Текст книги "У всякой драмы свой финал"

Нарлинская после этого замолчала, было слышно, как она дышала. Затем взмахнула рукой:

– Не обращай внимания, Глеб. Хандра, хандра. На меня иногда находит.

– У красивой девушки это ненадолго. Выйдешь на улицу, увидишь, как на тебя оборачиваются прохожие и хандра улетучится. Красота всегда привлекает людей.

– Иногда красота приводит к трагедии, – вздохнула Ева. – Вот и тебе я не очень хорошую весть принесла. Конечно, я бы могла ничего не говорить или сказать это по телефону, но по телефону не передать того, что можно сказать при личном общении.

Корозов был несколько озадачен таким продолжением разговора. Что же это за плохую весть она принесла? После шапочного знакомства на ресторанном банкете, не более того. Откуда вообще у нее могла появиться для него какая-то весть?

Она, приподнявшись на подлокотниках, извиняющимся тоном произнесла:

– Мне не хотелось бы портить тебе настроение, но, увы, Глеб, приходится, прости, это для тебя важно.

Глебу поначалу пришла на ум мысль, что Еве понадобилась от него какая-нибудь помощь. И он не удивился этому. Обычное явление, когда к владельцу магазинов обращаются за той либо иной услугой. Ева, очевидно, не исключение. Так устроена жизнь. Куда от этого денешься?

Нарлинская как бы ни сразу решаясь начать разговор, взволнованно поерзала на сиденье, потом положила руки себе на колени, погладила их и, наконец, решительно выговорила:

– Твоя жена в опасности! – и повторила. – Ольге грозит опасность!

Кожа дивана зашуршала под Глебом от его движений. Странные слова и как их воспринимать, непонятно. Что бы они означали? О какой угрозе для Ольги идет речь? Он напружинил мускулистое тело. Что это, шутка? Тогда очень неудачная. Плохой шутник из Евы. Его взгляд остановился на лице девушки.

Та смотрела ему прямо в глаза. Его относительно спокойная реакция задела ее. Он не воспринял ее предупреждение так, как она ждала. Эмоционально и шумно. Она надула губы. Что за мужики, им все надо разжевать и в рот положить. О Корозове была лучшего мнения, все-таки известная в городе личность, удачливый предприниматель, но и ему надо втюхивать в мозги, чтобы дошло, что она не шутит. Неужто он не видит, что ей совсем не до шуток? Вспыхнула и категорично выпалила:

– Не спрашивай, какая и от кого, Глеб, этого я конкретно не знаю, но хочу предупредить тебя, чтобы отныне ты не отпускал Ольгу ни на шаг от себя!

Глебу не пришлась по душе такая загадочность, ибо Ева могла б сделать хотя бы намек, подсказать, о каких неприятностях идет речь и откуда предположительно их можно ожидать. Но она закрыла рот и больше ни гу-гу. Все это показалось донельзя ненормальным, если не сказать нелепым. Как в сказке: пойди туда, не зная куда, найди то, не зная что. Как он должен это воспринять? Как вообще нормальный человек обязан на подобное реагировать?

Корозов ничего не сказал в ответ, но в глазах мелькнула короткая усмешка.

Ева вспылила, щеки и уши покраснели, словно ее уличили в обмане. Она видела, что надо как-то объяснить свое предостережение, но не могла, потому что тогда пришлось бы многое раскрыть о своей жизни. Лишь с дрожью в голосе, повторила:

– Это очень серьезно! – вскочила из кресла и начала взволнованно вглядываться в Глеба. – К сожалению, это все, что я могу сказать тебе! Я очень сильно рискую, встречаясь с тобой! Об этом никто не должен знать! Я тебя умоляю, иначе ты погубишь меня!

Глеб верил и не верил ей. С одной стороны, с чего бы вдруг ей прискочить к нему и заниматься враньем, а с другой, ведь не настолько они знакомы, чтобы она решила рисковать собой. Что-то не сходилось во всей этой истории. От кого и почему вдруг Ольге угрожает опасность? Как об этом может знать Нарлинская? В голове ничего не связывалось. Он находился в замешательстве.

