Текст книги "У всякой драмы свой финал"

17

Спектакль закончился ближе к полуночи. Нарлинская вышла из театра, когда публика уже разошлась и разъехалась. Небольшая стайка поклонников поджидала у служебного выхода. Она устало раздала автографы. Сказала каждому поклоннику дежурные слова. Приняла цветы, передала охраннику и, помахав почитателям рукой, направилась к парковке. Охранник нес за нею большую охапку.

В окружении охраны стала прохаживаться вдоль парковки, якобы поджидая Ватюшкова и громко удивлялась, что тот опаздывает. Прошли минуты, часы. Ева начала играть нервозность. Стала звонить по телефону, но тот не отвечал. Подождала еще полчаса. Стала играть возмущение и злость. Опять позвонила. И утвердилась, что Андрей не появится больше никогда.

Села в машину охраны, ее повезли домой.

Закрыв за собой дверь квартиры, не включая свет, набрала номер телефона:

– Ты справился, Роман?

– Я приготовил тебе цветы! – прозвучал его голос в ответ.

Все поняв, Ева сказала:

– Я скоро буду.

Еще минут сорок не выходила из квартиры, поглядывала в окна, как будто высматривала слежку. Потом выскользнула в подъезд, беззвучно пробежала вниз. И прямо из подъезда прыгнула в свой автомобиль, стремительно срывая его с места.

Опера в засаде не ожидали такой прыти. Пока их машина вырулила на улицу, Евы след простыл. Она просто схитрила. Свернула за угол ближайшего дома. Переждав там несколько минут, покатила темными переулками в нужном направлении.

Роман скрывался на съемной квартире в одном из таких переулков.

Она оставила машину у соседнего дома, где на столбе не горел светильник, незаметно в темноте прошмыгнула к дому, в котором прятался Роман.

Двор был скукоженный, едва помещалось несколько машин. Без детской площадки. Два-три дерева и пяток кустов. Светильник на столбе едва мерцал, с грехом пополам освещая вход в подъезд, кусты и кузова авто.

Квартира на первом этаже. Подъезд полутемный, давно требовал ремонта. Лестничные марши с изношенными деревянными ступенями.

Дверь открылась по условному стуку. Ева юркнула в темноту прихожей, и Роман сразу поймал ее в свои объятья, стал целовать лицо. Она подставляла губы, и он целовал их долго и самозабвенно:

– Я обожаю тебя! Ты очаровательна, ты превосходна, лучше тебя нет! – твердил исступленно между поцелуями.

– Я знаю, – шептала Ева в ответ.

Не выпуская ее из рук Роман отстранился:

– Я убил его! Теперь ты только моя. Тех двоих больше нет. И никогда не будет. Я все сделал, как ты просила.

– Разве ты сам не хотел этого? – Ева ладошками взяла его за щеки.

– Я давно бы их убил! – нервно дернулся Роман.

Через полчаса они лежали в постели, Ева стонала от удовольствия, и Роману это нравилось. В такие моменты он чувствовал себя настоящим мужчиной. Сильным и значительным.

Это чувство он мог сравнить только с ощущением, которое появлялось у него в моменты, когда он держал в руке кинжал. Тогда он казался себе не только значительным, но несокрушимым. Это было изумительное чувство счастья, чувство превосходства, чувство совершенства. Он, как совершенное творение природы, возвышался над всеми и его нож становился частью его самого, частью его мужской сути. Никто не понимал его, потому что невозможно простым людишкам понять, что такое совершенство.

Обладание Евой, как обладание кинжалом, делало его хозяином этой жизни. Он видел себя Великим и Превосходным.

У него было много сил и много энергии, и он до утра не давал заснуть Еве, пока та уже совсем не перестала шевелиться. Но сразу заснуть она тоже не могла. Она полежала несколько минут неподвижно, приходя в себя, и потом устало спросила:

– Расскажи, как все прошло? – она хотела знать до мельчайших подробностей.

