Текст книги "У всякой драмы свой финал"

Если цветов было меньше обычного, то Еве не думалось, что роль сыграна хуже, чем могло быть, она сразу смотрелась в зеркало, и в голову приходило, что она, наверно, становится неинтересной, теряет красоту и внешнюю привлекательность. Это было для нее ужаснее всего.

В таких случаях цветы не приносили радости, они угнетали ее, и ей хотелось, чтобы их не было вовсе. Однако такие мысли были лукавством, поскольку без цветов от поклонников после спектаклей она себя уже не представляла. Если бы цветов не было совсем, она бы просто сошла с ума от этого.

Сегодня цветов было много. Сегодня цветы доставляли радость. И что это за слабость такая появилась у нее, когда увидала раздавленную собаку с вывалившимися кишками? Какая глупость. Зачем ей нужна эта собака? Нашла, чем забивать голову. Все прекрасно! Все изумительно хорошо! Все, как должно быть!

Сбросив в прихожей туфли, она прошагала в комнату. Настроение было приподнятым.

Андрей любовался ее изменившимися глазами, сияющим лицом. Он прошел в кухню, достал из холодильника неполную бутылку с коньяком, плеснул понемногу в бокалы и направился с ними к Еве.

Та успела наполовину раздеться, раскидав вещи по полу. Она неизменно делала так после спектаклей. Сбрасывала с себя все прямо там, где стояла и бежала в душ. Ватюшкову это нравилось. Его восторгу не было предела. Вид ее голого тела приводил Андрея в трепет.

Глядя на нее сейчас, он выдохнул:

– Ты очаровательна, красавица моя! – протянул бокал с коньяком. – За твой успех, моя красавица!

Она взяла. Коньяк в бокале качнулся. Повторила:

– За мой успех!

– За твои чудные глазки! – добавил он.

– И за мой талант в придачу! – дополнила она.

Коснувшись пальцами сперва ее груди, потом живота и красивых бедер, Андрей поправил:

– За все твои таланты, моя красавица!

Ей понравился его намек, что она талантлива не только на сцене, но и в постели, и подумалось, что кроме сказанного она талантлива вообще во всех делах. Сделала небольшой глоток из бокала.

Андрей одним глотком осушил свой.

Улыбнувшись, Ева поставила недопитый коньяк на стол, и, юркнув мимо Андрея к двери, побежала под душ.

Вернувшись в кухню, Андрей налил себе еще, медленно с удовольствием выпил. Под душем Ева была долго, Андрей за это время наливал себе дважды и с каждым глотком ощущал приливы сил.

Потом в спальне на комоде заметил фотографию, которая здесь находилась давно и примелькалась так, что он уже не обращал на нее взора. Но сейчас внимательно присмотрелся.

На фотографии была их четверка: Ева, он, Думилёва и Дорчаков. Андрей вспомнил, как появилось это фото.

Тогда Нарлинская только начинала карьеру под их опекой. Они праздновали ее дебют на сцене этого театра. Пьеса была небольшая, но вся нагрузка в пьесе лежала на плечах главной героини, которую играла Ева. Она справилась с ролью, хотя Евгения пожурила девушку за некоторые плохо сыгранные моменты. И взвалила всю вину на Дорчакова, что именно тот плохо исполнил свои обязанности, готовя Евин дебют. Антон подергался, подергался и проглотил ее выговор.

Андрею же Ева понравилась сразу, когда Евгения только ввела ее в их круг. Он мгновенно привязался к ней. Потому этот дебют для него что был, что не был. В театральных тонкостях он не разбирался. Смотреть пьесы не очень любил. Сценические постановки называл болтологией.

Однако эту пьесу, любуясь Евой, смотрел от начала до конца. Но спроси его после спектакля, о чем была пьеса и какие роли исполняли актеры, он бы не ответил. И уж тем более не мог заметить, в каких местах сфальшивила Нарлинская. Это дело знатоков. А ему было просто смешно, как можно было заметить, что десяток слов в каком-то месте не так произнесены, пропущен вздох и не сделана улыбка на лице.

Тем не менее, в общем, все были удовлетворены игрой Евы и поздравляли ее.

