. Она неожиданно поняла, что этот громоздкий, с неуклюжими мальчишескими движениями парень должен быть хорош во всем – и за рулем машины, и на кухне, когда будет жарить мясо и варить кофе, и в лесу, на «выездных» шашлыках, и в постели, и в деле… Впрочем, всякий мужчина бывает хорош только до тех пор, пока не приестся. Это Ольга Николаевна тоже хорошо знала. По себе. Она сбросила с ног туфли, приказала Каукалову:

– Разувайся-ка тоже и бери тапочки. В моем доме разуваться обязательно.

Каукалов послушно разулся, подцепил пальцами ног кожаные, с твердыми хлопающими задниками тапочки, прошел за Ольгой Николаевной в дальнюю комнату. По дороге увидел еще несколько портретов милицейского полковника, развешанных в разных местах на стенах, и, косясь на них, каждый раз ощущал себя неуютно, ежился. Ольга Николаевна это засекла – она вообще обладала свойством видеть все за своей спиной, – бросила на ходу, не оборачиваясь:

– Что, боишься?

– Да так… Немного не по себе, – признался Каукалов.

– Не бойся, он сегодня домой не явится.

– А где он? – осторожно поинтересовался Каукалов. Ему надо было определить собственную линию поведения, а для этого, естественно, необходимо было знать все.

– Дежурит. У нас ведь как дело поставлено: чуть что – сразу аврал. Москве исполнилось восемьсот пятьдесят лет – милицейский аврал, Государственная дума начала свою работу – аврал, какая-нибудь букашка в Кремле чихнула – аврал… Вся милиция во время этих авралов на два месяца переходит на казарменное положение. Так и мой… – Ольга Николаевна согнула длинный изящный палец крючком, показала Каукалову. – Везде – перегибы. Без перегибов наша страна жить не может.

В просторной комнате мебели было немного: широкая плоская тахта, поставленная почему-то посредине – видать, так захотелось Ольге Николаевне, и милицейский полковник не стал перечить ей, журнальный столик и два низких кожаных кресла, еще небольшой бар у стены – вот и все убранство. Каукалов и тут ожидал увидеть портрет мужа Ольги Николаевны, но, слава богу, портретов полковника здесь не было. На стене висели две простенькие цветные картинки, писанные под старый русский лубок. Такие картинки в большом количестве, как знал Каукалов, продаются на набережной около Крымского моста, где художники выставляют свои бессмертные творения.

Около тахты, по ту сторону, стоял магнитофон, Ольга Николаевна включила его – по комнате поплыла красивая печальная мелодия.

Подойдя к бару, Ольга Николаевна нажала пальцем на золоченую кнопку, украшенную монограммой «ММ». Плоская лакированная крышка бара медленно открылась. В баре стояли бутылки с напитками, много бутылок – Каукалов на глаз определил: не менее двадцати пяти. Напитки самые разные – от шампанского «Мадам Клико» до виски «Баллантайз»…

Каукалов почувствовал себя увереннее. Душу приятно теплила пачка долларов, и, надо полагать, если все будет в порядке, он получит еще. В будущем. У этой милицейской дамы есть, похоже, хорошие деньги. Каукалов нутром чувствовал: есть! Губы у него дрогнули, раздвинулись в спокойной, хотя и несколько неуверенной, улыбке – он понял капризный и одновременно жесткий характер Ольги Николаевны.

– Что будешь пить? – спросила Ольга Николаевна серебристым оттаявшим голосом.

Каукалов сделал неопределенный жест.

– Что дадите, то и буду.

– Есть виски шести сортов, французский коньяк четырех марок, шампанское, водка разная – финская, шведская, русская, немецкая, американская, есть джин с тоником и джин отдельно, тоник отдельно, естественно, тоже есть… Впрочем, что я спрашиваю?! – Ольга Николаевна усмехнулась, открыла бутылку «Лонг Джона», налила в широкий хрустальный стакан с тяжелым донышком немного золотистой жидкости, добавила содовой воды, из морозильника, расположенного тут же, в баре, достала несколько кусков льда, кинула в стакан.

