Текст книги "У всякой драмы свой финал"

– Я купаюсь в ней сейчас. И пусть это периферия, но слава, она везде слава! Когда я вижу, как тебе рукоплещет зал, я представляю, что это я стою на твоем месте, и это меня приветствуют зрители, хотя все эти приветствия стоят хороших денег, ты таких денег даже в руках не держала. А поэтому, если ты вздумаешь от меня сбежать, а мысли такие у тебя присутствуют, я знаю это и не думай даже возражать мне, я все равно найду тебя и удавлю, как последнюю дуру!

Ева попыталась что-то произнести в ответ, но лишь несколько раз приоткрыла рот и тоскливо выдохнула воздух. Думилёва сомкнула веки:

– Давай-ка ложись, дурочка, поспим немножко. Посмотри время сколько, уже скоро утро, – и замолчала.

Нарлинская повела глазами по напольным часам. Ночь была на исходе. Однако сон не шел ей в голову. Какой сон после всего, что услышала? Какой сон? Она была перевозбуждена, в ней сейчас метались разные чувства: от ужаса до страсти. Ее то обдавало холодным потом, то бросало в жар, то закипала кровь, то леденела душа, то всю окатывало онемением.

Евгения дышала ровно. Она хорошо представляла состояние Евы. Знала, что та не считала себя дурочкой и что ей не нравилось, когда ее называли дурой.

Но у Думилёвой был свой взгляд на все происходящее вокруг и на всех, кто окружал ее. Она была умной, может быть, чрезмерно умной и злилась оттого, что ее окружение не дотягивало до ее уровня. По крайней мере, она была в этом твердо убеждена. А когда она была в чем-то убеждена, разубеждать ее было бесполезно. Она непоколебимо стояла на своем.

Посему сейчас, угадывая мысли Евы, Евгения, не размыкая век, безапелляционно выдохнула:

– Дура, дура, набитая дура! Подрастешь, поймешь! Давай-ка, прижмись ко мне плотнее, и посмотрим вместе сны, может, там что-нибудь новенького ангелы нам покажут?

Совершенно добитая, Нарлинская сначала сползла с постели, протащила ноги по мягкому ковру к выключателю, выключила свет, потом вернулась, легла набок и плотно прижалась спиной к Думилёвой. Та обняла ее и завершила:

– Вот-вот, я не скрываю, что ты дура! И не сомневайся в этом! – беззлобно усмехнулась. – И не старайся разгадывать сны и пытаться узнавать, что с тобой будет! Все это – гадания на кофейной гуще. Зачем тебе знать будущее? Тогда надо сразу в гроб ложиться. Ни к чему жить, когда все известно.

Ева помалкивала. Спорить с Думилёвой было себе дороже.

Она вовсе не старалась разгадывать сны, но ей чертовски хотелось бы знать свое будущее. А как этого не хотеть? Можно было бы заранее подстелить соломки, когда будешь падать, можно как-то подкорректировать свои действия, чтобы предотвратить падение. Да много чего можно было бы сделать. Но, увы.

Она боялась падать, она готова зубами цепляться за удачу, чтобы не упасть. Но удача изменчива, и это Еву страшило. Потому еще больше хотелось знать, что будет.

И даже если впереди много хорошего, то ведь приятно осознавать, что все идет, как надо, что жизнь твоя удается. Хуже всего, став глубокой старухой, сидеть, вспоминать прошлое, перебирать фотографии, если они останутся, смотреть в интернете на себя молодую и размышлять о том, что было у нее хорошего, а чего никогда бы она не сделала, если бы снова начала жить. Нет.

Как это отвратительно быть старухой и знать, что ничего уже нельзя изменить. Ужасно. Ужасно. Ева не хотела об этом думать. Ей рано об этом думать. Не стоит бередить душу. Надо заснуть. Надо спать. Утром голова будет свежей и настроение иное. Утро – это свет, солнце, новые желания.

Думилёва заснула, рука ее на Еве ослабла.

Нарлинская, закрыв глаза, слышала ее дыхание, оно было спокойным и размеренным, начинало убаюкивать, звучало все расплывчатее.

Ева стала медленно проваливаться в забытье. Мысли распадались на части, слова в этих мыслях – на отдельные слоги, буквы, а потом и вовсе исчезли.