Роман заулыбался и охотно начал рассказывать. Он говорил с удовольствием, поскольку рассказывал о своем мужестве и силе и хотел, чтобы Ева представляла его именно таким. Он испытывал особую гордость за выполненную работу. Всем видом показывал, что Ева может на него положиться, что он способен защитить и спасти ее от любой угрозы:

– Я поехал сразу, как только ты позвонила мне! – сказал и спросил тут же. – Но как тебе удалось позвонить, он же был возле тебя?

От усталости у Евы плохо поворачивался язык, она вяло шевельнула губами:

– Позвонила из ванной.

Кивнув, Роман продолжил:

– Я подъехал к твоему дому вовремя. Видел, как он с тобой вышел из подъезда. Я готов был порвать его там же! Меня бесило, что он обнимал тебя. Потом я мог зарезать его возле театра. Но там его убийство бросило бы тень на тебя. Я решил проследить дальше. Выждать удобного момента. Наблюдал, как он в кафе встретился с Корозовым.

Ева резко оторвала голову от подушки в цветной наволочке. Усталость и сон сняло, как рукой.

За окном светало. В небольшую комнату с кроватью, креслом и шкафом у разных стен пробивался серый свет. На подоконнике в глиняном горшке чах комнатный цветок. На полу – потертый линолеум неопределенной расцветки.

Шкафу, по меньшей мере, было лет восемьдесят. Он, как доживающий старик, покосился, дверцы плотно не закрывались. Кровать казалась чуть моложе, но при каждом движении скрипела, как скрипит на ветру отжившее дерево. А когда Роман и Ева занимались любовью, кровать стонала громче Евы, как сгорбленная болезнями старуха. Кресло у стены напротив – ровесник кровати. Полинявшее, изношенное и провалившееся. Накрытое то ли пледом, то ли остатками от пледа, то ли черт знает чем.

Простыня под ними скомкалась, из-под нее обнажился старый с выпирающими пружинами матрац. Эти пружины давили в бока, но Ева не замечала их. Не видела и рыжего покрывала, которое упало с кровати и комком валялось на полу.

Она вся превратилась в слух. Роман увлеченно рассказывал то, что видел и делал. Ее поразили две новости, что Андрей встречался с Глебом и что в квартире, где Роман убил Андрея, оказалась жена Корозова.

Нарлинская едва заметно приоткрыла рот:

– Я догадывалась, что ее похитил Андрей.

Опять легла на подушку и сомкнула веки, но продолжала внимательно слушать, не пропуская ни одного слова.

И снова широко распахнула глаза, ошарашенная третьей новостью, когда Роман сообщил, что отпустил Ольгу. Чуть не задохнулась от негодования. Но он не увидел этого, поскольку был увлечен своим рассказом и смотрел восторженными глазами в серый потолок.

Рывком привстав на локти, Ева рассержено, дико глянула в довольное лицо Роману, и села на кровати:

– Ты это сделал?

Остывая от собственного восторга, Роман кивнул:

– Да! Она попросила меня спасти ее. И потом, она же тоже пострадала от Ватюшкова! – сказал безразлично.

Подтянув к себе колени, Нарлинская тоскливо уткнулась в них лицом:

– Ты ее спас, ты ее, конечно, спас. Но зачем, Роман? Ты же погубил меня! – обреченно произнесла девушка.

– Не говори так! – нахмурился он. – Я тебя обожаю! – до него не дошло, что именно она имела в виду. – Я убью за тебя любого! Но причем тут жена Корозова?

Ева не отрывала лица от колен, потому что не хотела, чтобы Роман заметил, каким в эти мгновения огнем ненависти горело оно:

– Она же видела тебя, и все слышала, о чем ты говорил с Андреем.

Последние остатки восторга медленно сошли с лица Романа, он тоже сел и посмотрел на свои руки, словно спрашивал их, все ли они сделали правильно? И вдруг его осенило:

– И пускай, но кто ей поверит?

Девушка с сожалением покачала головой:

– Теперь полиция начнет искать тебя. Но ведь мы ни так договаривались, когда ты устраивал собственное похищение. Ты должен был исчезнуть и до конца оставаться в тени, чтобы стать карающим мечом. Ты сам назвал себя так! – между тем, она не напомнила, что именно она подала ему идею о фиктивном похищении. Именно она предложила сделать это на глазах у Корозова в кафе «Оранжевое небо», чтобы Глеб подтвердил факт похищения.