Протянула стакан Каукалову.

– Развлекись пока этим, а я переоденусь.

Ольга Николаевна исчезла, оставив Каукалова одного в комнате. Он отпил из стакана немного виски, поболтал во рту, словно бы старался понять загадку этого напитка, проглотил, поставил стакан на полированный журнальный столик и, не удержавшись, восхищенно прицокнул языком. То, что происходило, ему нравилось.

Вернулась Ольга Николаевна в таком легком и прозрачном халатике, что у Каукалова вдруг перехватило горло и ему сделалось жарко. Ольга Николаевна, не обращая внимания на Каукалова, тоже плеснула себе виски, только из другой бутылки, с черной этикеткой. Это был «Джонни Уокер», – бросила в стакан два кусочка льда и опустилась в кресло. Сделала стаканом несколько круговых движений.

– Вот что, милый друг, расскажи-ка мне о себе. Абсолютно все. Ничего не утаивая.

Каукалов помял пальцами горло. Он рад бы рассказать, да говорить не может – так разогрело его переодевание Ольги Николаевны, ее привлекательная близость.

– Не хочешь рассказывать – не надо, – спокойно произнесла Ольга Николаевна и отпила из стакана. – Если мне что-то понадобится, сама узнаю. Слава богу, досье у нас заведено на каждого человека, – и добавила: – без исключения. А доступ к досье мне открыт.

– Я не… – Каукалов запнулся, отчаянно потряс головой, попробовал посмотреть Ольге Николаевне в лицо, но глаза его сами, без всякой команды, воровато скользнули вниз, к распаху халата, где виднелась ее голая нога.

Ольга Николаевна довольно усмехнулась. Изящно взмахнула рукой и вытянула свои длинные красивые ноги.

Каукалов не мог оторвать от них взгляда. Сглотнул слюну, собравшуюся во рту. Отметил невольно: «Ноги – по полтора километра. Не по километру, как у всяких там топ– и поп-моделей, а по полтора…» Промычал что-то невнятное про себя.

– Теперь несколько слов начистоту… – В серебристом голосе Ольги Николаевны появилась мужская жесткость. – Машина, которую вы сегодня пригнали, не стоит четырех тысяч долларов, ты сам понимаешь. И «жигули», за которые вам Арнаутов отвалил три тысячи, не стоят тех денег… Работаете, сударь, по-мелкому. Понятно? А надо работать по-крупному. Людей убивать приходилось? – неожиданно спросила она.

Дернув одним плечом, Каукалов отвернулся. Нехотя кивнул. Ольга Николаевна засмеялась.

– Благодарю за откровенность. Я почему задала этот вопрос… – Ольга Николаевна отпила из стакана еще немного виски, вкусно почмокала губами. – Хорошие деньги ныне уже не обходятся без крови. Время бескровного совка прошло.

По тому, как легко и спокойно говорила Ольга Николаевна, Каукалов понял: руки у нее – по локоть… И не в варенье, естественно. Разница только в том, что Каукалов убивает людей своими руками, а Ольга Николаевна – чужими. И еще в том, что если его поймают, то будут судить, если же поймают Ольгу Николаевну, – похвалят и продвинут дальше по службе. Как и многих других, ей подобных. Но, как бы там ни было, такое прикрытие – это хорошо. «Крыша» над головой никогда не помешает. Каукалов, не отрываясь, смотрел на точено-белую, очень соблазнительную ногу Ольги Николаевны, теперь едва ли не целиком высунувшуюся из разреза халата. Почувствовал: что-то мешает ему, не может он сделать последнего рывка… С трудом оторвал глаза от ног Ольги Николаевны и в ту же секунду поймал на себе испытующий, холодный взгляд хозяйки.

– А вообще, ты к крови готов? – тихо спросила она.