Глеб не любил таких неопределенностей, они не давали ответов на вопросы, но и отбрасывать их от себя было бы, по меньшей мере, бестактно по отношению к Еве, а по отношению к Ольге вообще недопустимо.

Девушка подступила близко к нему, присела на корточки и, смотря умоляющим взглядом, положила на его колени свои небольшие ладони, прося, чтобы он не сомневался в ее искренности, наклонила голову:

– Поверь, Глеб, поверь.

Он смотрел на маленькие уши, на волосы, на плечи, на тонкие пальцы и не мог принять окончательного решения для себя. Чтобы вырваться из этой неопределенности, неожиданно спросил:

– Тебе известно, что Романа похитили?

Ева резко отстранилась, поднялась с корточек и как будто ощетинилась:

– Откуда мне это может быть известно? Я не интересуюсь его жизнью!

– Я только что встречался с его отцом, – сказал Глеб. – Он не может найти сына.

– Мне жаль, – проговорила Нарлинская. – Но я знаю лишь то, что много дней не видела его среди зрителей.

– Ты отправила меня в кафе «Оранжевое небо» на встречу с Романом. Откуда ты знала, что он будет находиться там? – спросил Корозов.

Вопрос не поставил Нарлинскую в тупик, она хорошо знала, что рано или поздно Глеб задаст его, и заранее приготовилась. Она актриса, может сыграть любую роль. Выслушав вопрос, Ева сыграла вспышку возмущения, и даже ярость, это было исполнено талантливо:

– Ты подозреваешь меня?! – вскрикнула девушка. – Ты унижаешь меня, Глеб, своим подозрением! Но разве оно не унижает тебя самого? – часто задышала, краснея щеками.

Глеб переждал ее выплеск и продолжил:

– Это не ответ, Ева. Вот сейчас ты предупреждаешь меня об опасности для Ольги, – глянул сурово. – И не отвечаешь, откуда эта информация. Странно все, Ева.

– Все так, все так, Глеб! Но иначе нельзя! Я не могу иначе! Не подозревай меня во лжи! Я сказала правду! А что касается кафе, так перед этим Роман передал мне букет с запиской, в ней предложил встретиться в «Оранжевом небе». Я сразу позвонила тебе. Вот и все! – девушка снова стала ходить по ковру, оставляя на длинном ворсе вмятины от высоких каблуков босоножек.

– Получается, что не все, Ева! – не согласился Корозов. – По-твоему о кафе знали только мы с тобой. Тогда откуда о нем узнали похитители Романа? Я не сообщал им.

Девушка затряслась, изменилась в лице:

– Ты думаешь, что это сделала я? Как ты можешь так думать, Глеб? Разве я дала повод для этого? Зачем в таком случае я бы предупреждала сейчас тебя об опасности для Ольги? Нашел преступницу! Я даже на сцене никогда не исполняла роль преступницы. Вот спасибо! А похитители, откуда угодно могли узнать. Может, Роман сболтнул где-то, может, следили за ним! Не знаю! Но я не обижаюсь на тебя, Глеб. Все мужчины мыслят прямолинейно! Это ведь мужчины выдумали правило, что самый короткий путь между двумя точками, – прямая. А ведь на самом деле в жизни все как раз наоборот.

Корозов завозился на диване:

– И что же, по-твоему, самый короткий путь между двумя точками, если не прямая?

– Все, что угодно, – успокаиваясь, проговорила Ева, – только не прямая. Для меня Роман, это один из моих поклонников и зачем мне знать о его жизни что-то? Я ничего не знаю, и знать не хочу. Он нужен был тебе, я помогла, как смогла, и все. И только, ради бога, не забудь главное, зачем я с тобой сейчас встретилась! А теперь мне надо идти, я не могу задерживаться надолго!

Глеб поднялся с дивана, чтобы проводить ее.

Девушка, отвернулась и пошла к входной двери. Взялась за ручку, обернулась, попрощалась.

Корозов кивнул в ответ.

7

Музыкальный класс был небольшим. Окно с открытой форточкой. У правой стены от окна – старенькое, но с хорошим звучанием пианино, у левой стены плотно придвинутый стол со стопкой нот на столешнице и тремя стульями по сторонам.