И тогда же Думилёва предложила сделать снимок, чтобы у Нарлинской осталась память о дебюте, чтобы она всегда видела, какой робкой и скромной была вначале. Именно таким и было лицо Евы на этой фотографии.

У Дорчакова на фото было расстроенное лицо с некоторым недовольством в глазах. Это выговор Думилёвой подпортил ему внешний вид. Антон не успел привести в порядок свою физиономию.

Евгения, как обычно, возвышалась над всеми не только благодаря росту, но и своему виду. Он показывал ее уверенность в том, что из Евы она обязательно сделает то, что хочет.

Ну а Ватюшкова лицо было блаженным. Он стоял рядом с Евой, чувствовал ее плечо и млел от ее близости.

Да, тогда Ева была скромной с печатью робости на лице. Тогда ее лицо разительно отличалось от теперешнего. Тогда она вся была сплошной застенчивостью. По крайней мере, в их глазах. Такой она предстала перед ними и такой была поначалу.

Андрей вспоминал, как она первый раз легла в его постель. Стеснялась, прикрывалась, хотя буквально тогда же он увидел, что в постели она явно не новичок и не такая уж скромница. Но именно такая она очень понравилась ему. Он прикипел к ней. Сейчас в постели она бывала еще более буйной, чем прежде. Застенчивость и скромность пускала в ход тогда, когда ей это было выгодно. Андрей все это подмечал. Да, она продолжала оставаться неотразимо-привлекательной, но при этом сильно изменилась. Если раньше ему думалось, что он изучил ее наизусть, то теперь все чаще видел совсем другую Еву, которую не знал.

В данный момент у него снова появилась крамольная мысль, что Ева может быть причастна к убийству Дорчакова. В это не верилось, по крайней мере, в это не хотелось верить. Он задумался.

А она неслышно возникла в дверях. Голая, с влажными волосами, с улыбкой на лице. Окинула его удивленным взглядом:

– Ты еще не лег, Андрей? Что ты там рассматриваешь? Фото?

Застигнутый врасплох, он кашлянул и показал рукой на снимок:

– Да. Дорчаков здесь.

– Так и что? – Ева прошла к кровати, быстро расстелила постель и легла.

– Выпал из нашей обоймы, – непонятно объяснил Андрей, тоже разделся, разбрасывая одежду так же, как она.

Уже под утро, когда, утомившись, они затихли, она, лежа на спине с закрытыми глазами, слегка пошевелила губами:

– Ты свет будешь выключать?

Но он не спешил этого делать. Ему нужен был свет, чтобы видеть ее лицо. Впрочем, свет люстры уже был не важен, ибо за окном занимался рассвет и Андрей мог наблюдать лицо девушки без потолочного освещения. Он решил задать вопрос, который мучил его, чтобы устранить точившее изнутри сомнение. И задал. Но не так, как хотел, чтобы не обидеть Еву, а так, как ему задавала подобный вопрос Думилёва:

– Ты зачем это сделала?

Лицо Евы не дрогнуло ни одним мускулом, веки оставались закрытыми и спокойными. Она даже не спросила, что он имел в виду, она уже засыпала.

Между тем, Андрей повысил голос.

– Кроме нас троих знала еще ты.

И опять никакой реакции от Евы.

Тогда Ватюшков задал вопрос напрямую:

– Почему ты убила Дорчакова?

Ева на мгновение остановила дыхание, как будто хотела понять, не ослышалась ли она? Затем глаза ее распахнулись, и Андрей обратил внимание, что сна в них совсем не было. Он внутренне удивился, поскольку она только что засыпала. Оставаясь недвижимой, проворковала:

– Ты с кем разговариваешь?

Андрей погладил ее тело, оно было безупречным и оно несказанно нравилось ему:

– С тобой, моя красавица.

Постепенно меняясь в лице, Ева медленно вылила из себя несонным голосом:

– Тогда почему ты задаешь такие вопросы?

Как заведенная машина, он повторил:

– Только ты еще знала, что Дорчаков пойдет к Корозову спрашивать о тебе.