– Готов, – также тихо ответил Каукалов. – Ради больших денег готов. Только где взять их, большие деньги? В банке? Банков развелось в Москве, как тресковой икры в консервной жестянке, но ни к одному из них не подступишься. Где еще? В ювелирном магазине? В разменном пункте? В конторе Ленинградского рынка?

– Где? – задумчиво переспросила Ольга Николаевна, окинула Каукалова взглядом с головы до ног, в очередной раз оценивая его. Лицо чистое. Глаза – спокойные, темные, какие-то беспощадные. Разглядеть, что в них творится, невозможно: очень уж они темные. Рот прямой. Волосы – в тон глазам. Похож на кавказца, иногда его за кавказца, наверное, и принимают. Но главное – фигура, руки, посадка головы, плечи. Тут кавказского мало, кавказцы обычно с плоскими грудными клетками, под которыми от чрезмерной еды, от пресыщения, вырастают большие «трудовые мозоли», тонконогие и волосатые, а у этого грудная клетка крупная, костистая, плечи мощные, руки сильные, поросшие темным золотистым пушком… Ольга Николаевна неожиданно с наслаждением потянулась. Ей показалось, что этот парень гладит ее тело своими сильными тяжелыми руками и делает это очень бережно, едва прикасаясь к коже. Она ощутила яростное желание броситься в постель и увлечь за собой этого парня.

– Где? – вновь переспросила она. – На банк, конечно, нападать бесполезно, ты прав, но хорошие деньги взять можно и в другом месте. Даже на улице… Например, на главном шоссе России, ведущем на Запад.

– На шоссе? – удивился Каукалов.

– Да. Я имею в виду Минское шоссе. Сколько груженых фургонов каждый день проходит в Москву по этому шоссе? А? По моим подсчетам, от шестисот до тысячи. А каждая такая фура – это несколько сот тысяч долларов. А то порою и миллион, и даже больше миллиона, если там везут компьютеры, телевизоры, фотоаппараты или дорогую одежду.

Каукалов с восхищением посмотрел на Ольгу Николаевну, потом, неуклюже приподнявшись, поклонился и потянулся через столик к ее руке – захотелось поцеловать тонкие, длинные, вкусно пахнущие духами пальцы. Так, кажется, принято в высшем свете – целовать именно кончики пальцев. Ольга Николаевна усмехнулась и сама протянула Каукалову руку.

– Я все понял, – пробормотал Каукалов и неумело, излишне громко чмокнул руку Ольги Николаевны.

Получилось, конечно, неуклюже, но ничего – для первого раза должно сойти.

– Надо, конечно, основательно проработать детали, совершить несколько челночных поездок по Минскому шоссе, посмотреть, как идут грузовые фургоны, много ли одиноких машин, какой груз они везут, где любят останавливаться водители, где ночуют и так далее – в общем, нужен полный пакет информации по этому шоссе. Пол-ный! – подчеркнула Ольга Николаевна жестким командным голосом.

– Есть вопрос, – сказал Каукалов. – Нужна будет машина. Мне как… самому достать ее или уже где-нибудь есть готовые колеса?

– Самому достать. Обязательно «жигуленок» с хорошим мотором. Почему именно «жигули», а не «вольво» – объясню потом. Да вы с напарником и без меня все поймете, – Ольга Николаевна покрутила в руке стакан с напитком. Звонкие льдинки, касаясь хрустальных боков стакана, издавали тонкий печальный звук. – Особо надо обратить внимание на отбившихся шоферов и на машины, сломавшиеся в пути. Как их ремонтируют, кто ремонтирует, ждет ли весь караван сломавшийся автомобиль? Есть ли между машинами радиосвязь?

Ольга Николаевна разговаривала с Каукаловым не таясь, откровенно. Он у нее в руках, и, если вздумает сделать хотя бы маленький шажок в сторону, она прихлопнет его, как муху: мигом сдаст милиции. Каукалов понимал это и невольно ежился: недолго пробыл на вольной охоте. Он все время стрелял глазами на красивую обнаженную ногу Ольги Николаевны, сглатывал тягучую сладкую слюну.

