Текст книги "Волков. Апраксин двор"

Глава 13

– Ничего себе хоромы. Прямо барские.

Фурсов сделал еще несколько шагов. Медленно и даже осторожно – будто почему-то опасался, что его пустили сюда по ошибке и непременно выгонят взашей из квартиры. Не такой уж и роскошной по моим представлениям: всего на три комнаты, две из которых были толком и не нужны. Но вряд ли в Петербурге тысяча девятьсот девятого года хоть в каком-то из миров получится отыскать жилье, оснащенное плитой и полноценным собственным санузлом – но при этом не рассчитанное или на целое семейство, или на одинокого любителя устроиться с размахом.

Столовая, а уж тем более отдельная кухня в квартирах, для простого люда была той еще редкостью, а уборная с ванной и прочими благами цивилизации и вовсе полагалась только «барским» апартаментам. Среди квартир в доходном доме на набережной Екатерининского канала моя не выделялась ни богатством, ни роскошной обстановкой, ни площадью.

Но – простор, нормальная спальня вместо узкой кровати в углу, кофейня в двух шагах от парадной лестницы, чистота, тепло и приятный вид из окон на третьем этаже. И, конечно же, комфорт. Не то чтобы я отчаянно нуждался в кране с водой и возможности повозиться у чугунной плиты вместо крохотного примуса – однако прожитые в двадцать первом столетии годы неизбежно наложили бы свой отпечаток даже на самую аскетичную натуру.

И я не стал исключением. Поэтому еще вчера забрался в горячую ванну и отмокал там часа три – пока не почувствовал, как грязь, пыль и прочие сомнительные приобретения последних недель отлипают наконец от кожи. А потом яростно тер себя мочалкой – со всей силы, докрасна, будто собирался соскрести эпителий, к которому намертво пристали запахи подвалов, леса и уродцев из Прорывов. Конечно, у меня и раньше имелась возможность сходить в баню или ополоснуться из ведра, и я уж точно не запускал себя, но все это даже рядом не стояло с собственной ванной.

Удивительно, как сильно человек может радоваться тому, что еще совсем недавно считал обыденным и не стоящим внимания.

Отдельный «плюсик» квартира заслужила за расположение. Что-то похожее на Васильевском острове наверняка стоило бы в месяц рублей на десять меньше, а может, и на все пятнадцать. Зато здесь было рукой подать и до Кудеяровского «Медвежьего угла», и до Апраксина двора, куда мне порой приходилось наведываться, и до родимой шестой гимназии.

И до Петропавловского, который как раз шагал следом за Фурсовым, на ходу стряхивая с ног ботинки. Помощь от обоих товарищей была скорее символическая: никаких особых богатств от Володи Волкова я не унаследовал, так что часть вещей перевез еще вчера, а оставшиеся без труда поместились в один-единственный чемодан. Но товарищи вызвались подсобить в нелегком деле переселения и задорно тащили его по очереди. Сначала от трамвая по переулку до набережной, потом на третий этаж, в прихожую и, наконец, сюда – прямо в гостиную.

Которую им обоим, похоже, очень хотелось посмотреть.

– Ну, брат, вот она – жизнь! – Петропавловский громыхнул чемоданом об пол и огляделся. – Дворец, самый настоящий. Как и положено солидному господину… Ты же у нас теперь из богатых.

– Не я, а мы, – усмехнулся я. – Какие-никакие капиталы имеются.

– Ну, я тех капиталов даже в глаза не видел. По пятьдесят рублей на нос – и гуляй, – скорбно протянул Петропавловский. – Уж какие тут барские апартаменты.

– Так, подожди, братец! – Я развернулся на каблуках. – Был же разговор… Или ты в обиде, что я и вашими средствами распорядился?

– Да нет, какие обиды. – Петропавловский махнул рукой. – Мы с почтенным Дмитрием Александровичем только рады! Все равно он в этих ваших вложениях и финансах разбирается примерно как свинья в апельсинах. И большие деньги малого ума человеку иметь вредно: как начнут карман жечь – враз на девок румяных потратит, а то и в карты продуется, голова садовая.

– Поговори мне тут! – Фурсов показал здоровенный кулак и обратился уже ко мне: – Ты не подумай, Вовка, что мы не рады, что ты за все это взялся… Тут другое дело!

– Это какое же?

– Да парни из наших складских тоже просятся – в артель вроде как, под твое начало. Говорят – хотим с Владимиром Петровичем, – отозвался Фурсов. – Чтобы вместе товарищество какое организовать или еще чего.

– Видать, поняли, что с таким генералом нигде не пропадешь. – Петропавловский с размаху плюхнулся на диван. – Доверие у людей к тебе, брат, имеется.

