Текст книги "У всякой драмы свой финал"

Услышав об этом, Евгения, безусловно, возьмет ее за горло и спросит, где Ольга? Ева ругала себя. Дура, никогда не делай хороших дел, чтобы они потом не обернулись против тебя! Зачем поперлась к Глебу? Идиотка! Она даже предположить не могла, что все так обернется.

Закрыв плотно дверь кабинета, Думилёва обратилась к Андрею и Антону:

– Ну, что, дураки, нравится быть дураками?!

Они понуро стояли посреди кабинета и молчали. Евгения села в рабочее кресло, показала на стулья против стола.

– Если дураки, так все трое! – садясь и хлопая себя по коленям, сказал Андрей.

– Не скажи, Андрюха! Ты Еву вытащил, охранников Корозова прихлопнул, а что же с ним самим не перетолковал? – Думилёва повернула вбок кресло, положила ногу на ногу, и пальцами поправила штанину брюк.

На этот раз на Евгении был белый элегантный брючный костюм, который удачно скрывал многие изъяны ее внешности.

– Хотел сначала посоветоваться, Евгения. Есть предложение, прихлопнуть его и концы в воду! – Ватюшков наклонился вперед, сильно щурясь.

– Дурак ты, Андрюха, хоть и Живоглот! – она заставила пробежать по своему лицу улыбку. – Хорошо хоть посоветоваться догадался. А то бы точно все концы в воду. А мне сначала знать надо, почему он это сделал? По пустякам шум на весь город устраивать Корозов не стал бы, так ведь он в полицию легко загреметь! Нет, тут что-то не то. Почему он от Евы добивался, где находится Ольга? Почему именно от нее? – пристально посмотрела на друзей. – Не от меня, не от вас, а от нее!

Негромко вставил свое слово Андрей:

– Ева ничего сама не понимает в этой истории.

– Ева может и не знать, – согласилась Евгения, – но Корозов-то точно знает! И я тоже хочу знать! – она чуть откатила кресло от стола.

Андрей, недовольный тем, как Думилёва часто стала напоминать ему, что он Живоглот, попытался настоять на своем:

– Предлагаю без разговоров пришить его! Какой прок от того, что мы у него спросим? Он может наврать с три короба! Ему все равно осиновый кол придется вбить за Еву, так лучше раньше, чем позже!

Резко отмахнувшись от него, Евгения дала понять, что хватит уже болтать одно и то же, сколько можно говорить об одном:

– Пришить ты всегда его успеешь, дурак, это дело немудреное. Но сейчас мы поступим иначе, – покосилась на Дорчакова. – Ты среди нас, Антошка, самый хитрый и самый разнаряженный, как индюк на выданье.

Слова Евгении насторожили Антона, он завозился на стуле. Чтобы она кого-то из них назвала иным выражением, кроме «дурак», это было невероятно. Не иначе какой-то подвох. Тут ухо надо держать востро. И он в попытке защититься, слабо запротестовал в шуточной форме:

– Ну, какой же я хитрый, мадам, я обыкновенный «дурак», – состроил гримасу благодушия. – Где бы мне раздобыть эту хитрость? Сколько не пытался разжиться яблоком хитрости, но все так и не удалось, все яблоки другие до меня расхватали и пожрали, мадам, за обе щеки, никто даже надкусить не предложил. Хоть бы зернышко оставили, обжоры! – хихикнул он.

– Артист, артист, хороший артист, – Думилёва усмехнулась, шутка Антона показалась ей скучной и не к месту. – Так вот, Антоша, – сказала серьезно и громогласно. – Поручаю тебе Андрюхины сопли подтереть.

Ватюшкова передернуло, он глянул свысока на Дорчакова: чтобы этот осьминог что-то за него доделывал, это было невероятно. Живоглот привык сам за всеми подтирать и подчищать. А на что способен этот хлыщ захрюканный, кроме как девок таскать к себе в постель, наряжаться, да манерничать? Но Андрей стерпел, не стал возмущаться вслух, зная, что в ответ может получить из уст Евгении хорошего тумака.