Обе спали, прижавшись друг к другу, и дыша в унисон.

6

Глеб уехал на работу рано утром. Занятия у Ольги в музыкальной школе начинались позже, поэтому она собиралась без спешки. Долго сидела перед зеркалом, и когда закончила макияж и управилась с прической, пошла в кухню и приготовила кофе. Только собралась сесть за стол, как в дверь раздался звонок. Подошла, взяла трубку уличного домофона, но там была тишина и она сообразила, что звонили не с улицы, а с обратной стороны двери. Включила камеру, увидала на экране лицо соседки, оно показалось ей испуганным, но Ольга не придала этому значения, открыла дверь. Соседка не успела ничего сказать, как из-за двери, из мертвой зоны для камеры, вымахнули двое в масках, в больших не по размеру бесформенных дутых куртках, с пистолетами в руках. Ольга лишь успела удивиться тому, что в куртках в такую жару. И после этого услыхала дрожащий перепуганный голос соседки:

– Прости, они меня заставили! – женщина была в цветном коротком фартуке, в легком домашнем халате, в пушистых домашних шлепанцах, в косынке на голове, с расширенными от страха глазами.

Бандиты втолкнули женщину в квартиру и придавили к стене Ольгу. Молчали. Ольга тоже не произнесла ни слова. Бессмысленно возмущаться, когда к твоему горлу приставлен ствол. С сожалением подумала, что поспешила открыть дверь.

Соседку бесцеремонно уложили на пол. Тот, что был возле Ольги, холодно предупредил женщину:

– Лежать, лягушка! Двинешься – конец!

Ольге в горло больно давил его пистолет. Но вот бандит оторвал ствол, за плечо развернул Ольгу спиной к себе, молчком толкнул в комнату:

– Показывай, где нож? – сказал в самое ухо.

Но показывать ей ничего не пришлось, потому что кинжал лежал на виду. Вечером Глеб рассматривал его и рассказывал Ольге, какие странности произошли вокруг этого ножа. Ложась спать, оставил на комоде, а утром не стал убирать в сейф, сказав, что в обед заедет за ним, чтобы показать в полиции своему приятелю оперу Акламину. Вдруг где-нибудь, когда-нибудь кинжал мелькал в криминальных сводках?

Бандита увидал его и спросил у подельника:

– Эта игрушка?

Тот, не произнеся ни слова, резко шагнул к комоду, сгреб пальцами в перчатках и сунул в карман куртки.

– Тебе повезло, лягушка! – удовлетворенно выпихнул из-под маски. – Не пришлось мне выпускать тебе кишки, а то ведь всякое могло быть. За такую игрушку и кишок не жалко! Но сначала мы тебя погладили бы, чтобы уговорить по-хорошему. – Он грубо распахнул ей полу халата. – А гладить-то тут есть что. Ну а если б не договорились, вот тогда и за кишки принялись бы. Мужику своему передавай привет, и скажи, чтобы не рыпался! И никого не искал! Перепонки подрежем – плавать не сможет! И скажи спасибо за сохранность ножичка!

Ольге стало не по себе оттого, что из-за ее оплошности ей сейчас приходилось выслушивать и наблюдать все это в своей квартире. Смотря исподлобья, она раздосадовано съязвила:

– У меня в кухне в столе еще есть столовые ножи, может, вам и их собрать?

Бандит понял ее сарказм и резко ударил рукояткой пистолета по голове. Ольга потеряла сознание, мышцы расслабились, ноги перестали держать. Она рухнула на пол. Соседке тоже досталась своя порция.

Оставив двух женщин лежащими на полу, одну в комнате, другую в прихожей, грабители вышли за дверь, плотно прикрыв за собой. Сняли маски и быстро спустились с этажа.

Первой вернулась в сознание соседка. Очухавшись, кинулась к Ольге, испуганно кудахча:

– Что я натворила, что я натворила! – затормошила ее, хлопая по щекам. Обрадовалась, когда та открыла глаза. – Ну, слава богу! Я во всем виновата!

Они поднялись с пола и сели на диван. Ольга успокоила женщину:

– Ни в чем ты не виновата. Это же грабители, они могли убить! – позвонила Глебу и сообщила о происшествии.