Ноздри Романа нервно задрожали, он вспылил:

– Я и есть карающий меч! У меня кинжал, о котором ходят легенды! Но менты ничего от меня не узнают! Я не дамся им в руки! Я убил тех, кто делал мою жизнь невыносимой, потому что их руки лапали твое тело! Ты знала, как давно я хотел их растерзать! Но теперь их больше нет! Ты моя! Ты моя! Ты моя! Ты моя!

Его пыл напугал, она прижалась к его груди, обхватив руками:

– Ты – карающий меч, Роман! И я твоя! Я твоя! – подтвердила покорным голосом.

Резко повернувшись, Роман подмял ее под себя, глянул в глаза, будто проверял, что она говорила то, что думала, и стал жадно целовать. Затем с новой силой вскинулся над нею, повторяя в такт:

– Моя, моя, моя!

Она была обессилена и потому не проявляла никакого желания к близости, лежала безучастно, отвернув голову в сторону, а мозг напряженно бился мыслями в такт сердцу. В голове крутилось, что Ольга может быть опасна для нее лишь тогда, когда Роман сам подтвердит свои слова в полиции. Больше никак. Стало быть, Роман должен исчезнуть, чтобы никогда его не нашли. Стало быть, так.

Вид ее в этот миг был отчужденным. Она не могла радоваться, все произошло неудачно, совсем ни так, как должно было быть.

Ведь изначально после того, как она выскочила из ловушки Корозова, наблюдая нерешительность Андрея, намеревалась руками Романа решить все проблемы. Убийством Глеба. Одним махом. Тогда остались бы живыми и Дорчаков и Ватюшков.

Однако понудить Романа, чтобы тот расправился с Глебом вместо Антона и Андрея, оказалось невозможно. Его ревность и лютая ненависть к ним застилала ему глаза.

Продолжая сосредоточенно вскидываться над нею, парень твердил, как заведенный:

– Моя, моя!

Его старания не доставляли ей удовольствия. Она смотрела с сожалением и даже жалостью. Поймав этот взгляд, он остановился:

– Что?

С трудом улыбнувшись, она отозвалась:

– Продолжай, – хотя на самом деле ей ничего не хотелось.

Роман уловил холодность. Ему не понравилось это. Сполз с нее, отодвинулся, лег рядом. Она погладила его щеку, справилась:

– Ты устал?

Эти слова обидели его, он не хотел, чтобы она так думала.

В этот момент Нарлинская ничего не чувствовала, будто ее тела не существовало вовсе, а только одна душа плавала в пространстве и смотрела сверху на все, что происходило в этой комнате. И душа недоумевала, почему ее тело находилось рядом с телом Романа, на которое уже опускалась тень. Еще немного и эта тень могла захватить сразу двоих.

Внезапно вскочив, Ева отошла от кровати.

Привстав на локоть, Роман проследил за нею, собираясь тоже подняться, но девушка замахала руками, настаивая, чтобы он продолжал лежать. Он снова лег.

С отстраненным задумчивым взглядом она села в кресло напротив. Ее мысли были не с Романом. Через некоторое время задумчиво произнесла:

– Ты совсем не похож на отца.

Эти слова удивили Романа, они не вписывались в контекст того, что происходило между ними в этой комнате на этой кровати. Они пламенем прошлись по всему его телу.

Мгновенно ему вспомнилось, как отец протестовал против его встреч с Евой и как возражал, когда Роман пытался защищать ее. Почему она сравнивала его с отцом? А вдруг сравнивала их в постели? Роман покрылся потом. Эта мысль была такой неожиданной и такой навязчивой, что ему стало не по себе, и он нервически вскинулся:

– Ты знала моего отца? – Роман вкладывал в эти слова широкий смысл и сам боялся этого смысла. Он боялся, что она ответит ему, что знала отца и спала с ним, за это Роман мог бы убить ее.

Почувствовав его состояние, Ева промолчала. Стоило бы ответить отрицательно, что, естественно, было неправдой. Но это успокоило бы Романа. Однако Ева ничего не стала отвечать. Хотя ей очень хотелось сказать, что она знала его отца, ее просто подмывало сказать именно так. Сейчас она желала насолить Роману за то, что он загнал ее в тупик, оставив в живых Ольгу.