Ева смотрела вверх, где на потолке было яркое световое пятно, но не видела его, она смотрела в пространство:

– И что с того?

Ему не понравился вопрос. Что он означал? Что с того, что знала, или что с того, что убила? Возникло недовольство собой. Может, не стоило пытать ее? Его любимую девочку. Может, все не так, как ему представляется? Но как иначе вырвать из себя сомнения?

Ева по-прежнему смотрела в бесконечность, раздвигая взглядом и потолок и все, что находилось выше потолка, она как будто наблюдала, что происходило там, в безграничности, и она как будто не удивлялась обвинению, которое услыхала в вопросе Ватюшкова.

Продолжая злиться на себя, он неожиданно выложил все, что думал, опустошив душу и почувствовав облегчение:

– Возможно, Корозову известно то, о чем никто из нас не должен знать? – проговорил. – Открылась бы мне! Я бы поставил крест на Глебе! – изрекал он, но заранее знал, что врал, поскольку Евгения наложила запрет на убийство Глеба. И он, несмотря на любовь к Еве, пойти против замыслов Думилёвой не мог.

Оторвав взгляд от бескрайности, Ева осмысленно взглянула на Андрея:

– И ты веришь в то, что говоришь?

Он встретил чужой холодный взгляд Нарлинской. Терялся в догадках, что выражал этот взгляд. Ему сделалось некомфортно. Даже покоробило от этого взгляда. И это его, который пережил на своем веку такое, что Еве и не снилось.

Однако сомнение не исчезало. Он ждал от Евы слова, которые уничтожили бы его колебание, испепелили и развеяли прах сомнения по ветру:

– Я не знаю, моя красавица, верю ли я в это, но я не хочу ходить в дураках!

Ева вдруг засмеялась. Это был ее обычный приятный мелодичный смех.

– Ну, конечно, ты станешь круглым дураком, Андрей, если будешь продолжать верить в подобные бредни и задавать такие вопросы.

Такое объяснение совершенно не понравились Ватюшкову, поскольку это не был ответ на его вопрос. Это была насмешка над ним, в которой была двоякость. А он любил ясность в ответах, и Ева хорошо об этом знала.

Она погладила ладонью его щеку:

– Кто же это меня подозревает, Андрей? Никогда не поверю, что ты! Неужели Евгения? Но и в это я не могу верить! – проворковала она.

– Никто не знает о тебе, Ева, – сморщился Ватюшков. – Не дурак же я на самом деле, чтобы сообщать Евгении о том, что поделился с тобой.

Напряженно сомкнув веки, Ева подышала немного и доверительным голосом спросила:

– Разве я способна что-то сделать без тебя, Андрей? Обо всем, что я делаю, ты узнаешь первым. Я без тебя вообще беспомощна. Я без тебя, как без рук. Но что бы с Антоном сотворить такое? Иногда я, конечно, сильно злилась на него за его придирки на репетициях, за его приставания. Ты же знаешь, я его не переносила в постели. Но чтобы его убить, как ты можешь подозревать меня?

Глаза Андрея медленно оттаяли, он уловил в голосе Евы привычные для него нотки. И эти нотки убеждали его более всего. Выходит, он незаслуженно подозревал Еву. Ему стало неуютно, стыдно за себя. Он опять погладил ее тело и буркнул:

– Прости, моя красавица. Я должен был это услышать. Прости.

– Не прощаю, Андрей! – нервно надула губы Ева. – Ты перестал мне доверять, значит, ты разлюбил меня? Я бы задушила тебя, Андрей, за это! Так и знай! Меня надо любить! Меня надо обожать! Меня надо носить на руках!

Прижав ее к себе, он заурчал на ухо:

– Буду! Всегда буду, моя красавица! А теперь, давай поспим, красавица моя! – и, успокоенный, он быстро заснул и засопел.

Нарлинская какое-то время лежала с закрытыми глазами, но потом открыла, глянула на люстру. Андрей уснул, не выключив ее. Ева о чем-то сосредоточенно думала, морщила лицо и вздыхала. По напруженному телу пробегала дрожь. Она поглядела на Ватюшкова. Тот дрых как убитый. А ей совсем не хотелось спать. И хоть за окном наступало утро и для отдыха оставалось все меньше времени, она не могла заставить себя закрыть глаза. Внутреннее возбуждение упрямо влекло ее из постели.