В очередной раз поймав его взгляд, Ольга Николаевна приподнялась в кресле и поманила Каукалова изящным розовым пальцем:

– А теперь иди сюда!

Каукалов стремительно поднялся, шагнул было к ней, но Ольга Николаевна брезгливо поморщилась:

– Вначале в ванную, дурак, мыться, а потом уж ко мне.

Каукалов покорно опустил голову, стянул с себя куртку и пробормотал:

– Да-да, всякий овощ должен быть мытым.

Ольга Николаевна рассмеялась.

– Иначе – дизентерия.

– Или того хуже – холера, – добавил Каукалов.

Стоя в душе под сильными струями теплой воды, удивлялся: никогда бы раньше никакой бабе он не позволил бы командовать собой, и тем более – делать из себя вареную картошку, а сейчас позволил: Ольга Николаевна совершенно спокойно, без всяких усилий, сделала из него пюре. И ничего. Каукалов не сопротивляется, не протестует, не возникает.

В голове у него родилась далекая и очень слабая надежда, что это только сегодня он целиком зависит от Ольги Николаевны, завтра же все может быть по-другому – они поменяются местами и жизнь потечет по иному руслу. Хотя, как известно, от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Возникшая было далекая мысль тихо угасла.

Насухо вытершись, так, что кожа начала приятно гореть, Каукалов в коротеньких спортивных трусиках вошел в комнату. Ольга Николаевна уже лежала в постели. Увидев Каукалова, она сняла очки и вновь поманила его пальцем…

Каукалов и Илюшка – оба расслабленные, напившиеся вкусного холодного пива, – неспешно двигались по Тверской от станции метро «Маяковская» вниз, к Центральному телеграфу, по дороге заглядывали в вещевые магазины. Каукалову надо было купить новую одежду – модную и желательно недорогую.

– Может, поедем в Лужу? – предложил Аронов. – Там всякого барахла полно.

– Зато качество товара… – ворчливо заметил Каукалов. – А мне после армии хочется натянуть на себя хорошие, фирменные, хотя и не самые дорогие шмотки.

– Знаешь, какой писк госпожи Моды публика ожидает услышать в этом году? Версаче, модный в прошлом году, – это уже только для «быков»…

– Да и нет его, Джанни Версаче этого кокнули, «голубым» оказался, – проговорил Каукалов, вспомнив последнего своего «клиента», балеруна из Большого театра.

– Вот именно – никакого Версаче! – подхватил Аронов. – Самое модное в этом году, Жека, – быть немодным. Выглядеть скромным, как Золушка, этаким затасканным и застиранным. Прическа – с постели: как встал, так и пошел. На штанах и куртке – никаких надписей. Не говоря уже о золоте и серебре. Кроссовки в моде будут старые, столетней давности, сработанные под китайские кеды наших бабушек… Вообще, кеды станут самой модной обувью. Половина Франции, я читал в «Московском комсомольце», ходит в дорогих костюмах от Кельвина Кляйна и белых кроссовках. Очень это модно. Последний крик. И еще в моду войдут авоськи. Вместо всяких портфелей – обычные продуктовые авоськи…

– Тьфу! – не выдержал Каукалов. – А лысые девушки…

– Ты угадал, Жека! Наголо обритые девушки будущим летом станут писком сезона. И еще они должны иметь мускулы, как у хорошо накачанного мужика.

– Еще раз тьфу!

– И маечки в сеточку, прозрачные, как стекло, чтоб сосочки были видны, – оживленно продолжал Аронов: разговор ему нравился, он вообще был готов вещать на тему моды сутки напролет, – этакая баба-трансвестит. Но при этом – очень сексуальная.

– Чушь на постном масле, Илюшк, – обрезал Каукалов, – ты рассуждаешь сейчас, как теоретик. А я – практик. Грубый, Илюшк, практик, который признает одно правило: «Берешь в руки – маешь вещь». А что берешь – это неважно, бабскую ли задницу или хороший костюм от Пьера Кардена. Главное – чтобы вещь!