Текст книги "Дымовая завеса (сборник)"

Валерий Поволяев
Дымовая завеса

* * *

© Поволяев В. Д., 2018

© ООО «Издательство «Вече», 2018

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2018

Дымовая завеса

Широков остановился у столба, к которому было прикреплено набранное на пишущей машинке – редкость в наши дни – объявление: «Собачьи бои. Приглашаем все породы».

– Собачьи бои, – прочитал он вслух, – все породы. – Под глазом у него задергалась какая-то мелкая жилка, через несколько мгновений дрожь улеглась. – Собачьи бои, – прочитал он снова и, хмыкнув что-то неопределенное, прошел по припыленной жесткой тропке к небольшому загону с гостеприимно распахнутой дощатой дверью.

Сам загон тоже был дощатый – сколочен по принципу забора, доска впритык к доске, дверь охранял плечистый господин с широкой челюстью, разрезанной глубокой поперечной ложбиной, других примет, на которые можно было бы обратить внимание, у господина не было, кроме, может быть, театрального чепрачка, спадающего сзади на шею.

Чепрачок был связан из четырех десятков жидких курчавых волосков и перетянут цветной дамской резинкой.

– Почем билет? – поинтересовался Широков.

– Берем по штуке, – лениво отозвался чепрачок. – Собачьи бои – зрелище редкое.

Широков достал из кармана зелененькую «штуку» – тысячерублевую бумажку и, не колеблясь, отдал чепрачку. Может быть, эти деньги пойдут на корм собакам – все польза будет животному миру… Очень хотелось, чтобы так оно и было.

– Правильно поступил, камрад, – сказал чепрачок, – такого ты даже в Большом театре не увидишь. Не говоря уже о Малом.

Однако! Широков не выдержал, усмехнулся: вона, в этой глуши даже незапатентованный чепрачок, который еще вчера был занюханным трактористом в каком-то малоразвитом среднеазиатском хозяйстве, где, кстати, работали и немцы (иначе откуда взяться слову «камрад»), знает, что есть Москва, а в ней – два театра, самых главных в стране, Большой и Малый. Впрочем, в стране уже бывшей, Советского Союза нет, успешно развалили…

Чепрачок удивленно распахнул свои маленькие черные глаза – клиент, не задумываясь, выложил «штуку», а в загон зайти и занять место не торопится, медлит… А чего, спрашивается, медлит? Может, в этом кроется какая-нибудь подстава?

Но какая подстава может грозить бизнесу бывшего колхозного тракториста? Ни один милиционер, даже самый злобный, к нему не придерется, не сможет просто – зацепиться будет не за что, ни одного сучка нет.

– Чего не проходишь, камрад? – спросил чепрачок. Тон его голоса был не только удивленным, но и обиженным: ему показалось, что человек этот усомнился в подлинности собачьих боев, черные глаза-маслины у него сжались, становясь маленькими, словно две спелые ягоды-смородины.

Широков молча прошел в загон.

В деревянном загоне был сколочен еще один загон, меньше размером и ниже, с защитным заборчиком – как понял Широков, заборчик был сделан специально, чтобы какой-нибудь ополоумевший пес не мог вместо врага своего – другого пса, – броситься на зрителей.

Народа в загоне набралось уже довольно много. Широков покачал головой: не думал, что столько бездельников вместо того, чтобы зарабатывать тугрики на реке, добывать рыбу, вязать неводы и обеспечивать свои семьи едой, могут сбиться в загоне, чтобы поглазеть на собачью кровь… Тьфу! Впрочем, тьфукай не тьфукай, он сам такой же, ничем не лучше возбужденно галдящих мужичков, столпившихся у защитного забора.

Хотя все-таки не такой, как они – капитан-пограничник Широков отслужил свое, недавно вышел в штатские. Или в «штрюцкие», как когда-то любил выражаться писатель Куприн Александр Иванович. На границе в его отряд, называемый ныне просто отделом, пришел новый начальник и решил, что Широков ему не нужен – стар уже, дескать, остроту нюха потерял, так что пора переселяться на огородные грядки. Имелись и другие причины.

Оформил Широков бумаги и переселился. Хотя огорода у него не было. Как и жены не было: Анечка Широкова погибла двадцать лет назад в Средней Азии, когда на заставу их налетел отряд ваххабитов. Хотели басурмане превратить заставу в яичницу, да только из затеи той ничего не вышло.

Застава потеряла половину своего состава, но границу удержала и сама удержалась. В бою том неравном погибла и жена замбоя – заместителя начальника заставы по боевой части Олега Широкова.

Вторую жену Широков себе не нашел – таких, как Анечка, на белом свете больше не было, – так и остался он холостякующим вдовцом.

В уши назойливо полезли обрывки разговоров – в основном, на собачью тему, эмоциональные возгласы, всхлипывания, перешептывания, мат, ахи, чохи, бормотание под нос… «Цирк, и только, – невольно подумал Широков и отошел от заборчика, – не хватает лишь попугаев, играющих на дудках, крокодила, раскуривающего вонючую сигару, и говорящей лошади…»

В загоне имелась и «артистическая» комната – совсем маленькая, прочная, с калиткой, запирающейся на деревянную вертушку. Около калитки этой стоял дюжий белобрысый мужик в засаленной теплой шляпке, едва державшейся на его макушке, и мял в здоровенных конопатых руках кожаный поводок.

На поводке сидел, чуть сгорбившись, крупный, с недоумевающей физиономией и растерянными глазами пес, – как определил Широков, овчарочьей породы, но не чистой, – являл собою смесь среднеазиатской овчарки с овчаркой русской. И с теми и с другими Широкову доводилось иметь на границе дело. Собаки умные, послушные, в отличие от «двортерьеров» и комнатных шавок никогда не оставляющие своего хозяина в беде.

Масть у пса была сложной, двухцветной: низ волоса был темнее, верх светлее. Еще у пса было что-то от волка, но что именно – без компота, разбавленного стаканом водки, не разберешь.

Даже опытные спецы-кинологи и охотоведы не всегда могут отличить собаку от волка, особенно, если зверь двухпометный, имеет примесь собачьей крови и наоборот… Иногда на глаза попадается матерый, дородный, с накачанным телом и беспощадным желтым взглядом волк… Естественно, всякий охотник сразу хватается за оружие – волка упускать нельзя.

А потом, когда зверь уже лежит, дергает лапами, отходя в верхний мир, начинает народ разбираться, что к чему, оказывается – это собака, а не волк.

Точно породу можно определить только по длинному остевому волосу, растущему на холке. Надо выдрать несколько волосков и тщательно рассмотреть их, Если на волосе внизу присутствуют три полоски, значит, это волк, если полосок две – собака.

Других отличий нет, только это – вот как, оказывается, близки звериные души, собачья и волчья. Еще их отличает, конечно, ненависть, которую волк испытывает к собаке.

Ненавидит он ее за то, что ушла собака из общей стаи к человеку, нырнула под его крыло, вот и считает волк это предательством. И собака поджимает хвост, боится волка – тот в любой миг может ей отомстить за прошлое и всадить клыки в горло.

Очень непростые отношения сложились у собаки с волком и, похоже, дружбы у них не будет уже никогда, – так считал Широков.

Народа тем временем набилось в загон уже много – тесно стало, все возбужденные, горластые, подвыпившие, – и все жаждут собачьей крови. Широков повнимательнее рассмотрел физиономию мужика в засаленной шляпке-маломерке – не понравился ему этот не самый лучший сын давно угасшей перестройки.

Во-первых, на пса своего он старался не смотреть – значит, все, расстался с ним, предал, а во-вторых, глаза у него бегали, как шарики в качающемся подшипнике: туда-сюда, туда-сюда, на месте не стояли и главное, на верном своем псе не задерживались… М-да, картина маслом. Как в том фильме.

Интересно, как зовут пса? Рекс, Лайм, Джек, Грей или все-таки как-нибудь по-русски: Шарик, Трезор, Тарзан, Тихоня? Впрочем, вряд ли такого пса можно назвать Тихоней – на Тихоню он очень не похож. Широков почувствовал, как у него сам по себе задергался уголок рта. Один уголок, левый, на той стороне, где находится сердце. Он еще раз вгляделся в лицо хозяина обеспокоенного пса.

Как узнать, почему этот человек решил избавиться от собаки? Нет денег на жизнь или же не может потчевать своего питомца достойной едой – мясом с мозговыми косточками и свежей печенкой? Или хочет заработать несколько тысяч рублей на бензин для машины и на новое платье для жены?

В это время на площадке появился откормленный, с блестящей короткой шерстью питбультерьер. Широков знал и питбультерьеров. Опасные собаки. Клыки страшные. Если питбуль сожмет их, то разжать можно будет только топором. Или с помощью домкрата.

Короткие стоячие уши, цепкий кусачий взгляд, готовно оскаленные зубы – сделал питбуль это заранее: старый разбойник, он хорошо знал, что будет происходить в этом загоне, как знал и то, что сегодня ему придется хлебнуть чужой крови.

Ни боев, ни драк, ни увечий он не боялся, что же касается смерти, питбуль вообще не знал, что это такое, боли никогда не ощущал, драться был готов с кем угодно, даже с носорогом: на лопатки он его, конечно, не положит, но дырку в брюхе точно прогрызет и полакомится жирной печенкой. Чего-чего, а печенку носорога он еще никогда не пробовал. Попробовать было бы недурно.

Питбуля никто не сопровождал, никто не висел над ним, не подергивал поводок, не делал козью морду, как хозяин овчарки смешанной породы. И где только этот мужичок обзавелся такой древней шляпкой, в каких городах-весях? Ее неплохо бы наштукатурить гуталином – тогда смотрелся бы головной убор, как кожаный.

Стоявший рядом с Широковым невысокий дядечка с испитым лицом – из породы школьников, которые до семидесяти пяти лет так школьниками и остаются (маленькая собачка до самой старости щенок), – сунул в плоский широкий рот сразу четыре пальца и что было силы свистнул. Свист у вечного школяра был разбойным, от него даже рассохшиеся доски загона задвигались, а с ближайшего дерева посыпались желтые листья.

– Пора начинать игру! – горласто прокричал дядечка, покраснел от натуги – очень уж не нравилось ему всякое промедление, он так же, как и питбуль, чувствовал кровь.

Широков со спокойным лицом покосился на него, вновь подергал одним уголком рта – левым. Кровожадная, однако, публика собирается на собачьих боях. Чего-то этому вечному школьнику недодали в детстве, как пить дать. Чего, интересно?

Словно бы подчиняясь команде дядечки, просвиристел милицейский свисток, и над головами собравшихся поднялся древний жестяной рупор с приклепанной к нему, будто к ночному горшку, ручкой. Рупор продребезжал:

– Делайте ставки, господа! Питбультерьера, как вы знаете, зовут Чемпионом, его еще никто у нас не побеждал, противника Чемпиона зовут… Эй, почтенный, как зовут вашего питомца?

Дядя в крохотной шляпке прищелкнул пальцами:

– Зовут как, спрашиваешь? Серым. Серый он…

– Противника Чемпиона зовут Серым, – в жестяной трубе что-то хрюкнуло, словно бы там поселилось неведомое животное. – Итак, Серый против Чемпиона. Делайте ставки, господа!

«Господа, – Широков не выдержал, поморщился. – Дай бог, чтобы на всю эту братию господ набралась бы сумма, равная недельному заработку рядового банковского клерка».

И тем не менее, несмотря на дырявость кошельков, публика пришла, чтобы кинуть на кон последние деньги: а вдруг повезет в собачьем тотализаторе?

Совсем нет голов у людей, вместо нормальных черепушек – пустые, высохшие до звона тыквы. Будь воля Широкова, половине из них он поотшибал бы эти тыквы, да зашвырнул куда-нибудь в канаву.

– Ставки, ставки делайте, господа, – проскрипел старый, пошедший ломинами рупор человека, который держал его в руках, не было видно – организатор собачьих боев не удался ростом – затирали предпринимателя более высокие мужики. – Ста-авки! – напомнил напоследок рупор.

И как он только не развалился в этой толкучке?

Питбультерьер, словно бы специально красуясь, напрягся, заиграл мышцами, прокатал в глотке свинец. Серый этот глухой звук засек и неожиданно прижался к ноге хозяина. Широков невольно пожалел собаку – в этой обстановке могут смять не только интеллигентного сельского пса, но и крокодила из зоопарка – запросто оттяпают у него хвост и пустят на жарево – нарубят антрекотов, бросят на раскаленную сковородку… Еду запьют плохоньким местным пивом.

Пиво в этих краях делать не умеют. Если говорить о пиве, то лучшее пиво в своей жизни Широков пробовал на Севере, в портовом городе Певеке.

Давно это было. Широков носил тогда лейтенантские звездочки и мечтал о генеральской карьере (из карьеры, будь она неладна, ничего не получилось, он несколько раз поднимался до уровня старшего офицера, но потом происходил срыв, и Широков кувыркался под откос) и попал в летнюю пору в Заполярье.

Впрочем, июль уже можно было не считать летним месяцем, ночью землю прихватывали морозы, но, несмотря на них, в тундре росли грибы. Много грибов.

По ровной как стол земле, застеленной серебристой скатертью – мхом-ягелем, – ходили люди с ведрами и собирали крупные, без единого червя краснушки.

Краснушками тут называли подосиновики. Откуда они взялись в краю, где не было леса и тем более – осин, не знал никто. Грибы были такие большие, что в ведро влезало не более пяти штук.

Местный народ брал только шляпки, корешки брезгливо отрезали и швыряли под ноги.

И что с удивлением вспоминает Широков до сих пор – в грибах не было ни одного червя. Червь не мог здесь плодиться даже в самую жаркую погоду, потому что под толстым слоем ягеля уже голубел вековой лед, твердый, как железо.

Там же, в тундре, среди грибов, располагался и старый лагерь строгого режима с прочно сколоченными бараками. В одном из этих бараков певекское начальство решило разместить небольшой пивной завод.

Не завод даже, а заводик, – исключительно для певекских нужд. Из Магадана по зимнику приволокли две тяжелых емкости, именуемых танками, в которых варят пиво, в Молдавии местный завпродмагом нашел двух девчонок-землячек, которые умели готовить желанный напиток, пообещал им от имени начальства большую зарплату и перебросил в Певек.

Девчонки оказались способными пивоварами и дружно взялись за дело. Начальство рассчитало все правильно: из Певека перестали уезжать нужные специалисты, пиво оказалось тем самым средством, которое было способно удержать человека на Севере. Поверить в это, конечно, трудно, но это было так – пиво держало людей в Певеке.

На севере Сахалина есть, например, небольшой нефтяной городишко Оха. Нефтяники – народ широкий, романтичный, со своими вкусами и причудами, со своими заморочками и правдой. Денег у них всегда было много – карманы, правда, от купюр не рвались, но в дни получек, случалось, трещали по швам… Чтобы попить пива, которого в Охе не было, нефтяники забирались в самолет и летели прямым рейсом в Хабаровск.

В Хабаровске находился лучший на Дальнем Востоке пивной завод.

Вылетали обычно утром, днем гомонили в каком-нибудь пивном баре на берегу Амура, вечером вновь садились в самолет и в черной прохладной ночи возвращались в родной город, наполненные пивом по самую макушку, да еще в руках держали по три-четыре авоськи, плотно набитые бутылками – пива этого им хватало как минимум на рабочую неделю.

А наступит новое воскресенье – будет новый рейс в Хабаровск и новое наслаждение…

Давно это было. Сейчас же баночное пиво можно купить и тут же оприходовать где угодно, даже в монументальной уборной, построенной около автобусной станции их маленького городка.

Жестяный рупор умолк совсем, в подвешенный на узловатый кусок проволоки старый лемех кто-то ударил железным болтом с навинченной на него гайкой, затем вновь раздалась трель милицейского свистка, – собачий бой начался.

Питбуля на бойцовскую площадку не надо было выталкивать, он, дрожа от нетерпения, выскочил на нее сам, заиграл мускулами – ну, будто хвастливый человек! Вообще-то питбуль знал, чем можно развлечь зрителей и получить за это от хозяина целый таз сахарных костей.

Серый же, наоборот, не понимал, что происходит и чего от него хотят, он продолжал жаться к ногам раздраженного хозяина. А у того от раздражения даже шляпка соскочила на нос и сделалась совсем крохотной, щеки налились бурой краской – кровь подступила, глаза тоже набухли кровью. Он нагнулся, поспешно отстегнул ошейник и, приоткрыв калитку загончика, дал Серому пинка под задницу.

– Пшел!

Но пинок почти не сдвинул Серого с места, хозяин крякнул раздосадованно и, еще больше наливаясь кровью, наградил непокорного пса вторым пинком.

На этот раз Серый оказался на вытоптанной, с клочками засохшей травы арене, обернулся на хозяина с жалобным вопросительным взглядом. Тот отвел глаза в сторону и рявкнул трубно:

– Фас!

Питбуль не растерялся подпрыгнул в воздух и свалился на Серого сверху, будто коршун. Клацнули железные челюсти, вгрызаясь Серому в край груди – питбуль вцепился бы и в глотку, но голова у противника была виновато опущена – Серый никак не мог понять, чего от него хотят.

Если надо положить жизнь за хозяина – он готов, это было ему понятно, к таким обязанностям Серый относился свято, считал их главнейшими, а уж потом – гонять овец по степи, стеречь созревшую шелковицу, носить в зубах продуктовую корзину, когда хозяйка отправляется на рынок купить пару карасей для ухи или астраханских помидоров с зеленью, – а зелень хозяин любил очень, поедал ее, как конфеты, – доставать во время охоты из воды подстреленных уток, подавать в доме тапочки и прочие мелкие обязанности…

Резкая боль пробила его тело насквозь, он рванулся в сторону и с силой ударил питбуля одной лапой по наглой морде. У питбуля лишь зубы клацнули пусто, и он отлетел от Серого – физически противник был сильнее его.

Боль, как ни странно, не разозлила Серого, не заставила кинуться на питбуля, перекусить ему хрящ на глотке, он по-прежнему не понимал, почему должен нападать на сытого мордастого пса, похожего своей фигурой на гигантскую картофелину, обтянутую лоснящейся короткошерстной шкурой.

– Фас! – заорал хозяин на Серого так, что шляпка, будто пустая кастрюлька, подпрыгнула у него на носу и соскочила на землю.

И опять Серый не понял, чего от него требуется, не вмещалась эта бестолковая драка у него в голове – ну, никак не вмещалась, хоть убей!

– Фа-ас! – хозяин просунул ногу в загон-арену и в очередной раз пнул Серого.

У Широкова сами по себе сжались кулаки, он сунул их в карманы брюк, чтобы не чесались, драка – дело паршивое, опускаться офицеру до драки нельзя, даже если он уже не носит погоны.

Питбуль встряхнулся, тяжело взлетел в воздух на целый метр и словно бы с некой невидимой площадки вновь свалился на Серого. Серый чуть посторонился, и Чемпион промахнулся, обиженно взвизгнул и хлобыстнулся о землю грудью. Только селезенка громко екнула внутри. Серый даже зубы не показывал ему, и челюстями не клацал, а оказался в победителях.

– Тьфу!

Несколько мужиков выматерились почти в один голос, хотя каждый на свой лад, – они проигрывали. На питбуля у них были поставлены последние деньги. Крохи, можно сказать, больше денег ни у кого не было.

– Фа-ас! – заорал хозяин Серого, скомкал шляпку и ткнул ею в питбуля. Широков подумал, что сейчас хозяин швырнет свой пропитанный потом головной убор либо в пса, либо себе под ноги, растопчет ботинками, но хозяину было не до этого, он проорал что было силы: – Ату его! – вновь ткнул шляпкой в сторону питбуля, который сипел от удара, перекосившего ему грудную клетку. Ткнул ногой в своего пса.

Серый обиженно глянул на хозяина – не понял, за что тот бьет его.

– Ату! – хозяин вскинул над головой шляпку, будто саблю, рубанул ею воздух, у шляпки даже материя затрещала, вот-вот должны были оторваться засаленные поля, но этого не произошло. – Фас!

Шляпка, несмотря на то, что была древняя, как останки коня воеводы Боброка, погибшего в Куликовской битве, не превратилась в пыль, а издала звук, похожий на крик раненой птицы. На Серого этот звук не подействовал – подействовал на питбуля.

Питбуль оторвал от земли гудящую башку и в следующую минуту вскочил, встал на четыре лапы и, слепо раскачиваясь из стороны в сторону, кинулся на Серого.

Увернуться, как в прошлый раз, Серый не успел, угодил под сжим зубов питбуля, и тот не промахнулся, ухватился прочно…

Разжать челюсти питбультерьера Серый не смог, захрипел сдавленно и, сделав усилие, поднялся на задние лапы. Передними лапами уперся в морду питбультерьера.

Одной лапой попал противнику в глаз, с силой надавил, и питбуль взвыл от боли. Терять глаза, – даже один глаз, – в его планы не входило, поэтому он ослабил чудовищный сжим челюстей, в следующий миг, откинутый мощными лапами Серого, опрокинулся на спину.

Резко, будто пружина, крутнулся, переворачиваясь на живот, и помотал головой.

– Рви его, рви! – заорала толпа. Наиболее азартные зрители затопали ногами. – Грызи глотку!

Обращалась толпа к Серому – тот сейчас имел все шансы уложить противника и вообще отделаться от него навсегда, но он не стал этого делать – по-прежнему не понимал, почему должен нападать на питбуля, как не понимал и того, отчего сытый, довольный жизнью, с жирными глазками питбультерьер нападает на него – ну, с какой, спрашивается, стати?

– Рви его, жирнюгу! Рви на части! – стали кричать даже те, кто сделал ставку на питбуля.

Симпатии толпы вдруг переместились на Серого едва ли не целиком, но Широков знал, насколько опасны бывают такие перебросы – гораздо лучше, когда все идет ровно, без шараханья и рывков из стороны в сторону.

Но и толпа не подогрела, не разозлила Серого, он по-прежнему не понимал, почему его заставляют делать то, чего делать нельзя, почему так возбужденно и пьяно кричат эти люди?

Получив очередной пинок от хозяина, Серый отпрыгнул в сторону, оглянулся на человека, которому преданно служил. Лицо хозяина было злым, нижняя челюсть угрожающе ездила влево-вправо, будто он перетирал зубами зерно.

«Угробит ведь пса, – сочувственно подумал Широков, – как пить дать угробит… И зачем он подсовывает его под питбуля? Сговорился с устроителями, что ли?»

– Фас! – тем временем дружно проорала толпа, словно бы кто-то подал этим мужикам команду – голоса их слились в один суматошный крик.

Впрочем, Широков и не такие крики слышал, гораздо страшнее и злее, но никакие клопы с мурашиками по коже не бегали, капитан научился бороться, он вообще научился избавляться от них. Детская слабость все это, не хватало еще слюнявчик подвязать под подбородок. Тьфу!

Питбультерьер перестал мотать головой, поднялся на лапы и глухо, по-тигриному рыкнув, кинулся на Серого. Упрямый был зверь.

На этот раз он распахнул пасть так широко, что в нее могла влезть пара поленьев, совершил прыжок и вцепился зубами в нос Серого.

Серый застонал от боли, сжим зубов питбуля был не просто сильным, он был мертвым. Серый рванулся назад, поволок за собой питбуля, чуть было не завалился на спину, но, несмотря на боль и кровавый туман, возникший перед его глазами, понял, что заваливаться нельзя, противник тут же переместит зубы на его глотку и тогда уже не пожалеет сил, чтобы в горле Серого образовалась дырка.

Совсем рядом с его глазами находились беспощадные желтые глаза питбуля, Серый захрипел, сделал рывок в сторону, но противник зубы не разжал, даже не ослабил хватку, тогда Серый сделал рывок в другую сторону, ощутил, как пасть наполнилась кровью.

Это была его кровь. Он совсем не знал, что кровь может быть такой обжигающе-соленой… А может, она не соленая, а просто горячая?

Он оставил в зубах питбуля часть своей шкуры – морда его оказалась будто бы обглоданной. Было больно, очень больно. Захотелось завыть, но Серый молчал. Дернулся вновь.

Окровавленная шкура с его морды полезла клочьями. Возможно, питбуль оголил бы ее совсем, если б не шерсть Серого, она плотно набилась Чемпиону в пасть, закупорила глотку. Питбуль закашлялся, ослабил сжим челюстей.

Одной лапой, правой, Серый вновь надавил питбулю на глаза, тот засопел от неожиданности, и слезы, смешанные с кровью, потекли на морду, Серый надавил сильнее, и соперник его перестал сопеть. В следующий миг пит-бультерьер совершил резкий рывок в сторону, отскакивая от противника. Серый помотал окровавленной мордой.

– Чего же ты, подлюка, ведешь себя, как навозная муха, залетевшая в сортир? Совсем раскис от обилия говна? – проорал хозяин на Серого.

А Серый, похоже, не слышал его, снова помотал головой. Ему было и больно и горько: хозяин, которому он служил верой и правдой, предал его.

Чего угодно ожидал Серый от хозяина, какого угодно выпада при его непростом характере, но только не этого. Эх, хозяин, хозяин!.. Серый с хрипом втянул в себя воздух, пошатнулся, словно бы его плохо держали ноги и, оценив свою позицию, – было удобно нападать, – брызгаясь кровью, совершил длинный сильный скачок к пит-бультерьеру.

Краем забусенного кровью взгляда засек, какие все же злые, напряженные лица у людей, какими черными у них делаются рты, когда они кричат и… как больно ему. Если бы хоть кто-нибудь знал, как ему больно!

Он сшиб питбуля с ног – тот только лапы задрал, засипел сдавленно, но Серый оборвал это сипение, всадил зубы в горло Чемпиона: сделал то, чего не сумел сделать тот – обрезал противнику дыхание, проще говоря – перекусил.

Серый не хотел убивать питбультерьера, но его к этому принуждали люди, стискивал и стискивал зубы на шее Чемпиона, чужая кровь заполнила ему рот, брызнула через ноздри и непонятно в конце концов уже стало, чья это кровь – самого Серого или питбуля?

Он добивал Чемпиона, так хотевшего перегрызть ему горло, но никакого удовлетворения не испытывал – зла в нем по-прежнему не было, как и выхода другого не было: Серый понял – если не убьет он, то убьют его. Люди загнали Серого в глухой угол, из которого другого выхода не было.

Питбуль попытался вывернуться, но только сделал себе хуже – резким движением выдрал кусок собственной глотки и предсмертно захрипел.

Бой, который питбуль хотел выиграть, он проигрывал, зацарапал свободной лапой по утоптанной, твердой, как асфальт земле, выдирая из нее крошки, попробовал сделать еще одну попытку, но безуспешно, и Чемпион стал быстро слабеть – что-то в нем надломилось.

Выигрывал этот бой Серый, но у людей был написан другой сценарий, и сценарий этот хорошо знал хозяин Серого. Он сорвал с макушки шляпку, отер ею лицо, глянул вопросительно на устроителя боев – маленького, круглого как глобус человечка с длинными форсистыми баками, залезающими с щек на шею. Человечек судорожно сжимал обеими руками рупор.

А Серый тем временем добивал питбуля – Чемпион слабел на глазах, еще немного – и он совсем перестанет дергать лапами. Оба пса были измазаны кровью, от крови под ними даже почернела земля.

Устроитель боев очнулся, покхекал в кулак, поднес рупор к губам и дунул в горловину. Рупор подчиняться не захотел, раздалось какое-то невнятное кваканье, будто в жестяную штуку эту забралась лягушка. Устроитель боев поморщился, откинул рупор в сторону – надоела старая консервная банка и сделал резкий взмах рукой – подал кому-то сигнал.

Мужики, столпившиеся в собачьем загоне, орали на все лады. Кто кричал азартно: «Куси его!», кто-то был более конкретен: «Рви ему глотку!», кто-то просто ревел по-пароходному и топал ногами.

Вид крови заводил людей, наполнял их неистовством. Таких людей и в таком количестве Серый еще не видел. Питбуль уже почти перестал дергаться, из глотки у него тянуло желудочной вонью, от которой Серого выворачивало наизнанку, но он держался, продолжал стискивать зубы.

– Выпускай второго бойца! – проорал кто-то громко. – Бой с подменой!

Неожиданно сверху на Серого налетел тяжелый гладкий пес, ухватил зубами за затылок, будто грушу, стиснул челюсти. Так сильно стиснул, что у Серого перед глазами заплясали красные мухи. Но сжима своих челюстей он не ослабил.

Откуда взялся этот пес, из какой дыры выскочил? Вопрос этот можно было выплюнуть из себя вместе с кровью, но Серый продолжал додавливать питбультерьера, а новый пес, вдохновленный тем, что он свеж, как утренняя дыня, и сил у него полно, решил, в свою очередь, отправить на тот свет Серого.

Серый почувствовал, что сейчас задохнется, его добьет боль, сдавившая ему не только голову, но и тело, и само сердце, он захлебнется кровью своей собственной и кровью поверженного питбуля. Того питбультерьера, который сидит сверху и пытается прокусить ему череп, уже не достать.

Показалось Серому, что земля, уползает из-под него – вот-вот перевернется и тогда он сорвется и улетит в черную яму. Точнее, в глубокую могилу.

Продолжая сжимать челюсти, он приподнялся горбато, попробовал сбросить с себя тяжесть, но сидевший на нем пес лишь зарычал глухо, не отцепился. Серый выбил из ноздрей кровь и резко присел на задние лапы.

На этот раз налетчик, сидевший на нем, соскользнул и, ослабив сжим зубов, в следующее мгновение вцепился зубами в холку Серого.

Собачий бой продолжался и продолжался не по правилам – второго пса в этой драке не должно быть, но он появился. Орали, брызгались слюной, бесились, месили ногами землю люди, напирая на хлипкий заборчик, матерились, над площадкой носились вороны, каркали злобно, зорко следили за происходящим. Они хорошо понимали, что один из псов, – и это был Серый, – обречен. Осталось только дождаться, когда он испустит дух, а уж потом, когда его отволокут в кусты, они покажут, как надо разделывать добычу и превращать ее в аккуратные кучки помета…

Широков морщился словно бы от боли, от неожиданно возникшего внутреннего напряжения у него начала дергаться левая щека, чего раньше с ним не бывало – неужели у капитана-пограничника к старости лет начали сдавать нервы? Или же сдает сердце – ведь оно находится на левой стороне… Кто скажет?

Он видел хищных ворон, считавших Серого своей добычей, видел лица мужиков, бесновавшихся рядом, ему было больно – наверное, передавалась боль погибающего пса, иногда он поднимал глаза и смотрел вверх, в блеклое, обесцвеченное жарким днем небо и переводил взгляд на Серого и его убийц.

Пистолет бы ему – старенький привычный «макаров» с обоймой в восемь патронов, – девятый патрон обязательно должен был находиться в стволе, – он живо бы навел тут порядок, но вмешиваться было нельзя, без оружия орущие мужики просто-напросто растопчут его. Даже сделать замечание, что бой заканчивается не по правилам, было нельзя – на него тут же полезли бы с кулаками кричащие люди.

Конец боя был печальным для Серого – питбультерьеры, объединившие свои усилия, одолели его, пес был разодран, как обычный кусок мяса.

– Все, забирай свою дохлятину, – сказал устроитель боев хозяину Серого, демонстративно похлопал себя рупором по ноге, – отволоки куда-нибудь в яму… Мы с тобою квиты.

Похоже, мужик в засаленной шляпке задолжал этому карлику деньги и теперь расплачивался за свой долг Серым. Широков стиснул зубы. Промолчал, хотя надо было кричать.