Ева повернулась набок, Андрей даже ухом не повел, осторожно сняла с себя его руку. Перелезла через него и сползла с кровати. Ватюшков пожевал губами во сне и продолжил сопеть, разбросавшись по постели. Она выключила люстру и отправилась в кухню. Нервное напряжение сковывало мышцы.

Здесь на столе стояла бутылка с остатками коньяка. Ева вылила все в бокал. Открыла шкафчик, достала полную бутылку. Откупорила и долила коньяк до краев бокала. Приподняла его на уровень глаз, словно оценивая, сможет ли осилить столько. Медленно поднесла к губам, вдохнула аромат коньяка. Чуть-чуть помочила губы. А после маленькими глотками начала пить, закончив несколькими большими.

Выпив, вдруг осознала, что не почувствовала его крепости, будто это была обыкновенная вода. Ева взяла из вазочки шоколадную конфету и съела, потом съела еще одну. Взгляд был по-прежнему сосредоточенным. Так бывает, когда точит одна съедающая мысль. Не отпускает ни на секунду. Напружинивает до боли в висках. Парализует, не дает расслабиться мышцам.

Ева опять наполнила бокал. Мелькнула мысль, что это будет слишком, но, тем не менее, вновь выпила до дна. И только тут ощутила, как побежал по телу жар, как она стала быстро пьянеть. В голове все куда-то понеслось, напряжение стало отпускать, и мышцы – слабнуть. Появлялась легкость, и наступало безразличие.

Она с трудом развернула третью конфету, надкусила. И ноги перестали держать. Ева плюхнулась на стул, голова медленно стала склоняться. Но она собрала себя в кулак и снова стала на ноги. Кухня перед глазами поплыла и закачалась. Девушка, едва удерживая равновесие, двинулась в комнату. До дивана оставалась самая малость, когда ноги резко подкосились. Ева рухнула на ковер посреди комнаты. Повозилась, пытаясь подняться, но сознание отключилось, и она затихла.

Андрей проснулся перед обедом и не обнаружил рядом девушку. Подъял голову, осмотрелся. Евы не было. Вскочил и вышел из спальни.

– Ты где, моя красавица? – спросил громко.

В ответ – молчание. Заглянул в комнату и увидал ее на ковре. Жуткая мысль обожгла, сонное состояние мгновенно испарилось. Кинулся к ней, наклонился:

– Что случилось, красавица моя?! – прохрипел.

Она не шевелилась. Он приподнял ее голову и уловил сильный запах алкоголя. Затормошил, услыхал бессвязное бормотание, воскликнул:

– Да ты же пьяна, красавица моя?! – опустил голову на ковер, выглянул в кухню, увидел бутылки, и хохотнул.

Ева продолжала спать. Он вернулся к ней, весело смеясь:

– Ну и поддала, моя красавица, почти бутыль вылакала! Что это у тебя за праздник сегодня? Ты так до спектакля не отрезвеешь! – поднял на руки, отнес в спальню, положил на кровать.

Она буркнула что-то и повернулась набок. Андрей усмехнулся:

– Поспи, поспи еще, потом я приведу тебя в нормальное состояние.

Ева не слышала его, она сейчас никого не слышала и не видела никаких снов. Но никто кроме нее не знал, а Ватюшков тем более, что именно заставило ее так сильно напиться. Был ли для нее сегодня праздник или было другое что-то. Ева никому не собиралась говорить.

Однако повод у нее, несомненно, был, поскольку в этой жизни ничего не происходит без повода. Вот только один и тот же повод разных людей может толкнуть к разным действиям. Однако пьют, как правило, для успокоения нервов и чтобы забыться.

Во второй половине дня Андрею удалось привести Нарлинскую в более-менее нормальное состояние. Она долго не выходила из-под прохладного душа, избавляя себя от хмеля и вялости. К вечеру Андрей отвез ее в театр. По дороге спросил:

– Ты сможет сегодня играть на сцене? Может, сказать, чтобы сделали тебе замену?

Ева посмотрела на него отчужденно-печальными глазами:

– О чем ты, Андрей? Я сегодня все смогу и даже больше, – отозвалась.

– Не нравится мне твое лицо, красавица моя! Я не узнаю тебя! Ты сегодня не такая, как всегда! – он заглядывал ей в глаза, тщетно намереваясь в них прочитать ее мысли.

– Все это пустое, Андрей, – сморщила она лицо. – Все пройдет. Все скоро закончится, – посмотрела на Ватюшкова туманным взглядом, в котором то ли все еще бродил хмель, то ли заваривалось что-то на новых дрожжах, попросила. – Ты приезжай за мной после спектакля.

– Непременно, непременно, красавица моя! – Ватюшков крепко притиснул ее к себе.

Проводив Еву до ее гримерной, Андрей вернулся в машину и долго сидел, обдумывая сегодняшнее поведение девушки. Оно удивило его. Ни с того ни с сего напилась до потери сознания. С нею никогда подобного не происходило. Она всегда знала меру, и мера эта была небольшой.

Как намагниченную ленту он прокрутил в голове весь вчерашний разговор с Евой, и в голове опять возникли вопросы. Они, как заноза, тревожили душу. Они понуждали его поставить последнюю жирную точку. Он решил сам переговорить с Корозовым. Андрей не снимал с Глеба своих подозрений. Будь его воля, он бы собственной рукой завалил его, как кабана. Вместе с тем, его мучило чувство ущербности оттого, что не понимал, за что убит Дорчаков и почему не проходит мысль, что убийство связано с информацией о Еве. Этот узел стоило разрубить, иначе он мешал ему дышать и думать.

Набрав номер Корозова, он услыхал в телефоне:

– Слушаю.

– Это Ватюшков, Глеб. Надо срочно встретиться, есть один вопрос.

Некоторое время длилось молчание, прежде чем Глеб произнес:

– Подъезжай! – и назвал место и время.

Потом вызвал Исая, распорядился организовать охрану и выехал в кафе «Оранжевое небо».

У кафе был раньше Ватюшкова. Исай быстро расставил охрану.

Андрей, подъехав, опытным глазом отметил, что Корозов хорошо подготовился. Вылез из машины и с одним охранником направился к оранжевому столу, за которым на открытой площадке уже сидел Глеб, расстегнув пуговицы пиджака.

Протянул ему ладонь. Сел. Его охранник, хмуро стреляя глазами по охранникам Корозова, замер неподалеку от Исая.

Глеб ждал, что скажет Ватюшков, и тот начал:

– Чтобы между нами не было недомолвок, хочу сразу предупредить, что в убийстве Дорчакова я подозреваю тебя! И если бы была моя воля, я бы давно разорвал тебя на части. Но в этом паршивом мире не все зависит только от моих желаний! Однако не об этом будет наш разговор. Мне надо знать ответы, которые ты дал на вопросы Дорчакова. Если ты желаешь, я могу повторить эти вопросы, чтобы у тебя не было сомнений, что я в курсе всех событий. Впрочем, не я один, но все друзья Евы Нарлинской.

Глеб пальцами правой руки слегка постукивал по столешнице, и это раздражало Андрея. Глеб видел это, но продолжал постукивать. Когда Андрей закончил, Глеб произнес идентично:

– И я хочу предупредить тебя, что мне хорошо известно твое прошлое, и я подозреваю, что оно постоянно находится рядом с тобой в твоей настоящей жизни. Я тоже подозреваю тебя во многих грехах, но я, в отличие от тебя, не могу обвинять бездоказательно, как это делаешь ты! Ты просишь, чтобы я повторил тебе то, что рассказал Дорчакову? Но какое отношение имеешь вы ко всем этим вопросам?

– Самое прямое! Потому что я друг Евы Нарлинской, над которой ты посмел издеваться! – сказал Ватюшков, сжал кулаки, и желваки у него на скулах заиграли.