Тот бросил все дела и примчался домой немедленно.

Исай был вместе с ним. Обследовал квартиру, но никаких следов после бандитов не обнаружил. Думал, следы рук могли остаться на входной двери, но Ольга разочаровала начальника охраны, сообщив, что грабители были в перчатках.

Исай озадаченно вздохнул. Задал несколько вопросов соседке, но та еще никак не могла отойти от испуга, поэтому на все его вопросы виновато отвечала:

– Я ничего не запомнила. Я так перепугалась. Я ничего не знаю. Прости, но я так боялась, что они меня убьют. Они угрожали, обещали убить меня, если я не сделаю, как требовали.

Глеб сердился на себя, что оставил кинжал на виду, будто специально приготовил для грабителей. И они пришли за ним, словно знали, что нож приготовлен. О каких следах можно вести речь, когда все, как по заказу?

Первое, что пришло на ум Корозову, что ограбление организовал Олег Рисемский. И сразу поймал удачу за хвост. А его оставил в дураках, как лоха, как полного идиота.

В груди все бурлило от негодования. Как он допустил подобное? Как не предположил, что события могут развиваться непредсказуемо. Хотя с другой стороны ничто не предвещало, что из-за этой дорогой игрушки начнутся игры со стволами и угрозами выпустить кишки.

А впрочем, наплевать на кинжал. Как пришел, так и ушел. И черт с ним, с этим кинжалом. Как говорится, баба с возу – кобыле легче. В конце концов, Рисемский вернул свой кинжал. Так либо иначе все равно пришлось бы его возвращать. Правда, возврат таким манером ущемил самолюбие.

Но не это сейчас главное. Важно, что его любимая Оленька сильно не пострадала. А ведь все из-за него, из-за его недальновидности. Столько раз обжигался, но все равно наступил на те же грабли.

Ольга смотрела виноватыми глазами, но еще более виноватый взгляд был у соседки.

Корозов подошел к ним, обнял за плечи сразу обеих:

– Забудьте! – сказал. – Вы живы, а остальное все мелочи. Разберемся! – и отпустил женщин.

Соседка глубоко вздохнула и нерешительно шагнула к двери. Глеб притиснул к себе Ольгу и поцеловал в висок.

Исай спросил у нее про приметы грабителей, не бросилось ли что в глаза? Та покачала головой. Какие приметы, когда они были в масках и куртках? Правда, один из них не проронил ни слова, а второй назвал сначала соседку, а потом ее лягушкой. Видно, лягушка, у него любимое обращение к женщинам. Вот, пожалуй, и все. Немного, к сожалению.

– Недоумок! – сказал Корозов и бережно провел рукой по ее волосам. – Недоносок! Найдем его, такую лягушку ему устроим за то, что поднял на тебя руку, сам заквакает, как жаба! Ты у меня красавица! А за лягушку ему придется ответить!

Ольга слегка улыбнулась Глебу и, вспомнив, добавила Исаю, стоявшему в дверях:

– И вот еще что, Исай. Слово лягушка он произносил как-то не совсем обычно, с ударением на первый слог! Если это можно использовать, как примету, то вот заметная деталь, мне она как-то резанула слух. Вряд ли он умышленно перевирал ударение в этом слове, скорее это особенность его речи.

Исай кивнул, соглашаясь с ее предположением. Посмотрел на Корозова:

– Пробегу по подъезду. Может, кто-нибудь еще попадется, кто видел их. Может, видел, в какую машину садились.

– Обязательно, обязательно! Иди, опроси! – сказал Глеб, отходя от Ольги.

Исай скрылся за дверью. Много времени не прошло, как он вернулся. На его звонки открылись только две квартиры, но хозяева пожимали плечами. Остальные квартиры хранили глухое молчание.

Консьержка внизу, пожилая, полная, малоповоротливая женщина, тоже ничем не смогла помочь. Да, она видела, как двое в куртках прошмыгнули, но она не успела их остановить и лиц не видела. И куда они направлялись, она не знала. А потом, через час примерно, ну, может, через какое-то другое время, они прошмыгнули назад. Куртки запомнила, а лиц не видела.