– Вот прямо у всех, что ли? – проворчал я. – Тоже мне, нашли атамана без усов.

– Ну, у всех, не у всех… – Фурсов стащил с плеч куртку и пристроил на крючок на стене. – Из тех, кто с нами на Апрашку ходил каторжан бить, тоже люди разные. Кто-то свои рублики тут же в кабак и понес, кто-то в семью – это мужики, что постарше, у кого уже дети есть… А те, что потолковее, они с нами просятся капиталы в дело пускать.

Не такая уж и дурная затея. Не то чтобы разграбленный воровской общак сделал всех участников побоища на рынке богачами, но в руки простым работягам попали деньги, которые не заработаешь честным трудом… или заработаешь за год, если не полтора. Неудивительно, что кто-то вошел во вкус и решил приумножить доходы.

Сам я не собирался глубоко закапываться в финансовые дела, но если уж появилась возможность…

– Ну, в дело пускать – это дело хорошее, – неуклюже скаламбурил я. – А мысли-то какие имеются у народа? В смысле – конкретные?

– А как же, ваше высокоблагородие! – Петропавловский улегся на диван и закинул левую ногу на спинку. – Так уж вышло, что за последние пару недель места на Апраксином дворе не в большой цене. Даже те, что в господских павильонах, а на улице так и вовсе. Кто-то из купчишек удрать думает, кто-то весь товар продает по дешевке, а кто-то и вовсе лавочку прикрыл, покуда не стихнет.

– Что стихнет? – уточнил я. – Вроде как каторжан прогнали – на рынке должна быть тишь да гладь. Разве карманники какие заглянут или цыгане меж собой подерутся, а чтобы хулиганье или эти…

– Так там и есть тишь да гладь. Боится народ – им-то откуда знать, что Прошкина братия вся разбежалась? Может, думают, что вернутся еще каторжане. Или ждут, что сибиряки из «Медвежьего угла» на их место придут и еще хуже задавят.

– Думаешь, не придут? – усмехнулся Фурсов.

– Да кто их знает, братец? – Петропавловский развел руками. – Придут, не придут – но у нас Владимир Петрович человек серьезный, со всеми Кудеяровыми дружбу водит. Его вотчину, стало быть, уже никто и не тронет.

– Так ты предлагаешь?.. – Я понемногу начинал догадываться.

– Именно то и предлагаю. Пока торгаши тише воды и ниже травы сидят, можно на свободные капиталы у них лавки хоть со всеми товарами выкупить. Считай, готовое дело! – Петропавловский алчно заулыбался. – Денег, конечно, прилично надо – не одна тысяча и не две. Зато и отобьешь за два месяца, и в плюсе будешь.

– Угу, отобьешь, – кивнул я. – А за прилавком сам стоять будешь?

– Ну… Я, может, и не буду. И Фурсову такое доверять нельзя, он у нас в математиках… не силен! – Петропавловский едва успел вскочить с дивана, спасаясь от праведного гнева товарища. – Но охотники найдутся. А охранять, если надо, сами сможем, и карманников переловим, у тебя глаз-алмаз.

– Дурак ты, Костя, и шутки у тебя дурацкие, – сердито буркнул Фурсов. – Но дело говоришь: народ у нас хороший, проверенный, и денежки имеются. Может, и выгорит чего.

– Может, и выгорит, – я не стал спорить. – И затея хороша. Завтра же съезжу к уважаемому Соломону Рувимовичу. Попробую добыть капиталов под ваши… авантюры.

– Много не нужно, Вовка, – пояснил Фурсов. – Несколько палаток выкупить или место в павильоне – уже хорошо будет, для начала. Конторку на Садовой организуем.

– И машину? – с надеждой спросил Петропавловский, ныряя обратно на диван. – И машину, да?

– И машину, куда ж без нее. – Я устроился в кресле напротив. – В тысячу, а то и в две обойдется, если не совсем ржавая, – но вещь нужная, в хозяйстве пригодится.

– Ну, тогда по рукам. – Фурсов широко улыбнулся и шагнул вперед, протягивая здоровенную лапищу. – Я тогда своим передам, что…

Договорить он не успел. Помешал шум: в соседней комнате что-то едва слышно скрипнуло. То ли мебель, то ли оконная рама – а может, просто подала голос видавшая виды рассохшаяся половица.

– Ты слышал? – прошипел Фурсов. – Там что, кто-то есть?!

– Нет. – Я махнул рукой. – Просто сквозняк.

– Да уж, сквозняк. Пойду-ка проверю.