У Глеба вспыхнула досада на себя за то, что дал согласие на эту встречу:

– Именно потому, что ты друг Нарлинской, я не вижу смысла дальше разговаривать с тобой. Кроме того, я подозреваю, что и тебе и Нарлинской лучше меня известно, кто убил Дорчакова? – ответил он.

Перекосив лицо, Андрей мгновенно пошел в разнос:

– Нет, я заставлю тебя ответить мне! Ты будешь со мной разговаривать! И никакая охрана тебя не спасет! Я устрою тебе трепку! – он угрожающе дернулся.

Сдерживаясь, Глеб тоже наливался внутренним взрывом. Обстановка за столом накалялась. Исай на шаг приблизился к Корозову. Андрей метнул на него мутный взгляд, морщась от солнца, которое резало глаза, прохрипел разъяренно:

– Вон, пес!

Глеб рукой остановил Исая. Андрей заглушил муть в глазах, предупредил:

– Я за Нарлинскую любому глотку порву!

– Я то же самое сделаю за Ольгу! – выдохнул в ответ Глеб. – Если с моей женой что-нибудь случится, то с Нарлинской я шкуру спущу! И никто не спасет ее от этого!

У Ватюшкова глаза вылезли из орбит, он захлебнулся возмущением. Это немыслимо, чтобы он выслушивал угрозы Ко-розова. Непроизвольно стал подниматься из-за стола.

Его охранник бросился к нему, но его тут же сбили с ног парни Исая и прижали к полу.

Андрей вцепился в крышку стола, как будто собирался сорвать его с места и запулить в Глеба.

Но Исай мгновенно оказался рядом с Андреем, положил руку на столешницу и глянул в злые глаза того. Андрей попробовал сломать взгляд Исая, но наткнулся на стену, которую лбом расшибить было трудно. Видя, что его не испугались, отступил.

Отодвинув оранжевый пластмассовый стул, Глеб встал. По щеке пробежала морщина. Андрей расширил ноздри и тоже встал:

– Ты об этом пожалеешь!

Корозов молчал. Зачем было еще что-то говорить, когда без слов все ясно. Ватюшков развернулся и, не смотря по сторонам, пошел к машине.

Его охранника отпустили. Шустро подхватившись, тот окинул всех беглым взглядом, визгнул:

– Лучше бы вам на свет не рождаться, ишаки тупые! Вы не знаете, с кем связались!

Андрей сел в авто и здесь дал волю своему негодованию. Уши водителя и охранника заложило от крика. Водитель попытался реабилитироваться:

– Я уже собирался из пушки палить.

– Так что же не палил, дурак?! – повторяя интонации Думилёвой, выкрикнул Андрей.

Водитель мигом убрался в свою скорлупу и притих. Охранник, приготовившийся тоже сказать несколько слов в свое оправдание, стиснул губы, боясь посмотреть на Андрея. Однако тот сам вспомнил о нем и прикрикнул:

– И ты дурак! Какого черта дергался?! Я сказал стоять, стало быть, надо было стоять!

– Я подумал… – неуверенно отозвался подручный.

– Думать я буду! Твое дело песье! – осек Ватюшков.

Автомобиль Андрея долго не трогался с места. Глеб с Исаем, стоя у стола, наблюдали за ним. Казалось, вот-вот Андрей снова вылезет и направится к Корозову, но этого не случилось. Авто, наконец, вздохнуло мотором и уехало с парковки. После этого Исай снял охрану, а Глеб направился к своей машине.

Андрею никак не удавалось вернуть себя в нормальное состояние. То, что он хотел выяснить у Корозова, он не выяснил. Ему подумалось, что Думилёва была права, когда говорила, что его на переговоры с Глебом отправлять нельзя. Теперь если она узнает, что он проявил своеволие в вопросе, который для нее имел большое значение, она съест его с потрохами.

Его ненависть к Глебу возросла многократно. Ярость разъедала, как кислота. Теперь даже если б Глеб оказался ни в чем неповинным, Андрей все равно разорвал бы его на клочки. И он сделает это обязательно, только выждет удобного времени и подберет удобный момент. Никто больше его не остановит. Корозову стало многое известно о нем, и, видимо, не только о нем, значит, его надо закопать глубже в землю.

Ватюшков принял решение.