Закончился урок музыки, ученица встала из-за пианино, убрала с пюпитра ноты и робко глянула на учительницу. По детским наивным глазкам Ольга догадалась, что девочке хотелось одобрения. Ее пальчики, прежде чем закрыть крышку пианино, легонько нажали несколько клавиш, и только потом крышка опустилась на свое место. Ольга погладила ученицу по голове, назвала умницей и похвалила за прилежание к урокам, попросила выучить новую мелодию так же хорошо, как предыдущую.

Ученица повеселела, радостно улыбнулась и вышла за дверь.

Прошло буквально две-три минуты, как дверь отворилась, и в проеме вместо следующего ученика Ольга увидала Дорчакова. В светлой рубахе с коротким рукавом, цветной косынкой вокруг шеи, синих брюках. Не поверила своим глазам. На лице, видимо, появилось сильное изумление, отчего Антон засмеялся:

– Да, да, это я, Ольга, не удивляйся, тебе не показалось. Можешь пощупать, чтобы достовериться, что я не привидение, что из плоти и крови, – подошел близко, ближе, чем требовалось, и протянул мягкую руку.

Он был из категории тех людей, о которых обычно говорят, что они долго остаются молодыми.

Ольга чувствовала, что пожатие его руки было медленно ускользающим из ее ладони, словно в руке не было ни костей, ни суставов. Выскользнув, рука прикоснулась к ее блузке, провела по плечу, а затем, эластично изгибаясь, скользнула к юбке и прошлась по бедру.

От такого прикосновения ей стало не по себе, она отступила назад. А он сделал шаг вперед, и расстояние между ними не увеличилось.

Наконец, Ольга справилась со своей растерянностью и показала на стул, приглашая Дорчакова сесть:

– Неожиданно, Антон, неожиданно, – сказала. – Что тебя привело в музыкальную школу?

Артистично разведя руки в стороны, он не отрывая взор от ее глаз:

– В музыкальную школу? О, нет, нет, вся музыкальная школа мне не нужна! Мне достаточно одного класса, в котором преподаешь ты!

Теряясь в догадках, зачем здесь появился Дорчаков, Ольга с иронией спросила:

– Уж не желаешь ли ты взять у меня несколько уроков музыки? Тебе никогда не хотелось научиться играть на пианино?

Повернувшись к музыкальному инструменту, Антон поднял крышку, ткнул пальцем клавиши. Когда звук утих, ответил:

– Ты вытаскиваешь из моей души детские воспоминания. В детстве я действительно хотел научиться играть, – нажал еще несколько разных клавиш, прислушался к звукам. – Но у родителей не хватало средств для моего обучения. Купить пианино было им дорого. А на баяне, скрипке, гитаре я играть не хотел. Так что пришлось довольствоваться чтением книг. Читал очень много, запоем. Забывал о сне. И не жалею об этом! Нет, не жалею! – Дорчаков подошел к столу, пролистал ноты, лежавшие на столешнице.

– Книги – это прекрасное занятие, очень достойное, – одобрила Ольга.

– Никогда не понимал, как можно писать музыку, – он ласково погладил ноты. – Волшебство какое-то. Великие люди. Непостижимые. Книги – такое же волшебство. Представляешь, из обыкновенных слов, совершенно обычных, какими мы с тобой разговариваем, вдруг образуется поразительно красивый букет пьесы. Не будь книг в моем детстве, наверное, из меня не получился бы режиссер. Но вполне смог бы получиться какой-нибудь спортсмен.

Окинув его фигуру, она не увидела в ней спортивной формы и с сомнением сказала:

– Интересно. И в каком же виде спорта?

На какое-то время застыв лицом, он попытался припомнить свое детство, возможно, какие-нибудь эпизоды из него, а, может, целый отрезок. Но также, вполне вероятно, постарался заглянуть не только в детство.

Из детства мало что остается в памяти. Оно мимолетно, оно, как вспышка спички. Попробуй ухватить стремительный взрыв пламени. Не ухватишь. Зато потом можно спокойно наблюдать, как спичка горит до полного угасания. И это спокойное горение остается в памяти лучше. Оно за пределами детства, оно там, где появляются мечты. Видимо, Антон припоминал все сразу. Потом сбросил мимолетное оцепенение, и охотно пояснил:

– В виде спорта, который я до сих пор люблю. Всегда любил играть в футбол. В моем детстве и юношестве футбол был нормальным увлечением. Теперь я, конечно, не играю, но слежу за играми с удовольствием. Ты не смотри, какой я теперь, я не всегда был таким! – Глаза Дорчакова жадно поедали Ольгу, этот взгляд казался ей липким и навязчивым.

Ощущение дискомфорта от присутствия Антона, вносило в ее душу непонятное беспокойство. Выжимая из лица улыбку, она заметила:

– Как видишь, в классе нет футбольного поля. И футболистов тут нет. Так что же привело тебя сюда?

– Любопытство, Ольга, любопытство, – без запинки ответил он. – Желание больше узнать. Захотелось посмотреть на твой театр, – Антон опять подступил к ней очень близко и дыхнул в лицо тихо и вкрадчиво. – Ведь здесь твой театр, – его рука быстро взяла ее за локоть.

– В моем театре только одна главная декорация, это пианино, и много маленьких совсем неопытных актеров, – принимая его игру, сказала Ольга и произвела движение, освобождаясь от его руки.

Сделав шаг назад и оценивающе, как цыган оценивает лошадь, в который уже раз Антон осмотрел Ольгу с ног до головы:

– Но ведущая актриса, конечно, ты! И ты прекрасная актриса, мои тебе аплодисменты! – громко захлопал в ладоши. Он вышагивал вокруг нее, словно паук вокруг своей жертвы, опутывая паутиной.

– До актрисы мне, как до луны! – не согласилась она. – В актерстве я ничего не смыслю. Моя роль здесь проста, я учу детей музыке. Но если тебе нравятся сравнения с театром, то здесь у меня роль преподавателя музыки.

– А тебе не хотелось бы стать ведущей актрисой театра? – манерно воскликнул Дорчаков. – Я сделаю из тебя звезду! Настоящую звезду! Ты уже выросла из роли преподавателя, ты ее переросла. Пора двигаться дальше. Пора, пора, Ольга. Это просто возмутительно, это никуда не годится зарывать свой явный большой талант в игру с детьми.

– Я слышала, Антон, что хороший режиссер должен обладать хорошей фантазией. Ты хороший фантазер! И, наверно, хороший режиссер, – отозвалась она.

Уловив в ее словах насмешку и равнодушие к тому, о чем он говорил, Антон схватил руку Ольги, поцеловал, громко воскликнув:

– Ольга, мы живем в такое время, когда все происходит не так, как должно быть! Я – режиссер! Главный режиссер и все. Но не Великий. И я это прекрасно осознаю! Но чем Великий отличается от Главного? – сделал многозначительную паузу. – Я тебе скажу, Ольга! Великий учит людей, а Главный – развлекает! Как видишь, разница огромная! Вот ты – Великий режиссер, потому что ты учишь детей. А я просто Главный, поэтому всего-навсего буду их развлекать, когда они вырастут.

Вытянув свою ладонь из его, она убрала руки за спину, старательно сохраняя на лице улыбку. Хотя, откровенно говоря, улыбаться ей вовсе уже не хотелось:

– Я даже не могу спорить с тобой, потому что далека от всего, о чем ты говоришь.

– Вот я и пришел, чтобы пригласить тебя в театр и показать его нутро, так сказать. Показать, как все на самом деле там происходит! Ты многое поймешь, когда увидишь! Ты получишь массу новых эмоций! – снова воскликнул он и провел пальцами по ее плечу, медленно опуская руку до локтя.

Его прикосновения начинали Ольгу напрягать, а приглашение вызвало замешательство. Он настойчиво пытался заинтересовать ее тем, к чему у нее не было ни тяги, ни охоты.

Почему-то многим кажется, что любая девушка хочет стать артисткой. Заблуждение. Очевидно, Дорчаков был из числа таких заблуждающихся. Увлеченный театром, он, видимо, верил, что в каждом есть такая тяга, и каждого не может не завораживать театральное действо.

– Поверь, – продолжал он напыщенно, – все, что зритель видит из зрительного зала, это не есть настоящий театр. Ты была в зрительном зале, а я приглашаю тебя за кулисы. Туда, где находится театральная кухня, где кипят не сценические страсти, а бурные человеческие устремления и битвы. Я приглашаю тебя в самый центр театральной вселенной, в свой кабинет. Я покажу тебе такое, что даже не снилось нашим мудрецам! – он произнес эти слова так, как будто со сцены произносил монолог из Шекспира. Его глаза горели и он, сдавалось, забыл, что находился в обыкновенном классе обыкновенной музыкальной школы, и что зрителем его была всего одна красивая молодая женщина.

Ольга могла бы ответить, что ей уже приходилось бывать за кулисами театра, но не стала, видя, как Антон, отойдя на середину класса, взмахивал руками и любовался собой. В эти мгновения он больше всего мечтал, чтобы Ольга восторгалась им не только, как режиссером, но еще и хорошим актером, чтобы аплодировала ему.

Но та прыснула смехом, остудив его пыл. Антон заморгал обескураженно. Однако быстро нашелся, направил на нее свой указательный палец и проговорил:

– Ты смеешься, значит, тебе интересно! Значит, хочешь узнать, в какие тайны я собираюсь окунуть тебя! Ловлю тебя на смехе! Поехали! Едем прямо сейчас! Театр ждет тебя! – подхватил ее за локоть.

Она не двинулась с места. Улыбка медленно сползла с ее лица. Глянула на Дорчакова, как на нечто диковинное:

– Да ты сумасшедший, Антон!

– Но ведь ты кого угодно сведешь с ума, Ольга! – выдохнул тот.

– Я тут ни при чем. Ты просто помешан на своем театре и хочешь, чтобы это помешательство стало всеобщим. Так не бывает, Антон! – она шагнула к пианино. – Здесь не театр, здесь музыкальная школа, здесь я работаю, преподаю уроки музыки детям. Дорчаков проследил взглядом, как она подошла к музыкальному инструменту и коснулась длинными пальцами клавиш. Ему чертовски захотелось, чтобы ее пальцы коснулись его тела. Он с трудом оторвал себя от этих мыслей и притворно возмутился:

– Ты считаешь, что я сейчас не на работе, а просто баклуши бью? Ты ошибаешься, Ольга! Режиссер всегда должен быть в работе. Мой мозг никогда не отдыхает. Я всегда в поиске подходящей фактуры, чтобы сделать с нее слепок для образа того либо иного действующего лица в очередной пьесе. Чтобы всякая новая постановка произвела фурор, приходится много поработать над каждой ролью в спектакле. Поэтому я постоянно изучаю повадки людей, прислушиваюсь к их речам, запоминаю характерные черты, дабы затем воплотить их в своих начинаниях. Зритель сейчас капризный. Стандартным набором его не увлечешь. Надо неизменно чем-то удивлять. А для этого приходится беспрерывно искать и привносить результаты поисков в сценическое действо. Это нелегко, Ольга. Это каторжный труд. И я хочу показать тебе, как он тяжел, и как он прекрасен, когда, оценив его по достоинству, зрительный зал рукоплещет. Зритель рукоплещет актеру и не думает о режиссере, а ведь на самом деле он рукоплещет режиссеру, потому что актер, это всего лишь пластилин в руках режиссера. И то, что слепил режиссер, то и видит зритель на сцене. Это как в кукольном театре. Важна не кукла, а тот, кто дергает за ниточки.

Ольга накрыла клавиши крышкой, выслушала монолог и пожала плечами. Ей показалось не совсем уместным сравнение актеров с куклами, но она никак не прокомментировала это. И чтобы не обидеть Дорчакова, отказала ему обнадеживающе:

– Может быть, когда-нибудь в другой раз приму твое предложение, Антон, и посмотрю ваше закулисье, но не сегодня здесь и сейчас. Сейчас не могу, у меня занятия с учениками.

Не принимая ее ответ, он сильно зажмурился. Такой прием был хорошо известен ему, он и сам всегда говорил подобные слова всем, кому хотел отказать. Он был опытным человеком в хитросплетениях слов, потому решил закончить разговор на другой ноте, а именно на той, которая устраивала его:

– В таком случае, – сказал он, – договариваемся конкретно! – и спросил. – Когда у тебя заканчиваются уроки?

– Через четыре часа, – машинально ответила Ольга и посмотрела на часы.

Торжествующим тоном победителя, Антон выплеснул:

– Тогда через четыре часа, тютелька в тютельку, моя машина будет стоять у подъезда музыкальной школы, – протянул Ольге руку и в его глазах запрыгали азартные огоньки.

Она рассеянно пожала плечами.

Отступая к двери, он продолжал смотреть на Ольгу и улыбаться.

Потом сильно распахнул дверь, выскользнул из класса в коридор и вздрогнул от неожиданности, столкнувшись носом к носу с Думилёвой.

У той в глазах появилось крайнее недовольство, которое мгновенно превратилось в возмущение и негодование.

Антон замер на месте, по лицу пробежала оторопь, однако тут же попробовал взять себя в руки и широко улыбнуться:

– Наши встречи происходят все чаще, мадам! – воскликнул манерно с поклоном.

Евгения в красивом макияже, красивом летнем открытом платье, в драгоценностях на шее и ушах, в дорогих босоножках, была выше его ростом, смотрела сверху, и в ее голосе он уловил морозный холодок:

– У тебя разносторонние интересы, как я погляжу, Антошка! Что ты тут делаешь, пакостник? – спросила она.

– Ну почему же сразу пакостник, мадам? Музыка и театр это одно целое, мадам! – настороженно с обидой ответил он и выпрямился, пытаясь продолжать манерничать.

Грубоватый голос Евгении погасил манерность Дорчакова и возвратил Антона на землю:

– Потому и пакостник, что для тебя молоденькие актрисы и преподавательницы музыкальных школ, это тоже одно целое! – сказала раздраженно.

– Все можно объединить, мадам, было бы желание и умение, – Антон силился говорить в шутливом тоне, хотя мускулы на его теле были напряжены.

Не принимая его тона, Евгения отрезала:

– Сиди в своем курятнике, довольствуйся своими курами! И не пытайся объединять, когда это вредно для здоровья! Знаешь, что случается при неусвояемости пищи? – повысила голос.

– Понос, мадам, – надломлено хмыкнул Дорчаков и попытался снова улыбнуться, но улыбка не получилась.

– Дурак ты, Антоша! – покривилась Думилёва. – Вонь бывает от поноса, самая настоящая вонь!

В коридоре музыкальной школы перемешивалось отрывистое звучание мелодий, доносившихся из-за дверей разных классов: пианино, баян, скрипка, гитара. В него вклинивались голоса Евгении и Антона. И весь этот беспорядочный набор звуков метался между стенами и вылетал в открытые форточки окон.

Голос Думилёвой досаждал Антону, выворачивал наизнанку, потому что именно его меньше всего хотел слышать здесь и сейчас. Он даже предположить не мог, что в стенах музыкальной школы у двери Ольгиного класса столкнется с Евгенией. Это было невероятно. Но это произошло.

Дорчаков подобрался и выглядел перед нею, как нашкодивший мальчишка. Медленно куда-то исчез вальяжный и уверенный в себе человек, каким он был в своем кабинете с Нарлинской и каким был несколько минут назад с Ольгой. Как будто Евгения прихватила Антона за неким непристойным занятием, и он изо всех сил теперь тщился оправдаться в своем поведении. Даже в ресторане он гляделся более независимым. Сейчас же со стороны было не очень понятно, то ли Антон действительно так напуган, то ли он хорошо играет роль.

И только Евгения точно знала, что он свой испуг пытается спрятать за неудачной игрой, она остро чувствовала фальшь в этой игре, взяла пальцами его рубашку, заглянула ему в глаза:

– Не придуривайся, Антошка! На свежатину потянуло?

Прищурившись, Дорчаков после недолгого молчания, набравшись храбрости, с усилием усмехнулся:

– Тебя тоже, Евгения?

Коридор музыкальной школы, на две стороны которого располагались классы, был длинным.

Уныло смотря вдоль этого коридора, Антон думал о том, что они оба прихватили друг друга за одним и тем же занятием.

По большому счету он ничего страшного не усматривал в том, что их интересы сошлись, ведь пользуются же они Евой, как разменной монетой, и никому из них от этого ни холодно, ни жарко. Между ними как бы заключено негласное соглашение, которое устраивало обе стороны. Евгения потребовала сделать из Евы местную знаменитость, а он, как плату за это, положил девушку в свою постель. Почему бы теперь не пойти по тому же варианту с Ольгой? Он хорошо знал о наклонностях Думилёвой, но и она хорошо знала о его отменном донжуанстве.

Однако так помышлял Антон, и совсем иначе мыслила Евгения. Нарлинская была заложницей их договоренности, а Ольгу Евгения не собиралась делать знаменитой актрисой, посему услуги Дорчакова здесь были совершенно излишни. И не только его услуги, но его присутствие было здесь просто нежелательным.

Недалеко от двери стоял маленький мальчик, ученик музыкальной школы, который ждал своей очереди, чтобы войти в класс. Сейчас было его время, но он не мог войти, потому что Евгения и Антон перегородили дорогу, высказывая колкости друг другу.

Между тем, Думилёва держала за руку маленькую девочку, с которой пришла в музыкальную школу, и Дорчаков обратил на это внимание:

– Это твое протеже? Готовишь молодое поколение для собственных утех? – покосился он.

В ответ лицо Евгении сделалось страшным, и Антон пожалел, что сказал эти слова, но они уже вылетели изо рта. Потому пришлось выслушать злую угрозу Думилёвой:

– Сотру в порошок, дурак, если тут еще увижу! Ты меня знаешь!

Самое плохое во всем этом было то, что Антон знал, Евгения и, правда, может стереть в порошок, если захочет. Она обладала жутким напором и имела большие деньги, которые иногда приводили в действие такие механизмы, от коих дрожь проходила по всему телу.

До сих пор многие ее знакомые были убеждены, хотя вслух этого никто не высказывал, ибо это слыло как бы запретной темой, но в мыслях все держали, что мужа своего, чтобы наложить лапу на большие деньги, Думилёва отправила на тот свет сама. Потому что уж слишком темной, или, наоборот, шита белыми нитками, была вся история его гибели.

В ответ на слова Евгении он не нашелся, что сказать, и просто попытался сохранить лицо, оправдываясь:

– Как ты груба сегодня, мадам, совсем не воспринимаешь невинных шуток. Так нельзя, мадам.

За косынку на его шее, она притянула Антона ближе к себе:

– За такие шутки я могу подвесить тебя за одно место и оставить так надолго, – серьезно пообещала она. – У тебя театр драматический, а не цирк, опасайся большой драмы с Главным режиссером, – и оттолкнула.

Неспокойно откланявшись, Дорчаков двинулся от двери класса вдоль коридора. Евгения окинула его фигуру со спины и поморщилась, как будто он изрядно утомил ее. Подтолкнула девочку вперед себя и решительно толкнула дверь.

Ожидая увидеть очередного ученика, Ольга расширила глаза, ошарашенная новым явлением. Час от часу не легче, неужто за дверью друзья Нарлинской выстроились в очередь? И следующим тоже будет ресторанный знакомый? От неожиданности поприветствовала скупо, одним кивком головы, не сообразив сразу, какие слова произнести.

Думилёва же, мельком глянув в небольшое зеркало, висевшее не стене, и увидев на своем лице свирепое выражение, оставшееся после разговора с Антоном, восприняла такой прием, как ответ на ее раздраженный вид. И подосадовала на себя, что не сумела быстро привести лицо в порядок. Громко хмыкнула, выпустила из уголков губ улыбку.

Придя в себя, Ольга тоже приветливо повела рукой:

– Проходи, Евгения! Сегодня у меня день удивлений. Никогда не думала, что моя работа заинтересует моих новых знакомых. Ты прекрасно выглядишь в этом наряде!

От Евгении реакция была неопределенной. Ведь как никак прозвучал намек на предыдущего гостя, что было ей неприятно. Но одновременно ей был сделан комплимент, что, несомненно, понравилось.

– Видела я этого донжуана. В коридоре встретила! – сказала она громко и решительно бескомпромиссно заявила. – Если он еще сюда заявится, гони этого дурака в шею! Гони так, чтобы пятки сверкали! Ишь, мелкий шкодник! Приперся Антошка сажать картошку!

Такой совет привел Ольгу в растерянность. Не догадываясь, в чем зарыта собака, и как правильно отреагировать, она коротко обронила:

– Мне он кажется приятным человеком, вежливым и воспитанным.

Не церемонясь, со злорадным раздражением, Евгения резко разбила ее вывод в пух и прах:

– Надо трижды перекреститься, прежде чем рассматривать этакую приятность! А что касается воспитания, то оно из него так и прет, как понос, близко подходить не следует, слишком устойчивый запах!

Грубость и бесцеремонность Евгении в адрес Дорчакова поразили Ольгу. Такой характеристики она никак не ожидала. Все это не укладывалось в представления об этих людях после первой встречи. В ресторане было более цивильно, хотя и там Евгения отпускала некоторые словечки, которые коробили слух. Но они проскакивали как-то мимоходом, вплетаясь в общую атмосферу расслабленной веселости. А тут все так безапелляционно и однозначно.

– Ты сегодня что-то очень зла на него, Евгения, – сказала Ольга.

Опять глянув в зеркало, Думилёва убрала с лица раздражение, наметила небольшую усмешку в прищурах глаз, ответила:

– Я всегда на него зла! И всегда, всегда о нем говорю одинаково. Только иногда просто недоговариваю. Ладно, черт с ним! Оставим этого дурака в покое! – по губам поплыла улыбка. – Ты сегодня бесподобна! Тебе к лицу эта блузка. У тебя прекрасные формы, Ольга! – приблизилась, прошлась рукой по ее животу и талии. – Ты красивая. Куда мне до тебя!

Ольга стушевалась, будто ощутила мужской интерес к себе:

– Не преувеличивай, Евгения, все как обычно, как всегда.

Думилёва причмокнула. Ольга вызывала в ней сильное чувство, какого уже не вызывала Ева. Если Ольга сегодня превосходна, как всегда, это значило, что она всегда великолепна. Повысила голос:

– Не спорь со мной! Я знаю, что говорю!

Конфуз продолжался, и чтобы выйти из неловкого состояния, Ольга перевела взгляд на девочку, которая прижималась к Думилёвой:

– А это кто с тобой, Евгения? – спросила.

– Это мое протеже! – погладила она девочку по голове, потом легонько потрепала за ушко. – Очень толковая малышка.

– Неужели твоя дочь? – машинально задала вопрос Ольга, и только потом вспомнила, что у Думилёвой нет детей, но вопрос уже сорвался с губ, и она слегка покраснела.

Заботливо прижав к себе девочку, посмотрев на нее сверху, Евгения проговорила:

– Твоя лесть, как ни странно, приятна.

Свою оплошность надо было как-то затушевать другими словами, но Ольга не успела открыть рот, чтобы произнести их, как Евгения, вновь покосившись на зеркало, остановила ее:

– Забудь! Мы с тобой по этому вопросу в одной весовой категории! Обе бездетные! А значит, у нас все еще впереди! Согласись, что это большое преимущество перед теми, кто уже имеет детей!

От пристального неженского взгляда Думилёвой щеки Ольги тронуло румянцем, он пополз по шее и груди.

Не отводя от нее глаз, Евгения заметила:

– Тебе румянец к лицу, он как украшение, – перевела взор на девочку. – Она дочь моей соседки. Я бы хотела, чтобы ты занялась обучением ее музыке. Я все оплачу, хотя понимаю, деньги для тебя не имеют большой значимости, думаю, Глеб не допускает, чтобы ты считала копейки. Но, тем не менее, всякий труд должен вознаграждаться, сколько бы у человека не было денег. Я надеюсь, ты с этим согласна! – твердо выдала она.

Просьба была предельно понятной, и все же Ольга спросила:

– Как ты себе это представляешь?

– Очень просто. Проще пареной репы. Не думай, я не веду разговор о музыкальной школе. Нет. Зачем травмировать ребенка всякими прослушиваниями, поступлением в школу и другой ненужностью? Мы же не собираемся готовить ее в консерваторию. Нет. Просто для себя. Для общего образования. Поэтому прошу обучить ее музыкальной культуре и игре на музыкальном инструменте вне стен этой школы. На дому. Девочке в жизни это не помешает.