Сколько он не пытался поставить себя на равную ступень с Думилёвой, ему это никак не удавалось, она все равно исподволь, какими-то изворотами, которые для него всегда были неожиданными и непостижимыми, брала над ним верх и как бы напоминала: знай свой шесток. В триумвирате у нее было неоспоримое лидерство.

– Итак, Антоша, – продолжила она, – пойдешь к Корозову!

– Но почему я, мадам? – икнул Дорчаков, как от испуга, хотя ничего страшного она не произнесла.

– Да потому что она твоя актриса, дурак, и потому что твой театр пострадал от действий Корозова! Зрители пострадали, дурак! А зрители – это твой хлеб! Не будет зрителя, голод у тебя наступит. Да что я тебе объясняю, дураку? Ты и сам все понимаешь! – раздражение исказило ее губы.

И только стоило ей замолчать на секунду, как тут же вставил свое слово Ватюшков:

– Подожди, Евгения, ведь в ментовке Ева отрицала, что Корозов похищал ее. Мы так решили, на том она и стояла.

Она метнула недовольный взгляд на выпятившего грудь Андрея:

– Какого черта ты суешься в разговор, дурак, когда тебя никто не спрашивает?! – и растолковала. – Я не в полицию отправляю Антошку! Без свидетелей поговорит с Корозовым. – И объяснила Дорчакову, что и как должен тот узнать.

Слушая молча, тот лишь иногда кивал.

Зато приливы ярости испытывал Андрей. Ох, как он обиделся на Евгению. Впрочем, не первый и не последний раз. Он-то был уверен, да и Ева не сомневалась, что Евгения, как обычно, даст задание Живоглоту, чтобы тот немедля наказал Корозова за вопиющую вольность в отношении Нарлинской. И внутренне Андрей был готов к подобному развитию событий. Ему жутко хотелось посмотреть в умирающие глаза Глебу и сделать в голову контрольный выстрел, хотя давно уже сам не брал в руки оружия. Но за Еву лоб Корозова продырявил бы лично с превеликим удовольствием. Однако Думилёва отказала ему в этом.

Выйдя из квартиры Евгении, сразу позвонил Еве. В душе появилось плохое предчувствие после решения Думилёвой.

Лифт не стал ждать. Затопал подошвами обуви по ступеням лестничных маршей. Подъезд был хорошо знаком ему. Он помнил здесь каждую выщерблину на стенах, каждую выбоину на ступенях. Но сейчас они почему-то стали пялиться в глаза, будто увеличились втрое.

Много по телефону не говорил. Знал, что Ева находится в театре, в своей гримерной комнате перед зеркалом и готовилась к спектаклю, только сказал:

– Моя красавица, после спектакля сразу ко мне, есть новости.

Поздним вечером, в преддверии ночи, охрана Ватюшкова привезла Нарлинскую к нему.

Сияющей и безукоризненно красивой, она вошла в дверь. Андрей невольно залюбовался ею. Какое чудо, какое чудо эта девушка! Как можно смотреть в сторону Ольги, когда есть Ева? Нет! Евгения и Антон просто сошли с ума!

Не спрашивая ни о чем, Ева быстро разделась, сбегала под душ и прыгнула ему на руки. Он глазом не успел моргнуть и раскрыть рот, чтобы начать разговор, для которого пригласил ее, как она закрыла его своим поцелуем.

Знала, что делала. Андрей подхватил ее и понес в постель. На ложе с нею он становился мягким, как хлебный мякиш и разговорчивым, как радиоприемник. В постели она вытягивала из него все, что ей хотелось.

После первых ее прикосновений Ватюшков расплылся от удовольствия. А потом, насытившись телом красавицы, доведя себя до изнеможения, рассказал о беседе с Думилёвой. По разочарованному возгласу Евы уяснил, что она огорчена известием. Ее возмутило, что Евгения запретила Андрею убивать Корозова.

Его широкая ладонь гладила живот и ноги девушки, отчего та после услышанной новости не только не испытывала удовлетворения, но, напротив, ощущала дискомфорт. Хрипловатый голос Андрея, жужжавший у нее возле уха словами восторга и восхищения, действовал на нервы. Она морщила лицо.

Чмокнув ее в висок, сказал:

– У Евгении свои причуды, моя красавица.

Ева свернулась в комок, погрустнела, покачала головой:

– Это не причуды, Андрей, это капкан для меня!