На улице – никого. Спросить не у кого. Так что, сплошь неудачи.

Глеб выслушал и взволнованно заходил по комнате, заложив руки за спину.

– Вызови полицию, Глеб, – посоветовал Исай. – Вдруг они за что-то зацепятся.

Корозов усомнился, что при такой скудной информации у полиции что-то получится, но, подумав, позвонил Акламину и в двух словах рассказал о происшествии.

Аристарх, несмотря на то, что его отдел занимался убийствами, а не кражами, скоро прибыл с оперативниками. И пока опера искали следы, опрашивали соседку, консьержку, и обходили квартиры, Акламин за кухонным столом, положив перед собой записную книжку, переговорил с Ольгой, Исаем и Глебом.

Выслушав историю Корозова о Еве, Романе, кинжале, Блямбе и Рисемском, задумался. В неулыбчивых цепких глазах мелькало напряжение, чувствовалось, что мозг его что-то сопоставлял, прокручивал информацию и так и этак. Глеб ждал. И все ждали. Наконец, Аристарх произнес:

– Странно, очень странно, – повернул лицо к Корозову. – Рисемский не обратился в полицию по поводу похищения его сына? Почему не обратился? Вот вопрос. А кинжал, говоришь, очень дорогой? В драгоценных камнях? Картинку набросать можешь?

– Какой из меня художник? – отозвался Глеб. – Разве что намарать кое-как попробую. Вот Оленька поможет. Она хоть тоже не художник, но человек творческий. И огромная умница. Что касается по части драгоценностей, куда мне до нее. В них она дока. Может, что и накалякаем вместе. Да только что тебе это даст? Надо Рисемского потрясти, глядишь, все и прояснится.

Акламин сделал небольшую паузу и заметил, что на Востоке кинжалы с дорогой отделкой – не редкость, там украшение кинжалов, это национальная страсть.

В ответ Глеб остановил его, подняв ладонь, возразил:

– Восточные кинжалы мне приходилось видеть, но этот как-то не очень похож на них. Тем более Рисемский уверял, что это семейная реликвия. А уж он никак не похож на человека с Востока, да и Роман – тоже. Нет. В их крови явно ничего похожего не присутствует. Кинжал небольшой, и, безусловно, старинной работы.

– Понятно. Вы проверяли, в квартире кроме кинжала ничего больше не пропало?

– Вроде нет.

– Вроде или нет? Ведь когда оглоушили Ольгу и соседку, могли пошарить по сундукам и сусекам?

– Не пропало. Они приходили за кинжалом. Они его взяли. Скажу еще, что занозой в голове у меня сидит Блямба. Кажется мне, что все это один клубок. Ну, если не один, то все равно, какая-то связь существует.

– Блямба? Возможно, мелкая сошка. Используется, как шестерка.

Глеб глянул на Исая:

– Где у тебя снимок Блямбы?

– В телефоне, – сказал начальник охраны, доставая из кармана смартфон. – Я проверил его по адресу, действительно живет там, не соврал. С детства известный уличный хулиган, – показал фото Акламину.

Тот посмотрел и покачал головой:

– Первый раз вижу. В мое поле зрения он не попадал. Перебрось-ка этот снимок мне на всякий случай. Проверю по картотеке.

Через два дня Аристарху пришлось выехать по звонку с уличного таксофона. Неизвестный сообщил, что под мостом труп убитого человека.

Все это на первый взгляд походило на результаты драки с поножовщиной. Труп лежал на животе, и сразу было невозможно разглядеть внешность. Но когда его перевернули, Акламин вглядевшись в мертвое лицо, узнал Блямбу.

По состоянию трупа можно было предположить, что смерть наступила несколько часов назад. В светлое время суток. Следовательно, нельзя исключать возможных случайных свидетелей происшествия. И даже мог видеть тот, кто позвонил, ибо набрести невзначай под мостом на труп было довольно проблематично. Хорошо было бы разыскать этого человека, хотя вероятность найти его была невысокой.

Позже труп Блямбы в морге опознали родственники.