Мысли Романа бурлили, будоражили, он был в смятении. Ева отторгала его, и он ощутил это всей кожей. Наступившая тишина давила на перепонки сильнее, чем любой самый громкий звук. Голос его надтреснул:

– Отца убили. Но я разделаюсь с убийцей!

Она вздрогнула. Кто потянул ее за язык, зачем она сравнила Романа с отцом? Эта тема для нее всегда была запретна. А теперь придется пройти по раскаленным углям до конца:

– Он хотел убить меня, – и хотя это не совсем отвечало действительности, а, может, и вовсе не соответствовало, но Еве сейчас думалось именно так, чтобы не испытывать собственной вины за убийство Рисемского.

– Он хотел убить тебя? – переспросил Роман.

– Да, он душил меня!

У Романа полыхнула в голове догадка, четко пронеслась по всем извилинам мозга. Он сел, спустив ноги с кровати на пол, и дрожащим голосом, не веря в то, что может услышать утвердительный ответ, спросил:

– Это ты убила его?

Можно было бы все отвергнуть, и она знала, что он поверит ей. Внешне она оставалась спокойной, но в душе творилось черт знает что.

– А ты бы хотел, чтобы он задушил меня?

– Нет! – Роман с натугой проглотил слюну.

– А как бы ты поступил на моем месте? – добила она его вторым вопросом.

Им овладела паника. Конечно, он никогда бы не решился убить отца, но это своего отца, а если бы на месте него оказался, например, отец Евы, он бы не раздумывал, всадил бы ему нож в печень.

От этих мыслей у Романа потемнело в глазах. Получалось, что он сразу оправдал Еву. Но ведь совсем недавно он сам себе клялся, что растерзает убийцу отца. Все в голове перемешалось. И только одно он смог после этого выдохнуть:

– Так это ты?

– У меня не было выбора! – попыталась оправдаться она.

Роман не оправдывал ее, но, похоже, в эту минуту не осуждал. Он страдал, страдал за двоих: за отца и за Еву. Его состояние было на грани. Подтолкни чуть-чуть, и могла начаться психическая истерика, необузданная и безоглядная, в которой Роман схватился б за нож и неизвестно, чем все закончилось бы.

Тонко уловив эту грань, Нарлинская поторопилась отвлечь его мысли:

– Я верила, что ты меня любишь.

Словно очнувшись, он что-то невнятное проворочал, стал оттаивать.

Среди всех, кто использовал ее для сексуальных забав, Ева выделяла Романа. Она умело лепила из него все, что ей хотелось, чего она не могла делать ни с Дорчаковым, ни с Думилёвой, и даже с Ватюшковым, хотя тот был страстно привязан к ней. Но Роман казался лучше остальных. Его отцу она говорила, что любила Романа, но на самом деле это было не так. Выделять это не значит любить.

Он когда-то неожиданно возник со своими цветами. Ей поначалу подумалось, что это одна из подстав Андрея, которых на первом этапе ее раскрутки было много. Но Ватюшков не подтвердил этого. А когда Роман начал появляться с цветами периодически, Андрея он стал раздражать. Слишком лез на глаза Еве.

Ревность Андрея понравилась Нарлинской, и она завела с парнем тайные шашни. Но скоро поняла, что погрузилась в них быстро и глубоко. Роман был молод, но не глуп, быстро узнал о Дорчакове и Ватюшкове, истерил, порывался разделаться с ними, не зная всего, что происходило вокруг Евы. Ей всякий раз с трудом приходилось охлаждать его пыл. И чем это было дальше, тем становилось труднее. Ее пугала неуравновешенность и исступленность Романа.

Цветы Романа раздражали Андрея. Иногда он отправлял своих подручных, чтобы они потрепали парня, сбили с него пыл.

Ева не противодействовала, видела в этом залог своего успеха. Было приятно, что самцы грызутся из-за самки.

В триумвирате это было недопустимо, тут все происходило по другим правилам, которые они сами установили между собой. Она играла по их правилам, поскольку эти правила работали на то, чтобы возносить ее выше. Здесь только Думилёва была вне конкуренции, так как была не мужчиной.