– Не надо! – Я едва успел поймать Фурсова. – Сказано же – нет там никого.

– Не по-о-онял, – протянул Петропавловский, прищуриваясь. И вдруг вытаращился так, что его глаза стали чуть ли не втрое больше. – Понял! Понял, ваше высокоблагородие!

Удивительно, на что способна человеческая мимика – особенно на хитрой подвижной физиономии, напоминающей одновременно семинариста, бандита и даже немного мушкетера из романов Дюма. Петропавловский покраснел, вскочил с дивана и, подхватив Фурсова под локоть, потащил в прихожую.

– Приносим свои извинения, братец, – выпалил он. – Больше не повторится!

– Да чего на тебя нашло, дурья башка? – Фурсов вяло дернулся, но всерьез вырваться не пытался, хоть явно и не успел еще сообразить, почему его так настойчиво тянут к выходу.

– Что нашло? – Петропавловский на ходу ловко засунул ногу в ботинок. – Пойдем, уважаемый, я тебе на улице как раз все и объясню. А его высокоблагородие тревожить не смей – человек занят!

Когда дверь за моими товарищами с грохотом закрылась, я не выдержал и засмеялся. Громко, во весь голос. Так, что стекла и хрустальная посуда в стареньком серванте сердито зазвенели: видимо, квартира еще не успела привыкнуть к молодецкой удали и по привычке ожидала от нового жильца тишины и покоя.

– Ну хватит уже! – Я рукавом стер выступившие от смеха слезы. – Выходи давай – чего прячешься?

Сначала ответом мне была тишина, но через несколько мгновений раздалось негромкое хихиканье, и в гостиной наконец появилась Марья. С мокрой головой и облаченная в одно только полотенце – видимо, тоже решила поплескаться в ванне, когда я отправился на учебу. Светлая ткань не закрывала почти ничего – в смысле, и на полную грудь, и на бедра ее явно не хватало, так что Марье приходилось крутиться и перетягивать полотенце туда-сюда, спасаясь от моего чересчур уж внимательного взгляда.

Да уж, таким зрелищем я делиться точно не собирался – даже с лучшими друзьями.

– Да я услыхала, что вы пришли, – и сразу в спальню! – Марья уселась на диван и тут же подтянула ноги к груди, старательно изображая стеснение. – Куда мне еще было?..

– Правильно, не за что им такое счастье, – усмехнулся я. – Как тебе тут?

– Ой, Володька, – как во дворце, правда! – Марья мечтательно запрокинула голову. – Прямо барыней себя чувствую или княжной какой – в таких-то апартаментах. Только скучно без тебя – я уже и щей наварила, и хлеба купить сходила – больше-то дел никаких нет… Или нужно еще чего?

– Нужно! – Я протянул руку, поймал край полотенца и решительно потянул на себя. – Еще как нужно. А потом – щи.

В княжеских хоромах угощают неплохо, но одними булочками сыт не будешь.

Да и первое блюдо тут явно поинтереснее.

Глава 14

Все-таки в наличии даже самого скромного капитала есть немалая польза. Конечно, я мог бы заниматься делами и в мансарде, разложив бумаги на скрипучем столике, изрядно напоминавшем парту в гимназии, – а то и прямо на половицах, благо уж этого богатства даже в крохотной комнатушке под крышей хватало с избытком.

Но куда удобнее проделывать это все в кабинете. Пусть даже он и не самый просторный, местами пошарпанный, с кое-где отвалившимися темно-зелеными обоями – да и вообще наскоро переделан не то из крохотной спальни, не то вообще чулана.

Зато с самым настоящим креслом!

Обтянутый потрескавшейся кожей трон я нашел на Апраксином дворе за «красненькую» и без особого труда сторговался чуть ли не вдвое меньше. То ли Петропавловский не ошибся и перепуганные купцы готовы были скидывать товары за бесценок, то ли меня уже понемногу начинали узнавать в лицо. А может, кресло и правда стоило не больше мятой пятерки. Но оно мне понравилось, так что весьма и весьма скоро поехало на новую квартиру.

Вместе со столом – тоже не слишком новым, зато просторным, с кучей запирающихся ящиков и даже в изрядном возрасте сохранившим то, что принято называть роскошью. Годы добавили дереву не только царапин и шероховатостей, но и какой-то особенной фактуры. Тяжеловесной, уютной, приятной на ощупь и с неповторимым запахом старины. Наверняка стол многое повидал и мог бы рассказать немало весьма занятных историй.

Но уж точно не таких, как та, которую я понемногу восстанавливал. Медленно, по крупицам, частенько ошибаясь и раз за разом откатываясь назад на месяцы или даже годы. До появления первых компьютерных сетей – бабушек Интернета – оставалось еще не меньше полувека, а пожелтевшие от времени архивные записи не слишком-то спешили делиться своими тайнами. Не говоря о том, что даже раздобыть эти клочки бумаги с расплывшимися от влаги чернилами уже стоило немалых усилий, а порой и денег. Информацию приходилось собирать буквально по крупицам. И все-таки дело понемногу двигалось: я узнал то, о чем еще не успели написать в учебниках по современной истории.

И то, что вряд ли вообще когда-нибудь напишут.

Похоже, здесь интервенция в Персию силами Кавказского военного округа началась чуть раньше положенного, еще в марте. И шла даже удачнее, чем в моем родном мире. Настолько, что генералу Иллариону Ивановичу Воронцову-Дашкову не понадобилась моя с шефом помощь… наверное. Во всяком случае отправленные мною письма вернулись, не найдя адресатов: подпоручик Чернов и его высокоблагородие капитан Муромов в составе первой стрелковой бригады не значились – в том числе и в списках погибших. Ни фотографий, ни статей, ни даже слухов о сверхчеловеческих подвигах, которые непременно дошли бы до столицы.

Впрочем, на фоне умений местной аристократии мои скромные возможности изрядно терялись. Так что слава и газетные развороты вполне могли достаться и кому-нибудь из родовитых князей… но не имя же, в конце-то концов!

По всему выходило, что очередная война на Ближнем Востоке почему-то обошлась без нашего с шефом участия. Может, нашлись дела поважнее. Или в Персию отправился кто-то другой из наших. Или…

– Ты как, Володька? – промурлыкала Марья, повиснув у меня на шее сзади. – Уже учиться сел?

Учиться?.. Ах, ну да – книги на столе. И как раз пара учебников сверху – немудрено подумать, что господин гимназист проснулся в такую рань подтянуть хвосты по учебе. В каком-то смысле так оно и было: я уже столько дней обещал себе заняться по-настоящему важными делами, что пришло время сдержать слово. Пусть даже на это придется потратить утро единственного выходного. Уже к обеду меня ждет сначала визит в «Медвежий угол» к Кудеярову, потом очередная поездка к уважаемому Соломону Рувимовичу, потом…

– Да что с тобой такое? – Марья неловко ткнулась губами мне в щеку. – Сидишь и в бумажку смотришь – совсем как ледышка застыл… Что там вообще?

– Ничего. – Я сложил помятый листок вдвое и бросил в ящик стола. – Так, письмо одно.

Даже если Марья успела заглянуть мне через плечо – вряд ли разобрала слова. За пять лет чернила успели не только выцвести, но кое-где расплыться от влаги так, что от строчек остались лишь синие пятна.

Впрочем, уцелевших вполне хватило, чтобы заставить меня «подвиснуть» на минуту… или даже на две.

– Письмо… Ладно уж, занимайся, ученый! – Марья напоследок еще раз чмокнула меня куда-то под ухо. – Тебе чаю принести?

– Кофе, – попросил я. – И завари покрепче, пожалуйста. А то я так до обеда толком не проснусь.

– Ишь ты! – неодобрительно фыркнула Марья. – Неделю как в хоромы перебрался – а уже прямо как барин – кофеи чашками пьешь. И откуда только такое взял?..

Действительно – откуда? Вряд ли я смог бы объяснить самой обычной девчонке, родившейся в конце девятнадцатого века, что ароматный напиток, которым сейчас балуются по большей части богачи, через столетие с небольшим станет чуть ли не товаром первой необходимости. Непременным атрибутом любого утра, божественным нектаром, основой основ, чудодейственной влагой, способной пробудить к жизни даже истерзанный килотоннами ненужной информации мозг офисного работника. Что кофе будут не только варить в турках, но и готовить всеми мыслимыми и немыслимыми способами, включая сквозное прохождение зерен через кишки каких-то там индонезийских мартышек. Что без него не смогут обойтись ни работяги, ни служивое сословие, ни те, кто в моем мире пришел на смену титулованной знати.

Кофе!

Когда Марья удалилась на кухню, моей первой мыслью было тут же вытащить спрятанную бумагу обратно… но зачем? Я и так помнил ее содержание до последнего слова: стандартная выписка из документов пятилетней давности. Обычно в те времена при штабах уже вовсю работали и какие-никакие типографии, и целый штат машинистов – но уж точно не там, где день и ночь громыхали взрывы и стрекотали пулеметы.

С «Ундервудами» в Порт-Артуре было так себе.

Стандартная «шапка», несколько абзацев с текстом и сразу за ними – список. Девять фамилий, из которых я помнил чуть ли не все. Две или три расплылись до неузнаваемости, еще одна была мне незнакома, но остальные…

В этом мире случилось то же самое, что и в моем родном, – хоть и с кое-какими отличиями. Крупнокалиберный снаряд, угодивший в каземат форта номер два при обстреле пятнадцатого декабря тысяча девятьсот четвертого, пощадил легендарного генерала Кондратенко, но забрал жизни других офицеров. Девять человек – прямо как в тот самый день, который я вспоминал еще долгие годы.

Впрочем, всерьез меня сейчас интересовал только один. Мичман с затопленного еще в феврале «Варяга» – того самого легендарного бронепалубного крейсера. Бравый вояка, хоть и был из корабельных чинов, неплохо освоился и на суше: сражался на передовой, ходил в разведку, неплохо стрелял и еще лучше дрался в коротких, но страшных и кровавых штыковых атаках… Впрочем, таких в Порт-Артуре было немало, и мичмана от всех прочих отличала разве что немыслимая для простого пехотинца удача: он неизменно возвращался невредимым из таких переделок, откуда любой другой на его месте прибыл бы на носилках… если и вовсе не остался бы лежать где-нибудь на простреливаемой с обеих сторон ничейной земле. Вот таким везучим мужиком оказался Велевский Николай Станиславович.

Тогда меня называли этим именем.

Странное ощущение. Тоска, испуг… нет, даже страх. Меня на мгновение коснулся первобытный ужас, заложенный на уровне базового инстинкта. Так глубоко в подсознании, что его не смогли окончательно выковырять ни опыт, ни знания, ни даже годы и столетия сверхчеловечески долгой жизни.

Когда-то давно я перестал бояться – слишком уж часто смерть ошивалась рядом. Приближалась, щелкала костями, скалилась мордой скелета и поглядывала из-под балахона пустыми глазницами. Гремела костями, грозилась ржавой косой, иногда даже замахивалась всерьез… и уходила голодной. Столько раз, что я уже успел поверить в почти всемогущую неведомую силу, которая зачем-то решила хранить мне подобных.

Но не здесь. Раздутых до запредельных значений удачи, опыта и запаса прочности все-таки оказалось недостаточно. Смерть дотянулась до того, другого меня, превратив строчку в армейском документе в этакое напоминание о хрупкости человеческого бытия, и теперь беззвучно смеялась, разом придвинувшись чуть ли не вплотную – и, похоже, всерьез собиралась остаться здесь надолго. Мичман Велевский погиб.

Я погиб.

Но следом за страхом пришло и странное облегчение. Будто второй, местный я по каким-то неясным нам обоим причинам мог оказаться для меня не потерянным братом-близнецом на сотню с копейками лет моложе, а врагом. Тем, для кого я стал бы чуждым элементом, уродливой копией, подделкой. Кривым зеркалом, сбоем в системе мироздания, устранить который возможно только единственно верным способом.

И если уж в этом мире мог существовать только один из нас, я не имел ничего против им оказаться. Настолько, что даже не стал еще раз читать абзацы с кратким изложением событий пятилетней давности. Армейские писари уж точно не страдали страстью к преувеличению жертв и, будь у них хоть какие-то сомнения, поставили бы отметку «пропал без вести»… Значит, что-то от меня все-таки осталось. Вполне достаточно для опознания и даже похорон. И проверять тут нечего: мы куда крепче обычных людей и немыслимо живучие, но прямое попадание в каземат из крупнокалиберной японской гаубицы – это определенно не то, после чего можно уцелеть.

Значит, тоже тупик. Еще одна ниточка оборвалась, не успев размотаться настолько, чтобы я смог вытянуть за нее хоть что-то. Придется копать дальше, погружаясь все глубже в густой омут минувших дней.

К восстанию боксеров в Китае, к битве за Пекин. Или к Памиру – почти за десять лет до войны с Японией и обороны Порт-Артура. Или еще раньше – до очередной и пока что последней русско-турецкой, которая случилась еще при Александре Втором, отце нынешнего императора. Или…

– Володька!

Голос Марьи выдернул меня из воспоминаний. Так резко, что я несколько мгновений пытался вспомнить где – и, главное, когда – нахожусь. Прямо как рыба, которую вдруг вырвали из привычной среды и швырнули на сушу… Видимо, со стороны это и правда выглядело весьма забавно.

– Ну и лицо у тебя, – захихикала Марья. И вдруг нахмурилась, разом посерьезнев. – К тебе там дед какой-то пожаловал. Здоровенный, страшный, бородища разве не до пояса… Говорит – зови Владимира Петровича!