Удивленно отстранившись, Ватюшков не догадывался, что имела в виду Нарлинская:

– Глупости, моя красавица! Где ты увидела капкан? Это Корозов понаставил себе капканов, ему крышка теперь. Хочет или не хочет мадам, я все равно пришью его!

– Жаль, что ты не сделал этого до сих пор, – с сожалением сказала она. – Жаль, что все так получается.

– Все образуется, моя красавица. – Андрей опять погладил ее вздрагивающее тело.

Вдруг напрягшись, Ева обхватила Ватюшкова обеими руками и жадно прижала к себе, и до утра не давала ни минуты для отдыха, как будто наслаждалась последний раз в жизни. Он исходил потом и хрюканьем, старался удовлетворить ее желания.

Через день после встречи с Евгенией, Дорчаков, не договариваясь заранее, приехал в офис к Корозову. Он точно знал, что тот находился на месте.

Ставку на неожиданность делала Думилёва. Надеялась, что неожиданность позволит Антону удержать инициативу в своих руках, хотя опасалась, что для этого у того может не хватить духу. Но, тем не менее, все-таки избрала именно такой ход.

Впрочем, Глеб не был озадачен появлением Антона. Воспринял это, как разведку со стороны друзей Евы. И почувствовал удовлетворение: зашевелился клубок, заволновался. Ладно, надо послушать и самому надавить. Может, что-то прояснится по Ольге. Рано или поздно такая встреча должна была состояться. Пока Аристарх раскрутит свое колесо, ему, возможно, станет что-нибудь уже известно.

Он поднялся из кресла навстречу Дорчакову. Сошлись в центре кабинета и протянули друг другу руки. Затем мягкая рука Антона быстро выскользнула из ладони Глеба.

Хозяин кабинета был в строгом костюме с галстуком, Антон в рубашке, с торчащим кончиком платка в нагрудном кармане, без косынки на шее. Кожа не блистала молодостью, хотя и не раскрывала возраст Антона.

С любопытством окинув кабинет Корозова, Антон выражением лица показал, что разочарован.

Во-первых, кабинет Глеба был меньше, чем у Антона, мебель современная офисная, с применением пластика и других заменителей дерева. Такую можно заказать и прикупить в любом мебельном центре. Не то, что у него в кабинете. Чистое дерево с резными элементами, в основном ручной работы. Изготовлена не на современных предприятиях, где все поставлено на поток, а лет сто-сто пятьдесят назад.

А во-вторых, куда не кинь глаз в кабинете Дорчакова, везде изящная красота радует глаз. А у Глеба что? Пустоты больше, чем мебели. Стол, стулья, кресла да шкафы. Ну, правда, еще картины. А все остальное – пол да стены. Слишком по-деловому. Никакого изящества и домашнего уюта. Скукота, скукотища.

Справедливости ради, картины на стенах подобраны со вкусом. Масло. Рамы впечатляют. Однако, по большому счету, это современные художники, живущие где-нибудь в соседнем дворе или соседнем городе. Красиво, но не высокое искусство. Хотя, чего греха таить, в его кабинете тоже нет великих мастеров прошлого. Было бы глупо, если бы их картины там висели.

Мягко ступая по полу, как будто крадучись, прошагал к стулу, на который указал Глеб, проговорил:

– Так-так, хорошо быть гостем, когда тебя не ждут. Особенно у крупного владельца магазинов.

– До крупного владельца я еще не дорос, – усмехнулся Глеб, – я – простой смертный, но что у меня есть, то – мое!

Вцепившись взглядом в лицо Корозову, Дорчаков сел:

– Не прибедняйся, Глеб. Разве посмел бы простой смертный держать известную всему городу актрису Нарлинскую в своей камере? – он проговорил это тихим вкрадчивым голосом, ожидая реакции Глеба.

Видя, что Дорчаков не стал разводить бодягу, а сразу рванул в карьер, Глеб нахмурился, отреагировал резко:

– Нарлинскую следует действительно запереть в камеру!

Удобно развалившись в кресле, Антон, между тем, ощущал себя как не в своей тарелке. Выполнять задания Евгении всегда было сложно. Она требовала определенных результатов, которые подчас были нереальны.