Сейчас Роман допустил промах с Ольгой. Теперь Нарлинская смотрела на него, как хищница и ей было не жалко его.

Оттаяв, Роман встал с кровати, наступил на рыжее покрывало на полу, отбросил его ногой и, подтверждая Еве, проговорил:

– Я люблю тебя.

С удовлетворением девушка отметила, что страшная тонкая грань исчезала. Роман грустно выдохнул:

– Его больше нет. Я больше никогда не увижу его.

Сжавшись в комок в кресле, Ева никак не откликнулась, лишь подобрала под себя ноги, избегая встретить глаза Романа.

Он переживал, душа ныла.

Нарлинская также ощущала себя не лучше. Ей казалось, она запуталась, как в паутине. И чем сильнее старалась выкарабкаться из нее, тем сильнее паутина затягивалась вокруг.

18

Эти сутки были трудными для всех. Акламин только к середине ночи закончил работу в квартире с трупами и поехал домой, чтобы хоть немного вздремнуть.

Глеб и Ольга также заснули под утро. Однако долго Глебу спать не пришлось, его разбудил звонок телефона. Корозов подхватился, досадуя, что, ложась спать, не убрал звук, чтобы не разбудить Ольгу. Звонок разбудил ее. Она подняла голову.

Услыхав из телефона женский голос, Глеб спросонок сразу не узнал его, пока Думилёва не представилась. Она попросила о немедленной встрече. Корозов отказываться не стал, хотя поспать удалось не больше двух часов, и хоть предполагал, о чем станет говорить Евгения. Условились о времени.

Отложив телефон, он вздохнул, виновато посмотрел на жену, развел руками. Ольга сонно улыбнулась.

В назначенное время Глеб подъехал к своему офису. Думилёва уже ждала. Нетерпеливо прохаживалась по тротуару, который еще не наполнился людьми из-за раннего времени. Всегда забитая днем парковка, сейчас, как бельмом, пялилась одной машиной Евгении. Глеб припарковался рядом и вышел из авто. Евгения по-мужски пожала ему руку:

– У меня серьезный разговор к тебе, Глеб!

Корозов ничего не ответил.

Дорогой брючный костюм мужского покроя сидел на Думилёвой безупречно, выпячивая ее мужские черты.

Глеб затруднялся определиться со своим отношением к Евгении. Если с Ватюшковым и Дочаковым все было понятно, то Думилёва – сплошной туман. Было ощущение какой-то раздвоенности, с которой он пока не мог справиться.

Они прошли в его офис. Корозов предложил ей стул, сел напротив, и Евгения немедля стала задавать вопросы. Такие же какие задавал Дорчаков. Она была настроена решительно. Глеб, правда, засомневался, стоит ли молоть воду в ступе, когда многое уже изменилось, и тема перестала быть актуальной. Но, видя ее напор, рассказать все по порядку.

Из ее вопросов Глебу стало ясно, она была не в курсе, что произошло с Ватюшковым. Стараясь не забегать вперед, он сказал:

– Не только Дорчакову, но и Ватюшкову я отвечал на эти же вопросы.

– Ватюшкову? – удивилась она. – А причем тут Ватюшков?

С ее лица не сходило удивление, когда она слушала Корозова. Не перебивала. Последние события ее ошарашили. Когда Глеб закончил, Евгения еще какое-то время приходила в себя, а затем переспросила:

– Ольга дома?

– Дома, – ответил он.

– С нею все нормально?

– Если это можно назвать нормальным после такого потрясения! – ответил Глеб.

Облегченно вздохнув, Думилёва сделала паузу, после которой резко поднялась со стула. Высокая и прямая. Прошлась по кабинету, метая гневный взгляд перед собой:

– Дураки! Дураки! – бросала зло. – Погубили друг друга!

Корозов тоже встал на ноги:

– Мне до сих пор непонятно, чем моя жена могла быть опасна для Нарлинской?

Пристально посмотрев на него, Евгения не ответила на вопрос, но произнесла иное:

– Поверь, Глеб, я ничего не знала об этом. Даже не подозревала. Если бы я только догадалась, ничего бы этого не произошло! Я бы головы им открутила, дуракам!