Напрашивался вывод, что Корозов, говоря о клубке, в чем-то мог быть правым, убийство Блямбы как бы притягивало того к истории, которую рассказал Глеб. Все может быть. Исключать ничего нельзя. Тем более что мотивы убийства Блямбы совершенно туманны. Могла быть просто уличная драка, но могли быть дела куда круче.

Истыкан ножом. Уж не тем ли, который выкрали из квартиры Корозова? Мысль показалась Аристарху неправдоподобной, и он отбросил ее. Надо искать убийц, а не фантазировать.

Оперативники приступили к розыску.

Но не пролетело и трех дней, как пришлось выехать на новое убийство.

На этот раз труп был незнакомым, без документов, и так же зарезан ножом. Его отвезли в морг. Отпечатков пальцев в картотеке не нашли. Возраст трупа был примерно таким же, как возраст Блямбы. Экспертиза показала, что человек перед смертью был трезв, впрочем, как и Блямба перед убийством. Выходило, в обоих случаях это не могли быть пьяные разборки.

Два убийства с небольшим разрывом по времени наводили на мысль, что между ними возможна связь. Акламин допустил, что оба убитых до своей гибели были знакомы и направил оперативников по соседям и родственникам Блямбы со снимком убитого, выяснить, насколько оправдана его версия. Догадка подтвердилась.

Соседи Блямбы и родственники узнали в убитом приятеля Блямбы по прозвищу Кум.

Акламин вспомнил рассказ Корозова, что в драке у театра вместе с Блямбой участвовал еще один парень, и пригласил в морг на опознание Глеба с его охранниками. И те признали в убитом напарника Блямбы.

Все это как бы еще ближе подводило к Рисемским. К Роману и его отцу.

Глеб теперь нисколько не сомневался в том, что это деяния рук Рисемского-старшего. Явная месть за сына. Возможно, узнал, что к похищению Романа причастны Блямба с приятелем и немедля разделался с ними.

Исай разнюхал некоторую информацию о Рисемском, кто он, отец ли Романа, где его найти и его рабочий телефон. Корозов созвонился с ним.

Олег занимался совершенно незнакомым для Глеба строительным бизнесом. Строил частные коттеджи и бассейны, и прокладывал дороги.

Секретарь долго не соединяла, но, наконец, тот взял трубку и пригласил Глеба к себе в офис.

Глеб не сразу нашел его. Не было никаких вывесок, вход со двора. Офис занимал три-четыре просторных комнаты с хорошей отделкой внутри.

Секретарь в приемной, сосредоточенная и напряженная девушка подняла голову, когда вошел Глеб, окинула надменным взглядом, кивнула:

– Ждут, – и опять уткнулась носом в какие-то бумажки.

Глеб подумал, что секретарь под стать хозяину, и прошел к двери кабинета.

Рисемский навстречу не поднялся, не предложил пройти, только откинулся в рабочем кресле, положив локти на подлокотники, и посмотрел неприязненно. Не произнес обычных слов приветствия.

Посему Корозов, закрыв за собой дверь, без приглашения прошел к его столу и сел на стул у приставного столика. Подумалось, странный тип, сам позвал, дал адрес офиса, а встречает, как незваного гостя.

Хозяин кабинета продолжал смотреть молча и недружелюбно. Глеб нахмурился и не спешил начинать разговор. Молчание затягивалось. Наконец, Олег обхватил ладонями подлокотники, и спросил:

– Ну, как?

– Что ну как? – не понял Глеб.

– Какие вопросы у тебя ко мне? – наклонил вперед мощный лоб и, явно раздражаясь, произнес. – Почему ты решил, что я стану отвечать на них? Ты слишком самонадеян!

– Потому что эти вопросы касаются тебя! – сдержанно сказал Глеб, чувствуя, как внутри него начинает закипать ответное отторжение.

Олег поднял подбородок, сделал громкий выдох, глядя куда-то вбок:

– Тогда начинай. Какого черта тянешь? Или ты думаешь, у меня есть время разглагольствовать с тобой?

– Да уж найди, коль я здесь! – напружинивая тело, едва не сорвался Глеб и в лоб спросил, точно ударил по ушным перепонкам. – Зачем ты организовал нападение на мою квартиру?