Не так просто заставить противника говорить или совершать действия, которые тот делать не хотел. На этот раз было примерно то же, лишь одно играло на руку Антону: как Главный режиссер театра он с пеной у рта мог защищать свою актрису:

– За что же ты ее так невзлюбил? Она – достояние города, она уже не принадлежит сама себе! Разве ты этого не понимаешь? Как ты только мог пойти на такую, извини, подлость, если не называть все своим именем?

Это уже выходило за рамки приличия, да и вообще дозволенного в их отношениях. Собственно, никаких отношений не было, ресторанное ни к чему не обязывающее знакомство. Корозов напружинился, щеку дернула морщина. Чтобы в его кабинете его называли подлецом, такого еще не бывало.

И вряд ли бы Антон позволил себе пойти на подобный конфликт, если бы не четкие инструкции Думилёвой. Она предполагала, что только на острие иглы появится истина. Поэтому, чтобы вызвать Корозова на откровенность, надо поджечь его изнутри.

Это именно Дорчаков и сделал. Глеб, с усилием сдерживая себя, накалился и сжал пальцы в кулаки, хрустнув суставами. Антону показалось, что Корозов сейчас схватит его вместе с креслом и выбросит в окно. Он насторожился, но продолжил:

– Тогда объясни, Глеб, по какому праву ты так обошелся с ведущей актрисой театра? Ты практически сорвал театру нормальную работу, чуть не сорвал несколько спектаклей. И сорвал бы точно, если бы мне не удалось подыскать кое-какую замену, иначе говоря, заткнуть абы кем. Как это можно расценивать?

Выдохнув из себя воздух, Глеб прошелся по кабинету, и, чуть успокоившись, сел на стул против Дорчакова. Лицо неопределенного возраста вызывало у Глеба отторжение. Он во всем любил определенность.

И вопрос, заданный Антоном, был вполне определенным, Глеб ответил на него прямо:

– Нарлинскую я подозреваю в похищении моей жены!

На скулах и щеках Дорчакова заиграли мышцы. Он был ошарашен ответом. Смысл слов до него доходил медленно и нудно. Словно ощупью. Несколько раз Антон судорожно сглотнул слюну. Откашлялся, проталкивая ком в горле. Некоторое время дышал затрудненно, как будто в нос ему бил густой терпкий воздух. В глазах возникло изумление, а за ним дикая насмешка и недоверие. И он захохотал, краснея белками глаз. Смеялся булькающим смехом, отрывисто, неприязненно. Умолкнув, вытер носовым платком мокрые губы, бросил:

– А ты сказочник, Глеб! Прямо Андерсен! Нет, нет, братья Гримм, один в двух лицах! Это надо же придумать такое!

– Хорошо смеешься, Антон! – отрезал Корозов. – Только смеется тот, кто смеется последним! – и он рассказал, как его предупреждала Ева об опасности, грозящей Ольге, и как потом Рисемский указывал на Нарлинскую, после чего того неожиданно нашли убитым.

Дорчаков слушал с широко открытым ртом, он верил и не верил Глебу. Все было так невероятно и так не похоже на Еву. Но, с другой стороны, все было возможно, а почему нет, он сам иногда видел, как Нарлинская испытывала дикое удовольствие от боли, которую причиняла ему. Даже мелькало в голове, что у нее какая-то ненормальная склонность к этому.

Он был уверен в том, что всякий человек по своей сути подл, только один способен скрывать это глубоко в себе, а у другого все это рвется наружу. И Ева не была исключением. Даже, может быть, была одним из худших представителей. Обыкновенной низкопробной шлюхой, из которой они втроем соорудили предмет для поклонения зрителя.

То, что он услыхал от Глеба, подтверждало его убеждение. Впрочем, а почему, собственно, Ева должна быть иной? Разве его сущность не такая? А сущность Евгении? А Андрюха с его уголовным багажом и с ежесекундной готовностью посадить на перо любого по любому поводу?

Все одинаковы, весь человеческий муравейник живет одним духом: нагадить своему ближнему, предать и закопать с дерьмом. И не на пустом месте сказано: мне хорошо, когда соседу плохо, но мне плохо, когда соседу хорошо. Зачем же обвинять Еву в том, что она такая же, как они и как все кругом?

Он не святой, чтобы устраивать над Евой суд Линча. Вникать в эту историю и копаться в ней ему вовсе не хотелось. Хотя, если все было именно так, как рассказал Глеб, то не было ли это камешком от Евы в том числе и в его огород? Ведь что такое опасность для Ольги? Ее можно понимать по-разному. На душе у Антона неприятно скребануло. Всего лишь догадки, но уж очень похожи на разгадки.

Прощаясь с Корозовым, Антон решил, пусть над этим голову ломает Думилёва, ибо он свою часть дела сделал. Глеб у двери пожал его ускользающую ладонь. Дорчаков на минуту задержался, внимательно осмотрел еще раз кабинет и заметил:

– А, в общем-то, кабинет у тебя ничего, мне понравился, – соврал. – Но мебели маловато, Глеб. Наполняй, наполняй! – и открыл дверь.

После него Глеб тоже окинул кабинет, усмехнулся, мебели достаточно. Зачем больше? Мебель ради мебели ему не нужна. Он любил простор, теснота его тяготила.

Антон вышел из офиса. Стоял жаркий день, солнце било прямо в глаза, слепило. Жаль, что оставил в машине солнцезащитные очки, сейчас бы они не помешали.

Нашел глазами на парковке свою машину и обычной артистической походкой зашагал к ней. Площадка была плотно заполнена автомобилями. Пришло на ум, что много стало транспорта, парковок на всех не хватает.

Охранник у двери проводил его прищуренным взглядом и отвернулся от палящего солнца.

Находясь под впечатлением разговора с Корозовым, Дорчаков не обращал внимания на людей, идущих по тротуару, и не заметил, откуда вдруг вывернулся мальчик в синей футболке и зеленых шортах, остановился перед ним:

– Дядя, закурить не найдется?

Антон оторвался от своих мыслей, глянул на него сверху вниз, и когда понял, чего тот от него хочет, качнул головой:

– Не курю, пацан.

– Зря, дядя, – прикусил губу мальчик, – все равно дольше не проживешь!

Дорчаков ничего не ответил, шагнул дальше. Подошел к своей машине, вытащил из кармана ключи, нажал на брелок сигнализации. Она пискнула, и Антон открыл дверь.

И в этот миг из соседнего автомобиля выскочил высокий худой парень и ударил Дорчакова ножом в спину.

Удар был стремительным и незаметным со стороны, взмах коротким, умелым. Острие вошло под лопаткой и достало до сердца. Антон почувствовал, как обожгло все тело, и свет пропал.

Ноги подкосились, тело стало опускаться вниз. Но парень втолкнул его в салон автомобиля, выдернул из спины нож и прыгнул в свою машину. Та быстро покатила с парковки и затерялась в транспортном потоке.

Дорчакова обнаружили спустя десять минут, когда вместо уехавшей машины припарковалось другое авто. Из него выскочила девушка, мимолетно глянула и заметила кровь на рубашке, запищала во весь голос, обращая внимание прохожих на тротуаре. Ее спутник оторопело вылетел из-за руля, подбежал к ней и тоже увидал кровь, замахал руками непонятно кому.

От дверей офиса примчался охранник. Все мгновенно понял. Предупредил любопытных, быстро столпившихся поблизости, чтобы не приближались и ничего не трогали. Достал телефон и связался с секретарем Корозова:

– Вызови полицию, тут зарезали мужика, который приходил к Глебу!

– Ой, как зарезали? – испуганно вскрикнула секретарь.

– Насовсем зарезали! – пояснил охранник. – Насмерть!

Девушка вместо звонка в полицию побежала к Корозову:

– Там зарезали!

– Кого зарезали?

– Дорчакова! Охранник позвонил! Насмерть зарезали!

Выглянув в окно, Глеб увидал толпу людей на парковке. И охранника у машины. В груди кольнула. Что все это значило? Медленно вернулся в кресло, сказал замершей у двери девушке:

– Немедленно найди мне Исая. В полицию я сам позвоню!

Она торопливо кивнула и выскочила в приемную.

Глеб отказывался что-либо понимать. Серия загадочных убийств совершенно выбивала его из равновесия. И вот тебе – новое. Час от часу не легче. Кому и чем мог помешать Антон? Главный режиссер театра, он, по мнению Корозова, с головой был погружен в создание спектаклей. Бредил ими. Голова забита образами да постановками. Муштровал актеров, продыху не давал.

Помнится, в ресторане несколько раз говорил, что хочет поставить «Отелло» Шекспира. Дался ему этот Отелло. Поставил бы лучше «Ревизора» Николая Васильевича. Там все кончается хоть и плохо, но не смертельно. А в «Отелло» – любовь и смерть в одной упряжке. «Отелло». Так и не успел поставить. Кому же он помешал? И есть ли тут связь с прежними убийствами? Да, Акламину работы прибавилось. Он взял телефон и связался с ним:

– Новое убийство, Аристарх. Рядом с моим офисом. Приезжай.

В кабинет вошел Исай. Глеб поднялся из-за стола и вновь выглянул из окна.

– Ничего хорошего, Исай. Я все сильнее беспокоюсь за Ольгу! – сказал ему. – Меня уже съели эти мысли! Одни и те же, одни и те же! Они раскалывают мой мозг! Я ни о чем больше не могу думать и говорить! Нам до сих пор ничего не известно. Как бы не случилось непоправимое. Ты видишь, что творится вокруг меня? Стоило Рисемскому побывать у меня, как его нашли убитым. Только переговорил с Дорчаковым, его тут же настигла смерть. В чем дело? Как ты можешь объяснить все это? Если бы кто-то охотился за мной, так, наверное, были бы уже какие-то подвижки. Покушение бы устроили или захват осуществили. Я не могу понять, что происходит, Исай?! Похитили Ольгу и молчок. С какой целью? Как будто действия направлены против меня, но как будто все наоборот! Ты уверен, что Ольга в городе? Может быть, ее уже давно увезли куда-то? Так много вопросов и ни на один я не знаю ответа! Твои потуги ни к чему не приводят. Да и у Аристарха что-то не очень получается. Убийства продолжаются! Какая-то напасть! Узнать бы, кто замешивает эту кашу! И убийства, и похищение, и все в одну кучу!

Видеть в таком состоянии своего шефа начальнику охраны приходилось редко. Расстроенным и подавленным. Всегда, даже в критические минуты, тот не терял присутствие духа. А сейчас полный вакуум вокруг Ольги пригибал его сильную плотную фигуру. Потерять Ольгу для Глеба было немыслимо.

Исай прикладывал все силы для поиска, он, как и Глеб, не верил Нарлинской, старался не выпускать ее из виду, убеждаясь, что она хитра и изворотлива. Иногда она оставляла его наблюдателей с носом, уходила, как песок сквозь пальцы. И это однозначно говорило Исаю о том, что она не простой колобок, который и от бабушки ушел, и от дедушки ушел, но хитрой лисе достался. Она как раз и есть та самая изворотливая лиса. И все эти последние события крутились не вокруг Глеба, а как раз вокруг Евы при том, что не было никаких доказательств. Лиса. Лиса. Лиса.

Вопросы Корозова повисли в воздухе, начальник охраны не знал ответов на них, но, тем не менее, твердо произнес:

– Я уверен, что она жива и в городе! Мы ее обязательно найдем! Я мозги вышибу из тех, кто похитил ее!

Кивнув, Глеб снова глянул в окно. Около машины Дорчакова появились оперативники, Глеб увидал серый костюм Акламина. Не оборачиваясь, распорядился:

– Иди, посмотри, что там произошло и покопайся серьезно в этой истории. Боюсь, что все это как-то связано с Ольгой. Предчувствие у меня такое, Исай, предчувствие. Акламину передай, что я на месте.

После того, как за Исаем закрылась дверь, Глеб долго ходил по кабинету от стены к стене, от окна к двери, от двери к окну. Никак не мог найти себе покоя до тех пор, пока в кабинет не вошел Аристарх. Корозов с порога забросал вопросами:

– Что-нибудь скажешь по этому поводу, Аристарх? Кто-нибудь видел убийцу? Просматриваешь какую-нибудь связь между убийствами?

Поискав глазами, куда присесть, Акламин остановился. Глеб сделал широкий жест рукой, предлагая любое место, которое тот выберет. Аристарх сел к столу и раскрыл записную книжку:

– К сожалению, убийцу никто не видел. В том числе и охранник твоего офиса. Сейчас оперативники проводят опрос людей, пройдут и по твоим работникам, может, в окно кто-то что-то видел. А ты расскажи мне, зачем Дорчаков приезжал к тебе?

Остановившись у книжного шкафа, Глеб передал Акламину содержание беседы с Антоном. Завершив рассказ, заключил:

– Думаю, он хотел поставить меня на место. Приехал, как руководитель, чтобы защитить свою актрису. Но так же думаю, что моя информация его озадачила, и он зачесал за ухом.

Задумчиво постучав авторучкой по столу, Аристарх отложил ее в сторону и покачал головой:

– Скорее всего, главной его целью было получить твою информацию. И теперь, если так оно было, как я предполагаю, его именно из-за этого убрали. А, следовательно, какой можно из всего этого сделать вывод? – Акламин вскинул брови.

Ход мыслей Глеба не совпадал с рассуждениями Аристарха, и это Корозову совсем не нравилось:

– Выводы делать – твоя профессия! – буркнул он.

– Возможно, – Акламин закончил свою мысль, – эту информацию он должен был до кого-то донести, но его убрали именно затем, чтобы он не донес ее. В таком случае возникает вопрос: кто не заинтересован больше всего, чтобы твоя информация распространялась?

– Ну, ты и скомбинировал, Аристарх, не слишком ли сложно? – Глеб напрягся и шагнул к стулу рядом с Акламиным, сел. – Однако если придерживаться твоей версии, то более всего не заинтересована должна быть сама Нарлинская, именно она.

– В данном случае наши предположения совпадают, Глеб. Я с той же позиции смотрю на эти обстоятельства, – он сделал паузу, неулыбчиво и прямо смотря на Корозова, а руки закрыли записную книжку и отодвинули вбок, толкнув авторучку. Та покатилась и чуть не упала на пол. Аристарх успел схватить ее.

Глеб, удовлетворенный тем, что их мысли совпали, прижался к спинке стула, спросил:

– А не кажется ли тебе, что все это похоже на театр абсурда, ведь логичнее в этом случае было бы убить меня, и тогда вся информация, которой владею я, была бы в тот же миг похоронена!

– А вот это, Глеб, и для меня пока еще полная загадка. Предстоит ее разгадать. – Акламин развел руками и аккуратно неторопливо провел ладонью по записной книжке.

– Сплошной кроссворд получается. Не знаешь, куда и какую букву вставить! – озабоченно проворчал Корозов.

Комментировать его замечание Аристарх стал не сразу. Сначала надел колпачок на авторучку, посмотрел на нее так, будто до этого не видел никогда. Его никак не покидало ощущение, что убийство Дорчакова может не быть последним. И что театр абсурда, о котором сказал Глеб, вполне может в любой момент закончиться, и стрелки будут переведены на Корозова. Неопределенность не может быть вечной. Всегда рано или поздно происходит разрушение нагроможденных неопределенностей. Как, впрочем, любых выстроенных стен. Поиск неминуемо подойдет к концу и приведет к результату. Важно, чтобы результат был таким, какого ты хочешь. Аристарх пальцами покрутил авторучку:

– Да, кроссворд, но только кое-какие белые пятна в этом кроссворде начинают заполняться.

– Ты что-нибудь узнал? – оживился Глеб.

Взяв со стола книжку с намерением положить в карман, Аристарх так и оставил ее в руке:

– Кое-что удалось выяснить о друзьях Нарлинской. То, что лежит на поверхности. Но и это говорит о многом. Так вот, Дорчаков, Думилёва и Ватюшков давно знакомы друг с другом. Дорчаков и Думилёва оказывается, бывшие актеры, когда-то вместе начинали работать в театре. У Думилёвой тогда была другая сценическая фамилия, девичья: Евгения Клюквина. Актриса она была посредственная, в общем, как актрису ее никто уже не помнит. Потом она вышла замуж и ее нынешняя фамилия – это по мужу. Тут интересна одна деталь, она не любит вспоминать и никогда не вспоминает о первом муже. Как будто такого не было вовсе. И надо сказать, что редко кто знает о нем. Прожила с ним буквально несколько месяцев. Затем вышла замуж за другого. Со вторым прожила значительно дольше, но он погиб при странных обстоятельствах. Она с тех пор замуж не выходила, но осталась при больших деньгах после мужа. Работу в театре бросила, но тягу к нему не потеряла и опекала постоянно, спонсировала. Говорят, ее стараниями, благодаря денежным вливаниям, Дорчаков стал Главным режиссером. Вот так. Почему именно Дорчакова она протащила в Главные режиссеры, пока не выяснили.

Глеб слушал, и задумчиво постукивал подушечками пальцев по коленке:

– Теперь это уже не так важно, Аристарх, – вставил он. – Дорчакова все равно больше нет. Мотивы могут быть самые разные. Вряд ли они теперь повлияют на результаты твоей работы.

Покачав головой, Акламин не согласился с ним:

– Важной может стать всякая деталь, здесь сразу не определишь, – сделал паузу. – Я знаю, что у тебя всегда была хорошая память, Глеб. Ты, может быть, помнишь в конце девяностых в городе мелькала кличка преступника Андрюхи Живоглота?

Сведя брови к переносице, Корозов возвратил память в прошлое, в начало двухтысячных. Тогда жизнь только начинала устаканиваться после шальных, бешеных, беспредельных девяностых. Еще с прошлой десятки много разных кличек было на слуху в то время, но почти все носители их давно покоятся на кладбище. С хорошими надгробиями, подчас шикарными. Однако стоило ли ради таких надгробий расставаться с жизнью? Беда, что изменить ничего нельзя. И даже клички уже умерли, и редко найдется тот, кто вспомнит их. Жизнь – впустую. Жизнь – напрасно. Никакого ответа на вопрос Аристарха. Глеб насупился и покрутил головой:

– Нет, не помню. Кто это? Наверно, рэкетир какой-нибудь?

– Вот именно, – подтвердил Аристарх. – На тебя, ненароком, в то время не наезжали? Многие не миновали наездов.

– Да я тогда только оперялся, – ответил Глеб. – Зеленый был. С пустыми карманами. Что с меня взять? Начинал с малого. Наездов не было. Так, пару раз заглядывали какие-то мутные. Открутился. О Живоглоте не слышал. Господь не сподобил встретиться! – он вскинул подбородок кверху.

– В этом ничего странного, – слегка растянув губы, усмехнулся Акламин. – Потому что Андрюха Живоглот не из нашего города. Он промышлял в других местах. Оттуда и на зону отправлялся. А сюда изредка заглядывал к своему тюремному корешу. Наводили вместе шороху, и он исчезал. Работали по-крупному. Мелочью не занимались. Поэтому ты для них был неинтересен. Потому в то время бог тебя не сподобил. Зато вот теперь сподобил, Глеб. Ведь Андрюха Живоглот и Андрей Ватюшков это одно и то же лицо! – сказал он.

– Ну, ты посмотри, какие выкрутасы преподносит судьба! С бандитом, выходит, дружбу я завел! – Глеб оторвался от спинки стула, подался грудью вперед.

Посмотрев на записную книжку, которую до сих пор держал в руке, Акламин положил ее в карман пиджака, сообщил:

– Андрюха Живоглот теперь не бандит, он теперь бизнесмен. После последней отсидки обосновался в нашем городе, поставил крест на уголовной кличке, стал бизнесменом с именем и отчеством.

На лице Глеба заиграли желваки:

– Надо бы присмотреться к этому бизнесмену, Аристарх! – сказал он упругим голосом. – Знаешь, с чем человек родился, с тем человек умрет. Все это вранье, что человека можно перевоспитать! Коммунистическая блажь. Если природа произвела убийцу, он так и останется убийцей. Если произвела добряка, ничто не заставит его стать хамом и бельмом в глазу! А если родился с повадками бандита, так они останутся до самой смерти.

– А, может быть, вспомнишь, в те же годы гулял по городу рэкетир по кличке Варяг? – Аристарх взял со столешницы авторучку и тоже отправил ее в карман следом за записной книжкой.