По ее тону Корозов сразу поверил, что она действительно сделала бы то, что говорила. И это поразило его. Ему показалось, что она поняла истинную причину произошедших событий, но не подала вида. Появилась интрига. Подумалось, надо посоветоваться с Аристархом.

Снова как-то механически Евгения задвигалась по кабинету:

– Ах, дураки! Почему в мире так мало умных людей, Глеб? Чего не хватало Еве?

– Я не могу знать, Евгения, чего ей не хватало. – сказал Глеб.

– Ведь у нее все было, о чем она даже мечтать не могла раньше! – Думилёва задумчиво покачала головой.

Следя за движениями Евгении, Глеб неожиданно предположил:

– Быть может, она боялась потерять все это?

Подойдя вплотную к нему, она пристально посмотрела в глаза, досадливо покривила губы:

– Дура! Она дура! Теперь она точно все это потеряла! – Евгения отступила. – Ты случайно не додумался, где может мыкаться Ева? Теперь она будет прятаться от меня.

Ее вопрос изумил Глеба. Что это, шутка Евгении? Вроде бы не время сейчас шутить. Если бы он знал, где Нарлинская, Исай с охранниками давно бы вытащил ее на свет божий.

Между тем, вопросительный взгляд Думилёвой замер на нем. Но, видя, что ее вопрос ошеломил его, Евгения задала другой:

– Тогда, возможно, у тебя есть мысли о том, где прячется Роман Рисемский? Мои соображения такие, что Ева сейчас может быть рядом с ним!

С этим предположением Глеб вполне мог согласиться. Почему нет? Вероятно, именно там следовало искать Нарлинскую. Но вся незадача в том, что сначала надо было найти самого Романа. А в этом Глеб ничем не мог помочь Евгении.

– Никаких мыслей на этот счет нет, – сказал он. – Это вопрос скорее к полиции.

Состроив кислую мину, Думилёва уже пожалела о том, что высказала свои предположения, поскольку опасалась, что полиция опередит ее. Такое развитие событий не устраивало. Она намерена была первой найти Еву. Посмотреть ей в глаза и решить, как поступить с нею. Хотя она уже все решила. И это решение не радовало ее. Но, увы, Нарлинская не оставила ей выбора.

Евгения опытным умом предвидела, какие действия будет вынуждена предпринять Ева, чтобы попытаться спасти себя. И в цепочке этих действий Думилёвой тоже уготовано место. На первый взгляд это было невероятно, но первый взгляд часто бывает ошибочным. И потом смеется тот, кто смеется последним. Человек от безысходности способен допускать совершенно неадекватные и нелогичные действия. Нарлинскую надо было опередить.

Протянув Глебу руку, Думилёва крепко пожала его, выговорив:

– Прощай, Глеб! Спрячь Ольгу! Я беспокоюсь за нее!

У Корозова обдало грудь жаром, который снизу ударил в лицо, пополз по щекам. Возмущенно Глеб спросил:

– Спрятать?! Как это понять? Сначала предупреждала Нарлинская! Теперь вот ты! Что происходит, черт побери?

– Ты же не дурак, Глеб! – произнесла грубо и бесцеремонно Евгения, посмотрев на него с разочарованием.

– Не забывайся, Евгения! – повысил он голос.

Круто развернувшись, Думилёва шагнула к двери. У дверей приостановилась и, прежде чем открыть ее, резко бросила напоследок:

– Не окажитесь дураком, Глеб!

Щека у Корозова задергалась, но ответить Евгении он не успел. Она распахнула двери и вышла из кабинета. Внутри у Глеба кипело, он яростно беспорядочно задвигался по кабинету. Предупреждение Думилёвой воспринял более чем серьезно.

И в этот миг в кармане у него зазвонил телефон. Он резко выдернул его. Звонил Акламин:

– Ты что так дышишь, как будто тянешь в гору целый состав? Разбудил, что ли?

– О чем ты, Аристарх! Когда спать? Тут такие дела творятся, не только задышишь, но зарычишь во всю мощь! Я уже давно на ногах. Думилёва подняла спозаранку, – он машинально отставил в сторону стул, который вовсе не мешал ему.