Рисемский округлил глаза. Вопрос для него был неожиданным. Уверенность, с какою держался Корозов, определенно для него была неприятна. Он любил подминать под себя, а тут у него срывалось. И чтобы хоть как-то уязвить Глеба, брезгливо съязвил:

– Тебе нужно сходить к психиатру!

– Не уходи от ответа! – сказал Глеб.

– Ты думаешь, я занимаюсь грабежами квартир?

– Я думаю, когда тебе не удалось убедить меня, что это твой кинжал, ты отправил своих головорезов, чтобы выкрасть его!

– Красть то, что и так принадлежит мне? – В глазах у Олега вспыхнула злая насмешка, он сжал подлокотники и подтянул к себе ноги, как будто собирался подняться из кресла, но в самый последний момент передумал. – Ты хочешь сказать, что у тебя больше нет моего ножа? И хочешь, чтобы я поверил этим басням? Найди для своих песен дурака! За окном их много болтается! Прибрать к рукам решил мой кинжал? Понравился ножичек? Но вернуть все равно придется! Я с тебя с живого не слезу!

Корозов не сомневался, что Рисемский умышленно переворачивал все с ног на голову, чтобы обелить себя, и был уверен, что нож уже находился у него.

– Твои головорезы ударили мою жену, – сказал Глеб. – Тебе придется за это ответить!

Олег вышел из-за стола, прошагал по кабинету, остановился и выговорил:

– Во-первых, я честный предприниматель и у меня нет головорезов! Во-вторых, я не организовывал нападения на твою квартиру! И, в-третьих, если у тебя действительно похитили нож, то найди его и верни мне!

Глеб видел, что разговор зашел в тупик, каждый из них стоял на своем, не отступал. Олег ничем не выдал себя, и глазом не моргнул на обвинение, ударил тем же концом по Глебу, точно запустил все по замкнутому кругу. Бесполезность и бессмысленность продолжения разговора была очевидной.

Он пришел к Рисемскому с мыслью ошарашить того, выбить из-под него стул, но не получилось. Приходится отступать. И чтобы это отступление не выглядело бегством, резко перевел разговор на другую тему:

– О Романе что-нибудь стало известно?

– Ты хочешь признаться в содеянном? – в свою очередь хлестнул Олег.

– Не говори чушь!

– Тогда не спрашивай о том, что тебя не касается!

– А вот тут бабка надвое сказала. Все-таки кинжал попал ко мне из его рук.

– Романа я скоро найду! – уверенно проговорил Рисемский. – Можешь не сомневаться. И кому-то за него придется ответить! – произнес таким тоном, ровно точно знал, кому за это придется отвечать.

– Почему ты не заявил в полицию о похищении сына? – спросил Глеб.

Олег подошел к столу, широко расставил ноги, мотнул головой и бросил:

– Я поручил это частному сыску! Они отработают свой хлеб лучше, чем полиция. – Что же этот сыск так долго Му-му водит? Уже должен был бы нащупать какие-то ниточки, – усмехнулся Корозов.

Олега уколола его насмешка, и он отрубил:

– Откуда тебе знать, кто, что водит? Кое-что уже известно, только это не для твоих ушей! – Рисемский снова опустился в свое кресло и враждебно проткнул Глеба взглядом. – У тебя еще есть вопросы ко мне?

Глеб помолчал, прежде чем ответить:

– Вопросы еще остались, – сказал твердо, – но я вижу, что ты не готов отвечать на них!

– У меня нет времени заниматься пустой болтовней! – парировал Рисемский.

– В этом мы с тобой одинаковы, однако я не хамлю тебе, как ты мне!

Олег пропустил его слова мимо ушей. Для него такое поведение было нормой. Тем же прежним тоном он заметил:

– Я позвал тебя, думая, что ты привезешь мне мой кинжал, а ты стал выкатывать глупые претензии! Ты не просто не отдал мне мой нож, ты стал обвинять меня в том, чего я не совершал!

– А не ты ли недавно обвинял меня в похищении Романа? У тебя короткая память!

Олег с силой выдохнул из себя воздух, лицо побледнело:

– Имей в виду, кинжал – это очень дорогая вещь для меня, и не только потому, что его рукоять в алмазах, не только! Вот и мастери выводы сам! – это прозвучало, как угроза.

Глеб сделал над собой усилие, подавляя пыл. Нет, он не собирался уступать напору Рисемского, он в ответ жестко потребовал:

– Тогда займись вместе со мной его поисками!

Олег остолбенел от требовательного голоса, не ожидал.

– Иначе нож может пропасть навсегда! – закончил Глеб.

– Такие вещи навсегда не пропадают! – холодно отреагировал Рисемский.

Корозов встал со стула и, не прощаясь, отвечая Олегу его манерой, твердо шагнул к двери.

Тот провожал его мрачным взглядом, и было непонятно, какими мыслями забит его мозг в эти минуты.

У Корозова встреча оставила в душе неприятный осадок. Бесполезная потеря времени. Рисемский не захотел пойти на контакт. Глеб еще больше утвердился в своем мнении, что без Олега в этой истории не обошлось, что надо убедить Акламина, чтобы он начал розыск именно с Рисемского.

Сел в машину в плохом настроении.

Яркий солнечный день показался не совсем светлым и ясным. Люди на тротуарах какие-то неловкие и измученные. И пес, выскочивший из-за угла, был худым, ободранным и жалким. Кучка голубей лениво, словно нехотя топталась на тротуаре, поклевывая какие-то крошки, путалась в ногах у пешеходов, не спешила убраться с дороги, как будто не замечала людей. Пока пес не ворвался в их сонное царство, заставив встрепенуться, оторваться от неторопливой трапезы, разбежаться и взлететь всех вместе.

Глебу хотелось после встречи с Рисемским умыться, и не просто умыться, а окунуться целиком.

Проехали совсем немного, как в кармане у Корозова зазвонил телефон. Глебу не хотелось разговаривать ни с кем, тем более что на дисплее высветился незнакомый номер, но он все-таки поднес телефон к уху и сразу даже не сообразил, чей голос раздался из него:

– Глеб, это ты? Я не ошиблась?

– Я, а кто это? – неохотно отозвался он.

Голос был женский и Корозов, еще не отойдя от прежних мыслей, услыхал:

– Это Ева Нарлинская, Глеб!

Корозов сперва удивился, откуда она могла знать его номер, но тут же вспомнил, что сам давал ей визитку. Поморщился, потому что звонила она не вовремя. Между тем, в ответ произнес:

– Да, да, узнал, Ева! Не ждал! Рад услышать!

Но, видимо, голос его был не настолько приветливым или показался Еве совсем неприветливым, потому что Нарлинская сказала:

– По твоему голосу я не чувствую особенной радости, Глеб.

– Рад, рад, – повторил он, не постигая, почему должен испытывать особенную радость от ее звонка. Ну, просто рад и этого достаточно. Впрочем, по-настоящему его всегда радовал только один женский голос – его жены Ольги. – Работа задергала, – сказал в оправдание. – Забудешь на ней, как улыбаться.

Ева неожиданно перешла на громкий шепот, и Глебу почему-то представилось, что она рукой прикрывала рот:

– Нам надо срочно встретиться, Глеб!

Корозова обескуражила ее просьба:

– Срочно? Отчего такая спешка? Что-нибудь случилось? – спросил.

– Это очень серьезно и это не телефонный разговор.

– Ну, если так серьезно, тогда в любое время, Ева. Какой ресторан тебе больше по душе?

Нарлинская на минуту замешкалась, ее явно не устраивало приглашение в ресторан, и она тут же от ресторана отказалась. Тогда Глеб предложил ей место проще: кафе. Но и кафе не устроило Нарлинскую. И тогда Корозов, не догадываясь, чего она хочет, попросил саму сделать выбор. Ева помедлила и сказала:

– Я хотела бы, чтобы нас никто не видел вместе!

Глеб несколько оторопел, что за тайны такие, что за секретность, как в шпионском фильме? Но громкий шепот Нарлинской задрожал от напряжения, умоляя не отказывать ей:

– Очень, очень надо, Глеб!

– Тогда запоминай! – подумав, сказал Корозов и назвал адрес пустой квартиры, где недавно собирался спрятать Блямбу. – Когда сможешь подъехать?

– Через полчаса! – поспешно ответила Ева.

Глеб посмотрел на время, прикинул в уме, и закончил:

– В таком случае жду тебя через полчаса!

Оставив охрану у дверей в квартиру, предупредив о Нарлинской, Корозов едва успел расположиться в комнате на кожаном диване, как дверь слегка скрипнула, и послышался мелодичный голос Евы. Глеб поднялся навстречу.

Она не вошла, вбежала в прихожую и, заглянув в комнату, с робкой улыбкой на губах протянула ему ладошку.

На девушке была короткая легкая синяя юбка и белый топ, слегка открывавший грудь. Лицо как будто нарисованное рукой хорошего художника. Ничего удивительного не было в том, что поклонники съедали ее своими глазами и несли к ее стройным ногам цветы.

Глеб пожал руку, обратив внимание, что Нарлинская не спешила вытащить ее из его ладони. Приблизилась и доверительно произнесла:

– Я так устала от всего, Глеб! Я устала от шума, от того, что меня узнают на улицах, от поклонников, от аплодисментов. Мне так не хватает тишины! Простой человеческой тишины! Сейчас столько разных проблем, они сыплются, как из рога изобилия! Как хорошо вот так, чтобы никого лишнего и чтобы тихо-тихо вокруг!

Глеб не подал вида, что не доверяет ее излияниям. Здесь она откровенно переборщила. Ведь артист в тишине без восторгов публики разлагается, теряет форму, превращается в обычного смертного, и это его убивает морально, а иногда и физически.

Корозов жестом показал на стулья вокруг стола и кресло, приглашая сесть на любое из мест.

Ева прошла по ковру, не решаясь сразу выбрать, где сесть, остановилась у тумбочки с телевизором, развернулась лицом к Глебу и с неподдельной досадой продолжила:

– Так много скверны в жизни, Глеб. Так много. Никогда не поверишь, пока сам не окунешься в нее. Это ужасно, Глеб.

Искренность ее слов по-прежнему вызывала сомнение у Корозова:

– Никогда не поверю, что такая молодая красавица, известная в городе актриса окунается в скверну. Тебя носят на руках, твой успех бежит впереди тебя. Разве можно тебе думать о чем-то плохом? – заметил он.

Между тем, на молодом лице Евы оставалось озабоченное грустное выражение. Она говорила, как зрелая, немало прожившая и много повидавшая на своем веку женщина, у которой не катилась жизнь по накатанной дорожке, а с трудом пробивала себе путь:

– Я всегда должна быть настороже, Глеб. Я как будто тащу в гору тяжелую тележку с поклажей. Стоит мне остановиться и выпустить ее из рук, как она мигом унесется под гору, а с нею вместе мгновенно улетучится мой успех. Ведь успех не приходит сам по себе к кому попало, он предпочитает находиться рядом с тем, кто работает на него, он порабощает, он заставляет проливать сто потов, он изматывает.

Глеб соглашался с подобными выводами, его собственный успех выстраивался по тем же канонам. Ева уловила в его глазах согласие, поправила прическу, открывая высокий лоб, и легко опустилась в кресло, утонув в его мягкости:

– Ты представить себе не можешь, сквозь какие терния у меня пролегает путь к успеху!

Корозов не брал в толк, зачем все это она говорила ему. То ли выливала из себя наболевшее, то ли это было вступлением к разговору, с которым пришла. Предваряла его непонятными Глебу ужасами своей жизни. Он сел на диван:

– Ну, почему же? Представить могу! – сказал.

Нарлинская закрутила головой:

– Не спорь, Глеб, ты не знаешь! Иногда повеситься хочется!

Ее откровенность была шокирующей, ему стало несколько не по себе от такой открытости, уж слишком мрачно все. И потом, с чего бы вдруг? Ну, были бы они давно знакомы и на короткой ноге, тогда понятно. Но ведь это не так. Само собой, у каждой медали есть оборотная сторона, и, наверное, оборотная сторона жизни Нарлинской не так притягательна и изящна, как представляется зрителю в театре, который судит о ней по ролям, по игре на сцене и по ее внешности. Ева определенно хотела вызвать к себе сочувствие, однако его все это начинало утомлять. Он попытался добавить оптимизма в разговор:

– Все обиды со временем забываются, – сказал. – Время стирает многие неприятности из человеческой памяти.