– Подъезжай ко мне с Ольгой. Тут все и расскажешь, – сказал Акламин.

В голове у Корозова с новой силой прозвучало предупреждение Евгении, и он напряженно проговорил:

– Здесь такие дела, Аристарх! Подъезжай лучше ты ко мне! Домой!

Минуту помолчав, Акламин согласился:

– Хорошо. Скоро буду.

После этого Глеб нашел по телефону Исая, распорядился:

– Немедленно с охраной к моему дому! Окружи Ольгу тройным кольцом! Из квартиры – никуда ни на шаг! Если что-то случится снова, я серьезно спрошу с тебя!

Немедля собрав несколько человек охраны, Исай сам выехал с ними к дому Корозова.

Его появление крайне удивило Ольгу, ведь возле двери стоял охранник. Ничего не объясняя, Исай расставил людей, проверил в квартире окна, двери на лоджии и попросил ее не выходить на них.

Следом появился Глеб. Она встревоженно кинулась к нему:

– Что опять случилось, Глеб?

– Так надо, Оленька! – сказал он. – Пока не задержали Романа и Еву.

Больше Ольга ни о чем не спрашивала.

Через полчаса на пороге появился Аристарх. Глеб провел его в комнату. Усадил за стол, а сам стал неспокойно прохаживаться взад-вперед.

– Ты бы не маячил перед глазами, Глеб, – попросил Акламин. – Сядь куда-нибудь, пока я поговорю с Ольгой! – вытащил из пиджака записную книжку.

Сдержанно кивнув, Глеб вышел из комнаты.

Ольга подробно рассказала Аристарху обо всем, что с нею произошло. Он что-то записал и потом попросил чистый лист бумаги. Она принесла. Акламин молча начертил какую-то схему, которую Ольга не поняла. А он не стал объяснять, только сказал, что пока не может понять ее места в этой схеме. Отпустил Ольгу и вернул в комнату Глеба.

Встав со стула, она предложила приготовить бутерброды с чаем. Акламин поднял на нее вопросительные глаза, и когда до него дошел смысл слов, негромко согласился:

– Это можно. Почему бы нет?

– Тогда приготовлю, как следует! – слегка улыбнулась она. – Переговорите и перемещайтесь в кухню.

Вышла. Аристарх внимательно стал слушать рассказ Корозова. По ходу повествования добавил кое-что в своей схеме. После чего сказал, что, похоже, почти все стало на свои места.

– Ты бы расшифровал мне свои каракули, – закончив рассказ, попросил Глеб, кивая на схему.

Акламин захлопнул записную книжку:

– Дело в том, Глеб, что мы хорошо поработали последние дни, накопали довольно интересную информацию. События разворачивались быстро. В одном я ошибся, что с Ватюшковым расправятся так живо. Все-таки он был матерым волком. И чтобы так обмишулиться – на него не похоже. Я предполагал, что его тоже пустят в расход, как и Дорчакова, но не так скоро. Впрочем, не уверен, что можно было предотвратить их внутренние разборки. Не просто разобраться в этой каше и отыскать все концы. То, что сейчас известно, это может быть только вершиной айсберга.

Аристарх коротко изложил общую картину, которую удалось выяснить. Корозов был обескуражен. Кто бы мог подумать такое о Нарлинской, которую почитатели готовы были носить на руках и подражать ей.

После убийства Рисемского-старшего, оперативникам удалось выяснить, что его сын Роман с детства страдал психическим расстройством. Отец несколько раз лечил его от этого.

Акламин лично беседовал с врачами, и выяснил, что у Романа была больная наклонность к ножам. Всякий нож в его руке превращал Романа в зверя. Он запросто мог зарезать человека, причем испытывал при этом удовольствие. Лечение обычно приглушало эту патологию. Но по прошествии времени все возвращалось на круги своя. И Роман опять становился нервным, вспыльчивым, необузданным.

В истории с Ольгой Аристарха удивило, что Роман отпустил ее. Это выбивалось из логики событий и не совпадало с логикой поведения парня. А, впрочем, может быть, как раз все наоборот. Непредсказуемые действия.

В общем, стали понятны многие обстоятельства дела. Непонятной оставалась причина похищения Ольги. Но была надежда, что и это станет ясно, как только задержат Еву и Романа.

Наполовину темным пятном оставалась Думилёва. Аристарх распорядился операм взять под контроль все ее передвижения. Было очевидно, что она кинется искать Романа, убежденная, что там найдет Нарлинскую.

Глеб также поручил Исаю искать Романа и Еву. Их поимка служила залогом полной безопасности для Ольги.

Впрочем, в сложившихся обстоятельствах доказать виновность Нарлинской будет крайне сложно, ведь ее отпечатков не было нигде.

Если бы она знала, что у Романа психическое заболевание, она бы, наверняка, повела себя иначе. Ведь свидетелем он быть не может.

Через два дня охранникам Исая удалось наткнуться на автомашину Евы. Об этом сразу же стало известно Акламину. Но об этом откуда-то узнала и Думилёва. Дом, возле которого обнаружили машину, перевернули вверх дном. Однако ни в одной квартире не нашли даже намека на Романа или Нарлинскую. Тогда Аристарх предположил, что Ева оставила машину в соседнем дворе. И опера немедленно методически стали отрабатывать близлежащие дома.

В то время, когда люди Исая наткнулись на автомашину Нарлинской, сама Ева находилась все в той же квартире вместе с Романом. Настроение ее было отвратительным. Она боялась выходить на улицу и во всех своих теперешних бедах винила Романа. Она уже ненавидела его всей душой. С отвращением ложилась с ним в постель, дергалась от его прикосновений. А когда он усиленно упражнялся над нею, то доводил ее до бешенства. Ева готова была разорвать его на клочки.

Роман почувствовал резко изменившееся отношение к нему. Сообразил, кем он теперь стал для нее. Видел, как в ее глазах вспыхивал смертельный огонь, который готов поглотить его. Догадывался, что Ева не остановится перед этим, так же, как не остановилась перед убийством его отца.

Она же теперь сожалела, что так разоткровенничалась перед Романом, подвела женская глупость. С неприязнью не спускала с него глаз.

Между ними образовалась трещина.

Сейчас они походили не на двух любовников, загнанных в угол обстоятельствами, а на двух загнанных под флажки волков, где каждый пытается отстоять свой интерес.

Роман брал в руки кинжал, и дух неистовства врывался в него. Но Роману было тяжело, немыслимо представить, что он может вонзить нож в красивое тело Евы. Несмотря ни на что, ему остро хотелось ощущать жар ее сексуальной ярости, любоваться ею в своей постели, нежели видеть распластанной на полу с кинжалом в груди. Она как будто приколдовала его. Страсть изводила Романа, и он не мог переступить через нее.

Его сердце разрывалось от любви. Стонало. Говорило ему, что Ева кроме него больше не должна быть ни с кем. Ни с кем и никогда! Ничьи руки впредь не должны касаться ее обворожительного тела. Она его, она только его навсегда! И, кажется, сердце сейчас подсказывало ему единственный выход в сложившихся обстоятельствах. Только так Ева навечно останется его.

Роман пожирал ее глазами, и так же, как она, не выпускал из поля зрения ни на секунду. Он любил ее сильно, безоглядно, исступленно. Его мозг кипел, мысли шипели, как шкварки на сковороде. Он должен был решиться, сердце никогда не подводило его.

Неожиданно для Нарлинской, Роман стал рыться в шкафу, рассовывать по карманам деньги и следом начал куда-то торопиться. Она насторожилась. Он потянул в себя ее запах, этот запах всегда возбуждал его, ноздри задрожали:

– Хочу сделать тебе сюрприз, – пояснил коротко, не вдаваясь в суть.

– Какой сюрприз? – напряглась она, чувствуя, что он задумал что-то, что интуитивно испугало ее. – Не нужно мне никаких сюрпризов! – она резко запахнула полы длинного домашнего халата и затянула узел пояса на животе. – Я уже сыта ими по горло! – подошла ближе, в глазах трепыхнулся страх, не разыгранный, как на сцене – настоящий. Ткнулась лбом ему в грудь. – Я боюсь оставаться одна!

Но Роман уперто не слушал ее: